Нужное ремесло
Трофимыч проснулся под утро – опять защемило сердце. Вот уже которую весну всегда так: как перемена погоды – в груди словно комок стоит. Внучка говорила, «циркадные биоритмы». Хрен его знает, что это, а по-простому – старость это. Трофимыч и так это знал. Внучка говорила, что давай, мол, в больничку, полечимся, покапаемся, но Трофимыч всегда только отговаривался: «Не люблю больницу, сроду там не лежал и не хочу поэтому». Больницу он и вправду не сильно-то любил. Но вовсе не потому туда не хотел идти, просто понимал он своим семидесятилетним умом, что не хрен таблетки на него тратить – и платой, и так, на него. Старость не вылечишь, и относиться к этому надо по-простому. А что касается утверждения, что за здоровьем следить надо, так те, кто в больнице сильно любил валяться, по большей части там и остались, особенно в городах, когда беда пришла… Темень на дворе стояла – глаз коли, хоть и не такая, как в ноябре. Он зажег свечку, растопил буржуйку и поставил на нее чайник с еще теплой водой. Подогрев его еще немного, налил в кружку воды и набросал туда трав, каких ему еще та бабка в деревне посоветовала. Боярышник навроде там и еще какая-то ерундистика. Горчило здорово, но сердце как-то успокоилось. Может, от трав. А может, просто от тепла. Сгорбившись за столом, в наброшенной на плечи телогрейке, Трофимыч неторопливо отхлебывал настой из старой алюминиевой кружки. Кружка у него действительно очень старая, еще отцовская. Когда беда пришла, можно было каких угодно сервизов раздобыть, только на хрен они ему? Один миллионер английский, говорили как-то по телевизору, учил: «…Надо пользоваться вещью до тех пор, пока она служит». Миллионами ворочал, а на русской «ниве» ездил, говорил, что лучше и проще машины ему и не надо. Вот с таким миллионером Трофимыч бы «за жизнь» поговорил. А не с олигархами этими, что золотые унитазы ставили. Из-за них, поди, и Хрень эта пришла. Надо было бы поесть, но как-то не хотелось, и Трофимыч пожевал только краюху хлеба, запивая ее все тем же настоем.
Скрипнула дверь, и он обрадованно оглянулся: Варька пришла! Пока сидел да думал, глянь ты, уже и рассвело, значит, и смена в больнице закончилась. Внучку Трофимыч любил до беспамятства. Может, потому, что из всей его семьи она одна и осталась – никто из Москвы тогда не выскочил. Грех так говорить, а хорошо, что Марья его померла тогда, аккурат за неделю, как все и случилось. Похоронили они ее как человека, сын с невесткой в Москву укатили, а внучка с ним осталась – помочь по хозяйству. Так вот и помогает с тех пор…
– Есть хочешь? Картошка еще есть в чугунке, – спросил он Варьку.
– Ага, давай, дед, – радостно согласилась та. Ясное дело, молодая, организм требует. Не то что у него…
– Ну что там у вас на работе? – спросил он внучку, пока та уминала наложенную в миску картоху с грибами.
– Ай, все как всегда, – ответила та с набитым ртом. – В реанимации чего-то было, а у нас тихо. Я и не ходила к ним смотреть. Да, – вспомнила она, – соседа нашего, дядю Васю, жена домой забрала. Врач сказал, скоро уже…
– Жалко, – вздохнул Трофимыч. – Василий нормальный мужик был, немного пил, правда, но тихий всегда.
Жена Василия, Наталья, пришла вскоре после того, как внучка поела и завалилась спать. Трофимыч помнил, что и сам после смены, как молодой был, спать хотел, а поспишь, бывало, немного совсем – и как огурец. А сейчас и ночью не спишь, и днем спать не хочется, и усталости вроде нет, а и сил тоже…
Наталья постучала в окно, и он сам вышел в сени, аккуратно притворив за собой двери, чтобы не проснулась спящая внучка.
– Здравствуй, Трофимыч, Варя сказала тебе – мы Васю из больницы забрали?
– Сказала, – кивнул Трофимыч.
– Ну так поможешь, что ли? Ты и так сосед, а и делаешь лучше всех. Не хочу я к этим. – Она неопределенно кивнула в сторону поселка.
– Так, конечно, Наталья, о чем речь. Что хоть в больнице сказали?
– Ну говорят, четвертая стадия у него. Метастазы. Он уже и не встает, есть не ест почти ничего. Вчера только пол-яйца съел – сильно, сказал, яйцо хочет, захотелось вдруг. Я на базар сходила, так купила одно, ты ж сам знаешь, почем они там.
Трофимыч вновь кивнул – яйца действительно после Хрени и того, что она с курями сделала, стоили почище, чем ананасы в советское время.
– Мерка же у тебя есть, он говорил? – с надеждой спросила Наталья.
– Есть, конечно. Он, как диагноз ему поставили, так сразу и сюда зашел. Я тогда его уговорил подождать, может, говорил, обойдется еще. Да и сохнет человек от рака сильно. Ну а через полгода, когда ясно стало, что не протянет он долго, я сам к нему сходил. Мы тогда и сделали все.
– Ну так ты не тяни тогда.
– К обеду приду. До обеда протянет, думаю?
– Должен, – с некоторым сомнением, правда, сказала Наталья. – Ну так я пойду?
– Давай…
Наталья ушла, а Трофимыч, немного посидев, пошел в сарай, где стояли доски и все необходимые приспособы. Вот чего он набрал тогда, по Хрени, так это инструментов разных, по плотницкому делу и по столярному. Старался брать чего попроще, чего без электричества. И безо всяких там наворотов. У него и так запас хороший был, а теперь и подавно. Передать только некому… Варька разве плотничать будет? Да и не надо ей, она в больнице. Доктор ее там учит, говорит, что будет из нее врач. И Трофимыч думает, что будет, – зря она, что ли, два курса института закончила? А они все в роду были быстрые «на подхват»: если чего увидят, так и сами сделают, и не хуже прочих. Вот и сам Трофимыч – дед его не то что специально учил своему ремеслу, а так, как-то само собой получилось, и Трофимыч, малой совсем тогда, запомнил, что дед говорил и показывал. Потом всю жизнь не пригодилось это знание Трофимычу – то шоферил он, то еще где. Ну плотничество-то, само собой, вещь хорошая, а вот дедово умение ему только после Хрени и стало нужно. И сразу, откуда все взялось, будто вчера дед его учил только. И недолго ведь учил – помер быстро. Пил крепко, вот и цирроз заработал, а и смертью своей Трофимыча научил: увидел он, как из деда кровь горлом хлещет, – так пил в жизни три раза всего – как Гагарин в космос полетел, на свадьбе своей да на похоронах Машиных.
Про Василия он давно уже знал, как и прикидывал, что Наталья к нему придет. А и то: раздолбаи эти – гонору много, а норовят побыстрее и полегче сварганить. Так что все у него и так было почти готово. Самую малость только и осталось доделать…
Гроб ему помог довезти на «уазике» Димка с соседней улицы. То есть для Трофимыча он Димка, сам-то он себя «Котел» зовет. И другие зовут, и на кликуху свою Димка отзывается, а и вся молодежь, да и постарше многие, как с ума посходили: все друг друга поголовно кличками взялись обзывать. Суще, прав был Жеглов из того фильма: «…Ни имен, ни фамилий – одни кликухи позорные…» – только вот он Сергей Трофимыч – и помрет Сергеем Трофимычем. И фамилия у него есть – отцовская и дедовская. А если его каким-нибудь Трохой или Шматком, прости господи, назовут, так Трофимыч и не обернется на такое обращение. Правда, кликухи – это все же больше у тех, кто с оружием ходит: им так проще в бою, говорят. Ну и ладно. А он – Трофимыч.
Доски высохли настолько хорошо, что Трофимыч и Димка легко внесли гроб в дом Василия, без напряга. А думать надо: гроб один сколько весит? а с покойником? А то наделают из елки сырой. А людям корячься потом.
Установили они его возле кровати, на табуретки, и Димка, попрощавшись с Трофимычем, ну и заодно уж и с Василием, вышел. На поминки обещал зайти. Будет, наверное: Василий сам позвал. А ему отказать – грех.
– Ты вот что, Трофимыч, – слабо сказал Василий вскоре после того, как Димка ушел, – позови Наталью, да и переложите меня, чтобы потом не морочиться. Мне уж все равно где лежать.
– Хорошо, – серьезно кивнул Трофимыч. Василий все же правильный мужик. Не то что некоторые: «…А как меня обмоют… А не хочу живым в гроб ложиться…» – а потом лови его по квартире. Это сейчас Василий – кожа да кости и руку чуть поднимает. А потом – хрен поймаешь. Ну или убежишь, как карта ляжет. На этом не одни погорели – думали, что бабушки и дедушки с одышкой и отеками так такими неповоротливыми и останутся, несмотря на то что Хрень приключилась во всем мире. Переложили они Василия быстро. Трофимыч таких уже видел и не удивился легкости его тела. Ну и Василий хоть и немного, но помог, не без того. Сам высох да доски легкие – вот и ладно будет нести и в могилу опускать. А гроб как раз впору оказался, а сняли бы мерку в первый раз – совсем потерялся бы Василий в гробу. Вишь ты, как рак ест человека. И с чего он у него бывает? Внучка говорила, что теперь его поменьше стало: экология улучшилась, и вирусы эти – помогают они человеку, что ли, пока он жив, и те, все другие, вирусы давят, а от других вирусов и рак тоже, говорит, был. Так что, говорила, «…вирусная теория, как одна из причин возникновения рака, которую никак не могли доказать или опровергнуть, блестяще подтвердилась». Блестяще, это точно. Аж искры из глаз у всех посыпались.
– Ну давай, пристегни, что ли, – нарочито спокойно сказал Василий. Совсем у него, видно было, сил не осталось.
Можно было, конечно, но тут уж Трофимыч не захотел себе жизнь облегчать. Они еще с час о том о сем поговорили, и только когда Василий стал закатывать глаза, путаться в словах и шумно дышать, Трофимыч ловко подвел ременную петлю под руки и через грудь Василия, защелкнул замки на боковых крышках гроба. В специально проделанные отверстия в боковинах вставил металлический штырь с нарезанной на концах резьбой и навинтил на концы штыря гайки. Теперь даже если бы и захотел Василий встать – ничего у него не вышло бы. Вошедшая Наталья, закусив губу, смотрела на все это и утирала слезы белым платком.
– Наталья, ты иди, – мягко сказал Трофимыч, – скоро уже, я позову потом.
– Хорошо, – всхлипнула та и вышла из комнаты.
Трофимыч уселся возле гроба и терпеливо принялся ждать. Где-то еще через полчаса дыхание у Василия стало совсем шумным и глубоким. Вот точно говорят: «Перед смертью не надышишься», – и вправду большинство, кто умирает, так и дышат, будто весь воздух мира выдышать хотят. А вот такого, как в фильмах, где умирающий до последнего момента с родственниками-друзьями говорил бы, а потом за секунду до конца бессильно голову на подушку отбросил: типа все, – вот такого Трофимыч ни разу не видел. И тут кино сбрехало.
Василий уже не дышал даже, а так, воздух глотал. Прямо как лещи, что они с тем же Василием ловили на Симонихе. Широко открывая рот, Василий давал рассмотреть свои зубы, и Трофимыч с некоторой опаской увидел, что их у соседа еще очень даже много. Куснет запросто – и кранты. Собственно говоря, можно было бы уже и сейчас заканчивать, но… как-то Трофимыч не мог никогда себе такого позволить – все же живой человек. Василий. Пока.
Василий как-то вытянулся, вдохнул особенно глубоко – и не выдохнул вроде. Просто опала грудная клетка, и в комнате воцарилась полная тишина. Вот теперь, кажись, все… сумка с инструментом у Трофимыча давно была наготове.
Василий открыл глаза и сразу «навелся» на Трофимыча. Вот который раз уже он подивился: пора бы уж привыкнуть, а все равно мороз по коже – такой лютой ненавистью полыхали глаза у соседа. Василий дернулся, попробовал подняться, но штырь установленный поперек шеи, мешал ему в этом. Мертвяк попытался поднять руки – и тоже не смог, тем не менее с тупой настойчивостью он опять и опять колотился шеей о штырь и взмахивал привязанными кистями. Натянув на руку плотную брезентовую перчатку с металлическими прокладками – молодец все-таки у него Варька, хорошо сшила! – он ловко прификсировал голову ожившего покойника за горло. Во второй руке он крепко сжимал молоток. Наклонившись, он одним отработанным ударом вколотил по шляпку гвоздь, заранее вбитый в днище гроба. Специально закаленное острие, вдобавок и отточенное на бруске – и безо всякого наждака! – как в масло вошло в затылок зомби. Мертвяк дернулся и затих. На этот раз – окончательно.
– Вот и все, Вася, – негромко проговорил Трофимыч. – Ну извини, коли что… Надо так. Прощевай.
Осталось только одно – он открыл баночку с еловой смолой и, нащупав в затылке соседа гвоздь, аккуратно замазал место пробоя, чтобы кровь не вытекала и не пачкала потом подушку.
Сняв с руки рукавицу, он положил в пакет молоток и вышел в другую комнату, где сидела плачущая Наталья.
– Все, отмучился, – кивнул он на невысказанный вопрос.
– Ой, спасибо тебе, Трофимыч. Не знаю, как уж и благодарить… Помянешь Васю? Пока доктора ждать и полицая…
– Не, ты ж знаешь, – поморщился он. – Я так подожду.
Скоро пришли соседи, Наталья, вроде успокоившаяся, опять зарыдала, и Трофимыч вышел покурить, подальше от слез женских. Вот раньше как-то не так было, а теперь и сам нет-нет да и пустит слезину. На крыльцо вышел Витька Панасенко, уже чутка захмелевший, – видно, принял еще где-то, а сюда пришедший за добавкой.
– Вот хорошо ты делаешь, Трофимыч, чисто. Классно так. Не то что эти раздолбаи из коммунхоза – вколотят в башку гвоздило незаточенный сбоку. Да еще в мозг не попадут, промахнутся. На прошлой неделе вон упокаивали одного и тоже так промахнулись. В ухо вколотили, да вместо штыря, как у тебя, веревку привязали: экономят, сволочи, на всем. Так он потом поднялся, начал рваться, веревка лопнула. Гвоздем всю голову разодрал, а они же обделанные, подойти боятся, пришлось полицаю стрелять. Потом в гробу голову прикрывать надо. А в больнице и того чище: вчера вот только, знакомый рассказывал, «проспали» больного, так пришлось его стамеской в глаз упокаивать. Ты меня, Трофимыч, тоже… того, приходи.
– Будешь так самогон жрать – обязательно приду. И скоро, – спокойно ответил Трофимыч, отбрасывая окурок. Не хотелось ему пьяные базары разводить, тем более что вон и доктор с полицаем идут.
Доктор, даром что молодой, из новоприбывших, не знал его Трофимыч, а видать было: опытный. Сразу не полез смерть констатировать – на палке кусок мяса к самому носу соседа поднес, потом пульс пощупал, осторожно подойдя от ног, сначала – на руке, потом – на шее. И полицай молодец – все время голову на стволе держал. Хоть и репутация у Трофимыча, а проверять надо по-любому, времена такие. Бабы сызнова завыли, и Трофимыч поморщился – опять кольнуло сердце. «Интересно, меня кто ж упокоит?» – как-то отстраненно подумал он и решил: «…Когда совсем уж припрет, лягу в больницу. Хрен с ним, пусть и стамеской упокаивают. Лишь бы Варюха не испугалась. И это – надо ей сказать, чтобы спать, когда ложилась, дверь в мою комнату запирала. А в двери я окошко сделаю, сегодня же. И решеткой зашью – чтобы посмотреть можно было, если что. А то так недолго и во сне перекинуться…» Доктор сел выписывать свидетельство о смерти. Как помнил Трофимыч, от Машиного его отличало только две новых графы: упокоен человек или нет. И – кто упокоил.
– Ваша фамилия, имя, отчество? – вежливо спросил доктор, заполняя бланк.
– Безенчук Сергей Трофимович, – ответил Трофимыч.
Бабы продолжали восхищаться гробом:
– А красивый какой! И легкий, наверное! Ну Трофимыч!
– Ну дык… – с некоторой гордостью сказал Трофимыч. И, вспомнив любимую присказку деда, произнес: – Разве ж «Нимфа» товар дает…
notes