Глава 23
Старик
Федор Ефимович просыпался медленно, постепенно отпуская сладкую дремоту. Ночь была действительно волшебной, и совершенно не хотелось выныривать из царства сна. Он не запомнил, что ему снилось, но само ощущение легкого мирного сна просто околдовывало.
Запах чистого, свежего постельного белья, слегка отдающего стиральным порошком, вводил в состояние дежавю – ощущения времени до катастрофы. С того момента, как он навсегда покинул свою квартиру, такого с ним не было. Постель в эвакопункте пахла хлоркой, а само белье было жестким и чрезмерно сухим. В гостевом доме Прогресса металлические койки были застелены расплющенными блинами старых свалявшихся матрасов, а спали они в одежде. В своем новом доме, переделанном из старого сарая, в котором им даже не довелось поспать одну ночь, они приготовили себе постели из свежих стружек и опилок, застеленных мешковиной и брезентом. А сейчас старику казалось, что он просыпается после первого дня в санатории, куда его отправили по путевке от профсоюза.
Старик медленно открыл глаза. Перед самым лицом колыхалась и трепетала белоснежная тюлевая занавеска. Ее крутил в озорном танце прохладный весенний ветерок. Комната была наполнена прозрачным белым светом, пронзенным золотыми пиками острых солнечных лучей, пробивающихся сквозь молодую листву. Старик дышал ароматом цветущего сада.
Ефимыч неторопливо поднялся и сел. Колени прострелила острая боль. Первый раз в жизни противная боль доставила ему удовольствие. Он вообще забыл о своих коленях с самого начала катастрофы. Острый болезненный укол окончательно вернул его в то замечательное время «ДО», когда все были живы. Когда Валя высокомерно вышагивала мимо его аквариума, когда Тамик орал на весь двор в телефонную трубку что-то несуразное на корявом английском языке, когда Блидевский ругался или мирился со своей женой и когда Кирилл, одетый в парку с невообразимым узором и мешковатые штаны, дико ржал перед подъездом в компании подвыпивших подростков, когда занудный Толя настраивал древние пианино и рояли, а старик смотрел свой бесконечный сериал по ту сторону окна аквариума. Когда все были живы и здоровы, когда был шаткий мир со своими радостями, проблемами и неурядицами.
Внуки спали глубоким детским сном. Братья Кузнецовы спали по-разгильдяйски, широко раскинув конечности, смяв в комки одеяла и сбив подушки. У каждого обязательно свешивалась одна из конечностей, грозя утащить своего хозяина в непродолжительный полет с жесткой посадкой. Валеркина койка стояла у стены, так что он просто уткнулся носом в висевший на ней коврик с пасторальным сюжетом.
Кровать Зои была отгорожена белой медицинской ширмой. Медсестра позаботилась о девочке, отгородив для маленькой барышни собственное пространство. Насборенное хлопчатобумажное полотно на деревянных рамах ширмы, наверное, когда-то белое, сейчас отдавало заметной желтизной.
Старик поднялся и подошел к окну. По мокрой асфальтовой дорожке вдоль здания босиком бежали мальчики и девочки разных возрастов. Наверно, рановато еще без обуви по холодной земле бегать. Так и простудиться можно. За малышами бежали ребята и девушки постарше. Всех объединяла только одежда. В остальном курсанты суворовского были непохожи, отличались и ростом, и комплекцией. Старик вспомнил свою службу в армии. После шести месяцев службы солдат уже можно было перепутать, редко кто особенно выделялся из общей массы.
Мысли о прошлом плавно скатились к настоящему. Точнее – приятному настоящему.
Как же им повезло, что они попали именно сюда. Бог, наверное, смилостивился над их нелегкой долей и помог. У старика была полная уверенность, что с его ребятишками теперь будет все хорошо. О своей судьбе он не думал. А чего о себе думать, он всякого на своем веку повидал, много чего пережил и сейчас тоже не пропадает. Главное, чтобы с детьми его не разлучили. Если ему не найдется места в суворовском училище, то пусть хотя бы видеться с внуками разрешат. Это единственное, что его беспокоило. Нужно об этом с начальниками поговорить. Он вчера совершенно неосмотрительно об этом не спросил у разговорчивой Люси. Да и ни с кем из руководства так и не успел поговорить.
Вчера сразу после сытного завтрака или обеда их отправили мыться в настоящую баню. Потом переодели и еще раз покормили, а затем устроили в одном из боксов карантинного блока. Прямо в бокс к ним пришла совсем молоденькая медсестра и собрала анализы крови, а также сделала соскобы из носа, с неба и языка. Сразу после нее заявилась тройка врачей в белых халатах, которые внимательно осмотрели каждого из них. Больше делать было нечего, и старик с ребятами сразу улеглись спать и проспали до самого утра.
Нужно будет как можно быстрее кого-нибудь разыскать, чтобы сразу расставить все точки над «i». Что их ждет? Старик захотел выйти на улицу, но дверь была закрыта. Он пожал плечами и вновь лег на кровать.
Этот было ужасное утро. Болело все, даже моргать было больно. Болезненные острые судороги сводили все мышцы, даже такие, о которых раньше Кощей совершенно не догадывался. Он не проснулся, а вязкая боль выдернула его из бредового забытья.
Кощей был жив. Он уже понял, что находится не в сыром подвале, куда их запихали вчера утром, а его поместили отдельно от всех. Первая часть рискованного плана спасения собственной драгоценной жизни была закончена, нужно планировать вторую часть и надеяться на то, что она окажется успешной. Пора было спасать себя дальше.
Кощей попытался определить, где конкретно он находится. Иннокентий с усилием повернул голову набок и постарался сфокусировать мутный взгляд. Унылые, выкрашенные масляной краской стены принадлежали крохотному помещению по размерам не больше туалета. Неровный потолок в желтых разводах напоминал крышку старой картонной коробки – такой же серый и мятый. Где-то за головой находилось окно, но посмотреть туда никак не получалось, о его наличии можно было судить по светлому матовому пятну на противоположной стене.
Кощей еще раз попытался пошевелиться, но мышцы тут же ответили ему мощнейшей судорогой всего тела. Немного уняв скрутившую его боль, Кощей решил было впасть в панику, но измученный мозг преподнес ему спасительную картинку – беленькая продолговатая капсула со слегка шершавой поверхностью. Великолепная амброзия из докризисного волшебного арсенала химика Мастырки. И еще капсула салатового цвета: там было обезболивающее.
Кощей попытался нащупать языком во рту драгоценные капсулы. Но ему помешал какой-то резиновый кляп или хитрое медицинское приспособление во рту, которое не давало сжаться челюстям. Хедхантер понял, что резиновую штуку ему засунули в рот, заботясь о нем, чтобы он язык не проглотил или не откусил. Кляп был привязан к голове. Это было плохо, так он не сможет дотянуться до капсул, которые запрятал за верхней губой, у самого основания десны. То, что капсулы на месте и все так же надежно там прилеплены, он уже успел проверить, пошевелив губами.
С кляпом справился кое-как – он даже чуть не заплакал от отчаяния и обиды. Кощей весь взмок от усердия. Несколько раз мощные спазмы чуть не вывихнули ему челюсть, но теперь повязка уже прижимала противную твердую резину к его щеке, вместо того чтобы фиксировать зубы.
Вот они, спасительные капсулы, язык протиснулся между зубами и, загнувшись вверх, нащупал продолговатые маленькие фасолинки. Тут Кощея обдало просто доменным жаром. Ему захотелось заорать. Все капсулы были на месте. Вот именно что все капсулы. Кощей не помнил, какая из них белая или салатовая. Девять капсул, и среди них есть одна-единственная белая – релаксант, которая спасет его от действия проглоченной еще вчера розовой капсулы. Была еще пара обезболивающих, пара снотворных, одна «камикадзе» и одна та самая розовая, копия той, которую он проглотил вчера на допросе, испугавшись пыток. Если он ошибется сейчас, то наверняка до вечера не доживет.
Он еще раз попытался вспомнить, в каком порядке вчера выдергивал капсулы из резинки своих трусов и закладывал между десной и верхней губой. От усиленной работы мысли и ужаса выбора между смертью и спасением у Кощея лицо пошло пятнами, и покатился холодный пот, хотя все его тело горело.
В замочной скважине двери загремели ключи. Кощей услышал, как в комнату вошли двое. Хедхантер в ужасе замер. Пахнущая мылом жесткая и сухая мужская рука покрутила его голову из стороны в сторону.
– Тьфу ты, пропасть. Мокрый-то он какой. Ты чего? Мочились на него, что ли? – дурашливым тоном спросил мужчина у второго вошедшего.
Тот забубнил что-то в свое оправдание.
Первый хохотнул.
– Да шутка юмора это, Горохов. Не бери в голову. Похоже, действительно клиент жесткий эпилептик. Вообще выглядит так, как будто его «сульфурой» покрестили.
– Че?
– Хрен тебе через плечо. Слышал что-нибудь про карательную психиатрию?
– Ну, чета типа было, – уныло протянул Горохов, а потом с облегчением выдавил: – Диссиденты.
– Ну вот, мой крутолобый приятель, ведь можешь, когда хочешь. Все правильно.
Горохов радостно засопел.
– Вот «сульфура», или сульфозин, – это оно и есть. Вколют тебе такую дрянь под лопатку или в задницу твою толстую – и начинаешь ты, родненький, пятый угол искать. Кстати, нужно будет клиента к мозгоправам нашей Белки отправить, пусть они с ним разберутся, а то тут явно помимо невролога еще и психиатр требуется.
– Ну да, – с сомнением протянул Горохов. – А после того как они мозги-то ему разберут, обратно-то их смогут собрать? Или как обычно?
– Если мозги не соберут, то никто его, слюнявого, здесь держать не будет. Детишкам на тренировку отдадут или в лабораторию на полезные и вредные эксперименты пристроят. Все равно даром не пропадет, – оптимистично закончил санитар.
Его жесткие пальцы принялись мять тело Кощея: руки, ноги, живот и шею.
– Надо же, как накрыло болезного, – даже с сочувствием в голосе сказал он. – Я такого затяжного приступа никогда не видел. Он, скорее всего, и шизой страдает. Ведь не зря все на него валят. Ужасы такие рассказывают. Настоящие психи тоже подчинять себе людей умеют. Попадешь к такому в секту – и сразу мозги у тебя набекрень. Слышишь меня, Горохов?
– Ну, – лаконично выдал тот.
– Вот ты, Горохов, принимал участие в деятельности тоталитарных сект?
– Че?
– Нет, тебя, пожалуй, туда не пустили бы.
– Это почему это? Я че, ущербный какой?
– Нет, Горохов. Ты слишком неущербный. Ты бы им все их корыстные планы сломал.
– Слышь, ты, трепло, – разозлился Горохов, чувствуя подвох в словах напарника. – Я человек простой и умников совсем не люблю. Вот дам сейчас в рыло и вместе с этим сульфозином привяжу. Будешь тут в трубочку мочиться.
– Эх, Горохов, совсем плохо у тебя с чувством юмора, – огорченно сказал первый и сразу переключился на Кощея – Ты смотри! Этот псих грушу выплюнул.
– Че?
– Горохов, вы видишь, что у него соска не во рту, а к щеке примотана?
– Ну.
– Так это он ее выплюнул. Понимаешь?
– Так давай я ему обратно ее засуну. Там еще у меня палка вчерашняя есть. Может, ее лучше?
– Расслабься, Горохов. Обойдемся грушей. Палку в рот ему совать не будем, как бы тебе этого ни хотелось. Я понимаю, что палка у тебя здоровенная.
– Нет, маленькая. Ее от мебели отломали, а у меня еще и большая есть.
Первый опять заливисто засмеялся. Горохов озлобленно засопел.
– Ладно, ладно. Пошутил я. Эх, скучно с тобой, Горохов, творческим натурам. Пусть эта сволочь без кляпа лежит. А то такие пациенты могут и палец откусить. Пойдем, друг Горохов, завтракать с водочкой. После обеда его проверим и подмоем, а то его эскулапы наши навестить хотят.
– Опять мыть? – недовольно загундосил Горохов. – Может, они его так посмотрят, чтоб тоже видели, что он – сульфозин и все прочее.
– Нет, Горохов. В таком случае старшие товарищи могут нас неправильно понять. Ты не переживай. Мы его из пожарного шланга помоем, заодно остудим, а то сдохнет от высокой температуры.
– Ну, из шланга – это можно, – удовлетворенно заметил Горохов. – Пошли жрать. У меня там еще фляжка с деревенским самогоном в подвале заныкана. Прохладненькая должна быть. Я ее вчера на базаре за пару сапог кирзовых выменял. Знатный самогон. Бражку на пшеничке пророщенной затирали, без сахара. Два месяца такая стоит до перегонки.
Первый санитар творчески чавкнул ртом, предвкушая приятную утреннюю трапезу, и тут же забыл о Кощее.
– Эх, Горохов. Вот иногда я тебя ну просто до смерти готов придушить, так ты меня бесишь. А потом ты мне такие вот подарки замечательные делаешь. Ну как тебя после этого не любить.
Горохов забубнил в ответ что-то непонятное, но, судя по интонации, он выражал полную солидарность со своим компаньоном.
Послышался топот уходящих ног. В двери звякнули ключи.
Разлеживаться им особо не дали. Дверь в палату открылась, и вошла низкорослая медицинская сестра, фигурой напоминающая тумбочку или бочонок на ножках.
– Ну что, соколы мои ясные? Разлеживаться будем или вставать?
На ее бодрый призыв отозвался только Никита. Он забурчал что-то вроде: «Ну, еще минуточку», – и накрыл голову одеялом.
– О-о-о-о, – разочарованно протянула медсестра. – Вы чего, лежебоки? Дальше спать собрались? Таких вас девки точно любить не будут. А ну, подъем!!!
Последнюю фразу она рявкнула голосом разъяренного старшины. Мальчишек аж подбросило с кроватей. Даже лапочка Зоя выглянула из-за своей ширмы. Фраза медсестры произвела почти волшебное превращение. Внуки стояли возле кроватей, ошарашенно озираясь по сторонам.
– Молодцы, – похвалила их медсестра. – Так держать! Видно, что толк из вас будет, бойцы. Сейчас срочно умываться. Вам уже завтрак несут. После завтрака переоденетесь вот в это.
Она положила на ближайшую тумбочку стопку аккуратно сложенной одежды.
– Потом у вас тестирование. Целый день будете заняты. Есть нужно хорошо, сил набираться. Вы, дедушка, пока здесь побудьте. Я вам книжку могу принести какую-нибудь.
– Ох. Я лучше просто так полежу. Сил совсем не осталось, да и коленки снова болеть начали. Только мне бы с вашим главным повидаться.
Сестра сразу поняла его озабоченность.
– Вы не переживайте, пожалуйста. Ни вас, ни тем более детишек никто отсюда не прогонит. Разве что заслугами особыми отличиться нужно. Были у нас такие. Наркоманами оказались. Ребяток ваших и внучку на учебу пристроят. А вы отдыхайте пока. Мы для вас в родительском общежитии место подыщем.
Дед благодарно улыбнулся. Ему даже не верилось, что может быть так хорошо.
Нудно болели места, которые мял веселый санитар или врач. Кощей вновь пробежался языком по капсулам и постарался вспомнить, какая из них белая.
В голове была полная неразбериха. Кощей воспользовался советами одной из многочисленных книжек, которые он прочел в поисках истинного пути к богатству и процветанию. Он расслабился, насколько это было возможно. Постарался сосредоточиться на событиях прошедших суток, выстраивая их последовательно в хронологическом порядке.
Вчера все неприятности начались с удара по яйцам, полученного от той маленькой смазливой сучки. Врезала она ему действительно очень сильно. Потом его связанного бросили в кузов грузовика. Кощей себе все бока и спину отбил, пока его везли в «шишиге». От этого дорога показалась мучительно долгой, как будто его везли целые сутки, хотя когда привезли, солнце просто высоко поднялось над горизонтом.
Когда его выгружали из машины, Кощей увидел джип Гуни, но ни Гуни, ни Митрохи, ни Копейки, оставленных чинить пробитые покрышки, он не увидел. Это могло значить только то, что все они втроем покинули мир живых.
Мозг Кощея лихорадочно искал выход. Если им сохранили жизнь – это значит, что они еще нужны для чего-то. Только вот зачем? Этот вопрос беспокоил его больше всего. Если убили Митроху и его команду, то с ними цацкаться тоже не будут.
Кто их захватил? На бандитов или хедхантеров они не похожи. Выглядят как военные, но молодняка с ними неожиданно много. Если служивые, то жрать их живьем или в рабство обращать не станут. Скорее всего, им нужна информация. Значит, оставят в живых только одного или двоих самых полезных, которые больше всего знают. И оставят жить ровно на то время, пока они будут полезны.
Он должен стать таким самым знающим, который будет жить дольше, чем остальные. Если сразу не убьют, может появиться возможность слинять отсюда. Если самому сбежать не получится, то можно попробовать вытащить этих странных вояк куда-нибудь подальше от их части, наобещав им с три короба, а потом постараться сбежать от них. Кощей не питал иллюзий о своей будущей судьбе – его смерть не за горами, если он не сможет обмануть курносую.
Еще Кощей успел отметить, что само место, куда он попал, напоминает типичную территорию военной части со спортивным городком, плацем и казармами. Все было в лаконичном армейском стиле. Чисто, аккуратно и опрятно, как в образцово-показательных частях. Окружающая картинка все больше убеждала Кощея в его правоте. Хотя особо осматриваться им не дали, а практически сразу потащили в подвал.
Подвальные помещения были отгорожены металлическими решетчатыми дверьми. Камера или зиндан, куда их засунули, больше походила на его личный гараж в гаражном кооперативе «Восток» из прошлой жизни. Залитый бетоном пол, стены из криво положенных бетонных блоков, бетонные плиты над головой с потеками раствора из швов. Камеру освещала обычная автомобильная фара с двенадцативольтовой лампочкой. Наверное, тут так электричество экономят. Свет горел очень неровно и постоянно мерцал, отчего сразу становилось не по себе. Скорее всего, лампочка от ветряка и аккумуляторов запитана. Как-то он видел уже такое. Пару автобусных генераторов цепляют к ветряку и провода выводят на блок из аккумуляторных батарей.
Кощей выбрал себе место в дальнем углу. Оттуда можно было видеть одновременно всю камеру и участок коридора, откуда их привели. Он примостил под себя кусок полусгнившей доски и уселся со всем возможным комфортом, опершись спиной на серую неоштукатуренную стену.
Карик сел прямо у входа, он сильно кривился на одну сторону, а когда опустился на пол – вообще завалился на бок, суча ногами. Бугай, наоборот, выглядел как обычно. Если бы не испачканный в грязи комбинезон, можно было подумать, что его и не били совсем. Водитель, кажется, чувствовал себя вполне нормально, но вся рожа у него превратилась в опухшую маску с лиловыми пятнами и разводами. В тусклом свете фары он выглядел как зомби.
Первым заволновался водитель:
– Мужики, чего это? Куда нас привезли-то? Кто они такие?
Кощей заставил себя собраться. Пора брать ситуацию в свои руки и заняться своим спасением, шагая по головам неудачников. Ваш выход, товарищ Кощей.
– А чего тебе непонятно? Военная облава это. На таких, как мы. Ловля на живца, мля.
– Так те, кто нас взял, сопляки же совсем? – недоверчиво удивился Бугай.
– Тебе что? Непонятно? – раздраженно крикнул в его сторону Кощей. – Молодняк они обучают. Смену себе готовят. Мы сейчас на территории военной части. Скоро допрашивать будут, кости ломать. Сам знаешь, что хедхантерам лучше не попадаться. Рисковый бизнес у нас.
– И что, совсем выхода нет? – тоскливо застонал водитель.
Этот слюнтяй их точно под монастырь подведет. Все Виолетта со своими закидонами. Водитель Кирюша был мужем ее двоюродной сестры. Ну как родню на место получше не пристроить? Вот и уговорила Виолетка Кощея этого самого сестриного мужа взять под свое крыло и к делу прислонить. А сам Кирюша был не мужик, а худшая версия бабы: жадный, склочный, трусливый и обидчивый, а самомнения – как у голливудской звезды. Кощей сам понимал, что дал слабину, когда поддался уговорам и взял этого урода в дело.
– Есть выход.
Все уставились на Кощея.
– Нужно, чтобы кто-то добровольно всю вину на себя взял, – твердо сказал Кощей.
Немую паузу нарушил Карик. Карик был пацан правильный, жил по понятиям, хотя и не сидел никогда.
– И кого ты паровозом назначить хочешь? – угрожающим тоном начал он.
«Да уж не тебя, тупой баран», – подумал Кощей.
– Я сам паровозом пойду.
Вторая фраза Кощея буквально добила подельников. Даже Карик, морщась от боли, поднялся с пола.
– Вы, главное, все на меня валите. Говорите, что я у вас за главного. Только всем одно говорить нужно. Я вас в это дело втравил – я и отвечу. Зачем всем погибать? А я вас отмазать смогу.
– Кощей, ты человек с большой буквы, реально! – отозвался Бугай. – Мы теперь все в долгу перед тобой будем. Ты скажи чего. Может, враги у тебя на воле есть, поквитаться хочешь? Может, завалить кого нужно или подорвать? Я сукой буду, если не исполню. А этих вояк я и сам с землей сровняю, когда выйду. Отомщу за тебя.
– Да мы все за тебя отомстим, – заблеял Кирюша.
«Неужели эти дебилы надеются, что их отсюда живыми выпустят? Адвокаты с прокурорами в прошлом остались. Это раньше вину доказывать нужно было. А теперь попались с поличным – отмазывать никто не будет. Хедхантеру одна дорога – это страшная мучительная смерть», – подумал Кощей. Следовало закрепить свой успех.
– Вам вину с себя снять нужно. Говорите, что вообще не в курсе, значит. Ничего не знаете. Че почем хоккей с мячом. А подрядились просто возить и охранять. Про остальных ничего не знаете. Где чего – тоже не знаете. Типа первоходки лоховатые.
– Так если Гуня, или Копейка, или Митроха расколются?
– Некому колоться. Они мужики серьезные. Бой, скорее всего, приняли. Ты машину Митрохи видел, когда мы сюда приехали?
– Да. Они ее в самом конце поставили.
– То-то и оно. Машина здесь, а из пленных выгрузили только нас. Понятно?
– Кажется, да.
– Нас специально пасли, чтобы товар спасти. А тех троих просто положили. Ясно вам?
– Ты, Кощей, – голова. Не зря ты у нас в авторитетах, – вполне искренне восхитился Карик.
Кощей вообще не был уверен в своих словах, но даже если кто-то из тех придурков и жив остался, то все равно они на него как на главного покажут. А то, что показания другой группы с россказнями этих дебилов сходиться не будут, – так оно даже лучше. Будет сразу видно, что они врут и к сотрудничеству не склоняются. Пусть все концы на нем сойдутся. Тогда он интересен будет. А сейчас самое главное – время выиграть.
Дальше было мыльное мужское лобызание обгадившихся гопников с их тупым благородным товарищем, который отмазывает всех остальных. Сцена, достойная мексиканских сериалов, была наполнена клятвами, восхвалениями героя, раскаянием за прошлые грехи друг перед другом. Кощею пели осанну. В промежутках между голубыми соплями в белых рюшечках они проговорили в мелочах все, что будут рассказывать на допросах.
Сразу после сытного завтрака ребят и внучку увел высокий мужчина в военной форме, и старик остался в одиночестве. Спать ему не хотелось, и по доброй стариковской традиции он мыслями унесся в мир прошлого, когда он был здоров и полон сил.
Старик перебирал не торопясь и основательно каждое из воспоминаний. Вспоминал летние сенокосы и катание на лошадях без седел. Работу в механической мастерской как раз перед армией. Давнюю детскую мечту быть машинистом паровоза. Колесить по стране из края в край.
Военную службу Федор отслужил мотористом на речном боевом катере. А после возвращения домой отец сам отправил его учиться в город, в институт. Но, разумеется, он не поступил, зато встретил там армейского приятеля, который уже работал кочегаром маленького маневрового паровозика на одной из подмосковных товарных станций. После обмывания счастливой встречи в ближайшей рюмочной Федор махнул на все рукой и поехал вместе со своим сослуживцем устраиваться в депо на работу.
Так Федор на шаг приблизился к заветной детской мечте – он устроился рабочим в мастерскую ремонта подвижного состава. Именно тогда он узнал, что большинство машинистов не путешествует по стране, они даже не выезжают за пределы своей дистанции железной дороги, а поезда перецепляются другими локомотивами. Новость огорчила его. Мечта о путешествиях откладывалась.
Но именно тогда проявился его талант в работе с металлом. Способного молодого рабочего заметил одноногий фронтовик Козаков и перетащил к себе в слесарный цех. Непьющий и работящий молодой Федор быстро смог перекочевать из подсобных рабочих в слесаря, а там уже набирать разряд за разрядом. Из общего барака он перебрался в рабочее общежитие, начала налаживаться какая-то личная жизнь.
Тогда он познакомился со своей первой женой Иолантой. Безусловно, это был тот редкий шанс в жизни, который достался именно Федору.
Он возвращался в общежитие после второй смены. Последний пригородный поезд уже ушел, и со станции расходились редкие пассажиры, удрученные своим опозданием. Вдруг Федор услышал сдавленные девичьи крики. Гостившая у бабушки на даче Иоланта тоже опоздала на поезд, и ей пришлось возвращаться обратно в дачный поселок. Еще на станции к ней прицепилась местная шантрапа. Вполне предсказуемо хулиганье не собиралось просто так упускать свою жертву.
Федор проявил благородство – он оторвал от ближайшего штакетника дрын покрепче, прихватил половинку кирпича из-под забора и пошел на выручку страдалице. Хулиганов было трое, но противопоставить что-нибудь здоровенному дрыну они не смогли. По старой деревенской привычке Федор начал бить подонков сразу и со всей силы, без всякого предупреждения или окриков, обеспечив себе дополнительное преимущество. Проверять состояние здоровья двух поверженных хулиганов или догонять последнего подонка Федор не стал, а благоразумно поспешил увести девушку подальше от станции.
Федор проводил зареванную Иоланту к бабушке, набросив на ее плечи свой пиджак, чтобы прикрыть ее разорванное платье. В ту ночь он так и остался вместе с ней, а потом следующую ночь, и следующую.
Разумеется, они были не пара – потомственная москвичка из семьи служащих и простой слесарь, недавно перебравшийся в небольшой городок из деревни. Иоланте нравилась его открытость и непосредственность, а Федору до коликов в животе льстило внимание настоящей городской барышни, пусть не красавицы, но значительно отличающейся от его знакомых девушек манерой поведения и культурным уровнем. Им тогда казалось, что это судьба и любовь на все времена.
Родители Иоланты восприняли такой мезальянс как личную трагедию, но неуправляемый, импульсивный и взбалмошный характер Иоланты сыграл главенствующую роль: они с Федором поженились. Просто пошли и расписались в загсе. Никакой свадьбы не было. И молодая супруга, вызвав шок у родителей, переехала к нему в общежитие. Им дали отдельную комнату. Несмотря на полное неприятие Федора родителями Иоланты, к нему с симпатией отнесся родной брат деда Иоланты – Егор Максимович.
Двоюродный дед Иоланты был по-настоящему легендарной личностью, орденоносец и Герой Социалистического Труда. Во время Великой Отечественной войны он налаживал работу эвакуируемых предприятий, а уже в пятидесятых годах возглавил военный завод. Он не стал брать Федора к себе под крыло, а направил его работать в производственные цеха одного из московских научных институтов. Работа была очень сложной и интересной, постоянно приходилось делать и осваивать что-то новое.
Федору понравилась и работа, и новый коллектив. Именно там он освоил мастерство слесаря-лекальщика. Его вместе с молодой женой переселили в семейное общежитие института, где он и получил вожделенную всеми приезжими московскую прописку.
Брак с Иолантой оказался коротким. Через полгода он наскучил ей, Иоланта сбежала с каким-то танцором, а точнее – хореографом. Старик увидел ее только через двадцать лет, очень худую, практически облысевшую и с отсутствующим взглядом. Иоланту содержали в психиатрической лечебнице. Сложно сказать, какие чувства он тогда испытал. Почему-то тогда он даже не удивился.
Когда Иоланта бросила его, Федор испытал даже не боль и досаду – было чувство глубокого разочарования, и прежде всего собой. Коллеги вошли в положение несчастного мужика и устроили двухдневный алкогольный марафон, собственно, чем и закончилась его первая семейная трагедия.
Зато он остался с московской пропиской, хорошей работой и целой отдельной комнатой в общежитии. Его хоромы превратились в проходной двор. У него постоянно кто-то жил, кто-то ночевал, устраивались пирушки с друзьями и коллегами по работе.
При таких раскладах остаться холостым было сложно. Его ловко захомутала веселая хохлушка Галя. Веселая, энергичная и бойкая, она ворвалась в его жизнь или втащила его в свою. Он даже оглянуться не успел, как Галя поменяла всю его жизнь и настойчиво стала требовать от него развода с Иолантой.
С первой женой он развелся через год. Процедура развода была фантастически формализованной и короткой. Его роль свелась к тому, что он пришел, куда ему сказали, и написал заявление, а потом пришел для того, чтобы поставить в паспорт штамп о разводе. Все остальное сделала сама Галя.
Второй законный брак начался с полноценной шумной свадьбы. Понаехали многочисленные Галины родственники. Тогда Федор впервые привез в Москву своих родителей и обеих сестер. Родители так гордились своим сыном. Отец тогда уже сильно болел: сказывались боевые ранения.
Пышно отпраздновав создание молодой московской семьи, Федор с Галей занялись строительством семейного гнезда. Жизнь складывалась как у среднестатистической вомосковленной семьи, вырвавшейся из официальной категории лимитчиков. Простояв некоторое количество лет в очереди, они получили неплохую квартиру. Тогда у них был уже Борька, и Галя ходила беременной второй раз. Дочку из роддома Федор привез уже в свою собственную квартиру. Борька радовался переезду даже больше родителей. Теперь у него была своя комната, а в новой школе он сразу стал самой заметной фигурой в классе.
Квартира обрастала мебелью и бытовой техникой, Терешкины наконец купили собственный автомобиль. И все было хорошо. Федор прилично зарабатывал, семья ни в чем не нуждалась. Дома верховодила Галина. И Федор, спасаясь от постоянного диктата, периодически задерживался на работе.
Вот так и катилась их жизнь – без особых потрясений, с обычными радостями и рядовыми печалями. И было у них все как у людей – не бедно, но и без излишеств. Федор считал свою жизнь состоявшейся. Приехавший из глубинки провинциал обзавелся работой, семьей, квартирой, машиной. Если принять за основу выражение: «Счастье – это когда утром с радостью идешь на работу, а вечером с радостью идешь домой», – то Федор был вполне счастливым человеком. На работе его уважали. Дома, хоть и верховодила Галя, его статус был непререкаемым.
В середине восьмидесятых в их спокойную бухту семейной жизни пришло разрушительное цунами. Внешне ничто не изменилось, но жизнь уже никогда не была прежней. Сына из института забрали в армию. Само по себе в этом не было ничего страшного. Армию старик воспринимал как необходимую ступеньку в формировании настоящего мужчины, и десантные войска, куда сын попал, были очень престижными. Первые девять месяцев его службы Галя украдкой плакала, когда они получали письма и фотографии от Бориса, это и было крайней степенью переживаний. А потом пришла роковая весть.
Борис попал в состав ограниченного контингента советских войск в Афганистане. Когда пришло известие, что их сын уже в Баграме, Галя просто сошла с ума. Она кричала и плакала, причитала, как на похоронах, напоминая кликушу. Федору даже стало не по себе, он действительно испугался. Паника поселилась в ее глазах. Галя всегда была чересчур эмоциональным и впечатлительным человеком, но если раньше любая эмоциональная буря, побушевав короткое время, покидала свою хозяйку и на их семейный островок быстро возвращались мир и жизнерадостная солнечная погода, то сейчас в атмосфере их семейной жизни надолго поселился циклон или антициклон.
Сколько бессонных ночей они провели тогда, с каким нетерпением ждали каждого письма. Галя очень сильно изменилась, она резко сдала и осунулась, страх и мрачное настроение практически не покидали ее. Жизнерадостная хохлушка превратилась в истеричную стерву, которая изводила Федора по всякому поводу и без. Жена сходила с ума, переживая за сына, выплескивая свое эмоциональное напряжение на мужа. Федор понимал Галю, терпел ее истерики и как мог успокаивал жену. Находиться рядом с Галей со временем стало просто невыносимо. Федор спасался на работе. Выматываясь до крайней степени, он просто терял способность воспринимать сливаемый на него негатив.
Галя постоянно общалась с такими же солдатскими матерями, дети которых служили в Афганистане, принося от них вести об очередной гибели кого-то из мальчиков, а также страшилки про отрезанные головы, вспоротые животы и сожженных заживо пленных русских солдатах. Федора жутко пугали ее рассказы, он даже новости по телевизору перестал смотреть. Эта привычка сохранилась у него на все оставшиеся годы.
От сына регулярно приходили письма, где он жизнерадостно рассказывал, как наращивает сало на боках в казарме, автомат видит только в оружейке, тоннами чистит картошку, строит школу братскому афганскому народу, а в промежутках ходит по колоритному восточному базару, где есть все.
В один отвратительный день в их двор привезли сразу два цинковых горба, в которых лежали мертвыми такие же воины-интернационалисты, как и Борис. На следующий день Галя попала в больницу с сердечным приступом, а потом в клинику неврозов.
Сын вернулся живым, здоровым и даже с двумя боевыми медалями, про которые старался особо не распространяться. Мир и счастье вернулись было в семью, но ненадолго. Сын начал пить. Если сначала его ежевечерние попойки воспринимались с пониманием и сочувствием, то через пару месяцев алкогольного марафона это уже пугало. Галя с удвоенной силой начала пилить мужа. Ведь во всем был виноват именно он, с его субботними посиделками на кухне и с попойками после работы по всем праздникам. Она требовала от Федора остановить Бориса. Сын начинал спиваться.
Борис не собирался восстанавливаться в институте, идти работать он тоже не торопился. Федор пристроил его на работу в свой цех. Галя пыталась срочно женить сына, надеясь, что все образуется. Какое-то воздействие это оказывало, но кардинально изменить ситуацию не могло.
Счастье в их дом пришло в виде очаровательного тоненького создания с большими наивными глазами по имени Диана. Борис по уши влюбился в совсем юную девушку. Нежное создание отвечало ему стократной взаимностью. Галя тут же воспылала жгучей материнской ревностью к захватчице, но Борис перестал пить. Галя, опасаясь худшего, окончательно сдалась, запрятав ревность поглубже. Федор же мгновенно полюбил Диану искренне и нежно, как родную дочь. Обоюдными усилиями с Галей они устроили скоропостижную свадьбу сына. Молодые поселились у них в квартире, оккупировав общую комнату.
Это было самое счастливое время, они жили все вместе большой дружной семьей. Старик купил у друга маленькую дачу в ближнем Подмосковье. То первое лето на даче было самым радостным в их жизни. Галя с Дианой развели настоящее цветочное царство перед домом, а Федор с Борисом латали крышу, ставили новые двери и окна, строили баню. Теплыми летними вечерами все они собирались на большой веранде и устраивали веселое застолье, приглашая друзей, знакомых и соседей по даче.
Когда Диана забеременела, Борис кинулся искать новую работу с большим заработком. Старик сумел договориться на работе о вступлении в новый жилищный кооператив. Молодым была нужна отдельная квартира. Борис устроился в производственный кооператив по строительству гаражей. Федор тогда боялся, что Борис начнет пить с шабашниками, но такого не случилось. Борис отговаривался тем, что у него ранение и сильная контузия. Только тогда старик узнал, что у сына действительно были боевые ранения.
Хозяин кооператива грузин Гурам заметил работящего, непьющего и сообразительного Бориса, а после непродолжительного общения поручил ему организовать производство шлакоблоков для строительства гаражей. Борис успешно справился с поставленной задачей и выбился в начальники. Заработок его стал многократно превышать общие доходы Федора и Гали. Федор так гордился сыном – настоящий мужик.
Ждать квартиру нужно было еще минимум два года. Так что из родильного дома Борис привез своего сына в квартиру к родителям. Галя просто расцвела. Она превратилась в прежнюю счастливую и жизнерадостную женщину. Она искренне полюбила Диану, забыв о своих страхах и ревности. Внучонок чуть ли не с первых дней жизни полюбил деда. Федор был на вершине счастья, когда играл и баловал внука. Казалось, что все беды остались позади.
Вот так дружной большой семьей они вступили в ревущие девяностые. Борис не стал дожидаться, когда закончится строительство дома в молодежном жилищном кооперативе, а купил уже готовую квартиру почти в центре Москвы. Два югослава – Драган и Душан – сделали ему умопомрачительный ремонт. Сын навсегда уехал из их квартиры, вместе с его отъездом ушла и прежняя радостная жизнь.
Сын поссорился с Гурамом и занялся торговлей спиртным и сигаретами. Федор отнесся к этому неодобрительно. Шабашников-строителей он воспринимал вполне нормально – ведь все-таки рабочие люди и тяжким трудом зарабатывают свои большие деньги. А вот торгашей и спекулянтов старик не любил. Федор пытался довести свое мнение до сына, но вместо этого между ними начались конфликты. Они уже разговаривали на разных языках. Федор пытался понять сына и не мог. Он видел перед собой родного сына, который постепенно становился неимоверно далеким и чужим. Более мирные отношения Борис сохранил с матерью, но и там было не все гладко.
Совсем неожиданно дочь вышла замуж за одного из партнеров Бориса. Новоявленный муж постоянно попадал в какие-то неприятности. Приключения зятя закончились тем, что Ольга развелась с ним и практически сразу выскочила замуж за приезжего немца. Толстый Отто работал представителем шведской компании, поставляющей диагностическое оборудование. Через какое-то время дочка вообще уехала в Германию.
Старик понимал стремление своих детей к лучшей жизни, но категорически не принимал выбранной ими дороги.
Тем временем сын все больше погружался в пучины каких-то мутных дел. Галю это очень тревожило. Наверное, она чувствовала или знала что-то. Ее уволили с работы, и следующие полгода она бо́льшую часть времени гостила у сына.
Старика тогда серьезно обеспокоил один случай. Безработная Галя ударилась в торговлю. Одна из ее бывших подруг наладила регулярный челночный бизнес, привозя разные шмотки из Польши. Галя у нее брала товар на реализацию, зарабатывая свой процент. Как-то пасмурным осенним вечером супруга вернулась напуганная и расстроенная. Оказалось, что ушлые барыги забрали у нее большую партию товара, а вместо денег сунули бумажную куклу. Когда Галя попыталась возмутиться, ее просто вышвырнули вон, пригрозив настоящим пистолетом. С Галиной подругой нужно было рассчитаться за товар завтра утром, и Галя позвонила сыну, чтобы занять денег. Борис приехал на своей новенькой черной БМВ и вместо денег привез парочку крепких друзей. Усадив мать в машину, Борис поехал наводить справедливость. После помощи Бориса Галя вернулась домой с очень большой суммой и бледная как мел. Она не рассказала Федору, что там произошло, но после этого Галя завязала с торговлей, а в ее взгляде навсегда поселился страх. Она буквально не находила себе места. Ее нервозность передавалась и старику. Свое нервное напряжение эмоциональная Галя целиком выплескивала на мужа. Федор все чаще задерживался на работе, спасаясь от непрекращающихся скандалов.
Оставшись с Галей один на один, они поняли, что их больше ничто не связывает. В одной квартире жили совершенно чужие друг другу люди. Даже дети отдалялись от них и друг от друга все больше. Прежние семейные отношения дали безоговорочную трещину.
Помучившись с женой почти год, старик ушел от нее в рабочее общежитие. Вернулся к истокам, так сказать. Дочка звонила из своей Германии, пыталась их помирить. Жене Бориса Дианочке единственной удалось их вновь соединить вместе на какое-то время. Но совместная жизнь опять не задалась. После очередного чудовищного скандала Федор вернулся в общагу.
Этот побег Федора имел неожиданные последствия. К нему приехал пьяный Борис. Он кричал на старика, обвинял его в том, что он специально издевается над матерью и хочет свести ее в могилу. Старик узнал Галины причитания. Но в дополнение к ним были настоящие угрозы на откровенно уголовном лексиконе. Под конец Борис выхватил боевой ТТ и навел его в лоб Федора. Старику не было страшно, ему было очень больно, больно так сильно, как не было никогда в жизни. Он шагнул навстречу Борису, уперся лбом в нацеленный на него ствол и сказал:
– Убей меня, сынок. Я не хочу больше жить. Зачем мне это? Сейчас я потерял всех, кого любил. Я не держу на тебя зла. Если я дожил до такого, то чего еще ждать? Убей меня, пожалуйста.
Старик зажмурил глаза, ему тогда действительно хотелось умереть. Боль внутри была непереносимой. Когда он открыл глаза, Борис уже ушел. По коридору удалялись твердые удары в пол дорогих английских туфель.
Через полчаса к нему приехала Диана с внуком. Дианочка и Антошка плакали навзрыд. Сноха кинулась к нему на грудь и заявила, что никуда отсюда не уедет. Когда приехал Борис, Диана не пустила его в комнату старика, заявив, что не хочет знать то чудовище, в которое он превратился. Старик потом тщательно старался забыть то, что происходило дальше, но в самые тяжелые минуты жизни тот самый момент возвращался ему из памяти, заставляя его лишний раз страдать.
Старик так и не вернулся к Гале. Отношения с сыном были вежливыми и холодными, как стерильные английские столовые приборы. У него в жизни осталось две отрады – это Диана с Антошкой, а также редкие звонки и письма Оли из Германии.
Но в его жизни появилась Софьюшка.
Первым увели водителя Кирюшу. Кощей так и думал. Разумеется, наблюдавшие за ними военные выявили главаря. Кощей на дороге распоряжался остальными и на роль главаря подходил больше всего. Главного допрашивают последним. Он это знал точно.
Потом увели Карика. С ним возились подольше. Уже к вечеру увели Бугая.
Кощей приспустил штаны и начал обломанными ногтями выцарапывать заветные капсулы, умело запрятанные в резинку «боксеров». Все было сделано как раз на такой случай. Захваченных в плен разоружают, раздевают и разувают, но снимать трусы в любом случае будут в последнюю очередь. В этот раз с них сняли верхнюю одежду и обувь, а потом просто обыскали.
Капсулы были со специальным шершавым покрытием. Сам пластик нужно было раскусывать, а вот самый верхний слой раскисал от слюны и становился липким как леденец. Мастырка не говорил, для кого именно делали эти капсулы, но их было удобно прятать во рту. Они прилипали к зубам и деснам, так их сложнее было потерять или проглотить.
Он раскладывал капсулы не просто так, а в определенном порядке, которого сейчас не мог вспомнить. Нужно было суметь воспользоваться капсулами в любой момент.
Кощей слишком хотел жить. Наверное, он лучше кого-либо знал цену человеческой жизни и свободе. Если раньше он только калечил человеческие жизни и судьбы, превратив поставку нелегальной рабочей силы в доходный бизнес, то теперь ему все чаще доводилось калечить людей физически и убивать, убивать, убивать. Люди стали для него товаром, за счет которого он обеспечивал себе уровень жизни, достойный его неординарной персоны. А теперь кто-то сам собирался распорядиться его судьбой и жизнью. Предельная острота понимания последствий данного акта для его несравненной личности заставляла паниковать и судорожно искать выход.
Кощей слишком часто делал людей несчастными, он вообще приносил много горя. И он это прекрасно понимал. Работать с человеческим материалом было сложно, и прежде всего в моральном плане. Кощей на себе понял ложность выражения «бессовестные люди». У каждого человека есть совесть, за исключением душевнобольных социопатов. У любого человека, который более-менее адекватно воспринимает реальность, когда он делает пакость или гнусность, просыпается совесть. Настойчивый голос, громкий или совсем тихий, сначала подсказывает человеку, какие ошибки он совершил, а потом начинает мучить, не давая ему покоя ни на минуту. Конечно, грехи человеческие могут забываться, порой даже очень легко исчезать из памяти, но до этого момента нужно дожить так, чтобы ангел совести больше не терзал твоей души. Вот здесь на помощь изворотливому человечеству приходит чудесный помощник – разум. Вновь приобретенный видом homo sapiens инструмент разума позволяет обмануть или просто договориться с совестью, усыпив ее, а точнее, завалив голос совести ворохами очередной лжи, избавляющей от чувства вины. То есть нужно придумать себе оправдалочку, обмануть бдительного стража совести. Есть еще один механизм – одурманить свое сознание, употребляя алкоголь или наркотики либо ударяясь в рискованные азартные игры. Кощей много раз уже наблюдал, как новоявленные хедхантеры начинают спиваться или превращаться в живых зомби от наркоты. Он посмеивался над такими неудачниками, еще раз убеждаясь в своей исключительности. Этот бизнес – он для действительно сильных людей.
На самом деле Кощей нашел для себя такую оправдалочку, которая спасала его от злой совести. И помогло ему именно его самообразование, которым он очень гордился. За основу своей жизненной позиции он взял концепцию системы индийских каст.
Все люди разные. Одни по природе порочны и отвратительны, другие – благородны и духовно возвышенны. В зависимости от внутренней духовной сути люди делятся на касты. Смущало Иннокентия только, что в ту или иную касту человек попадает по праву рождения. Он эмпирическим путем убедился, что даже у благородных и достойных людей могут быть недостойные отпрыски: подонки, наркоманы, уголовники и прочая шваль, – что не вязалось с учением индусов о кастах. Здесь во всей красе работала старая русская мудрость «в семье не без урода». Этот принцип работал и в другую сторону. У конченых уродов появлялись исключительные дети. Кощей самостоятельно улучшил концепцию каст, доработав косяки древних индусов. С этой неувязкой индийской философии он блестяще справился, залатав престарелую индуистскую теорию заплаткой новой западной философии. Взяв на вооружение протестантский принцип, что каждый должен себя проявить в этой жизни – стать удачником в обществе равных возможностей. Еще Кощей к замшелому восточному учению яркой брошкой приколол лозунг: «Каждый сам кузнец своего счастья», – взяв на вооружение русскую народную мудрость.
В новом мире теория Кощея совершенствовалась. Кощей был кшатрием, великим и благородным. Он бодрой походкой, через многие тернии, вышагивал к званию великого брахмана. А его товар относился к презренным шудрам. Происшедший зомби-апокалипсис еще раз убедил его в собственной неординарности. Он смог найти себя в новой жизни. Он был среди тех избранных судьбой, кто за счет личных усилий и ума сумел быстро сориентироваться в новом мире, а все остальные – рабы и ничто. Они не прошли естественного отбора.
Те, кто за прошедшее время не смог найти себе места и пристроиться к делу, – это или тупоумные лентяи, или инфантильные иждивенцы, или просто дебилы, которые не заслуживают ничего, кроме участи рабов, созданных только для того, чтобы служить высшим кастам, ловя снисходительную улыбку и милость от высокородных господ.
И тут произошел такой досадный случай. Будущий брахман прозябал в застенках каких-то непонятных военных. Неужели судьба отвернулась от него? Ведь он делом доказал свою исключительность!
Наконец пришли за Кощеем. Его сковали наручниками и повели по темному коридору. Сердце хедхантера бешено колотилось. Ему было страшно. Противный холодок гулял сквозняком в районе солнечного сплетения. Кощей почувствовал, как у него сильно сжался сфинктер ануса.
Прошлепав босыми ногами по бетонной лестнице и чуть не поскользнувшись влажными ступнями на гладкой плитке коридора, он попал в помещение, напоминающее операционную. Стены, пол и даже потолок были выложены белой керамической плиткой. В самом центре в полу комнаты был решетчатый слив, как в душе. Кощею стало совсем плохо. Слив в полу напугал его даже больше, чем все остальное. Рядом со сливом стояли стол сложной конструкции из нержавейки и два специальных металлических кресла с зажимами. А в самом дальнем углу угрожающе возвышалось блестящее кресло типа гинекологического, тоже целиком металлическое. В белых шкафах со стеклянными дверцами сверкали холодным блеском всякие щипчики, скальпели, зажимы, пилки и прочий палаческий инструмент. Были еще всякие странные приборы, а у самой двери под вытяжкой на почерневшем столе расположилась исходящая огнем жаровня с раскаленными щипцами и кочергой.
Прямо перед Кощеем стояли трое юношей и та смазливая сученка, треснувшая его вчера по самым колокольчикам. На подростках были большие клеенчатые фартуки, резиновые перчатки до локтей и прозрачные маски. И весь это наряд был уляпан кровью. За большим белым конторским столом расположились двое мужчин и женщина в возрасте. За спиной у Кощея стояли двое вооруженных конвоиров. Вот такая веселая обстановочка.
Кощей упал на колени и заблажил:
– Не мучьте меня, прошу очень. Я так все скажу. Лучше убейте сразу. Больной я слишком. Совсем больной. Если припадок начнется, то нет ничего хуже. Я на все готов. Я много всего знаю. Больше, чем все остальные.
Не дожидаясь вопросов, он начал сливать всех подряд. Кощей говорил не останавливаясь и стоя на коленях. Он подробно рассказывал о работорговца, хедхантерах, покупателях, рынках, списках, методиках работы и обо всем, что знал. Он говорил и говорил, старательно обходя свою скромную роль и место в этом бизнесе.
Кощей очень боялся потеряться или запутаться, когда начнут задавать вопросы.
Совсем нехорошее он почувствовал сразу. Крепко сложенный юноша в окровавленном переднике внезапно побледнел. В это время Кощей рассказывал, как Жупел привез на рынок двух смазливых малолеток, а потом, напившись, начал угощать сладкими девочками всех желающих.
Кощей сковырнул языком самую крайнюю капсулу, раскусил ее зубами и отправил под язык, старательно разбавляя слюной острую горечь во рту. Парень пнул его прямо в лицо, опрокинув на пол. Он бил Кощея до тех пор, пока его не оттащили. Но к тому времени Кощея уже скрутила болезненная судорога, он забился всем телом и вырубился.
Софьюшка работала в институте, при котором находился завод экспериментальных разработок, где уже много лет трудился Федор.
Они существовали параллельными жизнями, практически не пересекаясь. Сближаться начали постепенно, по мере того как старик терял связь со своими родными. Все началось с одного из апрельских субботников, когда его отправили к патентоведам чинить ветшающие стеллажи и собирать новую мебель. Конечно, до этого момента он знал ее по имени, даже общался несколько раз, когда заходил к ним в отдел патентов и разработок за типовыми альбомами или мудреными руководствами, но впервые по-настоящему заметил ее именно тогда.
Его так удивило, что небольшая комнатка буквально утопала в цветах. Цветочные горшки разных форм и размеров оккупировали подоконник, спускались на пол, расползались по шкафам, полкам, стеллажам и вообще занимали любое свободное пространство. Собирать мебель в такой обстановке было сложновато, постоянно приходилось переставлять горшки с цветами. Цветовод-диверсант встревоженно порхала вокруг них со своими ахами, охами и переживаниями за какую-то цикламену или гибискус.
Молодой рабочий Андрей сначала недовольно ворчал, а потом психанул и начал орать, что не нанимался быть озеленителем и таскать горшки со всяким силосом из угла в угол. У него сегодня футбол, и он торопится, а вот без горшков он уже давно бы все закончил. Федор, разумеется, осадил хама и заставил его извиниться. Софьюшка с широко распахнутыми глазами стояла, прижавшись спиной к стенке и тиская в руках очередной горшок со сверхценным представителем флоры. Она была так беззащитна и уязвима, что Федора это проняло до самого нутра.
Андрея все же пришлось отправить восвояси. Ну не мог молодой рабочий разговаривать без мата. Ничем другим связывать обычные слова он не умел. Федор провозился с мебелью до самого вечера. Параллельно он успокаивал Софьюшку, хваля ее за чудесный сад, в который она сумела превратить свой кабинет. Она очень переживала за то, что так обременила своими цветами Федора. Федор говорил, что сам очень любит цветы. Конечно, он изрядно привирал насчет своих пристрастий к цветоводству, но так было нужно. В итоге Софьюшка расчувствовалась и подарила ему аж три самых любимых цветка. Федор не знал, что с ними делать, и унес домой своей Гале.
Потом оказалось, что они живут недалеко друг от друга и ходят домой и на работу практически по одной и той же дороге, только Софьюшка идет по главным улицам, а Федор срезает путь по всяким подворотням – так было значительно короче. Они оба любили прогуляться пешком, а не жаться в переполненном общественном транспорте.
С этого самого дня Федор и начал сближаться с Софьюшкой.
Он уговорил ее ходить вместе коротким путем, причем сделал это без всякой задней мысли. В ее лице он нашел благодарного слушателя, с которым можно поделиться самым сокровенным. Софьюшка рассказывала ему о себе. Со временем эти разговоры по дороге превратились для него в необходимость.
Софьюшка раньше была замужем, но никак не могла родить. Они с мужем обращались к врачам, но выяснилось, что ее бесплодие неизлечимо. Муж со временем охладел к супруге и нашел новую спутницу. София его даже не осуждала, а, наоборот, винила себя и свою болезнь. Она с горечью в голосе называла себя пустоцветом.
После развода София так и осталась одна. После размена общей жилплощади ей досталась комната в коммунальной квартире, где она и жила до настоящего времени. Софьюшка была очень мягким и добрым человеком, стоически переносящим все жизненные неурядицы и удары судьбы.
Действительно близки старик и Софьюшка стали после трагического события. Он тогда уже больше года жил в общежитии.
Совершенно неожиданно к нему на работу пришла Галя и сказала, что Борис, Диана и Антошка погибли. Старик сразу бросил все свои дела. Они вместе на его стареньких «жигулях» поехали за город в коттедж к сыну.
Ворота загородного дома были распахнуты настежь. Вездесущие зеваки заглядывали с улицы, силясь увидеть ну хоть что-нибудь во дворе, но в воротах и перед домом стояла милиция. Федора и Галю пропустили. Перед домом на носилках лежали накрытые кровавыми простынями три тела. Борис, Диана и Антошка были расстреляны из автоматов, когда заходили в дом. Входные двери, стена и крыльцо были буквально усеяны пулевыми отверстиями.
Их расстреляли с улицы, из-за забора. Перед калиткой и воротами остались вмятые в мокрый снег протекторы от широких колес большой машины и множество зеленых автоматных гильз. В них разрядили три полных магазина. От калитки до крыльца было метров пять, не больше. Сложно было промахнуться.
Галя кричала и убивалась, а старик уже ничего не чувствовал. Он просто сел перед крыльцом на мокрую холодную дорожку из аккуратно уложенной базальтовой брусчатки и смотрел на трупы. Он не помнил, как его завели в дом и усадили на скамеечку в прихожей.
Похороны организовали друзья Бориса. Оля хоронить брата так и не приехала из своей Германии. На какое-то время Федора и Галю объединила вместе происшедшая трагедия, но потом он просто не смог ее выносить. Галя винила его абсолютно во всем.
Старик написал отказ от наследства и вновь вернулся в свою общагу.
Да! Вот оно! Кощей все вспомнил. Когда закладывал капсулы, он обе розовенькие положил по обеим сторонам с края цепочки из капсул, следом шли: белая – с одной стороны, и салатовая – с другой. Теперь нужно было вспомнить, с какой стороны он сколупнул розовую капсулу. Парень стоял слева от него. Получается, что он повернул голову направо, чтобы не заметили, как он достает из-за щеки капсулу и перекатывает ее на язык. Так, значит, вторую капсулу нужно отколупывать справа. Только Кощей не помнил – белую или салатовую он закладывал после розовой с правой стороны.
Не суть важно. Кощей дотянулся языком до капсулы, скатил ее вниз и раскусил. Язык ощутил кисловато-сладкий привкус. Значит, он не ошибся. Следовало отправить содержимое раскушенной капсулы под язык и перемешать со слюной, но не проглатывать.
Капсула была с обезболивающим. Мучительная боль ушла, и судороги в мышцах отдавали в мозг только тупым давлением вместо острой боли.
Кощей принялся высвобождаться от привязи. Его примотали полотенцами и разорванными на широкие полосы простынями к самой кровати. Целью было удержать его от падения и от вреда себе, так что спеленали его не очень туго. Сантиметр за сантиметром он выбирался из кокона как мотылек. Как только высвободил одну руку – дело пошло быстрее. Но боль вновь напомнила о себе. Далекая невнятная боль внизу живота остановила его.
Свободными руками он раздвинул две полосы из старых простыней в районе таза. Кощей лежал совершенно голым на больничной клеенке, застилавшей матрас. Из его члена торчала трубочка, уходящая куда-то под кровать, а в анус засунута пластмассовая трубка жерла калоприемника. Кощея это просто взбесило. Теперь он вдвойне ненавидел этих самых военных и их вызверенных малолеток.
Вытаскивать трубочку из драгоценного пениса пришлось долго и аккуратно, чтобы не допустить членовредительства. Когда он освободился от катетера, из уретры выступила кровь. Калоприемник он быстро вытащил из ануса и вернулся к освобождению от пут. Это заняло мало времени, и Кощей осторожно сполз на пол.
Первым делом он осторожно вытащил нечувствительными пальцами изо рта все маленькие капсулки, выбрал белую и тут же отправил ее на зубы. Вкуса не почувствовал, но зато через пять минут он был в полном порядке. Его мучила жажда, но он терпел, дожидаясь, пока весь препарат без остатка уйдет в кровь.
Пить пришлось из таза на полу. Вода отдавала грязными тряпками и железом, но это был единственный источник влаги, и он выпил все до последней капли. Кощей огляделся. Комната действительно была маленькой. Старый эмалированный таз и кровать составляли всю ее обстановку. Закрашенное почти до самого верха белой масляной краской окно света давало мало, от этого в комнате было сумрачно. Процарапав маленькую дырочку в краске, Кощей разглядел через мутное стекло, что, судя по высоте крон деревьев, он находится на третьем этаже. Перед зданием стояли автомобили, возле которых суетились люди. Вариант побега через окно отпадал. Нужно было искать другой выход.
Дверь поражала своей монументальностью. Толстенное и древнее дверное полотно было обито сплошным листом жести, причем на самой двери не было ни замочной скважины, ни даже дверной ручки. Если дожидаться, когда санитары придут его мыть, еще непонятно – сможет ли он с ними справиться. Судя по голосу и тяжелой поступи, Горохов был мужчина крупный и крепкий. Конечно, Кощей мог воспользоваться капсулой «камикадзе» и раскатать обоих санитаров по полу, но рассчитывать при побеге на простое везение ему не хотелось.
Он в задумчивости посмотрел на усеянный глубокими трещинами потолок. Ржавые разводы говорили о том, что крыша здания протекает и комнатенку постоянно топит. Наверное, так же выглядел бы потолок в квартире его родителей, если бы мать с отцом каждый год не заделывали трещин и не белили потолка толстым слоем извести. Они жили на втором этаже их старого барака, и отец постоянно лазил на чердак, чтобы проверить крышу и трубы, но все же их несколько раз заливало. Два раза прорывало трубу отопления, и несколько раз протекала крыша. Перекрытия в бараке были деревянными. Мама всегда боялась, что подгнившие балки не выдержат и потолок рухнет им на голову. В мозгу Кощея сверкнула крамольная сумасшедшая мысль. Если перекрытие гнилое, то можно выбраться через него.
Кощей свалил с древней койки постельное белье и поставил кровать «на попа». Со стоящей вертикально конструкции он смог легко дотянуться до потолка, даже стоя на коленях. Кощей постучал по отслоившейся растрескавшейся штукатурке. Она целым пластом отвалилась от потолка вместе с дранкой и с грохотом упала на пол. Хедхантер вздрогнул от неожиданности и напряженно замер, ожидая, что к нему прибегут санитары. Но ему повезло. Выждав еще минут десять, Кощей мысленно поблагодарил разгильдяев-санитаров и начал тщательно обследовать оголившиеся доски потолка. Он оказался прав: доски и балки прогнили. Нужен был только инструмент, чтобы их проломить. Кощей выдернул из спинки кровати мощную дужку и, орудуя ею то как мотыгой, то как ломиком, начал колупать доски. Несмотря на то что доски были прогнившими, времени и усилий ушло слишком много. За проломленным потолком оказались доски чернового потолка. К счастью Кощея, они не были прибиты, а просто лежали на черепных брусках балок. Сначала он выломал один из обрезков горбыля, которые составляли черновой потолок. На Кощея тут же посыпался шлак вперемешку с глиной и обильным птичьим пометом. Дыру в черновом потолке хедхантер проломил на удивление быстро.
Наконец Кощей выбрался на чердак. Загаженное голубями и кошками пыльное нутро чердака заполнял всякий древний хлам. Только почувствовав свежий весенний ветерок, хедхантер озаботился вопросом одежды. Из полосок простыни он собрал себе нечто вроде подгузника, а из больничного одеяла сделал пончо, прорвав в самой середине дыру для головы. Среди хлама на чердаке Кощей нашел старые и растрескавшиеся кирзовые сапоги. Конечно, не самая лучшая обувь, но для прогулок по замусоренным чердакам и металлическим кровлям – это самое оно. Из остатков простыней он сделал себе портянки, возблагодарив своего армейского старшину за науку, которую он так вдолбил в головы первогодкам, что Кощей в любое время мог повторить любое из армейских упражнений.
Кощей выбрался на крышу и пополз на четвереньках, старательно изучая окружающую обстановку. Мгновенно замирал, если замечал что-нибудь подозрительное. Он понимал, что времени остается все меньше: как только обнаружат его пропажу и дыру в потолке, его песенка спета.
Мальчишек и Зою привели уже после двенадцати. Молодежь оживленно переговаривалась. Тестирование никого не оставило безучастным. Глаза детей горели живым огнем. Они уже успели немного познакомиться с жизнью училища. Каждому из ребят и Зое выдали настоящую курсантскую форму.
Обед им принесли опять прямо в палату. А после обеда близнецов увели на сдачу нормативов по физической подготовке, Валерку отправили в медблок, а девочку оставили со стариком.
Зоя сразу же начала гладить и приводить в порядок выданную ей новую форму. Старательно высунув язычок, она подворачивала и обметывала длинноватые брючки. Ефимыч смотрел на тоненькую девичью шею и сосредоточенные серые глаза. Несмотря на свою нежность и ласку, Зоя сильно отличалась от его Софьюшки, а ему так хотелось, чтобы она была похожа на нее. Но таких людей, как Софьюшка, он раньше не встречал, а теперь, наверное, точно уже и не встретит.
После смерти сына и всей его семьи Софьюшка буквально спасла старика. Она не оставляла его ни на минуту, неожиданно проявив недюжинное упорство и настойчивость. Она не давала ему замкнуться и отдаться своему горю. Ей удалось победить, она вырвала старика из бездны отчаяния и вернула интерес к жизни. София нашла удивительный способ. Она заставила старика ездить вместе с ней в дом инвалидов. Ухаживать за калеками и убогими ему не требовалось, зато нашлось много работы для умелых мужских рук. Но не дело его спасло, а те самые убогие калеки вокруг. Старик со стороны смотрел на людей, сама жизнь которых была тяжким испытанием. Здесь не было никаких сантиментов, каждый из обитателей дома по-своему боролся за жизнь, которую и жизнью-то назвать было сложно.
Старик перебрался жить в коммуналку к Софьюшке. Причем это произошло как-то совсем обыденно, как смена времени года или перевод в другой цех. Федор перестал себя воспринимать отдельно от Софии. Казалось, они жили вместе всегда, всю жизнь. Даже на работе не заметили никакой реакции от коллег. А может, всем было и впрямь наплевать на двух людей предпенсионного возраста, которые вдруг стали жить вместе. Или дело было в нелегком времени экономического кризиса и шоковых реформ правительства.
Инфляция сожрала накопления людей, заработная плата не успевала за ростом цен, улицы заполнили коммерческие киоски и палатки с третьесортными товарами для нищих. Красавица Москва превратилась в грязную помойку, в которой царствовали криминал и коррупция. Сначала развалился институт, а напичканное научным оборудованием здание распродали по кускам. Софьюшку уволили, и она пошла работать в тот самый дом инвалидов, куда они ходили помогать. Производство, где трудился Федор, еще держалось на плаву, даже появились заказы из-за рубежа и иностранные партнеры. Но акционирование высокотехнологичного производства убило завод. Пришедшие инвесторы оказались просто мошенниками, которых больше интересовала сиюминутная выгода. Федор тоже остался без работы.
За полтора года до увольнения Федора опять навестила капризная леди удача. К тому времени уже развалился институт, где работала Софьюшка. Перед заводской столовой его встретил директор завода. Выглядел он не лучшим образом. Посеревшее лицо и громадные мешки под глазами. Константин Сергеевич был личностью сложной и противоречивой. Довольно открытый и простой в общении, готовый прийти на помощь любому из своих подчиненных, если у того случится беда, на заводе он был полновластным авторитарным диктатором, не терпящим критики и неповиновения. При всей своей честности и порядочности он с легкостью мог переступить через кого угодно на пути к поставленной цели. Про него говорили одновременно много хорошего и много плохого. Федора, как одного из старейших работников, директор, разумеется, знал. Константин Сергеевич сам окликнул его по имени:
– Федор Ефимович, зайдите ко мне сегодня после пяти. Я вас буду ждать.
И больше ничего. Только прямое указание зайти, без каких-либо объяснений – зачем и для чего. Старик не испугался, он был готов ко всему – от награждения до увольнения. Но в этот раз директор удивил его безмерно.
Когда старик зашел к нему в кабинет, тот сразу указал ему на стул за большим столом для совещания и сам сел напротив.
– Федор Ефимович, мы общежитие и ведомственный жилой фонд передаем городским властям, – начал он. – Вы же в общаге нашей живете?
– Да. У меня комната на двоих.
– Знаете что… У нас высвободилась ведомственная квартира. Я думаю, что вам нужно перебраться туда.
Старик чуть не упал со стула.
– Не удивляйтесь. Я так решил, у меня есть на то свои причины. Квартира будет передана вам в собственность. Я уже распорядился подготовить документы. Все, идите. У меня серьезная встреча через час, а мне еще подготовиться нужно.
Старик вышел из кабинета в полной прострации. Почему он? Ведь есть много других людей, которым квартира нужнее, чем ему. Но ровно через неделю они с Софьюшкой поехали смотреть новое жилье.
Через месяц директор погиб в автомобильной аварии. Тогда говорили многое, но все сходились в едином мнении, что это все не просто так. Потом в течение года на заводе сменилось аж четыре директора. Тут выяснилось, что немаленький ведомственный жилой фонд завода и института директор бесплатно роздал сотрудникам, оставив о себе крепкую добрую память. Новые хозяева щелкали зубами в бессильной злобе, сокрушаясь о потерянном сладком куске, но ничего уже поделать не могли. Еще полгода завод трепыхался в агонии, а потом старик остался без работы.
Новую работу оказалось найти очень сложно. Он был никому не нужен. Их спасало то, что они сдавали комнату Софьюшки. Зато старик вспоминал это непростое время с благодарностью. Пусть они перебивались кое-как, но все это время их жизнь была наполнена такой лучистой любовью, что все остальное было уже не очень важно.
Старик нашел себе работу на новом совместном предприятии. Софьюшка тоже устроилась диспетчером на телефоне в туристической фирме. Жизнь вновь начала налаживаться. Потом Софьюшки не стало. Коварная болезнь сожгла ее как свечку за считаные месяцы.
Тогда Софьюшка запретила ему умирать. Просто запретила, и все. Это были ее последние слова. Он только теперь понял – для чего. Он должен был спасти этих мальчишек и девочку Зою. Ради этого действительно стоило жить.
Кощей наметил себе путь для побега.
Ему нужно было пройти по крыше по всей длине здания на другую сторону, где второй почти такой же трехэтажный корпус практически примыкал к крыше, по которой крался Кощей. Второе здание находилось под прямым углом к первому и утыкалось второй стороной прямо в забор. Точнее, от противоположного торца второго здания до забора было не больше двух-трех метров. Нужно было перебраться на вторую крышу и по ней дойти до самого конца. А там уже каким-либо образом перебраться на деревья, растущие вдоль забора.
Кощей вполне успешно добрался до намеченной точки, откуда нужно было перепрыгнуть на другое здание, но до второй крыши был промежуток метра четыре или даже больше. К таким олимпийским подвигам Кощей был не готов, но деваться некуда. Он уже много прошел, оставались какие-то тридцать метров по горизонтали и еще метров десять вниз, отделявшие его от спасения. Пыток и казни он боялся больше, чем смерти от падения с высоты.
Кощей вытащил очередную капсулу, в которой находился препарат, называемый «камикадзе». После приема ему были гарантированы от получаса до часа сверхсилы, сверхловкости и бесстрашия. Самое главное, что под препаратом нельзя было находиться без движения: сердце могло не выдержать.
Хедхантер вытащил капсулу и покатал ее на ладони. Ярко-красная маленькая штучка совсем не выглядела угрожающе. Он на миг зажмурился и аккуратно положил капсулу прямо на коренные зубы. Пластик лопнул под зубами как семечко от мандарина. Препарат оказался совсем безвкусным. Кощей стал усиленно давить слюну, растворяя жидкое содержимое капсулы.
Сначала его бросило в жар. Частота пульса резко подскочила. Кощей почувствовал, как его мышцы наливаются кровью. В голове резко прояснилось. Он стал видеть и чувствовать намного больше прежнего. Страх покинул его.
Иннокентий несколько раз присел, разогревая мышцы. Путь для разбега он выбрал заранее. Без сапог прыгать было, конечно, удобнее, но снять он их не решался. Распороть ступни при приземлении – это было равносильно падению с высоты, только с затяжным и мучительным путем к смерти. Единственное, что он сделал, – это обвязал свое пончо вокруг пояса, чтобы не мешало во время прыжка.
Кощей зачем-то плюнул через левое плечо и, как следует разбежавшись, оттолкнулся от самого края его крыши.
Перепрыгнул на соседнюю он вполне успешно, и даже с большим запасом, но удар ног по железным листам кровли был громким как выстрел из пушки. Кощей даже не подумал, что может быть такой грохот. Он рассекретил себя. Его преимущество в скрытности было безвозвратно потеряно, осталось только преимущество во времени. Нужно было успеть добежать до противоположного конца крыши и там по месту разбираться, как безопасно спуститься на землю.
Убежать ему не дали. Из окна пятиэтажного здания напротив в него уже стреляли. Хлопки выстрелов и удары пуль о крышу заставили его упасть на брюхо. Ну почему все так погано должно закончиться? Кощей застонал от обиды. Стреляли из пистолета Макарова. Расстояние – около пятидесяти метров. Риск гибели от пистолетной пули был высок. Взбодренное допингом сознание хедхантера это отметило так же ясно, как и крики внизу на земле.
Тело думало за Инокентия. Он скатился ниже по кровле и запрыгнул в слуховое окно на чердак. Отыскав люк хода на верхний этаж, он изо всех сил дернул крышку. Замок там был, но штампованный замок-контролька не смог противостоять его напору. Слабо звякнув дужкой, он разлетелся на детальки. Кощей свалился вниз прямо на головы двоих военных. Те просто курили и не ожидали такой атаки. Первый военный смягчил падение Кощея, а второго он легко, как ребенка, сбросил на пролет вниз. У вояк не было при себе оружия. Вот досада! Кощей кинулся по лестнице вниз, но, услышав звук распахивающейся входной двери, свернул в коридор второго этажа и побежал к окну в дальнем конце. Главное – успеть!
Новое неудобство поджидало его как раз в конце коридора. Там стояла девочка со стеклянным графином в руке. Мерзкая пацанка завизжала высоко и громко, как тревожная серена. Ну что за день такой?! Ему теперь совсем крышка. Если даже успеет выпрыгнуть из окна, его точно догонят.
Кощей несся по коридору со скоростью профессионального спринтера. Как ему хотелось убить эту визгливую тварь. Втоптать этот крик ей прямо в глотку, забив его туда каблуком сапога. Он даже стал примерять шаги так, чтобы, когда добежит до соплюхи, ударить ее с разбегу ногой в нежную мордашку. Но вместо этого он со всего маху налетел на какого-то старика, выскочившего из комнаты. Кощей не удержался и упал вместе с девкой и этой старой развалиной.
Дед оказался хуже девки. Он намертво, как клещ, вцепился в Иннокентия. Откуда столько силы в этом сморчке? Кощей никак не мог оторвать его от себя. Даже многократно увеличенные силы не могли помочь хедхантеру.
Старик с улыбкой наблюдал, с каким серьезным сосредоточенным видом Зоя расправляет и разглаживает даже самые мелкие складочки на одежде. Она выпросила у медсестры кусок марли и гладила свою новую форму, а также форму мальчишек. Марлю приходилось мочить часто, а графин у них в комнате был неудобным, с узким горлышком, и Зоя мочила марлю, поливая ее из графина, вытянув руки на улицу в открытое окно. Вода быстро закончилась, и Зоя с важным видом направилась в ванную комнату, чтобы вновь наполнить графин.
Ефимыч по-стариковски умилялся ее хозяйственности и аккуратности. Мальчишки стремлением к порядку не отличались, особенно братья Кузнецовы.
Они услышали грохот и крики, а потом выстрелы, когда Зоя вышла из ванной комнаты с полным графином в руках. Старик поднял ладонь, стараясь предупредить девочку, чтобы она оставалась на месте, и осторожно выглянул в окно. На улице бегали люди и что-то кричали. Нехороший холодок пробежал по спине старика. Ему не хватило каких-то секунд.
Из коридора послышался грохот и громкий топот. Зоя просто шагнула в открытую дверь, оказавшись в коридоре.
Страшный громкий визг девочки заполнил весь мир вокруг старика. Он не мог воспринимать больше ничего. Его бег к ней в коридор был неимоверно медленным и долгим. Старые ноги подводили, но он успел.
Кощея старик заметил краем глаза в самый последний момент и смог врезаться в него, стараясь уберечь от столкновения девочку. От удара у старика выбило дух и посыпались искры из глаз. От следующего удара об пол он чуть не потерял сознание, но страх за ребенка удержал его на самой грани. Но он ни на что был не годен. Как он мог ее защитить? Единственное, что Федор смог сделать, – это изо всех сил вцепиться в этого человека, который угрожал его внучке. Враг рвался и пытался освободиться. Кости и жилы старика буквально трещали от напряжения, тело сотрясалось от ударов, но он держал врага так крепко, как мог. Когда Федор почувствовал, что в следующее мгновение он уже не сможет удерживать противника, он впился зубами тому в шею, тоже изо всех сил. Рот сразу наполнился солоноватой кровью.
Мерзкий старый ублюдок держал Иннокентия мертвой хваткой. Он было уже отчаялся, но старик укусил его в шею. Образ восставшего мертвяка напугал даже в состоянии под препаратом «камикадзе». Кощей заорал благим матом и дернулся изо всех сил. Ему удалось стряхнуть с себя деда. Кощей схватил и поднял его над головой, а затем со всей силы бросил старика на бетонный пол.
Время было упущено. К нему по коридору уже бежали люди. Первый мальчик, на вид лет двенадцати, уже почти подлетел к хедхантеру. Кощей подхватил его прямо на бегу и, заорав, выбросил в окно. Он выбил рамы телом ребенка и сам запрыгнул на подоконник. Тело мальчика повисло на козырьке из колючей проволоки, который тянулся по верху забора. Кощей выпрыгнул в окно прямо ему на спину, впечатав тело мальчишки в струны с колючками и верхний край бетонного забора. На землю Кощей практически свалился, но все обошлось. Он вскочил и побежал что есть мочи.
Кровь обильно лилась по плечу и груди. Старый ублюдок ему, наверное, половину шеи откусил, будь он неладен. Кощей прижал к ране передний край своего пончо.
Федор Ефимович не чувствовал боли, он не чувствовал своего тела. Откуда-то издалека он слышал крики и плач Зои. От этого ему сразу стало легче. С ней все в порядке. К ее крикам стали примешиваться другие голоса. Вот теперь точно все будет в порядке. Понимание, что он выполнил свой долг в этой жизни, пришло одновременно с тем, как стала рассеиваться серая пелена перед глазами.
И тут он увидел свою Софьюшку. Она тянула к нему руки и улыбалась. Старик был счастлив. Теперь он заслужил право быть рядом с нею. Он улыбнулся ей в ответ и сказал:
– Миленькая моя, как же я по тебе скучал.
notes
