Глава 1
Хулиганы и наркоманы
Чертова бессонница. Федор Ефимович потер сухими ладонями опухшие глаза. Ночь была тяжелой.
Изначально – совсем наоборот, ночь обещала быть просто волшебной, он начал дремать прямо в кресле, под меланхоличное бормотание старого телевизора. Мягкое покрывало теплой дремоты наползало на него неспешно, заволакивая собой звуки, свет и запах подгоревшего ужина, доносившийся с лестничной клетки. Но не в меру страстная молодая пара, снимавшая квартиру прямо над его малогабариткой, опять завела свою порнографию с визгами, воплями и ритмичным битьем спинкой кровати в стену. Желанный сон вспугнули, и он оставил старика в одиночестве.
Уснуть у него так и не получилось. Ему не помогли ни теплое молоко, ни прогулка, ни счет овец, ни мытье полов, которого он терпеть не мог из-за больных коленей. Но блаженный сон, который прогнали бесстыжие соседи, пугливо убежал и не возвращался ну никак. Старик сдался уже во втором часу ночи. Вытащив из ящика прикроватной тумбочки заветную продолговатую капсулу, он проглотил ее, не запивая. Момент, когда он провалился в мир сновидений, остался для Федора Ефимовича таким же незаметным, как и приход старости в свое время.
Тяжелый дурманящий сон сорвало в пять часов утра нудным дребезжанием старого механического будильника. Старик сел на кровати, скривившись от боли в коленях. Весна, мать ее так. Измученные суставы особенно беспокоили в сырую погоду и межсезонье.
После приступа бессонницы он всегда чувствовал себя старым, больным и разбитым, тогда у него все валилось из рук и не клеилось. Да еще химия эта. Приняв снотворное, нужно было спать часов шесть, а то и восемь. Ох и даст ему сегодня жизни бессонница вместе с химией этой поганой, теперь целый день с чугунной головой ходить. А вот день – совершенно предсказуемо должен быть тяжелым.
Трое прошедших суток были наполнены скучной маетой перед телевизором и старательным созиданием очередного альбома для потомков. Увидят ли они их? Смогут ли оценить ту трепетную любовь, которую он вложил в эти альбомы? Сможет ли понять и простить его дочка? Фотографии, письма, вырезки из газет и журналов, записи от руки, старые театральные и киношные билеты, высохшие цветы и прочие дорогие сердцу мелочи наполняли альбом постепенно, как зреющее яблоко наливается румянцем. Вчера он целый день с помощью карандаша, фломастеров и линейки рисовал без устали генеалогическое древо их семьи.
Сегодня нужно было заступать на смену. Невыспавшемуся выходить на сутки было тяжело, но в работе он находил ту спасительную отдушину, лекарство от одиночества. По большому счету он был безразличен проходящим мимо него людям, но уж лучше так, чем в четырех стенах бобылем сидеть.
Старик уже пятый год работал обычным консьержем в новом высоченном красивом доме на соседней улице. Заработок был безобразно маленьким, но дома в одиночестве он просто не находил себе места. Его рабочий пост располагался в стеклянном аквариуме между лифтовым холлом и вестибюлем на первом этаже подъезда. Пожалуй, вся его работа сводилась к торчанию на своем посту за широченным столом с пятью мониторами и телефоном. Да! И еще ему нужно было качать головой, когда с ним здороваются. Все остальное было даже не работой, а спасением от набившей оскомину рутины. Периодически службу разнообразила всякая приятная мелочовка. Иногда он придерживал двери, когда заносили что-то крупное. У него оставляли ключи, записки, коробки, сумки, просили проследить за детьми, во сколько они возвращаются из школы, напомнить о том и о сем, а также множество других мелких поручений, которые делали его причастным к жизни людей, населявших большой дом.
Дом был с претензиями на эксклюзивность. Старик посмеивался над пустыми понтами, которые сквозили здесь на каждом углу. Его развлекало то странное название «лобби», которым обзывали вестибюль, или подъезд, или парадное. Да и много еще чего глупого и странного происходило вокруг. В этот дом консьержами брали только мужчин, или, точнее говоря, таких стариков, как он. Зато называли их оперативными дежурными. Консьержей одевали в форму охранников, эффектно выглядящую внешне, но сделанную настолько похабно, что плеваться хотелось. В черных брюках, голубой рубашке и синем кителе он напоминал себе проводника поезда. Единственным отличием от сотрудника железной дороги была небольшая фуражка с лакированным козырьком, копирующая форменные фуражки американских полицейских времен сухого закона.
Так и сидел он в своем аквариуме сутки через трое, наряженный в одежду проводника, в полицейской фуражке. Раньше они менялись в семь утра, но месяц назад график сдвинули, и теперь он должен был заступать на смену в шесть часов. Кого-то это устраивало, кого-то – нет, старику это было безразлично. Да и причиной таких фатальных изменений он совершенно не интересовался.
Проснувшись, первым делом он померил давление, а потом сделал зарядку, умылся, позавтракал и приступил к стандартному ритуалу сборов на работу. Долго собирал себе еду, тщательно ее упаковывал и укладывал в старый, видавший виды портфель. Старик полировал начищенные ботинки, придирчиво осматривал отглаженную с вечера форму. Потом укладывал в портфель завернутые в газету тапочки, старое застиранное полотенце, заветный мешочек с лекарствами и прочий мелкий скарб, который брал с собой на каждую смену.
Вышел он, как обычно, за двадцать минут до начала смены. Скользкая весенняя погода его не радовала, и он пошел напрямую через дворы, а не через сквер. За счет этого затратил на дорогу не пятнадцать минут, а всего десять, чем слегка удивил напарника.
Сменщик встретил его без обычной тупой шутки: «А чего тебе тут надова, Ефимыч?» Значит, у пузатого Пети неприятности. Если он так не шутит, значит, у него какие-то нелады в жизни. Наверное, опять с женой поругался, или сын пришел домой пьяный в стельку. Старик из вежливости поинтересовался у Пети, как его дела, и, услышав в ответ очередной многоэтажный пассаж, где упоминалась Петина жена, сразу успокоился. Все в Петиной жизни было по-прежнему.
Они расписались в журналах, передали ключи и карточки, и Федор Ефимович занял боевой пост за столом напротив большого раздвижного окна. Передача смены прошла как обычно. На мониторах бегали черно-белые фигурки, по кабельному телевидению он вполглаза смотрел скучную передачу про ловлю жемчуга в каком-то южном море, а потом про природу Антарктиды. Ему было все равно что смотреть. Не любил он только новостей. Стариковское сердце всегда сжималось, когда он слышал всякие неприятности про спад в экономике, катастрофы, гибель людей, грядущий конец света. Возраст, наверное.
Практически сразу он заметил некоторые странности, выбивающиеся из ритма стандартной, как бой курантов, смены.
Старик условно делил проходящие потоки жильцов на несколько групп. Сначала уходила первая смена – жаворонки. Это он так назвал тех жильцов и их ненаглядных чад, которые двигались мимо него с семи до половины девятого, поток практически затихал к девяти. Потом до одиннадцати было затишье с редкими проплывающими за стеклом фигурами. А где-то без четверти одиннадцать выходила вторая смена жильцов – утки. Ее не такой уж значительный поток иссякал уже в половине двенадцатого, а в полдень сходил на нет. И так далее. Одна смена меняла другую. Люди уходили и приходили. Кто-то с ним здоровался, а кто-то даже не обращал на него внимания.
А вот сегодня все было не так. Поток первой смены был многочисленным и рваным. Люди почти в равном количестве и приходили, и уходили! Такой хаос в людском движении перед его окном комкал обычный ритм. А перемен старик тоже не любил. Жизнь научила не ждать от них ничего хорошего.
«Эх, как бы давление не скакнуло», – меланхолично подумал он.
Вторым пачкавшим день пятном были подростки. Они странноватой стайкой кучковались около второго входа в его подъезд. Так бы их тут не оказалось, но нерадивые строители демонтировали почти всю ограду вокруг жилого комплекса и по-советски неторопливо стали заливать могучий фундамент под новый забор. Судя по размеру и форме фундамента, на нем должна была быть возведена высоченная крепостная стена с бастионами, капонирами, казематами и редутами.
Появление маргинальной компании лежало на совести охранников сторожившего их ЧОПа – все-таки это их упущение. Вообще-то сейчас подростки толкались совсем рядом с выездом из подземного паркинга. Чоповцы просто обязаны были их заметить и принять меры.
Подростки были какими-то совсем уж отвратительными – в грязной рваной одежде с большими пятнами. Да и двигались они совсем уж странно – волочили ноги, вытягивали руки, качались, падали, запнувшись за низенькие клумбы. Их можно было принять за очень пьяных, но даже для набухавшихся алкашей это было слишком.
– Лимита поганая, понаплодили наркоманов, житья теперь совсем нет, – заворчал вполголоса старик, стравливая закипающее раздражение.
Дед поставил настольный календарь так, чтобы тот закрывал нецветную картинку на крайнем мониторе. Пусть с этими отбросами разбираются профессиональные охранники ЧОПа, пускай из подземной парковки поднимутся или от ворот придут.
– Опять, наверное, около цирюльни отираются. Курят с тамошними профурсетками. А ведь, наверное, женатые, и дети у них есть, – привычно забубнил старик.
Цирюльней старик называл СПА-салон и салон красоты «Гармония» на первом этаже стилобата соседнего корпуса. Курящих женщин он не любил, считая их вульгарными и доступными. Охранники частенько отирались возле «Гармонии» и флиртовали с тамошними сотрудницами.
– Пусть эти лбы здоровенные хоть разок зады свои от кресел оторвут. А то понаели морды бегемотские, хоть в плуг запрягай, а толку от них как от пугала огородного. С виду они только страшные, – бубнил он себе под нос.
Между консьержами ТСЖ и охранниками ЧОПа была некоторая напряженность в отношениях. Наряженные в форму консьержи превратились для скучающих охранников в постоянные мишени для насмешек и обидных издевок. Консьержи платили простоватым охранникам всякими мелкими гадостями, но до открытого конфликта дело пока не доходило.
Привычка говорить с самим собой пришла к нему одновременно с бессонницей, практически сразу после смерти ненаглядной Софьюшки. Ну почему тогда Господь его тоже не прибрал? Ведь говорят, что старики друг без друга не живут долго. А вот оно, опровержение в его лице. Уже который год старик бобылевал в одиночестве, почти каждый день вспоминая Софьюшку.
Вдруг в дверь забарабанили. Громко так, настойчиво. Вот наглецы! Там же домофон есть. На экране монитора стояла черно-белая растрепанная девчонка и молотила ногами в дверь. Вот дура! Дверь отмывать придется. На другом мониторе появился пьяный вдрызг парень. Разорванная грязная одежда и шатающаяся походка парня, да еще то, что он шел с вытянутыми вперед руками, качнули весы выбора в пользу тарабанящей в дверь хулиганки. В другой ситуации он бы ни за что не открыл дверь, хоть затарабанься. Ходят тут всякие. Сначала кнопку интеркома нужно нажать, потом вежливо объяснить, чего нужно, а вот уже после этого он решит – пускать гостя или не пускать. Во всем должен быть порядок.
Щелкнул магнитный замок, запищал интерком, сообщая о том, что дверь открыта. Девка запрыгнула в подъезд как ошпаренная. Дверь хлопнула с громким металлическим лязгом. Ах ты, лярва непутевая! Доводчик двери только две недели назад новый поставили. Если сломают, опять чинить придется.
Дед встал из вертлявого кресла и с грозным видом высунул голову в свое открытое окошко. Но резкий окрик так и остался у него в легких. Девка со всей силы тянула ручку подъездной двери на себя, нелепо упершись ногами в порожек под дверью. Можно было сказать, что она практически висит на ручке двери, отклячив налитую крепкую задницу в сторону деда. Девка еще подвывала от жути и визгливо кричала на дверь:
– Чего тебе надо, дебил?! Отстань от меня! У меня папа милиционер! Вы-ы-ы-у-у-у-ы-ы-ы. Мама-а-а-а!
Крики девки сорвались на истеричный визг. Дед отклонился назад и посмотрел в мониторы входной группы. Перед дверью стоял тот самый пьяный парень, который топал вслед за девкой.
– Вот блудня, сначала задом крутят, сиськами трясут, а потом сопли кулачком размазывают, – пробубнил старик себе под нос.
Почему-то он решил, что пьяный пристал к девке, польстившись на ее окормленный зад и прочие прелести.
– Скромнее надо быть. Тогда и алкаши всякие клеиться не будут, – продолжил он тихий диалог сам с собой. – Ты дверь-то не держи, я замок заблокировал! Милицию сейчас позовем! Да заткнись ты, дуреха! Весь подъезд переполошишь! – крикнул старик визжащей девке.
Девка оторвалась от двери и, мухой заскочив на площадку, прилипла к его окошку.
– Дедушка, миленький. Меня убить хотят. Спасите меня, укройте куда-нибудь, – затараторила беглянка.
– Да не переживай ты. Тут знаешь какая охрана. А двери какие! О-о-о. А камер сколько понаставлено. Сейчас все безобразия твоего ухажера запишут, а потом отправим его куда положено. Пусть ума наберется.
– Да никакой он не мой. Дедушка, а можно я у вас посижу?
Старик задумался. Опасной девка не выглядела. Скорее жалкой и, разумеется, испуганной.
– Ладно, сиди.
Пускать ее не хотелось, дед снимал на работе начищенные до блеска ботинки и сидел в мягких замшевых тапочках. Вид у него от этого делался комично-несерьезным. Он старался, чтобы никто не заметил его маленького нарушения дисциплины.
– Да успокойся ты, милая. Уже все позади. Никто тебя здесь не тронет.
Девка уселась на топчан. Слезы градом катились из ее голубых глуповатых глазок. Он протянул ей пачку обычных столовых салфеток.
Напустив на себя серьезный, внушительный вид, старик вернулся к мониторам. Парень толкался в дверь всем телом. Он даже рассек себе лоб о металлические декоративные завитушки на двери. Вот это да! Наверное, тоже наркоман. Старик нажал кнопку вызова старшего смены на аппарате внутренней связи.
– Здравия желаю. Терешкин говорит. Третий дом, первый подъезд. Докладываю: во входную дверь пьяный какой-то ломится, а у второго выхода какие-то подростки толкутся. Тоже пьяные, наверное.
– Принято, ждите, – прозвучало в трубке, и запищали частые гудки.
В милицию пора звонить. Он набрал «02» на телефоне. Девка за спиной звонко сморкалась в салфетки и жалобно всхлипывала. Шел гудок за гудком, но трубки никто не поднимал. Совсем обленились, взяточники!
Наконец в трубке щелкнуло, приятный женский голос осведомился о его персоне и о причине вызова. Старик церемонно назвал свои должность, фамилию, имя и отчество, сообщил адрес и пожаловался на хулигана, упомянув о потерпевшей.
– Вызов принят. Ждите экипаж патрульно-постовой службы.
Парень все так же стоял у двери, но биться перестал. По идее его уже должны были заметить. Старик нехотя всунул ноги в начищенные ботинки и туго завязал шнурки. Нужно было выглядеть как следует, когда начальство появится или милиция приедет.
Дед налил из чайника воду в кружку и принес ее икающей девке. Она уже не плакала, но губы у нее дрожали по-прежнему, да она вообще вся дрожала. Вот непутевая. Тут солнце только пригревать стало, а она уже с голыми коленками по улицам прыгает, да и курточка совсем коротенькая. Наверное, чтобы пирсингами своими сверкать. Это ж надо, моду какую вывели. Пупки себе прокалывают! В стародавние времена только патлы да клеши носили, чтобы выпендриться, теперь уж и резать да колоть себя стали. А что дальше будет? Руки-ноги отрезать начнут для оригинальности?
Старик услышал звук открывающихся дверей лифта. По плитке лифтового холла звонко зацокали женские каблучки.
Он суетливо выглянул в окно. Мимо него быстрым шагом прошла молоденькая фифа из самой дорогой квартиры всего жилого комплекса.
– Здравствуйте! – поздоровался с ней старик.
Фифа демонстративно проигнорировал его. Он не обиделся. Его это даже не задело. Уже после первого месяца работы на этом месте он отгородился своим стеклом от всякого негатива со стороны жильцов. Старик будто смотрел сериал, который шел на громадном экране его окна. Люди играли там роли плохих и хороших, добрых и злых персонажей. Без негодяев и злодеев сериал был бы пресным и скучным. Фифа играла роль высокомерной противной особы с мерзким характером.
Как и любой из зрителей сериала, он всегда старался предугадать события, которые произойдут. Он пытался разгадать каждого персонажа – как кроссворд или ребус. Ему было интересно. Со временем он начинал подмечать такие тонкости, которых не замечали окружающие. Допустим, он знал, что бизнесмен с четвертого этажа воспитывает не своего сына. Его жена согрешила с его же самым близким другом. Никто не знал, а старик знал, то есть догадывался. Мальчик был очень похож на мать, но нос… Нос был точной детской копией носа лучшего друга бизнесмена. Старик еще в молодости заметил, что близкие родственники похожи носами. Человек худеет и толстеет, отращивает усы и бороду, однако нос у него меняется незначительно.
Сейчас консьерж смотрел на спину фифы в яркой спортивной жилетке.
– Девушка, – он не помнил, как ее зовут, – там хулиган за дверью опасный. Я милицию вызвал.
Она смерила его презрительным взглядом высшего существа и пошла дальше.
– Он девушку чуть не убил. Преступник там, – успел крикнуть он ей вослед.
Старик недолюбливал высокомерную особу, но не хотел, чтобы с ней что-нибудь случилось.
Дамочка замерла прямо перед самой дверью. Она раздраженно развернулась на каблучках, бросила на него уже гневный уничтожающий взгляд, как будто это он притащил туда пьяного хулигана специально для нее.
– Так вот не сказал бы этой мамдели про хулигана – вот попрыгала бы она тогда, – пробурчал старик себе под нос. Слово «мамдель» он подобрал из лексикона завсегдатаев приподъездных скамеек его старого дома, которые в любую погоду сидели там как куры на насесте, перемывая кости соседям и родственникам. Сплетницы еще любили обсуждать сериалы и здоровье, но перемывание костей и наклейка ярлыков стали для них неким высшим служением на этом свете.
Мамдель опять молча процокала по плиткам пола мимо него в сторону второго выхода.
– Там тоже хулиганы, но их там человек пять. Наркоманы, по-моему.
– А вы чего тут сидите? Я опаздываю! Вам за что деньги платят? Будьте любезны выполнять свои обязанности. Боже мой! Проклятая Рашка! А еще говорят, что страна европейского уровня.
Фифа остановилась прямо перед ним.
– Делайте же что-нибудь! Я не собираюсь по вашей милости опаздывать. У меня запись. Понимаете?
Ответить он не успел. Запищал домофон, послышалась возня и ругань:
– Да чтоб тебя!.. Отвяжись… – Дальнейшие звуки были из уличного лексикона.
В подъезд заскочил композитор Лернер. Франтоватое короткое пальто на нем было испачкано грязью и кровью. Очки слетели с головы и покатились по полу.
– Безобразие! Что тут творится?! От бомжей уже житья не стало. Скоро из своих помоек на кухню ко мне переберутся.
Он на ходу вытирал окровавленную руку. Плотный, коренастый, весь заросший волосами, Лернер напоминал сейчас разозленного медведя, которого нарядили в дорогие шмотки и лакированные туфли. Он даже очки с пола не поднял от возмущения.
– Вы почему такое допускаете? На меня напали прямо у дверей моего дома, – наскочил он на деда с другой стороны.
– Я уже милицию вызвал… – Старик оторопело попятился внутрь своего аквариума.
«Эх, плакала моя работа. Выпрут, как пить дать», – подумал он. Зная склочный характер обидчивого деятеля искусств, Федор Ефимович не сомневался, что его с шумом и помпой выпрут из штата консьержей ТСЖ, чтобы ублажить пылающего праведным гневом Лернера.
А работал старик здесь уже больше пяти лет. В те далекие времена, разжалобив кадровичку, он убедил ее скинуть ему пять лет при устройстве на работу. Сейчас ему было уже семьдесят, но он всегда выглядел моложе своих лет. Развеселило, когда его поздравили с 65-летием и вручили грамоту за безупречную службу на протяжении пяти лет. Три знаменательные даты как-никак: 70-летие, 65-летие и 5-летие безупречной службы. Анекдот, одним словом. Кадровичка давным-давно уволилась, а карточка Т-1 у него в личном деле так и осталась прежней. Да на консьержей вообще мало внимания обращали.
– А если у меня заражение крови будет? Или этот сумасшедший больным каким-нибудь окажется? Вы за это отвечать будете? – Композитор махал своими толстыми волосатыми окровавленными пальцами перед лицом старика. – Да я вашу контору дяди Никанора по миру пущу. Руки – это мой инструмент. Они бесценны. Вы можете это понять?
– Да что они вообще понимать могут? Бездарный народ, элементарную охрану организовать не могут. Вот в Швейцарии… – вторила композитору фифа.
Экзекуцию старика прервали выстрелы с обратной стороны дома. Все участники безобразной сцены переглянулись. Старик, сразу бросив своих «собеседников», быстрым шагом прошел через лифтовый холл и тамбур лестничной клетки ко второму выходу из подъезда. Приложив болтавшуюся у него на шее карточку к белой коробочке, он открыл дверь.
На грязном газоне с мокрой прошлогодней травой валялись трое хулиганов. Четвертого ломали мордовороты из охраны парковки. Пятый хулиган беззвучно трепыхался на земле, скованный наручниками. Лоб у него был рассечен до кости. Двое охранников бросили связанного брючным ремнем хулигана рядом с его подельником. А вот затем они кинулись к третьему охраннику. Он лежал на спине практически вплотную к бетонному крыльцу черного хода, и старик его поэтому сразу не заметил.
– Старый, хрен ли встал? «Скорую», милицию вызывай! – крикнул ему высокий охранник, кажется, Володя его звали.
Руки и ноги раненого бойца мелко и часто тряслись. Охранники зажимали ему обильно кровоточащую рану на шее.
Старик сразу побежал в свой аквариум. Дрожащие пальцы предательски попадали мимо кнопок. Набрать злосчастный спасительный номер никак не получалось. Наконец он дозвонился до «скорой» и сделал вызов. Второй раз вызвать милицию он не успел. Запищал сигнал двери. Мимо остолбеневших жителей порывисто прошел охранник Володя. Вся одежда охранника была заляпана кровью и какими-то ошметками, еще от него несло резким противным запахом. Композитор закатил глаза и боком завалился на фифу. Мамдель взвизгнула от неожиданности и обеими руками оттолкнула от себя сомлевшего Лернера. Композитор кулем плюхнулся на твердый пол, крепко приложившись о него косматой головой, но дела до него никому не было.
Володя кинул на стол черную обрезиненную дубинку-фонарь, вырвал телефонную трубку у деда из рук и набрал номер.
– Семенов, старший смены говорит. Главному доложи. На третьем доме ЧП. Нападение на охранников. Трое нападавших убиты, двое задержаны. Личный состав понес потери. Я ранен, Богомольцев ранен, но легко, Сивоша убит… Убит говорю. Трупы, мля! Давай вызывай кого положено, людей пришлите на усиление.
Фонарь охранника практически бесшумно прокатился по столу, оставляя рубчатый кровяной след обрезиненной рукояти и дефлектора, а потом упал за стол. Трубка легла на стол. Охранник выдернул кипу салфеток у замершей как соляной столб девки и приложил их к кровоточащей руке. Было так тихо, что легкое шуршание салфеток казалось скрипом наждачной бумаги.
На ремне охранника зашипела рация.
– Владик, прием, слышишь меня?
– На связи, прием, – отозвался охранник.
– Сейчас Кожин к тебе должен подъехать. Они еще людей к нам отправляют.
– Принято. Я сейчас в первом подъезде. Потери у меня: двухсотый есть.
Дальнейшего разговора старик не мог разобрать. Охранник вышел из его комнатки и остановился возле лестничной клетки. Голос и звуки рации рикошетили эхом от бетонных стен, сливаясь в чудовищную какофонию.
«Так он Владислав, оказывается. Вот чертова память», – пронеслось в голове старика. Он уже достал аптечку и начал распаковывать вату и перевязочные пакеты. Пластмассовые флакончики с хлоргексидином и перекисью водорода выскользнули из рук старика мокрыми карасями. Ему на помощь пришла спасенная им беглянка.
Владик вернулся в аквариум и вопросительно посмотрел на ползающих по полу старика и девку.
– Позвольте я вам ранку обработаю и повязочку наложу. Вы так инфекцию можете подхватить, – стала объясняться отошедшая от истерики девка.
Охранник, оценив прищуренным взглядом степень своего доверия к юной пигалице, подобрел лицом и протянул ей окровавленную руку. Она как-то уж совсем сноровисто покрутила его кисть и взяла из рук старика пластмассовый флакончик.
Охранник внимательно рассматривал скрючившегося на площадке Лернера.
– А с этим что? Ой, больно! – Владик выдернул окровавленную кисть из руки девки.
– На него тоже напали, но на другой стороне. С главного входа… – начал было говорить старик.
Охранник взглянул на мониторы: сейчас перед входной дверью было пусто, а вот на гостевой парковке перед домом пусто не было, там все тот же напавший на девку парень ломился в дверь припаркованного джипа. Водитель джипа не стал испытывать свою машину на прочность, а просто сорвался с места, опрокинув хулигана на соседнюю машину. Противно завыла сигнализация.
– Твою ж мать! – крикнул охранник и побежал на улицу.
Хлопнула дверь.
Подбежав к настырному хулигану, охранник со всей силы ударил того рукой в голову. Монитор не мог передать звука, но по разеваемому рту можно было понять, что охранник кроет матом этого наркомана. В том, что тот наркоман, Федор Ефимович уже не сомневался. От увесистых ударов охранника парня мотало из стороны в сторону, но он даже не уклонялся от ударов и не пытался закрыться. Несмотря на боль, он лез на Владислава с тупой и неумолимой упертостью.
«А может, он совсем боли не чувствует? Под кайфом, наверное, наркоманище несчастный», – подумал дед.
– Мамочка-а-а, – за спиной старика вновь начала подвывать спасенная им девка.
Взбешенный охранник бросил наркомана через бедро, только высоко сверкнули красные кроссовки обкуренного. Старик аж зажмурился, таким страшным ему показался удар тела об асфальт. Дальше началось совсем невообразимое. Наркоман поднялся на руках и пополз в сторону охранника. Наверняка от удара ему перебило хребет. Владик пятился спиной к двери, а наркоман полз вслед за ним, волоча безжизненные ноги. Крепкий с виду охранник ударил несгибаемого наркомана ногой по голове, потом еще и еще раз. Каждый пинок тяжелого ботинка на какое-то время останавливал наркомана, его голова моталась от ударов, он падал, но все равно поднимался и полз. Челюсть у наркомана отвисла и свободно болталась. Наверное, ему охранник и челюсть сломал. Затем Владислав и непобедимый наркоман исчезли из поля зрения камер.
Примерно через три минуты в дверь опять замолотили. Это охранник подошел к двери вдоль стены по отмостке. Старик, торопясь, нажал на кнопку.
Когда охранник вошел, на нем лица не было. Здоровый мужик был бледен как полотно, зрачки глаз были расширены почти на всю радужку, его покачивало. Кулаки у него были изодраны, на пол густыми каплями сочилась кровь. Старик вышел ему навстречу, боясь, что тот упадет.
– Слышь, дед. Это чего такое творится? Я его в отбивную размесил. Я же об него руку себе сломал. А ему хоть бы хны. Да мне в горах так страшно не было!
Владик сел на небольшой мягкий пуфик из ряда таких же пуфиков вдоль стены и замер с округлившимися глазами.
– А ты его куда дел-то, милок? – осторожно спросил старик.
– А? – вынырнул из прострации охранник. – А я его это… Я его в приямок сбросил. Решетку поднял – и туда его, на бетон бросил. А решетку потом закрыл. Мы же сегодня троих из ружья положили. Насмерть! Дед, что же будет?
– А давайте я вам ранки обработаю. Мы же не закончили, – опять вмешалась девка со своей инфекцией.
Со стороны лифтового холла раздался резкий звук. Лернер громко пустил ветры. Старик вздрогнул от неожиданности. На самой верхней ступеньке коротенькой лестницы маячил композитор, лохматый и страшный, как бабайка. Похоже, девка уже успела привести его в чувство или он сам очухался.
– Ага. Надо обработать, – бесцветным голосом отозвался охранник.
Это окончательно вывело ситуацию из кратковременного ступора. Девушка легкой пружинкой подскочила к охраннику и склонилась над ним. Сноровисто закатала рукава куртки и рубашки на обеих руках и продолжила осмотр. Она ловко ощупала руки Владислава.
– У вас на правой руке пястные кости сломаны и мизинец вывихнут. Это как минимум. Вправить нужно и кости на место поставить.
– Делай что знаешь, – совершенно безразлично сказал охранник.
Старик не видел, что там происходит. Охранник сначала весь вскинулся и зашипел от боли, а через некоторое время заорал благим матом.
– Ничего, ничего, сейчас только повязочки наложим, и все. Вам обязательно в травму сегодня обратиться надо. И еще рентген нужно сделать. Вдруг еще имеются повреждения.
Охранник зарычал.
– А у вас еще бинты есть? – спросила девка у старика.
– Нет. Это все.
– Хорошо, что у вас хлоргексидин оказался и перекись, – сказала она старику. – А на рассечение швы накладывать придется, края стягивать, травмпункта вам не миновать, – обратилась она уже к охраннику.
– Угу, – отозвался Владислав.
Композитор голосом умирающего лебедя запричитал, упершись головой в белую бетонную стену:
– У меня же тонкая душевная организация. Я даже ужасы не смотрю и криминальные новости пропускаю. А тут такое творится!
– Заткнись, тонкая организация. Живой остался – радуйся, значит. У меня сейчас бойца насмерть загрызли, а ты тут о пальцах ноешь, – рявкнул на композитора Владик.
– Не ругайтесь на него. У него тоже ранение, связки и суставы повреждены к тому же. А вы, дяденька, домой идите умыться и переодеться, а потом тоже в травмпункт, – осадила обоих мужиков девица.
– Ты, наверное, врач, красавица? – спросил у нее охранник.
– Нет, я медсестра из детской поликлиники. Сегодня по плану грудничков на своем участке обходила.
– А где же ты, милая, того младенца-то подцепила? – участливо спросил у нее старик, намекая на того самого наркомана.
– Он прямо перед домом стоял. Голова в крови, одежда в крови. Я просто подошла спросить, думала, ему помощь нужна, а он меня хватать стал. Я как увидела его глаза, так и пустилась бежать. Ужас такой жуткий. Сумку в него бросила и побежала. А с другой стороны такой же идет. Я вот к вам и стала стучать.
– Да, глаза, – встрепенулся охранник. – Я такого ужаса в жизни не видел. В глаза смотрел человеку, которому голову отрезали, а такого не видел. Не было у меня такого в жизни.
– Убирать их надо, а то скоро дети из школы пойдут. Напугаются, или еще что похуже случится, – забеспокоился старик.
Милиция все не ехала. Но появился микроавтобус охранной фирмы. Приехал замдиректора и какой-то человек в военной форме без знаков различия, с ними было два вооруженных охранника.
Трупы на газоне накрыли черной пленкой и огородили участок импровизированным заборчиком из строительных поддонов. В помощь охранникам председатель ТСЖ прислала двух дворников и недовольного электрика.
Скрученных хулиганов закрыли в техническом подполье. Там клетка из арматуры была типа обезьянника, в ней раньше строители свой хлам хранили, а теперь как камеру решили использовать. Непробиваемого наркомана оставили там же, в приямке. Вроде как он сам решетку поднял и спрыгнул туда. А загрызенный охранник, к счастью, живым оказался, только умом повредился, на всех кидаться стал. Его связали и вместе с Владиком отправили на микроавтобусе в больницу.
Появившийся охранник с замом и незнакомым полувоенным остались дожидаться милиции. Председатель ТСЖ крутилась возле них, кудахча как квочка на яйцах.
Медсестра повела трясущегося словно желе композитора в его квартиру.
Только сейчас старик понял, что фифа исчезла.
Жила она на самом верхнем этаже, в двухэтажной квартире с большими лоджиями, зимним садиком и террасой на крыше. Во всех четырех домах-близнецах была только одна такая квартира. Сами хоромы принадлежали странному лысоватому мужику за сорок с совершенно бесцветным лицом. Утром он уезжал около десяти часов в сопровождении водителя и двух охранников, а вечером около десяти возвращался с той же обслугой. Старик был уверен, что, если увидит его без охранников и в обычном тренировочном костюме или свитере, – ни за что не узнает. О нем было известно только то, что фамилия его Петров. Кем ему доводилась фифа, старик не знал.
– И куда эта мамдель делась? – забурчал старик. – Убегла, как только жареным запахло. Вот так упадешь на улице, и все перешагивать тебя будут.
Чоповский зам потребовал от него рапорт, а полувоенный долго и тщательно объяснял ему, что и как нужно говорить милиции, а чего не нужно говорить. Потом председатель ТСЖ его долго расспрашивала о том, что произошло.
Вдруг в дверь опять забарабанили. Старик в испуге бросил взгляд на экран. Ох, слава богу. Приехала Роза Марковна – мать композитора Лернера.
Розу Марковну старик любил. Тучная и безмерно энергичная дама всегда появлялась как торнадо, неизменно поднимая вокруг беспорядочную суету. Сноху она грызла хуже хорька в курятнике, а двух внучек буквально душила своей необъятной любовью. Возникал один вопрос: как она успела за такое короткое время добраться сюда из Звенигорода, куда ее отправили в подмосковную ссылку?
– Где мой мальчик? Что случилось? На него напали? Федор Ефимович, дорогой мой, скажите, что тут произошло? Миленький, что с моим мальчиком? Вы же его знаете, он так заботится о моем больном сердце, он мне опять будет тайны делать. Но неизвестность меня ножиком терзает. Скажите мне, что случилось? Мне врач звонила, какая-то молоденькая девочка. Не томите, что с ним?
– Не беспокойтесь, пожалуйста, Роза Марковна. У нас тут хулиганы…
– Ой, ой, ой! Мое сердце! Я чувствовала, я знала, добром это не кончится. Он жив? Скажите, его сильно убили?
– Хулиганов обезвредили охранники. А он…
– Вот несносный мальчишка. Я же говорила, что он всегда сует нос не в свое дело. Зоей Космодемьянской себя почувствовал. Он же такой правдолюб да еще горячий, как мамина каша. Всегда ему достается за других. Да-да-да. Ему рядом нужен друг и советчик. Я сегодня же возвращаюсь к нему. И теперь он не отвертится.
– Его за палец укусили.
– Откусили палец?
– Нет. Просто укусили.
– Собака? Бешеная собака?
– Нет, хулиган укусил. Здоровый, в смысле не больной, хулиган-наркоман.
– Наркоман? Божечки! Я вылечу своего мальчика!
Не дождавшись лифта, Роза Марковна затопала вверх по лестнице. В каком виде она доберется до третьего этажа? Что она доберется, старик нисколечко не сомневался. Роза Марковна была доброй женщиной, очень доброй, пусть даже по-своему, но только от нее старик получал ту искреннюю доброту, которой ему так не хватало. Каждый раз, когда приезжала, она угощала его котлетами, тефтелями, печеньями, салатами. Пусть это даже было то, что не съели ее сыночек со снохой и внучками и что жалко было выбрасывать. Но все было по-домашнему вкусным и свежим. Хотя дело было совершенно не в этом. Она всегда интересовалась его здоровьем, искренне сопереживала его суставам и повышенному холестерину, а давление и гипертония были ее любимейшей темой. Теплое участливое внимание к одинокому старику – вот что было важно. Только это было самым ценным в его одинокой жизни. Самым ценным после дочери, которой он не видел уже больше десяти лет, и внуков, которых он никогда не видел вообще, кроме как на фотографиях.
Утихшее было броуновское движение в подъезде возобновилось. И началась какая-то нездоровая суета.
Появились люди с сумками и баулами. Было похоже, что начался массовый переезд или все собирались уехать пожить на дачу, а может, в путешествие или турпоход. Все четыре лифта двигались непрерывно. Старик выкрутил болтик из рычагов автоматического доводчика двери, чтобы не сломали, и распахнул дверь настежь. Другие что-то выспрашивали и выясняли у отъезжающих. Появились еще охранники, уже с ружьями.
Старик вежливо здоровался с жильцами. Но по растерянным, испуганным или напряженным лицам он понимал, что разговаривать с ними не стоит.
Вернулась фифа. Она вела себя так, будто ничего не произошло.
Около четырех подъехал здоровенный тонированный Cadillac Escalade, из него выкатился армянин Казарян. Он всегда выходил прямо около подъезда, а в паркинг водитель ехал уже без него. Он единственный, кто никогда не спускался на подземную парковку.
– Здравствуйте, Тамар Саркисович.
Казарян растерянно кивнул ему и зачем-то положил в окно стодолларовую купюру, но потом вернулся от лифта и забрал ее.
Сегодня с ним тоже было что-то не то. Сверкающий огнями, как новогодняя елка, «кадиллак» остался у подъезда, да и Казарян шел молча. Обычно он вышагивал, шумно решая все свои бизнес-вопросы по телефону громко, на весь двор. Он орал в трубку так, что, наверное, собеседники могли услышать его и без телефона. Каждый божий день он шел из дома в машину и из машины домой, оглушая весь двор своими важнейшими телефонными беседами. Говорил он на армянском, на русском и на корявейшем английском, перемежая свой диалог толерантным русским матом. Старик слышал, как над ним украдкой потешались подростки, особенно над его английскими разговорами. На английском он говорил что-то особенно смешное.
Казарян со всеми вел себя или надменно, или заискивающе, а со стариком всегда разговаривал подчеркнуто уважительно – тем он и ему нравился. Еще Казарян до умопомрачения любил своих толстых детей, засыпая их подарками и заграничными поездками.
Казарян спустился вниз минут через пятнадцать вместе со своим семейством: маленькой тихой улыбчивой женой и тремя закормленными отпрысками. Обычно шумные и эмоциональные, дети вели себя странно тихо.
Черный «кадиллак» сорвался с места и исчез.
Уже после половины пятого приехала жена композитора с дочками. Она не стала спрашивать старика о том, что тут произошло, а сразу прошла в лифтовый холл. Увидев там очередь, потащила детишек на лестницу. Его удивило, что от композитора до сих пор не вернулась медсестра.
