Книга: Мы из Кронштадта. Подотдел коммунхоза по очистке от бродячих морфов
На главную: Предисловие
Дальше: Приложение

Николай Берг
Мы из Кронштадта. Подотдел коммунхоза по очистке от бродячих морфов

 

 

— Что молчишь как партизан, сын нерусского народа? — участливо спрашивает майор Брысь нахохлившегося Ильяса.
Снайпер неприязненно молчит. Потом тихо и неразборчиво начинает что-то кряхтеть себе под нос.
А что тут скажешь, операция прошла из рук вон плохо, а сам Ильяс облажался по полной. И для самолюбивого и гонористого человека, каким и является наш снайпер, этот конфуз вдвойне неприятен.
Да еще и чертов майор вместо крика и ора ведет вежливый разговор, тут скандал не устроишь и с темы не спрыгнешь. Остается кряхтеть и шептать себе под нос всякое, чтоб остальные не расслышали.
Честно говоря, мне сейчас Ильяса жаль: последнее время ему сильно не везет, причем началось это как раз в начале апреля в моем присутствии. Сначала мы ввязались в показавшуюся Ильясу очень выгодной комбинацию, ан в итоге остался он без передних зубов; затем его супруга узнала про эскападу в госпитале. Смешно было предположить, что масштабная зачистка такого учреждения, да еще сводной группой алебардщиков и тому подобных вояк с холодным оружием, останется тайной. Разумеется, разговоров было по Кронштадту много. Опять же Ильяс, настояв на восточных доспехах и оружии для своей персоны, выглядел даже на общем фоне латников более чем экзотично. Одна булава с бычьей головой потом сколько раз поминалась.
Разумеется, жена узнала, что он ввязался в рукопашную драку. Уж что там у них произошло, никому не известно, но после общения мужа и повелителя с восточной раболепной и покорной женщиной на утренний сбор он пришел несколько не в себе, каким-то встрепанным и совершенно неожиданно для всех, а в первую очередь для себя, ляпнул:
— И лучшая из них — змея. Велик Аллах и Магомет пророк его!
Потом была реорганизация нашей охотничьей команды. Нас прибрали к рукам и построили, да еще теперь командует нами этот самый майор с нелепой фамилией Брысь. То есть и с командирства Ильяса попятили. Вроде бы как замом он остался, но кто понимает, тому растолковывать не нужно.
И даже прозвище это, которое сейчас прозвучало, сам же Ильяс себе и спроворил, когда, унимая разбушевавшегося спьяну соседа, на его возглас: «Я сын русского народа, а ты кто?» — меланхолично ответил: «А я сын нерусского народа. Пошли спать, а?»
Мужик стушевался и, обуреваемый когнитивным диссонансом отправился баиньки, а Ильяс утром не подумав толком, похвастался своей удачей в знании психологии соседа. И все. Пропал.
— Ты что, совсем не слышал, что Блондинка сзади прошла?
Ильяс ежится дальше.
Морф, на нейтрализацию которого мы в этот раз отправились, и впрямь прошел у сидевшего в засаде Ильяса прямо за спиной, далее спрыгнул со второго этажа, проскользнул под носом у пары наших стрелков, потом уже морфа засек Серега, но тоже опоздал, и очередь из пулемета пропала зря.
Сереге тоже вставили фитиля, тем более что и впрямь промазал, а это с нашим пулеметчиком редко бывает. В отличие от Ильяса Серега, когда злится, щурится. Вот сейчас Серега щурится, а Ильяс кряхтит и ежится.
— Резюмирую, — говорит майор, — день угробили бездарно и бестолково. Морф второго вида, средний, облапошил нас сегодня, как малых детей. Чудо, что живы остались. Но такое везение нам не всегда будет выпадать. И к слову — то, что морф при жизни был блондинкой, тоже сослужило нам плохую службу. Расхолодились, раззявились. Так вот, напомню: если зомби удалось стать морфом, он уже не дурак, значит. И все анекдоты про тупых блондинок сочиняли несчастные брюнетки долгими одинокими вечерами, это тоже забывать не след… Так что единственная, кто сегодня молодцом, так это Хундфройляйн. Умница-девочка. Если б не она, думаю, что у нас были бы сегодня похороны разных глухих и нерасторопных. Доктору объявляю порицание, — совершенно неожиданно заканчивает майор.
— Мне-то за что? — удивляюсь я.
— Подумайте на досуге. Все свободны.
Начинаем расползаться.
Веселой выглядит только умница-девочка, немецкая овчарка, которую за боевые заслуги майор всегда величает деликатно Хундфройляйн — «моя собака по имени Фрейя».
Остальные выглядят хмуро.
Придерживаю за рукав Ильяса.
— Ну? — мрачно спрашивает он меня.
— Давай ко мне зайдем, — предлагаю ему.
— А зачем?
— Мысль одна возникла, надо бы попробовать.
— А да ну все к иблису, очень мне все это надо, не мальчик уже. Открою пекарню, катись оно шаром…
— А ведь ты на губы смотришь.
— Ты о чем?
— Ты действительно оглох. Не слышишь, а по губам читаешь уже, как глухонемой.
— Слушай, иди ты…
— Погоди, не топырься. Мне кажется, я знаю, что делать. Пошли попробуем.
Некоторое время снайпер сопротивляется. Потом, как бы делая мне одолжение, соглашается, и мы с ним идем ко мне на квартиру. Последнее, что Ильяс успел, на командирском кресле сидя, это выбил нам жилье, весьма комфортное по нынешним временам. Во всяком случае, в том доме, где мы устроились, есть вода, иногда даже горячая, и периодически бывает свет. Мне, правда, не очень подфартило: кроме меня жильцами оказались и толпы клопов, с которыми пришлось биться не на жизнь, а на смерть. С переменным успехом.
Довольно непросто загнать снайпера в ванну. По-моему, слона зимой искупать проще. Но в конце концов голый Ильяс сидит в ванне и злобно на меня смотрит. Отмечаю про себя, что он сильно изменился: когда в самом начале Беды мы встретились, он был такой вальяжный, пухлый, подернутый легким нежным жирком, каким обычно покрываются холеные мужики, живущие в полном благоденствии. Теперь жирка и след простыл.
Все так же подозрительно снайпер следит за моими манипуляциями. Простые манипуляции, чего уж: свинчиваю насадку-рассекатель с душа. Вода горячая есть, и теперь из душа вместо сотни струек лупит одна, такая гидромониторная.
— Отитов гнойных у тебя не было? — весьма громко осведомляюсь у пациента.
— Чего?
— Ухи болели? Гной был? — Громкий ор все же Ильяс слышит.
— Нет, не было.
— А, ну тогда сиди смирно, раз барабанные перепонки у тебя целые.
Он все-таки дергается, когда струя теплой воды хлещет ему в слуховой проход.
Еще раз дергается, когда я тяну его за мочку уха: если ее тянуть книзу — слуховой проход распрямляется. Через минуту прошу Ильяса повернуться другим боком.
— И что дальше? — громко спрашивает он меня.
— Пока пополивай себя теплой водичкой, чтоб не мерзнуть. Ждем несколько минут.
— А?
— Ждем, говорю!
Честно признаться, мне все же немного страшновато. Если я ошибся с диагнозом и причина глухоты иная, не ровен час снайпер посчитает, что это я над ним так поиздевался. Он вполне вменяемый человек, но полоса неудач редко кому добавляет благости в характер. Опять же восточный темперамент…
Ну, начали благословясь.
Я сильно радуюсь, когда вижу в струях воды на дне ванны мелькнувший маленький — меньше полсантиметра — темно-коричневый комочек.
— Ну, как слышно?
— Ты чего орешь? — сварливо спрашивает пациент. И тут же говорит сам себе: — А!
— Значит, слышишь?
— Слышу, — недоверчиво отвечает Ильяс.
— Если интересно, вон причина лежит на фильтре слива.
— Эта, что ли? — брезгливо спрашивает снайпер.
— Она самая. Пробка из ушной серы. Давай повертайся, вторую вымывать будем.

 

Проверка слуха у помытого Ильяса показывает, что он слышит прекрасно и ставший привычным с института шепотной тест «Шульман пошли в шалаш» различает как и положено — с нескольких метров.
Однако радость у него быстро сменяется озабоченностью.
— Вот не было раньше такого. Старею.
— Не. Это зубы.
— Что зубы?
— Слыхал поговорку: ест, аж за ушами трещит?
— Нет. Это ты о чем?
— Зубы тебе выбило. Жуешь потому осторожно. А для того, чтобы сера не скапливалась, жевать надо от души. Тогда слуховой проход шевелится и самоочищается. А ты не жуешь.
— Ты серьезно?
— Совершенно. У человека все взаимосвязано. Промочил ноги — потекло из носа, хотя где ноги, а где нос. Майор мне сегодня правильно намекнул: надо мне за вас браться. Буду вам диспансеризацию проводить. И с зубами тоже решать надо. Не хочу тебе на мозоль наступать, но, видно, мне пора лезть. Да и у Андрея с зубьями недостача, и майору тоже есть что вставлять. Я как-то запустил дела.
Тут я прикусываю язык — Ильяс морщится, как от кислого. Он и сам малый не промах и нашел в условиях бедлама, который тут у нас после Беды, вроде бы шибко толкового стоматолога. Тот предложил достать золота, и побольше, чтоб осчастливить золотыми зубами кучу страждущего народа. Тогда, мол, Ильяс получит качественно сделанные зубы и потом (я так думаю была об этом речь, была) будет в доле со всех золотых зубов, что вставит стоматолог.
Я сначала-то и не понял, что нашу команду понесло к черту на кулички, на край Питера, да еще и в обстановке некоторой странноватой секретности. Оказалось, Ильяс решил обобрать ювелирный магазин. Ну с этим мы опоздали, его обнесли до нас, наверное, в самые первые дни, только сделали это очень грубо, так что все, что было на прилавках, оказалось расшвырянным по всей улице, достаточно тесной, надо признать. Зомби сначала было немного. В смысле — в пределах видимости. Опять же обглоданных скелетов на улице не валялось, так что работать начали спокойно, не было там ни шустриков, ни морфов. Только вот работа оказалась нелепой — все содержимое витрин валялось разбросанным в разгромленном зале и на улице россыпью, вперемешку с битыми стеклами, всяким мусором и грязью. Стали собирать разные колечки-цепочки с асфальта. Потянулись зомби. Сначала по чуть-чуть. Потом гуще. Потом — ПОПЕРЛИ. Пришлось банально драпать, запершись в БТР. Всех сокровищ оказалась пригоршня грязнючих драгоценностей, да еще с одного из самых первых пошедших к нам зомбаков взяли как-то странно брякнувшую при падении тела сумку. Там оказались серебряные ложки.
На следующий день Ильяс долго искал своего стоматолога, взявшего накануне вечером ценности на стерилизацию и дебактеризацию, как он, оказывается, заявил. Выяснилось, что зубодер тем же вечером покинул анклав на микроавтобусе, двинувшись куда-то по Кольцевой.
Осталась от него только запись на КПП.
А следующим выездом уже командовал новоявленный «пришлый викинг» — тот самый майор Брысь. В итоге Ильяс зияет дыркой на месте передних зубов, стесняется улыбаться — ну и вообще… Плохо ему.
С майором житье у нас стало сильно иным. Были мы вольными казаками, охотничьей командой, а стали скучными регулярами с жестко прописанными задачами и обязанностями. Как не без ехидства заметил мой коллега, артель имени Шарикова. Того, который Полиграф Полиграфович. Только в нашу задачу входит ликвидация не бездомных кошек, а бродячих морфов.
Доля правды в его словах есть. Учитывая, что большая часть в нашей команде — охотнички со стажем, нас и направляют на такие операции, в которых надо угомонить что-либо заковыристое, не вполне подходящее для других боевых групп, которые состоят из всяких собранных с бору по сосенке людей. Во всяком случае, такие следопыты, как пулеметчик Серега, там редкость. И без него у нас вряд ли что-нибудь получилось бы. Вот с Блондинкой облом вышел серьезный. Вроде и следов она оставила везде, и Серега разобрался, что да как, а вышло коряво. Хоть Блондинка и не заяц-русак, а получилось, что запутала она следы на славу, и Серега их не распутал, как должно. То, что морфиню безуспешно уже пытались взять дважды мореманы (и одного, которого она утянула, так и не нашли, кстати), утешение кислое. Щуке мышей в амбаре ловить не с руки. А тут не мыши, что уж там говорить.

 

— Ну, в общем, теперь ты и сам справишься, если рецидив будет, — говорю я уже одевшемуся сослуживцу.
— А ждать было зачем?
— Чтоб размокла пробка. Вымывается тогда проще. Чай пить будешь?
— А насквозь не пробьет? В метро вон гидропушкой землю разносили. Чай буду.
— Если совсем без мозгов струю напрягать, да еще в ухо воткнуть… Хотя нет, не слыхал, чтоб кто так убился. Садись, сейчас вскипит.
Жизнь напоминает несколько ошалелому после нестандартного излечения Ильясу, что клювом щелкать не надо, а надо все время быть на стреме — подходя к столу, снайпер запинается, чуть не брякается на пол, удерживается с трудом на ногах и разражается фонтаном ругательств на нескольких языках. Полиглот у нас Ильяс, и этим чуточку бравирует. Но сейчас в ругани искренний тон — напугался. Явно.
В ответ на его брань из-под стола слышится злобное шипение и неприятный утробный мяв.
— Это что? — неприлично для мужчины взвизгивает Ильяс.
— Лихо Одноглазое.
— Трехногий, что ли?
— Ага. Он самый. Под столом живет.
— Тьфу, кишка волосатая, в поликлинику тебя, на опыты, — выражает свое недовольство снайпер.
Понятно, вылезла котяра глянуть, что тут такое, а умение у этой домашней скотины попадать под ноги и совать свой нос куда не надо — яркое и врожденное. И ведь не учится ничему. А уж мог бы. Когда мы его подобрали, котейка был на волосок от весьма позорной гибели. Серега на ходу отщелкал троих зомби, которые уже кота живьем жрать принялись. Вовка притормозил БТР, а медсестрица нашей группы выскочила через десантный люк и вернулась с покалеченным котофеем на руках. Думаю, только то, что ему сильно досталось от зомбаков, обеспечило такой легкий захват — характер у животины мерзкий, и в руки он, как правило, не дается. Нас с медсестрой Надеждой терпит и признает достойными служить Его Величеству. Ко всем остальным относится высокомерно и по-хамски.
Потому, наверное, и живет под столом, что тут его лечили. В итоге он остался трехногим, одноглазым, бесхвостым и сильно драным, но живым. Живым и очень прожорливым. Когда обсуждали, как его назвать, начитанный Саша, стрелок и связист в одном лице, предложил назвать его Счастливчиком, но Вовкино предложение понравилось больше, и теперь эта живность уже привыкла реагировать на официально присвоенное ему имя — Лихо Одноглазое.
Надо заметить, что кличку свою кот отрабатывает на все сто. Вот чуть снайпера не искалечил.
Чай у меня неплохой, это Ильяс охотно признает. Разумеется, он же его мне и презентовал. С заедками несколько скучнее: только халва с арахисом, твердоватая и староватая, зато ее много — ящик.
Пока пили чай, Ильяс, по-моему, все же кота пнул. Во всяком случае, настроение у него выправилось, и уходил он уже куда как более довольным, чем пришел. И славно. Не знаю, какой из него будет пекарь, а вот как снайпер он весьма полезен. Видел неоднократно. Конечно, второму нашему снайперу он все же уступает. Андрей именно настоящий снайпер, до мозга костей. Ильяс же и сам признает, что именно в снайперской стрельбе он послабее. Правда, это его не очень огорчает: до недавнего времени жил-то он куда как лучше Андрея, да и сейчас, в общем, его семья пристроена неплохо, а Андрей вообще бобыль.
Это позволяет Ильясу примириться с тем, что как снайпер он несколько э-э-э… ну не хуже, конечно, но как бы превосходит в другом.
В вылазке за Блондинкой Андрей участия не принимал. Уже и лето, а его проблемы с суставами так и не кончились. Вот он и остался на острове, благо сегодня очередные стрельбы для подростков и вместе с нашим сыном команды Демидовым (или как еще назвать приставшего к группе беспризорника) как раз там оба по самые уши и были заняты.
Да и мы, честно говоря, не ожидали от морфини такой прыти. Блондинка, да еще в ошметьях каких-то розовых тряпок, некрупная, зооморфная, то есть передвигающаяся на четвереньках, с чего-то показалась всем совершенно рутинной целью. Потому провал получился крайне неприятный для нашего самолюбия и репутации.
Собственно, только моя собака тут и отличилась. Она еще толком-то и не собака, щенок пока, пухлый и толстолапый, но, как и все живые собаки, зомби чует верхним чутьем и тут же дает об этом знать всем, у кого уши пробками не забиты. Не могу сказать уверенно: щенячья истерика спугнула Блондинку или она и так не собиралась с нами связываться, но обошлось без потерь. А у нас отсутствие потерь — основная гордость.
Правда, не для посторонних. Увы, только формально и только во время боевых вылазок. Но и это уже немало, что и говорить.
Вот, значится, ублажил я на сегодня Эскулапа, пора домашними делами заниматься.
Дел много. Во-первых, у меня стирка.
Я ненавижу стирку. Меня мало утешает, что, скажем, у Вовки те же проблемы, и носки всегда после стирки оказываются в нечетном количестве — либо их одиннадцать, либо пять, либо семь. Правда, я достаточно умен, чтоб пользоваться одинаковыми носками радикально черного цвета, но сам факт нечетности угнетает.
Во-вторых, надо готовить. С этим значительно проще — не стирка все же. Хотя тоже не все так просто. Голодных ртов-то куча получается, и у каждого свой вкус.
В-третьих… В-третьих, собака — это хорошо, конечно. Только, как оказалось, сильно непросто. Честно сказать, три раза бы еще подумал, прежде чем брать, если б знал, как оно будет. С детьми в клинике и то легче получалось. Когда мой коллега, именуемый Буршем за грозный вид и жутковатый шрам на щеке, принес пушистый колобок с круглыми глазами и кожаным носом, оно было умилительно. Но оказалось, что внимания этому зверьку нужно очень много. Реально МНОГО. И возни с дитем этим собачьим тоже много. Дите ело, пило, писало и гадило, невинно глядя на мир. А еще оно лезло, куда не надо, плакало, когда обижали, а обидой считалось и невнимание. Девочка же, хоть и в шерсти. Только очень зубастая девочка и грызет все подряд, как грызун какой-то. Зубастая шерстяная неуклюжая девочка. Сейчас у нее еще как-то внезапно отросли тяжеленные и здоровенные ухи, которыми она пока управляет с трудом, и эти треугольные кульки то заваливаются на стороны, то ложатся чепчиком на щенячью голову, то храбро пытаются стоять по-взрослому.
А потом еще началась дрессировка. Коллега действительно помог, давая очень ценные советы, но и с ними все было непросто. Сегодня опять надо идти на площадку. Как оказалось, дрессируя собаку, дрессируешь и себя. Вот мне чего-то лень идти, а придется. Чертов Бурш страшно не любит, когда я опаздываю, да еще и приходит всегда за пять минут. С инструкторами нынче непросто, кто уцелел — работает на основной площадке служебного собаководства, благо собаки теперь очень ценный товар, а уж обученные… Короче, занимаемся этим самостоятельно, правда, коллега что-то и впрямь умеет и советы дает толковые, но все же врач он, а не дрессировщик-профи.
Свалив шмотки в стиральную машину, сыплю жратву Лиху Одноглазому. Если есть чего в этой скотине хорошего, так только то, что жрет что ни дашь да гадит вне дома. За это качество я его ценю и уважаю. Еще хорошо, что со щенком кошак ужился, хотя и тут пришлось поломать голову, строго выполняя советы умного Бурша. Правда, и сложилось удачно — животины попали в дом почти одновременно, недоеденный кошак был слаб, как заядлый вегетарианец, — глаз-то открывал с трудом. Щен был совсем маленьким, да и территория этой квартиры была для всех нас чужой.
Раньше наша команда базировалась в Петропавловской крепости, куда нам повезло попасть в самом начале катастрофы. Нельзя сказать, что анклав получился мощным, но что называется — стены помогали. Тем более что стены худо-бедно были крепостными. В итоге удержались, не без помощи Кронштадта, конечно, но удержались. Когда первый ужас прошел, начались мелкие игрища. Кронштадт стал подгребать под себя все полезное. Петропавловка, как стоящая на Неве и хорошо укрепленная, тоже в полезное попала. Нет, особого давления не было, моряки все же считаются интеллектуально развитой публикой. За горло руководство крепости было взято мягко и даже где-то с почтением и возможностью сохранить лицо. Просто-напросто в самом начале апреля погода отмочила привычный для Питера фортель — несколько дней было реально жарко, а потом грохнули заморозки.
Пока неясно, с чего это вышло, но нас подняли посреди ночи по тревоге. Собственно, посыльный опоздал — мы уже одевались, разбуженные трескотней пальбы и гулким, вразнобой четырехорудийным пушечным залпом, от которого зазвенели стекла. Когда мы выкатились из ставшего нашей казармой нумизматического салона и добежали до положенного нам по плану обороны места на Зотовом бастионе, впервые ужаснулись. Не было такого раньше. Черная толпа зомби смяла оборону обоих мостов и теперь густо перла, растекаясь по всему Заячьему острову. Кто-то из них падал на лед, потому как и по льду протоки эти нежити тоже шли. Пальба шла интенсивная, но какая-то растерянная, что ли, больно уж это все было неожиданно — словно кто-то организовал зомбаков на такой штурм.
Нас перебросили на Алексеевский равелин сразу же, как оказалось, что одиннадцать метров в высоту зомбаки преодолеть не могут и потому собственно крепости ничего не угрожает. А вот шесть метров на равелине вполне доступны для толпы зомбаков. И преодолевают они их весьма просто…
— Стрелять прицельно! Патронов у нас не вагоны! — орал Ильяс.
Другие командиры вопили нечто подобное. Но нервы у всех были ни к черту, и пальба шла истерическая. Не везде, конечно, но многие ребята и мужики из наспех сколоченной и собранной из сбежавшейся в крепость публики комендантской команды и гарнизона действительно лупили почем зря.
Хорошая была ночка, с заревом от ракет, с черными нескончаемыми толпами бредущих мертвяков, с пальбой, с громом старых музейных единорогов и лихорадочным сшибанием лезущих на стенку зомбаков.
Навал мы отбили, потом днем зомби почему-то перестали ломить. В спокойной уже обстановке удалось перещелкать тех, кто болтался по острову, восстановить укрепления на мостах и ужаснуться тому, сколько патронов извели. Артиллеристы, лупившие по толпе каменным дробом из древних единорогов времен 1812 года, тоже пожгли весь дымный порох, накопленный с таким трудом. Единственно, кто порадовался, так это команда бесшабашных поклонников холодного оружия. К утру прибыли группы поддержки из Кронштадта и из омоновского гнезда. Вот они носились по острову и отрабатывали на остатках нежити свои живодерские приемы. Со стен крепости это чем-то напоминало старую гравюру «Варфоломеевская ночь».
А мы пересчитали потраченные боеприпасы и приуныли.
Получалось, что еще один такой навал — и мы пополним ряды этих самых алебардистов, если только алебард в Артиллерийском музее хватит.
Кронштадтская база добросердечно и по-соседски помогла и с новым оружием, и с боеприпасами. Подкинули на бедность. Как уже выручили, было дело, в самом начале Беды, снабдив крепость всяким старьем еще из трофеев Великой Отечественной. Тогда кронштадтцы помогли нам оружием, выдали всякие древние карамультуки да с ограниченным количеством патронов. Вот и снова помогли. И даже своих людей прислали в подмогу и дополнением к гарнизону. Только вот условия помощи оказались ожидаемыми. Крепость тихо и незаметно потеряла самостоятельность.
— Продали первородство за миску патронов, — метко заметил мой знакомец, матерый сапер по кличке Крокодил, живущий теперь в соседнем доме.
И я вынужден был с ним согласиться.
В итоге в крепость пошло оружие посовременнее, чем карабины Лебеля, пулеметы Гочкисс и прочая антикварная архаика. Туда пошли люди Кронштадта, а вот из крепости тех, кто побоеспособнее (нас, например) перетянули в Кронштадт. Гарнизон крепости увеличился мало не втрое, так что следующего навала можно было не бояться. Но комендант крепости полковник Овчинников стал подчиняться приказам капитана первого ранга Змиева, главы Кронштадта.
Чем был вызван такой навал, после которого на саморазгружающиеся баржи для вывоза грунта (таскаемые зачуханной тарахтелкой с гордым именем «Славянка») свалили несколько тысяч упокоенных, так никто пока и не понял. И новообразованная некробиологическая лаборатория ничего внятного не сказала. Не должны были зомби действовать организованно, а как на первомайскую демонстрацию перли.
Живем теперь в Кронштадте. По бытовым условиям пожалуй что и поудобнее, но безопасность здесь куда ниже. Мне, честно говоря, не хватает того ощущения, которое раньше было привычным и не замечалось, — чувства безопасности. Здесь в городе слишком много народа, да и не до конца зачищенных мест хватает. Потому приходится все время держать ухо востро, да и собаку собственно для того завел.
Поселили меня в трехкомнатную квартиру. Попутно в нее же Ильяс записал и нашу медсестру Надежду. Объяснено это было мне так, что, дескать, жилье это временное, если я перетяну из глухоманной деревни своих родителей в Кронштадт, то тогда можно и переиграть. А так девушка будет под защитой толкового бойца (это он меня так обозвал, гад), да и в случае чего из угловой квартиры два стрелка прикроют сразу два сектора, а не один — да то, да се, пурга короче. По-моему, он просто решил создать мне семью. Надька одинокая, я холостой. А Ильяс, глядишь, — благодетель. К моему удивлению, самостоятельная и занозистая медсестричка ничего против не сказала, ну а мне ершиться и вовсе не с руки. Всяко лучше, чем с Вовкой жить.
Такой вот Ноев ковчег получился. Кота подобрали за день до вселения, он собственно первым в эту квартиру и вошел. Правда, вошел своеобразно, валяясь половой тряпкой в картонной коробке, которую Надя несла перед собой. Потом я собаченцию притащил. Ну а клопы там уже были. Сейчас кровососов стало резко меньше, но иногда еще бегают. Ладно в конце концов не самое страшное. Перед катастрофой успел прочитать в инете, что по всему миру тараканы исчезают, а клопы что-то разошлись широко. Аж в Нью-Йорке их толпы появились, чего раньше не было. Знамение, что ли, апокалипсиса?
Так, теперь жратву собачине. Это самое сложное — не подумал бы, что щенячья диета такая хлопотная. Правда, и растет собачина не по дням, а по часам. По рекомендации коллеги миски зверюг стоят неподалеку от границы сфер влияния — двери на кухню. Вроде как видят животины друг друга во время приема пищи — и благожелательнее друг к другу относятся. Даже было дело подстилки им менял, чтоб к запаху привыкали. Ничего, привыкли вроде. Хотя щенку приходилось довольно много раз говорить «фу!», а кошака хлопать по заднице свернутой газетой… Опять же тезис Бурша — наказание должно быть всегда одинаковым, чтоб животина понимала, чего от нее хотят. Странно, Надька к этому отнеслась с пониманием. Что удивительно — котяра тоже. Ну, в общем, со всеми в квартире можно найти общий язык. Даже с клопами. Дихлофос они понимают правильно, факт.
Осталось для нас с Надькой еду приготовить. К моему глубокому огорчению, оказалось, что она готовить не умеет вообще. Ну разве что кашу на костре сварить.
Оно, конечно, неудивительно — многих девочек растили принцессами. Надя тоже из семьи, в которой на нее надышаться не могли, холили-лелеяли, а потом пришел Ельцин, сказал: «Берите свободы сколько угодно!» Свобода — это прекрасно! Особенно когда это свобода убивать, грабить, насиловать и держать рабов. Ну и оказалось, что семья Надежды — это мерзкие оккупанты на теле свободной и счастливой республики Ичкерия. За это родителей Нади при ней же весело убили свободные ичкерийцы, сама она попала в рабыни и нахлебалась столько, что я даже думать об этом не собираюсь. Как-то освободилась или освободили, как-то жила до встречи с нами, когда оказалось, что она прибежала в крепость в чем была, но с сумкой, набитой медикаментами. Знаю, что она отучилась где-то четыре курса мединститута, что отлично умеет оказывать первую помощь на поле боя, великолепно знает десмургию, как называется искусство перевязок, и очень недурно стреляет.
Еще знаю, что ее лучше не злить: довелось уже убедиться, что беспощадности она у ичкерийских рабовладельцев научилась хорошо и никакого слюнявого гуманизма к врагам у нее и в помине нет — вышибли это ошибочное заблуждение из нее, когда родителей убивали. Те как раз были интернационалистами и гуманистами, как, в общем, советских врачей и воспитывали. Глупые совки, да.
Так что знаю я про Надежду очень мало. Человек с действительно темным прошлым. Впрочем, ее прошлое меня не очень-то и интересует. Вот то, что готовить она не умеет совершенно, это меня печалит. Хорошо еще, что, как человек порядочный, она всю квартиру убирает, так что в нашей коммуналке всегда порядок. И посуда у нас всегда помыта, а я посуду мыть ненавижу. Пачкаю с охотой, это есть такой момент.
Готовка сегодня простая — разжился я кучей мороженых грибов, вроде как опята. Вот я их и пожарю, благо пара луковиц у меня есть, а еще имеется кусок мяса, вполне себе приличной свинины. На суп у меня задора не хватит, но покромсать и потушить опять-таки могу. Газа в баллоне на сегодня точно хватит, а потому можно еще и компот сварить — попались нам на глаза какие-то сухофрукты в последний раз. Это, может, европейцу сложно при апокалипсисе, а я еще застал СССР, когда вроде и прилавки пустые, а голодным никто не был; и перестройку, когда на помойках почему-то оказывались тонны колбасы, а в магазинах был шиш, и вот тут-то при Горбачеве голодом пахнуло. И гайдаровскую вивисекцию помню, когда реально жрать было нечего. Потом наладилось — при Путине, пожалуй, и вроде бы наступило изобилие, хотя внимательный взгляд обнаруживал, что есть строгий набор продуктов, да еще и цены все в два раза выше, чем в Европе, при впятеро меньших зарплатах… Так что не впервой, да.
Когда настает время бежать на площадку, обнаруживаю, что грибы все же странные. Их можно жевать, но вкуса грибного в них ровно никакого. И даже лук не помог. Вот мясо вполне удалось, а грибы…
Остается только надеяться, что моя соседка придет совсем очумевшая и проглотит, не разбираясь, что найдет. Она еще в больнице помогает, ей там пообещали, что натаскают до уровня врача, восполнив недостающие два курса и интернатуру богатой практикой. Вот она и усердствует. С гонором девушка.
Меня тоже старались припахать на благо уцелевшей в Кронштадте больницы. Но хитрый майор Брысь тут же воспользовался этим, и как только меня оставили в больнице, изъяв из команды, так он тут же запорол пару заявок, привезя совершенно не то, что у него главврач запросила. При этом и подкопаться к нему оказалось невозможно: Надя медсестра только номинально, образования формально у нее нет и потому разбираться в фармакопее или лабораторном оборудовании ей не с руки, сам майор много чего умеет и глубоко благодарен за вылеченный в этой самой клинике ревматизм, но вот разбираться в реактивах не его задача… Ну и так далее. Главврач в итоге плюнула, и теперь я опять в составе команды. И мне, честно говоря, это нравится больше, потому как лечить наших сограждан грустно — они вообще-то сволочи, эти наши сограждане, и стараются угробить себя всячески, категорически не желая придерживаться здорового образа жизни и нарушая все и всяческие рекомендации. Потом идут к врачу и требуют, чтоб им в момент вернули здоровье, молодость и красоту. Мне к концу приема хотелось уже лупить по башке мамашек, от которых воняло табачищем гуще, чем от гренадеров и драгун петровских времен.
Ясно дело, корова! Твой ребятенок болеет и болеть будет, если грудью ты его не кормишь в принципе и куришь как паровоз в его присутствии. Еще б он не болел!
Нет, определенно мне нравится больше в нашей сумасшедшей компании, чем в клинике, которая сейчас и жнец, и швец, и на дуде игрец — поликлиническое звено в городе выбило почти полностью в самый же первый день прихода зомби.
Правда, свое освобождение мне пришлось отрабатывать, добывая всякие заковыристые вещуги в самых паскудных местах. Это майору сошло с рук, что он приволок груду реактивов из лаборатории, да, к сожалению, не тех, что были заказаны, а совершенно ненужные реактивы на гепатит (которого с начала Беды след простыл, и потому вот именно на гепатит реактивы вообще-то не заказывались). Мне такая безграмотность будет не к лицу. Приходится доставлять именно требуемое, и в полной комплектации. Плюс теперь дважды в неделю надо кататься в Петропавловку — там медпункт так и остался на моей ответственности. И чтоб служба медом не казалась — еще пара ночных дежурств в клинике тоже мои. Гибрид дежурного врача и охранника.

 

Собака радостно тащит поводок, видя, что я надеваю башмаки и беру автомат. Для прогулок по городу у меня городской пистолет-пулемет судаевский, а вот калаш на выезды. Мощноват он для города. Да, такие милые времена. Раньше для прогулок тросточку брали. Потом плеер. Теперь автомат…
Бурш уже на месте. Собакевичи начинают радостно приветствовать друг друга, родственницы, чай, сестрички из одного выводка, или как там называются собачьи семьи.
И имена у них соответственные — сестричку зовут Исида. Собственно выбор был именно таким, чтоб шепотом позвать, если надо. Ну и чтоб солидно. А то их единокровного братика Костогрызом назвали, что не комильфо, мне кажется.
Дальше начинается дрессура… Называется это все ОКД и, собственно, служит тому, чтобы сделать из собаки человека. Иногда у меня складывается впечатление, что я сам столько всего делать не умею. Или умею, но плохо. Собаки же стараются изо всех сил, и смотреть на них, толстопузых, но старательных — уморительно.
После того как Бурш дал мне распечатки всех собачьих умений, которым мы их должны научить, я диву дался. Однокурсник из Эстонии, когда у меня гостил, всегда приходил с прогулок по Питеру немного офигевшим и утверждал, что у нас муниципалитет богатый и не ищет денег для бюджета. Дескать, в Эстонии собака без намордника, поводка и уж тем более не откликающаяся на свою кличку сразу дает весомый вклад в городской бюджет. В виде штрафа из кармана собачника. Ну а у нас этим не заморачивались.
Кстати, в Кронштадте уже есть в одном из приказов пунктик об отстреле всех бегающих в неположенных местах собак, не сопровождаемых бегущими рядом с той же скоростью хозяевами. И весьма жесткие санкции для тех, у кого собака не на поводке и без намордника. Пятнадцать суток общественно-полезных работ, как называется деятельность в «отряде исправления 3-й категории».
Так вот, оказывается, и до Беды каждая вменяемая собака должна была знать свою кличку, прибегать к хозяину по первому зову, а в людных местах идти слева, держась плечом у ноги хозяина. Ну про поводок и намордник уже говорилось. Надо же. Я и не знал, как, впрочем, и сами собаковладельцы.
Вообще-то Бурш то и дело ставит меня на место и многие мои разумения пускает дымом. Мне вот казалось, что дрессура унизительна для собаки. Типа, собака — она тоже личность. Но на дрессировку Фрейя рвется как на праздник, за четверть часа уже начинает поскуливать, скрестись в дверь и проявлять нетерпение. И на площадке старается изо всех своих пока невеликих сил и явно радуется, когда у нее что-то выходит. Бурш, правда, придерживается метода поощрения, потому мне приходится то давать вкусняшки, то гладить, то хвалить в устной форме, рассказывая щену, какая она умница. Она в ответ готова из шкуры вылезти. Коллега же все мои интеллигентские благоглупости разбил простым вопросом:
— Дрессура, значит, подавление индивидуальности? А когда человеческого детеныша учат говорить, ходить и есть самостоятельно, это, надо думать, тоже подавление индивидуальности? — Уел. А потом еще и дополнил: — Собака — стайный хищник. Потому семья хозяина для нее своя стая. А в стае все сидят на своих полках по иерархии, согласно штатному расписанию. И либо хозяин — вожак стаи, и тогда для собаки все ясно и она с удовольствием играет по правилам, либо хозяин — пустое место, и тогда она сама становится вожаком. У подавляющего числа собачников вожак стаи именно собака. И это грустно, потому как вместо умного существа, от которого всем радость, получается вздорная, злая и тупая скотина. Глупость хозяина всегда на собаку переходит.
Ну, не возразишь. Вот и учим собак ходить и говорить… Есть самостоятельно они уже и сами умеют. Но трудно это все…
Уже в конце занятия собаченции внезапно начинают щетиниться, урчат и пятятся.
Странная реакция. Когда рядом зомби, Фрейя лает и прыгает на месте. И на Блондинку тоже так отреагировала. И до того — был уже морф, та же реакция. А тут попятились и дернули разом в дальний угол площадки. Аллюром три креста. (Не знаю, что это такое на самом деле, но звучит красиво — и, наверное, это значит «очень-очень быстро».)
Мы с Буршем тоже, не сговариваясь, начинаем отходить за собаками. Тяну с плеча ППС. Коллега оказывается только с пистолетом. Ничего не вижу сильно страшного. Но то, что мы оба вооружены не шибко, да к тому же я не в курсе, как Бурш стреляет, не настраивает на боевой лад.
— Пойдем глянем? — не очень уверенно спрашивает коллега.
— Не тянет. И одеты мы не толсто, и вооружены слабовато.
— Это да… А что там? Так Фрейя уже реагировала?
— Нет, так не было ни разу. На морфов она лаяла.
Смотрим на собак. Из-за стоящего в углу площадки металлического короба, где хранится всякий нужный инвентарь, опасливо торчат два кожаных носа. Спрятались щенята.
— Что бы сделали персонажи в американском триллере? — спрашиваю я Бурша несколько нервно.
Он косо улыбается, отчего шрам на щеке шевелится как живой, потом отвечает:
— Они бы разделились и пошли посмотреть, что там за скелет танцует.
— Значит, мы что должны сделать? — пятясь, спрашиваю я его.
— Брать щенят на руки и валить отсюда, причем быстро.
И мы выполняем намеченное действо с мужественной непреклонностью и стремительностью.
Только выбежав на городскую улицу, останавливаемся.
Щенята нервничают, но уже не так боятся, как на площадке. Значит, нечто отдалилось.
Начинаю вызывать майора. Отзывается с задержкой. Докладываю ситуацию. Хмыкает, приказывает дать координаты места, где стоим. Передаю рацию коллеге, он лучше тут ориентируется… Майор слушает, обещает прибыть через десять минут.
— Да, а что это вы говорили о крепостной стене, рядом с которой мы стоим? — осведомляюсь у напряженно посматривающего по сторонам коллеги.
— Так вот же она у вас перед глазами, — удивляется он.
— Вот этот заборчик?!
По-моему, я его обидел.
— А вы заберитесь на него сначала. Вполне нормальная крепостная стена. Ну не по всему периметру сохранилась, и башня только одна уцелела, но тем не менее.
Стоим, молчим. Смотрим по сторонам. Тормозим бабку с ротвейлером, которая шла явно на выгулочную площадку, где мы как раз занимались. Рекомендуем ей не переть на рожон до прихода патруля. Бабка вроде внимает голосу разума, но ее песик думает иначе и спокойно волочет старуху, не слишком обращая внимания на ее окрики, команды и прочие бессмысленные попытки удержать пса на месте.
Нелепая ситуация. Бурш выразительно смотрит на меня, на увлекаемую бабку и ничего не говорит. Он опытнее меня в собачьих делах, и, раз не вмешался, мне тоже не след соваться. Парочка тем временем прокорячивается в арку этой так называемой крепостной стены, и бабкина ругань несколько стихает. Но очень ненадолго, потому как внезапно она становится громкой, визгливой, потом ее словно обрезает, и мы видим трагикомичную картинку — песику тоже что-то сильно не понравилось у площадки, и теперь он стремительно несется обратно. Изредка успевая оттолкнуться ногами от земли, следом почти летит по воздуху бабка. Наконец она шмякается на землю, и теперь пес ее волочит плашмя, отчего скорость его передвижения несколько снижается, но не так чтоб сильно.
— Может, пристрелить животное, чтоб не мучилось?
— С ума сошли! Она хоть и старуха, а все-таки живой человек! Пункт 16–16 никто не отменял, — осаживает мой порыв коллега.
— Я вообще-то про ротвейлера говорил, — отвечаю я.
— Так и ротвейлер пока пункт 28-6 не нарушает. Бежит со скоростью хозяйки. Все в порядке.
— Помогите! — орет бабка.
— Да чем же я вам помогу? — участливо отзывается Бурш.
— Джерика подержите!
— За какое место? — так же участливо вопрошает врач у протаскиваемой мимо нас старухи.
— Идиоты! За ошейник! Да сделайте что-нибудь!
— Могу Джерика пристрелить, — предлагаю я, сдерживая смех и кося глазом на арку в крепостной стене.
— Нет! Не смейте! Не вздумайте стрелять, я буду жаловаться! — орет старуха.
Джерик сбавил пыл, его хозяйке удается встать на четвереньки. Я собираюсь ей помочь, но Бурш меня удерживает.
Высказав все, что она о нас думает, изгвазданная в пыли старуха пытается тянуть Джерика домой. Пес, весящий, пожалуй, столько же, сколь бабка, только сильно помоложе нее, помускулистее и тверже стоящий на четырех ногах, тянет хозяйку в другом направлении. И, разумеется, побеждает.
Особо отслеживать бабкину борьбу с домашним питомцем не получается — все-таки нечто, так напугавшее собак, еще там. За крепостной стеной, которая заборчик. Спускаем щенят на землю. Жмутся к ногам, не шалят.
Наконец подъезжает майор.
Из обшарпанного и местами помятого «лендровера» вместе с ним выскакивают Серега и бывший капитан Ремер, который теперь работает с нами. Они одеты несколько не по сезону — словно сейчас не лето, а морозная зима, да еще и защитными пластинами обвешались.
— Ну и где ваш собакоморф? — спрашивает майор.
— С чего это вы решили, что именно собако— и именно морф? — подозрительно осведомляется Бурш.
— Элементарно, Ваксон. Сейчас и проверим. Вы держитесь пока сзади, — буднично отвечает майор, перехватывая поудобнее тяжеленное охотничье ружье-автомат.
Они разворачиваются цепью, и мы все идем туда, где щенки напугались.
Вскоре щенки опять начинают беспокоиться и вырываться. Но нам приходится двигаться вперед, успокаивая их, — с таким индикатором жить спокойнее, особенно когда рядом какая-то гадость. Морф и из собаки получается жутковатый, видели уже, приходилось. Да еще в придачу не пойми с чего у некоторых новые навыки появляются. Как у того сенбернароморфа, которого мотопатруль с дерева сшиб. Не мог залезть он на дерево ни за что, а залез и в общем грамотно засаду устроил, хорошо его в голых ветках пулеметчик разглядел. Сейчас-то все зеленое, прячься — не хочу.
Здесь как раз зелени хватает — это ж практически за чертой города зеленая зона, прибрежная полоса, правда изрядно замусоренная, какие-то гаражные кооперативы, вроде местные вообще это место Шанхаем называют. Мне оно известно только тем, что Вовка тут нашел на восемнадцатый день Беды живого парнишку — тот спрятался в туалете бензозаправки, что слева, и там отсиживался. Вроде он уборщиком, что ли, тут работал, вот и ухитрился протянуть на чипсах и печенье, что с витрины хватанул, убегая в свою фортецию. И даже не свихнулся, просидев столько времени в осаде.
А еще тут площадка, на которой мы занимаемся.
Трое одетых в стиле «не кусай меня собака» товарищей не торопясь идут перед нами. Мы приотстали — щенки дальше не хотят идти категорически. Изо всех сил не хотят.
Пока мы с ними возимся, ребята, видно, находят искомое — гулко грохают три выстрела.
— Всё с этим, тащите Хундфройляйн! — кричит нам Брысь.
— Что там было? — ору в ответ.
— Оно и было, — несколько неясно отвечает Серега.
Собаку приходится брать на руки. Так она чувствует себя несколько увереннее, но все равно старается вырваться. А весит она уже с пуд где-то.
Морф оказывается ужасающим. Я таких не видал раньше, а еще меня пробирает хохот. При жизни животное это было самой мелкой собачонкой — таких в сумочках таскают. Чихуахуа, что ли, порода называется? Кого уж оно съело и как морфировало, мне не совсем понятно. Размером оно по-прежнему и до кошки недотягивает. Челюсти разве что увеличились и удлинились этаким клювом. Но вот пахло от него, как положено, — отчего другие собаки и пугались всерьез. Размеры подкачали, а так вполне себе морф. Особенно издалека да по запаху.
Возникает вопрос — забирать ли эту падаль с собой для отчета, как положено, или нас засмеют? Морф-то меньше кошки.
Брысь принимает соломоново решение — если для отчета и не примут, то в некролаборатории будут рады и такому образцу. В конце концов, крысоморфы еще меньше размерами попадались. Но это не делало их менее опасными и шустрыми.
Серега тем не менее хихикает. Ну да, отличный охотничий трофей, голову вполне можно на стенку повесить, а шкуру на ковер пустить. На коврик для мыши.
— Знаете, мне неловко, что мы вас по такому пустяковому случаю побеспокоили, — говорит Бурш майору, пока трупик упаковывают в мешок из черного пластика.
— Глупости не говорите, — невозмутимо отвечает Брысь.
— Почему глупости? — удивляется мой коллега вполне искренне. — Мы вооружены, умеем стрелять, а уж с такой мелкой ерундовиной справились бы. Ее же сапогом раздавить не проблема, даже без стрельбы.
— Если вас гнетет то, что мы съездили на заявку и ликвидировали бесспорно морфа, то это зря. Нашей группе это в зачет. Если гнетет то, что вы как бэ струсили, то это тем более зря. Не говорю уж о том, что только сейчас мы узнали, какой именно был морф, а получасом раньше никто понятия не имел об этом. Потому мог быть и какой-нибудь стокилограммовый мастиф, например, или фила бразильяна, не к ночи будь помянут. Много бы вы своими пукалками наработали бы? Не говорю о том, что собаченции вам стрелять бы не дали — задали бы лататы, дернули поводками в момент прицеливания… Так что все как должно. Нам ведь никакие потери не нужны, а?
— Да не хотелось бы. С чего вы решили, что это именно собакоморф?
— Тропность. Есть такое слово?
— Есть. Хотите сказать, что именно собакоморф тропен к собакам?
— Точно так. И это для собак сейчас самый страшный враг. На генетическом уровне. Хундфройляйн смелая девочка, видел я ее в деле. Раз она так напугалась, какие еще варианты. Вы мне лучше скажите, зачем вы тетку в пыли обваляли? Она на вас была очень зла, как я видел. Чем это вы женщину так окрысили?
— Она хотела, чтобы мы ее песика остановили и удержали.
— А вы что? Наш доктор-то уж всяко должен был кинуться на помощь страждущим. Хлебом его не корми, альтруиста. Хоть за фалды держи.
— Вообще-то он вроде бы собирался. Но я не рекомендовал. — Бурш иронично смотрит на меня.
— Ну а что я? Я ж не полез!
— И правильно, — кивает коллега.
— А растолковать? — спрашиваю я, потому что и впрямь интересно.
— Собака — стайное животное. Помните? Ага, помните. Так вот, бабка — она хоть числится этим псом на низшем уровне иерархии, но в своей стае. Он будет защищать себя и свою стаю. Значит, если будем хватать его, он разозлится, а ошейничек у него, к слову, шипованный. Так что пусть мадам сама за такой ошейник песика хватает. Если тормозить бабку, он опять же разозлится, уже защищая особь из своей стаи. А песик без намордника. Напуган, потому агрессивен вдвое.
— Странно, — хмыкает Брысь, — я считал, что собаке можно дать команду и она подчинится.
— Только если это нормальная собака и обучена понимать человеческий язык. Тогда она команду выполняет. Но то грамотная собака, а этот — дикарь, да еще и тупой. Вот представьте, как бы отнесся майор, если бы я схватил его за шиворот, да еще орал бы что-то на суахили или на чем там любит изъясняться ваш снайпер? Мне кажется, что майор отнесся бы к таким действиям неодобрительно.
Брысь посмеивается. Пример ему понравился. Только я подозреваю, что именно на суахили он бы как раз команды понял.
— Похоже, тут все. Поехали? — спрашивает Серега.
— Поехали. Вы, к слову, знаете, где эта собачница проживает?
— Знаю, — удивленно говорит Бурш.
— Значит, подтвердите нарушение пункта о намордниках.
— Может, не стоит давать делу ход?
— Стоит. Поверьте — стоит, — уже неуклюже залезая в машину, ответствует майор. — Вы с нами или остаетесь?
— Лучше пройдемся, — говорит мой коллега.
— А, ну бывайте!

 

Бурш, обращаясь к нашим щенятам, внушительно выговаривает торжественным тоном:
— Сия у нас победа может первая назваться, понеже над морфом псоглавым таковым никогда такой не бывало.
И угощает свою Исиду чем-то вкусным. Приходится не отставать.
Ага, значит, все в порядке, раз он пустился выдавать фразочки на архаичном языке. Любит он таковым щегольнуть, но только в спокойной обстановке.
— Нам здорово повезло, — замечаю я на тот случай, если коллега чего не понял.
— Вы даже не представляете себе, насколько вы правы, — распутывая переплетенные разыгравшимися детенышами поводки, отвечает Бурш.
— Почему же, видывал я уже несколько собакоморфов.
— Половину на снимках других поисковых групп, часть из БТР, а вот в атаке непосредственно на вас сколько?
— Трех.
— Только, увы, тогда вы были в составе охотничьей команды, потому думаю, что не прониклись толком, не восчувствовали, — ехидствует коллега.
— Почему же не проникся? Я, конечно, не знаю, что это за бразильяна такая, о которой майор толковал, но что касается хищников породы псовых — все-таки не совсем уж до ушей деревянный.
— Бразилейро. Фила бразилейро. Есть такие песики — особо крупные, специально выведенные для охоты на человека. Полагаю, вы таких и не видали, их, к счастью, пока еще мало. Кане корсо, мастино наполетано… Как было написано на одном из сайтов — я сейчас процитирую: «Считается, что предки мастино выступали на древнеримских аренах в битвах со львами, быками и другими животными, включая христиан».
— Что, так и было написано?
— Слово в слово. Ручаюсь.
— М-да, и раньше знал, что собачники — люди головой бабахнутые…
— Полегче, коллега, полегче. На тот случай, если вы не заметили, — тут Бурш ехидно подмигивает, — вы как раз разговариваете с собачником, да и сами вы собачник. Хотя отчасти вынужден согласиться — кретинов среди собаковладельцев много. Причем особенно у нас. Не так давно знакомым подарили как раз такого песика — из перечисленных пород. Группа пород «собаки с особо мощным укусом». Представляете, вероятно. Вот им песика подарил разочаровавшийся в нем банкир. Представьте, за три месяца на даче песик никого не разорвал. Пикантно?
— Не очень. Собачьи укусы я видал, лечить даже приходилось.
— Чьи, к слову, укусы были? — профессионально заинтересовывается Бурш.
— Кокер-спаниель, пудель, овчарка.
— Несерьезно. Собачки-то, мной названные, специально предназначались людей драть. Но при этом те, кто породы выводил, все-таки с головой дружили, потому старались вколотить псам, что не каждого человека надо рвать, а только того, на кого хозяин укажет. А у нас очередной придурок с деньгами покупает такое мощнейшее оружие — на манер гранатомета, пожалуй, — и при этом еще и недоволен, что его гранатомет сам по себе не стреляет, когда вздумается. Ему даже в голову не приходит, что в случае такой неуправляемости он сам первая мишень. Потому как именно он рядом всегда. К слову, владельцы и их семьи как раз чаще всего страдают. Недалеко ходить: виденная нами старуха по краю ходит. Ротвейлер вообще мужская порода, то есть признает над собой только еще более брутального самца, чем он сам. А уж ротвейлер — брутальный до чертиков. Значит, бабку обязательно накажет как-нибудь.
Бурш задумчиво смотрит туда, куда пес уволок свою «хозяйку», и продолжает грустно:
— К тому же многих собак надо выгуливать как следует. Чтоб устали, а не до кустиков и обратно. Тот же ротвейлер — ком мышц, мышцы работать должны. Иначе собака дуреет, мощь ее распирает. И с алабаями та же история — пять часов в день выгуливать надо, и с кавказцами, даже с мелкими стаффордширами и бультерьерами… Да, впрочем, ладно, что я тут лекции читаю. Нашим-то мамзелям гиподинамия не угрожает.
Мамзели действительно носятся вокруг нас как заведенные.
Настает время расставания: Буршу на дежурство, а мне домой надо. Выспаться.
Думал, что вот теперь будет не до компьютера, так режим дня восстановится. А черта лысого со свиристелками. Еще и ночь вышла какая-то дерганая, спал кусками, с утра словно из меня всю ночь веревки вили. И вроде бы ничего такого особенного, банальное дежурство, вполне все рутинно — то одно, то другое. Но встал как с левой ноги, и вообще…

 

Надежда Николаевна уже отужинать изволила, чай пьет. Сообщает последние новости: грибы у меня получились полиэтиленовые — ни вкуса, ни запаха, а вот мясо удачно. Притащила две бутылки какого-то навороченного вина — премировали ее за качественную работу. Предлагает завтра устроить пирушку, если день пройдет хорошо. К слову, Лихо Одноглазое приносил тут квартплату — мыша задавленного.
— Наверное, тоже к завтрашней пирушке пристроиться хочет?
— Возможно. А почему вы его не кормили сегодня?
Я удивляюсь. Отлично помню, что кормил.
— А с чего вы решили, что скотина некормлена?
— Мявкал требовательно, все ноги собой истер и полную миску умял, когда насыпала.
— Удивляюсь, куда в него влезает. Кормил я его, проглота. Лихо! Морда твоя ненасытная, явись!
Куда там, явится оно. Оно уже дрыхнет. Без задних ног. Да и передних тоже.
Впрочем, коты, они — загадочные твари.
Слыхал, что некий кот сожрал четыре кило шашлыка. Его взвесили — вес получился ровно четыре кило. Так все и остались в недоумении — куда делся кот, если именно он сожрал шашлык. Но против нашего Лиха тот кот так, новичок зеленый.
Идея устроить пирушку мне определенно нравится.
Давно как-то не было пирушек. А вещь полезная. Мне вот, помнится, недавно Бурш глаза открывал, когда растолковывал, как щенка к коту приучить, — дескать, если животины в момент приема пищи видят друг друга, то отношение их друг к другу улучшается. Условный рефлекс по Павлову: в момент приятственный приема еды видишь другое существо, и оно записывается в подкорку, как тоже приятственное.
Я тогда сильно поразился, как, оказывается, просто объясняются человеческие пиры, семейные обеды и торжественные праздники. Тот же рефлекс. Черт возьми, недалеко мы от животин ушли, который раз убеждаюсь… Цари природы, да…
Спрашиваю соседку: какие пожелания к меню завтрашней пирушки?
На долю секунды задумывается и потом говорит заговорщицки:
— А сделайте мне сюрприз!
Приходится смотреть, что там за вино. Французское сухое и итальянское полусладкое.
Насчет того, что страшно дорогое… ну не знаю. Виноторговцы те еще штукари, а уж посредники и перекупщики совсем чума. Ладно, будем думать. Но это завтра. А на сегодня отбой.
Кот дрыхнет, щенок дрыхнет, а я что — рыжий?
Желаем друг другу спокойной ночи и расходимся по комнатам. Все, баинькать.

 

Утром неожиданно выясняется, что на Блондинку двинет конкурирующая фирма, практически такая же ягдкоманда, что и наша. «Только они там все придурки», — как охарактеризовал их Вовка. С чего он так решил, не знаю, на мой взгляд, мужики как мужики.
Нас посылают в составе серьезной бронегруппы, которая идет за какой-то важной добычей, а мы попутно должны добыть свой маленький кусочек счастья — главврач утверждает, что аккурат там же есть очень недурная лаборатория. Вот эту лабораторию нам и надо будет посетить с расчетом на реактивы и кое-какое оборудование. Для меня это весьма волнительное поручение — ни разу не был в том районе, понятия не имею, что за лаборатория, даже не слыхал, совершенно не разбираюсь в том, что за оборудование надо брать. И вообще, это майор привез черт знает что в плане реактивов — и проскочило, а мне нельзя ошибаться, реноме упадет. Но даже моих знаний лабораторной номенклатуры достаточно, чтобы понять — все заказанное целиком относится к разряду выявления тех самых болезней, которые не от нервов, а от любви.
Коллеги в клинике поговаривали, что, видимо, нам светит очередное реформирование в свете того безобразия, которое вокруг творится — дескать, будем работать, как врачи китайского императора. А те получали жалованье, только пока император был здоров, а как только заболевал — жалованья лишались за недогляд и небрежение обязанностями, пока царственного пациента не вылечат. Ну да это старая песня: вроде Пирогов говорил, что «фунт профилактики стоит пуда лечения». Это, собственно, никем и не оспаривалось. И дурацкая метода советского периода, когда чем больше больных, тем лучше работают врачи, сейчас никак не катит. Тут я мысленно даю себе пинка: советская-то метода профилактику как раз уважала. В общем, некогда думать, работать надо. Пока ситуация в Кронштадте мутная, вроде бы определилось несколько центров силы, наиболее мощный из которых штаб базы, но военного коммунизма не вышло, все проконтролировать штаб не успевает физически, потому есть разброд и шатания. Другое дело, что пока ресурсов хватает.
Но тут проблема, какие ресурсы нужны немедля и кого направить для их добычи. Судя по тому, что я вижу, явившись к месту сбора, нашим попутчикам надо будет брать под контроль что-то очень солидное, например, нефтебазу или что-то в этом духе. Техники десятка три единиц, никак не меньше, да при том пять штук БТР. Остальные — упакованные по местной моде грузовики с защищенными сеткой стеклами, затянутыми рабицей кузовами и бойницами, позволяющими из кабины нанести урон любому нахалу. Вовка толковал, что и брони какой-никакой навешали — бронеспинки, двери. Должен отметить, что сделано все аккуратно, даже, я бы сказал, элегантно. Не те самопальные чудовища, которые особенно часто можно видеть около барахолки. Вот уж там такие шушпанцеры порой попадаются, что впору вспоминать жутковатые одесские танки НИ.
Вот уж где разгулялась кошмарная фантазия наших мужчин — бронирование чем попало, вплоть до кровельного железа, самые дикие формы и причудливые технические решения. В фантастических фильмах такого было не увидеть, а тут… Но ведь дизайнерам всяких ужастиков не требовалось делать транспортное средство из подручного хлама и очень быстро, да еще при непосредственной ежеминутной угрозе жизни. Жить захочешь, еще и не так замяукаешь…
Колонна выкатывается точно в десять утра. Мы прем третьими с конца. Ловлю себя на том, что, когда идешь в мощной группе, поневоле становится приятно. Душу греет вид такого ударного кулака. Немного смешно вспоминать то время, когда мы с моим приятелем Сашей неумело, но старательно пытались действовать боевой парой. Черт, страшно давно это происходило — в первую ночь Беды, когда город был еще жив, когда все еще было как всегда, но это было последним мигом — словно в падающем самолете, где все нормально, все как должно, все благополучно, но ничем не остановить смертельного удара о землю. Жутко тогда было.
Сейчас-то совсем иное дело: и люди вокруг толковые, проверенные, и опыт уже есть, да и оружия в колонне хватает. Зомби не такой уж и страшный противник. Просто их очень много…
Тут я мысленно даю себе подзатыльник. Противник страшный. Вездесущий. Даже твой близкий друг может в момент стать таким врагом, тому примеров полно было, да и сейчас еще бывает. Рекомендации по безопасности в быту не то что разработаны, а уже и опубликованы, и распечатаны, и доведены, казалось бы, до всех, но безалаберной публики у нас хватало всегда — и в городе то и дело происходят инциденты самого глупого свойства. Последний нашумевший, когда придурковатая девочка, заигравшаяся в готов или привыкшая таким способом шантажировать свою мамашу, повесилась дома. Мамаша кинулась снимать рыпающуюся в петле дочу, забыв о том, что теперь мертвец вполне себе шевелится после смерти. Доча маму тяпнула, мамаша кинулась за соседями, доча за мамой… На ровном месте потеряли четырех человек, не считая дуры готичной. Да и мало ли где человек может помереть. В больнице вон на ночь пациентов тяжелых ненавязчиво привязывают к кровати. А то и там были случаи.
— Слушай, мне тут мысль в голову пришла! — перекрикивая гул мотора, заявляет сидящий рядом Саша.
— Гони ее палкой!
— Не, погоди. Я серьезно.
— Ну?
— Вот ты Стругацких читал?
— Ну?
— Помнишь, у них были такие прогрессоры. Наши люди со светлыми гуманными идеалами, пытающиеся подтянуть до уровня Мира Полдня всякие разные недоделанные цивилизации на вновь открытых планетах? Про это у них много где было, и в «Трудно быть богом», и в «Обитаемом острове». Помнишь?
— Помню. А это ты к чему?
— Погоди, а то не сформулирую толком. — Саша застенчиво улыбается.
— Нам пилить на такой скорости минимум полчаса по безопасной зоне, так что времени хватит, — успокаиваю я его.
Сидеть на теплой броне приятно, день начинается солнечный, свежий, летний. Воздух тут вкусный, морем пахнет, даже намека на трупную вонь нету. Но скоро нанюхаемся.
Трасса здесь зачищена, патрулируется, так что обидеть нас вряд ли кто может, да и смотрим мы на обочинки, смотрим. Уже привычно взгляд прочесывает прилегающие к дороге участки.
— Так вот, про прогрессоров. Это в Советском Союзе было положено относиться к другим по-человечески. Лечить там всяких аборигенов, учить, вытягивать им экономики. У Ефремова, кстати, то же самое было в «Часе Быка»…
Начитанный все-таки парень этот Саша. Даже странно. Ишь, разволновался, покраснел.
— Но ведь возможно и обратное. Об этом не писалось в нашей фантастике, потому как человек человеку друг, товарищ и брат. Потому всяких разных аборигенов надо тянуть в человеческую жизнь, — продолжает он.
— Ну да, без голодухи, инфекционных болезней, нацизма, с всеобщей грамотностью и поголовной диспансеризацией. Это ты все к чему ведешь?
— Да к тому, что если были настроения насчет прогрессорства, то почему бы не допустить, что у кого-то обратно же могло быть — регрессорство. Я обо всей этой гаже вокруг. — Саша делает широкий жест рукой, охватывая половину колонны, чахлый кустарник и камыши на островке в полусотне метров от трассы с куском Финского залива.
— Полагаешь, злые инопланетяне прикинули, что человечество чересчур разыгралось, и подкинули нам эту хренотень? Дескать, бэк ту Средневековье?
— Пока у нас нет внятного объяснения всему случившемуся, почему бы и нет? Регресс-то налицо, а? А потом, я читал рассказик, там промышленный магнат оказался инопланетянином, ради своей планеты старался, работая в скафандре «под человека». Болел и страдал, потому как обмен веществ у него был другой, а для того, чтобы подготовить колонизацию, требовалось внести в атмосферу побольше окиси углерода, серы и прочих тяжелых металлов. Вот вся его деятельность и шла к тому, чтоб загадить Землю погуще и сделать ее атмосферу пригодной для своих, под себя подогнать…
— Саша, ты сейчас такого наговоришь, что вполне потянет на добротную хоррор-фантастику.
— То есть считаешь, что я ерунду говорю?
— Нет, ты не обижайся. Мы пока не знаем, что тут у нас стряслось, так что все версии вполне годятся как рабочие. Вон тот бородатый связист, который нас обучал работе с рацией, помнишь, толковал, что ведьмаки — это как раз охотники на морфов, и сами, что характерно, морфы. И даже их замок Каэрн Морхен на самом деле просто искаженное селянами Каверн Морфен, то есть Пещеры Морфов? И стрыги, дескать, тоже морфы, но обратимые еще?
— Связиста помню. А ведьмаки — Сапковский, что ли, да?
— Ага, пан Анджей. Но с моей колокольни все и гаже, и проще. Тут нам и инопланетян не надо, люди вполне себе за свою историю регрессорством занимались. Это Советский Союз такой странный был, остальные нормальные страны отлично соседей гнобили как могли. А уж метрополии как свои колонии регрессировали, просто песня.
— Но ведь и цивилизовали же, не только регрессировали!
— Шутишь! Вон запомнилось: Бельгия так колонизовала и цивилизовала Конго, что там за двадцать лет треть населения передохла. А уж фотографий негров, которым за плохую работу руки отрубали, было полным-полно. И рубили вполне себе цивилизованные бельгийцы. Гуманные такие. Конго до сих пор в себя прийти не может. Так что знаем мы регрессоров. Тут только начинай перечислять, пальцев не хватит. Инки, майя — куда делись? Чистое регрессорство. Или те же пруссы. Где они? А можно еще тех же индейцев вспомнить. Или тех, кто на Тасмании жил. Так что цивилизованные европейцы — заслуженные регрессоры.
— Думаешь, эта чума от зарубежных друзей?
— Пес их знает. Но не удивлюсь ни разу. Они заслуженные людоеды, со стажем. Им, цивилизованным, вырезать кого — раз плюнуть. Только смущает, что очень уж активно их собственное население передохло. Анклавов-то в Европе кот наплакал.
— Это бородатый рассказал?
— Ну да. Тут же узел связи работает да еще куча коротковолновиков при узле.
— И что, много желающих?
— Полно. Даже поиск родственников наладить ухитряются. Представляешь?
— Честно говоря, не очень. Хотя… Я ж сам летал, рации сбрасывал выжившим.
— Так твои родители и не собрались сюда выбираться?
— Неа. Пока урожай не соберут, с места, сказали, не сдвинутся. Дача, дескать. Поправка здоровья на свежем воздухе.

 

Я успеваю подумать о том, как все же здорово вышло, что мои родные в самом начале, когда опасность из-за своей неожиданности и невероятности, из-за всеобщей растерянности и действий по правилам мирной жизни была максимальной, оказались в безопасных местах. Родители — на даче. То есть в избе глухоманной деревушки в десяток домов. Братец — в своем судебно-медицинском морге, укрепленном, как квартира нового русского. Повезло. Повезло как мало кому в тот день.
Колонна въезжает с дамбы на Большую Землю, и теперь надо держать ухо востро. Благодушный настрой слетает в момент, когда передние бронетранспортеры, разом встав, начинают молотить из своих пулеметов вправо — там поле с низенькими жидкими кустами. Мне плохо видно, что происходит, только трассирующие пули чертят низко над землей. Потом из кустарника колчено́го кидается прочь здоровенная туша, струи трассирующих пуль стремительно сходятся в одной точке, в боку этой твари, туша неуклюже прыгает в странном пируэте, пытаясь соскочить с лезвий пулеметных трасс. Трое пулеметчиков-башнеров оказываются к этому не готовы и теряют цель, впустую молотя вдаль. Но один неотрывно ведет тушу струей пуль. Туша не выдерживает такого угощения, вяло тыкается в землю и медлительно переворачивается. Обмишурившиеся пулеметчики берут реванш, опять вонзая в мертвечину зеленые и красные трассы, хотя даже мне ясно, что уже все закончилось — морф готов. Один из запоздавших даже дает короткую очередь из крупнокалиберного. С моей колокольни, это уже совсем зря.
Серега в этом развлечении не участвовал. Наоборот, развернул дудки нашего бронезверя в противоположную сторону. Да и опять же четыре пулемета на морфа — и так достаточно густо. Разумеется, морф — цель первоочередная и валить его положено сразу, как только засекаешь, но нам в таком соревновании не светит — штабники обязательно засчитают объект своим башнерам, а нам достанется шиш с перцем. Как уже бывало, к слову. Мы все же для моряков — чужаки. Полезные, нужные, но чужаки.
Потому не стоит и напрягаться.
Мы и не напрягаемся.

 

Напрягаться приходится чуток позже. Вовка вывел БТР «Найденыш» к той самой лаборатории, которая была целью. Следом за нами свернули два грузовика. Вот тут и напряглись. Лаборатория оказалась частью новодельной частной клиники с уклоном в кожвенболезни. Сама клиника была расположена в спальном районе, и в поле зрения мертвяков оказалось многовато. Что хорошо — шустеров незаметно и морфов тоже не попалось ни одного. Все, кого видим, первичные, неотожранные. Раньше мы бы закатили пальбу, теперь, зная, что на грохот выстрелов подтянутся все соседние мертвяки, стараемся без нужды не шуметь.
Уже по отработанной методе, оставляя на броне обоих снайперов, а в броне группу огневой поддержки, рассыпаемся по тройкам. Сейчас чистильщики уберут лишних свидетелей нашего вторжения в частную клинику и под прикрытием пулеметов БТР, снайперов и тех, кто сейчас готов открыть огонь из бортовых бойниц «Найденыша», будем таскать вместе с приданными грузчиками все, что покажется полезным.
Чистильщики у нас — третья и четвертая тройки. Первая тройка считается броняшной: это снайпер Ильяс, водила Володька и пулеметчик Серега. Вторая с чего-то именуется хворой командой, может быть потому, что в ней новенький по кличке Енот, да мы с Надеждой.
Третья тройка — тот самый бывший капитан Ремер, Саша и курсант Ленька из Дзержинки. Вот как раз сейчас они шустро выметают пространство перед клиникой, хлопая из странноватого вида агрегатов. На самом деле агрегаты как раз простенькие до удивления. Это банальные наганы с самодельными глушителями. Глушители тоже не венец инженерной мысли, а слегка переделанные брамиты, то есть глушаки системы братьев Митиных. Достаточно было помудрить нашим рукомеслам Вовке с Серегой, и вуаля — разжились вполне приличными для повседневной работы хлопушками. Майор, правда, тоже в этом деле участвовал, не знаю насколько уж сильно, но Серега после этого стал относиться к нашему новому начальству с явным уважением, что само за себя говорит, поскольку очень уж Серегу удивить трудно.
Патроны к хлопушкам приходится делать самостоятельно, уменьшая пороховую навеску. Пули опять же самолитные, но тут никуда не денешься — звук выстрела получается тихим, зомби на него не реагируют, так что явный профит. Кроме того, выгода еще и в том, что патроны ослабленные, пороха экономия. Хотя найденный ребятами из МЧС склад боеприпасов дал безумное количество патронов, но все патроны к СКС, которых тоже на том складе дикое количество. И прошибает такая пуля кирпичную стенку. Так что для многих наше самодельное производство патронов выглядит нелепо. Ну да пущай клевещут, зато нам работать проще.
Бесшумки-то у нас есть еще, успели разжиться, да беда в том, что либо патронов к этим агрегатам у нас негусто (как, например, к ремеровскому «винторезу»), либо ресурс самих агрегатов маловат, как у двух моих больничных трофеев, оказавшихся пистолетами-пулеметами «каштан» с приборами малошумной стрельбы. Глянули наши стрелки на новое приобретение и решили не спешить с его использованием, дескать, хлипкое оно для многодневной стрельбы. А для таких сугубых редкостей, как доставшийся мне в родительской деревне револьвер ОЦ-38 под какие-то совсем редкие патроны СП-4 (я с испуга даже запомнил все эти аббревиатуры), и вообще боеприпасов не найти. Потому наганы тут в самый раз — хлопают тихо, стрелять будут вечно. А патронов мы наделаем, пока материала хватает.
И как показывает опыт, это самое оптимальное при ювелирных зачистках, которыми, собственно, мы и занимаемся. А вначале и нажигались. Например, когда приволокли в клинику десяток навороченных дорогущих мониторов наблюдения за состоянием больного. Новехоньких, в нераспечатанных коробках. И шесть из них оказались пробитыми одной— единственной пулькой от калашниковского УС патрона. Вусмерть.
Майор, на которого я как раз гляжу, машет мне рукой — пора лезть внутрь. Его товарищи по четвертой тройке уже у входа. Замечаю, что у всех троих охотничьи ружья. Ну да, обычно в помещении картечь куда как лучше годится. Только у майора и Андрея тяжеленные и дорогущие автоматические дробовики, а вот воспитанник Демидов держит в лапах коротенькую двустволку. У мальчишки странное отношение к этому ружьецу: с одной стороны, этот недообрез с прикладом ему почему-то очень нравится, с другой, при выстреле, а уж тем более дуплете худосочного Демидова снесет на фиг отдачей. Ясно, что он там как оружие последнего шанса, на худший вариант событий.
Двери не закрыты. Первым лезет майор, потом Андрей ну и я следом. Привычная сцена предсмертного хаоса в чистеньком беленьком холле. Чья-то кровища на стенах, рваная бумага, нелепо выглядящие в полутьме картинки на стенках, стойка, перевернутые массивные кресла, разнесенный вдрызг столик для журналов. Скорее мы бы удивились, увидев тут порядок.
Фонарики на касках и стволах ружей дают вполне достаточно света, а поднятые шторы позволяют и без фонарей обойтись. Пока не выключаем. Меня прикрывают, ищу схему эвакуации на пожаре. Должна быть тут где-то.
— Доктор, коллега! — окликает майор.
Оглядываюсь несколько нервно. Из-за стойки встает подранный изрядно мужик без лица. То есть мягких тканей у него нет и одного глаза. Голубой, когда-то щеголеватый медицинский костюм тоже разодран и густо залит уже ссохшейся кровищей. Страшноватое зрелище, такой нарядец для хеллоуина. Упокаивать, наверное, мне придется. Ну да, они так с ружьями и стоят. Ладно, не гордый.
Тяну из перешитой корявой кобуры ПБ, который на выездах таскаю уже в собранном состоянии. Некогда тут играть в кинематографического киллера, привинчивая глушитель. Мертвяк медленный, неуклюжий из-за долгого бездействия — простая цель. Валится обратно за стойку. Пистолет пока не убираю, мало ли что.
Схемка эвакуации находится наконец на стенке. И по схемке можно легко сориентироваться, что тут где расположено и где входы. Удобно начинать с плана. Получается, что выгружать оборудование проще с хозяйственного хода, что за углом здания. Майор с Андреем проходят вперед.
На этот раз нам везет — еще двое попавшихся в кабинетах и коридоре зомби, такие же как и врач из холла, только что из спячки, медленные и тупые. Опять бахать приходится мне, как самому тихому. Все, чисто в клинике. Открываем дверь на улицу, благо замок позволяет обойтись без лома и мощного вскрывателя, сделанного монетодворскими умельцами.
Иду к основному выходу.
Ага, третья тройка продвинулась за угол — к черному входу. Там небольшая детская площадка, и оттуда грузить будет проще, чем таская все через парадный.
Следом за ними идем мы с Надеждой. Техника перемещается туда же, из грузовика опасливо вылезают водила и пара мужиков-грузчиков. Второй грузовик встает поодаль, и сидящие в его кабине мужики, видно, решают, что могут устроить перекур, пока загружается первый грузовик. Ильяс живо выковыривает их оттуда и заставляет участвовать в погрузке.
— Быстро загрузимся — быстро уедем, — говорит он им.
Чувствую, что взмок. Оборудования много, и большую часть я в глаза не видывал. Ну изучал я лабораторное дело, было такое, только не вникал совершенно. На фиг это было не нужно, я же лаборантом работать не собирался. Надька замечает это и выручает очень вовремя. Совершенно неожиданно для меня она оказывается отлично сведущей в лабораторном хозяйстве. Пока она командует, что брать в первую очередь, что потом, я занимаюсь отсоединением агрегатов от сети, друг от друга и на скорую руку заматываю хрупкие вещуги в упаковочный пупырчатый полиэтилен и картонные коробки — было уже, когда ценный груз в ходе доставки мялся и бился, что вовсе не увеличивало его ценность. Таскать приходится много, но аккуратно. Топот, сопение и невнятные матюги — часть оборудования тяжеленная и неудобная для перетаскивания без кантования и роняния. Особенно непросто с лабораторной мебелью, которую Надежда тоже рекомендует взять, причем делает это тактично, мне на ухо. Понимаю, что для грузчиков все выглядит так, будто главный тут я, а она просто транслирует мои указания. Наших это не обманет, конечно, но они-то как раз сами участвуют в заговоре — очень им всем не понравилось, когда меня в больницу загребли.
Через некоторое время вижу новые физиономии — первая тройка явилась на подмену и заодно размяться. Ильяс зычно подгоняет грузчиков, хотя те и так стараются.
Хитрое кронштадтское руководство ввело несколько градаций карточек, да к тому же еще и положение о привилегиях обнародовало. Вот люди и стараются.
Ходят упорные слухи, что в ближайшем будущем введут статус граждан Северо-Западной Российской Федерации, причем гражданство дает много всяких приятных мелочей — и не мелочей тоже. За прошедшее время (да, пожалуй, и в покойном ныне Советском Союзе) понятие «гражданин» здорово поусохло, выветрилось. Все, что давало гражданство, казалось совершенно естественным и потому никем не ценилось. Подумаешь — медицинское обслуживание бесплатно, образование бесплатно, защита опять же от уголовников и всякой сволоты, которая вполне поживилась бы тут у нас всяким вкусным, явившись из-за рубежа. Ну а в Российской Федерации — и подавно. Даже слово такое стало чем-то неприятным, даром, что ли, милиционеры при задержании обращались именно так: «Пройдемте, гражданин!»
Знали бы, каково живется большей части населения земного шара, может быть, ценили бы. А так смотрели все больше на витрины США и Европы. (Золотой миллиард, ведь вы этого достойны!) Опять же не слишком интересуясь тем, что и там на задних дворах происходит, и в упор не видя того, что из всей нашей биомассы в Золотой миллиард пустят малую долю процента. Оно, конечно, печально, что у нас не было микроволновок, стриптиза и трех машин на семью, зато не было и наркоманов, бандюганов, тысяч бомжей и беспризорников и такого количества проституток. Что лучше, что хуже… Кстати, для большинства нашей публики уровень жизни так европейским и не стал. А сейчас я уже точно знаю, что парижские клошары воняют ровно так же, как и наши. Да и берлинские бездомные — тоже.
Теперь, видно, будет опять, как в Риме или Греции, — гражданин имеет кучу всяких благ, которые не граждане по определению иметь не могут, но и спрос с него особый. А что, вполне разумно. Тем более что очень многие успели убедиться на своей шкуре, что особенно было поучительно, — ровно никаких прав человек вообще-то без государства за плечами не имеет. Никто и звать никак, и обидеть его может каждый, кому только охота такая будет. И обижали, что характерно.
Потому как человек в одиночку — слаб и беззащитен, каким бы крутанским крутанцем он ни был. И спать ему надо, и видит он не на триста шестьдесят градусов. Потому уязвим. Когда окружен семьей, сила его возрастает. Становится его силой сила всего рода. Сольется несколько родов в племя — суммируется мощь, еще сильнее человек становится. А объединившись с другими в государство, получает куда большие возможности для улучшения своей жизни. Одна беда: чем больше людей, тем больше всяких ловкачей — это в крестьянской семье не полодырничаешь, а в большом государстве возможностей пофилонить куда как больше. Да и соседние государства стараются подножку подставить, людишек всяких нанимают. Вон помнится, читал перед самой Бедой рассуждения наших правозащитников, по которым получалось, что вообще практически любой человек вполне имеет право получить гражданство РФ с ходу, где бы он ни родился и чем бы он ни занимался. Причем обязанностей перед этой самой РФ гражданство, по мнению правозащитников, не требовало. Ну как это у них всегда — права есть, и безграничные, а обязанностей — нет. Никаких. Тебе должны, а ты свободен, кому был должен — всем прощаю! С чего именно наше государство должно делать странный шаг — давать гражданство всем подряд, чего не делают нигде. Это вопрос любопытный был… Особенно когда вспоминаешь, что Великий Рим помер от такого набора в граждане всех живших на окраинах варваров.
Когда погрузка уже подходит к концу, с улицы доносится короткая басовитая очередь крупнокалиберного. Начинаем таскать добро бегом. На улице потихоньку-полегоньку нарастает стрельба. Это-то понятно — на нашу суету приперся очередной морф, иначе не стал бы Серега дефицитные крупнокалиберные патроны жечь. А на грохот начали сползаться местные жители, любят они на шум переться. Значит, затикал таймер. Дальше уже по проверенному сценарию — чем дольше стреляешь на одном месте, тем гостей больше.
— Все забрали? — кричит от входа Демидов.
— Почти все! Густо валят?
— Терпимо! Минут десять еще есть. Только грузовики уже битком, считай!
Ладно, вроде бы и впрямь все уволокли, что попалось на глаза и было в списке.
Галопом вместе с Вовкой и Надей пробегаем по пустым кабинетам, сгребая все подходящее. Вовка ухитряется найти в одном из брошенных кабинетов две бутылки коньяка, забирает их с собой.
Демидов горланит отход. Пальба идет густо, хотя наши бьют пока одиночными, не дошло еще до очередей, но и одиночными садят часто. И не из бесшумок.
Все, пора. Теперь уже точно пора.
Грузовики начинают трогаться с места. Мы в установленном порядке шустро грузимся в свой БТР. Я все-таки зацепился коробкой с одноразовыми шприцами за броню, чуть не выронил. Все, загрузились. Движок взрыкивает, поехали.
Вообще-то БТР-80 вмещает по плану одиннадцать человек. Нас тут двенадцать, да с коробками. Правда, Демидов — тощий подросток. Зато наш новичок со странным прозвищем Енот занимает куда больше места, чем ему положено, — нога у него после перелома бедренной кости еще не в порядке, потому он и сидит на заданиях сиднем в БТР, а ходит с костылями. Но как стрелок он хорош, и напротив его амбразуры лучше зомби не болтаться.
Приобретение как раз с того боя, когда Ильяс зубы потерял. Крепко мы тогда вляпались, чудом выжили. Нарвались в незнакомом месте на засаду, потом чуть в горящей квартире не поджарились. И этого парня с перебитой ногой полночи таскали с места на место. Я думал, он недотянет до больницы. Живучий оказался. А я его потом в больнице и не узнал: вот, говорят, ваш парень из охотничьей команды. Я гляжу — худенький подросток лежит, незнакомый совсем. Нога на скелетном вытяжении, и груз такой нехилый привешен — явно больше десяти килограмм, что многовато для подростка. Хорошо не ляпнул чего, не подумав, научился уже язык удерживать при людях, а то раньше все себе наживал неприятностей.
Поздоровался, присмотрелся — нет, понял, не подросток, он уже мужик. Молодой, но мужик, просто жилистый, худощавый очень, вот за подростка и сошел, конституция на первый-то взгляд обманчивая. Нос перебит не по одному разу, да и на короткостриженой голове шрамы тоже видны. Физиономия грустная, глаза такие глубоко карие. Выразительные и тоже очень печальные. Девкам такие нравятся, вид лицу придают романтический.
Поспрашал я его о том о сем как пациента, ушел в недоумении. Кто такой, почему не знаю?
Потом только до меня доперло — он из той непонятной разведгруппы армейской, которую их же начальство и списало, подставив очень серьезно. А заодно и нас с Ильясом, дураков лопоухих. Осталось от этой группы два человека — капитан бывший Ремер да вот еще этот Енот, а остальных мы потом съездили и похоронили, закопав скрюченные горелые трупы в мерзлую землю на забытом богом пустыре.
Ночью-то да в стесненных обстоятельствах я его закопченную грязную мордочку не запомнил совершенно, а он вон какой оказался. Мне тогда главное было его живым с рук долой сдать, сработали чисто скоропомощные рефлексы, а к охоткоманде я его причислил, только чтобы не заморачивали вопросами ни при доставке через Финский залив, ни в больнице. А он тоже затихарился, прикинулся шлангом.
Правда, это он такой смиренный, печальный и легкоранимый только с виду, как мне кажется. Во всяком случае, из больницы его выперли с некоторым скандалом — две медсестрички из-за него повздорили, до драки. (Самое нелепое зрелище — женская драка, доложу я вам!) И когда наш майор представлял нам нового нашего сотоварища, мне не давало покоя, что очень он мне напоминает кого-то. Как только его сослуживец Ремер отрекомендовал его как человека с позывным «Енот», картинка и сложилась. Ну точно, именно енот! Раньше у него позывной другой был, а тут, видно, на запасной вариант перешел. И метко же сказано. Енот тоже с виду грустный такой, печальный взгляд черных больших глаз и сгоряча тянет его погладить, пожалеть — ан он за это легко может тяпнуть, зубы у него острые, характер вредный, непоседливый, всюду ему интерес есть и лазает повсеместно. Опять же легко приберет, что плохо лежит, а что хорошо лежит — легко переведет в категорию «плохо лежащего», да еще дрессировке не подвержен совершенно, чего женщины в этой милой пушистой, грустно глядящей зверюшке в упор не видят…
А когда оказалось, что у него просто болезненная чистоплотность и постирушку для него затеять — удовольствие, то тем более я убедился в точности прозвища-позывного.
Попутно выяснилось, что человек он виды видавший, и весьма удивил нас на первой же совместной вылазке вопросом: почему мы не предупреждаем друг друга о том, что патроны кончились и надо перезарядиться. Мы как-то задумались. Вот он тогда и удивил нас простым предложением в случае, когда патроны кончились, громко предупреждать окружающих каким-нибудь коротким и ясным в пальбе словом. Например — «пустой!». А как зарядил — словом «готов!».
Так на вооружение и приняли. Потом из разных деталей вылезла твердая уверенность, что повоевать ему довелось много. Во всяком случае, майор и к Ремеру, и к Еноту стал относиться с подчеркнутым уважением, чего спервоначала не было. Какое там уважение к остаткам разбитой группы, которую так слили.
К слову, прижился он в команде получше Ремера. Тот все-таки простоват, толковый офицер, вояка вполне себе годный, но вот хитрить не умеет, прямой как рельса. Енот же иного склада, вывернуться может из неприятной ситуации, да при том еще и навьюченным всяким полезным из этой ситуации выйдет.

 

Пришитого очередью к стенке дома морфа ни забрать, ни толком снять на видео из амбразуры десантной не получается никак — сполз вниз и обмяк, а там травища вымахала по пояс. Никто газоны в брошенном умершем городе не косит, бурьян попер за милую душу, что доставляет хлопот в работе. Не видно, кто там в бурьяне притаился. Подъехать поближе мешают массивные древние скамейки и всякие железные качели-карусели с оградками. Пешком идти — уже поднаперлось зомби с окрестностей. Сам по себе этот морф совершенно типовой и легко поддается классификации — средний, зооморфный, прыгун, потому для некробиологической лаборатории, с которой у нас очень теплые отношения, никакого интереса не представляет. Но для боевых групп каждый морф — это добавка к довольствию. Обычных зомби никто особо не считает, разве что есть такой странноватый подполковник при разведотделе Кронштадтской базы — вот он все время спрашивает у всех результаты именно по обычным зомби. Но считать кому охота. Главное, расчистить площадку для мародерки да чтоб грузчикам не мешали. А остальное неважно, слишком в пятимиллионном раньше городе зомбаков много. А считая с собаками — тем более. Морфы — это да, учитывается, а простая нежить на пучок десяток. Как самый слабый стрелок, но штатный видеооператор, лезу быстро из верхнего люка, снимаю полуголую тушу в траве и ныряю обратно.
Майор у нас в этом плане педант. Опять же строго следит за отчетностью и требует максимальной точности. Его идея: «Мы как эти тупорылые скинхеды должны снимать каждого, кого завалили. Им это было нужно, чтоб их уж точно посадили, а нам для архива. Никто не знает, что потом будет интересно. И тут все должно быть точно. Вон наши предки, когда ломали очередную немецкую самоходку, то со спокойной душой, не утруждаясь разбирательствами, записывали в счет под именем «Фердинанд», а не «Насхорн» или там «Хуммель». А сейчас набежало «есторегов», дескать, «фердей» было всего до сотни, значит, наши предки все наврали и никого не подбили. У нас должно быть все как в аптеке — свалили стенолаза, значит, стенолаз и был, пришибли прыгуна, значит, и был прыгун. И никак иначе!»
Ну, может он и прав. Я не сильно вникал в тонкости нашего снабженчества, но факт есть факт — пока кто больше для базы работает, тот и живет лучше. Лучше — это, конечно, весьма относительно, но вот наличие воды в квартире, возможности помыться в душе у себя дома, сравнительно бесперебойное снабжение газом в баллонах и уж совсем сказочное — наличие электричества, пусть и не все время, — это сейчас очень для многих роскошь. (Про действующую канализацию вообще молчу!)
Потому за эту привилегию зубами держатся. Ну и опять же горючее, боеприпасы, разное снаряжение и, что особенно важно, помощь в ремонте оружия и техники — это все через разведотдел. Вроде нам выдается и какая-то жратва по тем самым карточкам, но пока получается, что мы обеспечиваем себя на выездах сами, а всякие положенные крупы-консервы складируются в расположении на черный день. Там сейчас еще наши люди есть — как охрана и как мобильная группа на случай вызова. Честно говоря, район у нас паршивый в плане безопасности, сильно недочищенный, но по нему проходят коммуникации к другим районам, так что мы и как этакий гарнизон там расположены. Вчера как раз те, кто на базе находился, прикрывали бригаду сантехников. Задолбали они уже со своим экскаватором. Роют постоянно, как клад ищут. Дескать, коммуникации старые, изношенные — вот и проблемы. Остается только ругать Советский Союз: хреново построили, двадцать лет прошло — уже сыплется… Делали бы на века, как египетские пирамиды, что ли…
Кстати, штабники, столь громко и часто ругаемые во всех почти произведениях о войне (причем это интернациональное и вневременное, что особенно забавно), дело свое делают — даже я это вижу. Как-то так получается, что куча задач и проблем все же решается, и тут без координационного центра никак бы не вышло ничего путного. Причем задачи разношерстные и разноплановые — вполне можно было бы рехнуться. Вот мы, например, везем практически полнонаборную лабораторию с комплектом для анализов по венболезням. Конкуренты поперли Блондинку отлавливать. Знакомцы из водолазов тянут какой-то кабель от Рамбова. Опять же группы таскают все что ни попадя из города. Но при том вроде бы все это по штабным разнарядкам. Даже рыболовный флот есть. Я раньше не задумывался о том, насколько сложный организм — современный город. Пожалуй, впервые это мне в голову стукнуло, когда в начале Беды пришлось снимать во время разведдозора с КАД окраины Питера.
А в Кронштадте это тем более заметно, потому что городок маленький и до недавнего времени (когда по дамбе протянули трассу) жил изолированно, на острове. Потому тут все было свое — и мясокомбинат, и овощехранилища, и продовольственные склады. А из-за того, что здесь стоял флот, склады были немалые. Все никак не соберусь сходить глянуть на бункера для заквашивания капусты — такие ямы, в которые двухэтажный коттедж влезет спокойно. Заполнялись они кислой капустой, на зиму флотским хватало. И это только так, деталька. И водоочистка была своя, и канализация тоже — с циклом полным, чтоб не чистоганом дерьмо шло в залив. Сейчас это работает в плюс, помогает удержать былую цивилизованность в пределах городка.
Слыхал, что подобное есть еще в Луге. Там военщина, сидевшая на артиллерийском полигоне, шустро сориентировалась, тоже городок удержали. Но Луга — это провинция уже, там все же проще было, мегаполиса рядом нет. Пока из всего, что слышал, получается, что только Кронштадт так устоял. Анклавы много где еще есть — в том же Пушкине, Павловске, Ораниенбауме, но там большая часть городских удобств накрылась, и пока отнять ее у нежити не получается, силенок мало. А остров — он остров и есть. Удобно отбиваться.
Работать сейчас приходится лихорадочно. Простой анализ показывает, что чем дальше, тем солонее нам будет приходиться. Нет, разумеется, самые первые дни Беды тоже сложные были, но по-другому. После ошарашивающего знания и понимания бесповоротности происшедшего стало чуток полегче. Тяжело было морально, чего уж, я думаю, что многие из наших сограждан, которые сейчас ходят нежитью, просто свихнулись от происшедшего. Но первую пару недель еще работало все, что должно было работать на автоматике. Даже светофоры на перекрестках и реклама над магазинами. У брошенных машин дня два горели фары и габариты. Сигнализация вопила дня три — сотнями по всему городу. Потом без поддержания людьми — посыпалось. И продолжает сыпаться. Слышал, что несколько весьма серьезных боевых групп, причем не только наших, занимаются тем, что блокируют возможные катастрофы на умерших предприятиях.
Но и то не все получается. Было дело, притащили в Кронштадт человек тридцать отравленных хлором — цистерну не ту на железной дороге распотрошили какие-то недоумки, и анклав выживших накрыло зеленоватым облаком, тяжело стелившимся по земле. Те, кто был на верхних этажах зданий, не пострадали — хлор он такой, тяжеловатый. Вот аммиачным облаком как раз тех, кто на верхотуре, скорее накрыло бы.
Отравленных так и лечили — не снимая с судна. В больнице положить было некуда, да и не рекомендуют при химпоражении такое: газ еще в одежде есть и как бы кто его не хапнул тоже. Медики в противогазах работали. Троих пациентов со странно пепельными лицами пришлось упокоить. Остальных вытянули, хотя обожженные соляной кислотой легкие — не самое лучшее, что может быть у человека в жизни.
Так что проблемы множатся. И новодельные соседи в виде зомби тоже по-прежнему непонятны. Вот навал на Петропавловку после заморозков с чего был? Ладно морфы, у них есть интеллект хищников. Обычные-то зомбаки с чего стаей поперли? В общем, все непросто и еще более непростым будет. Опять же сейчас сложнее стало работать — тепло, дождики… Зомби не то что ожили. Слово тут неуместное. Они стали куда активнее, бойчее и нахальнее. Про шустеров и речи нет. Вполне на полуморфов уже тянут.
Опять же Кабанова из некролаборатории утверждает, что шустеры имеют несколько отличное от простых зомби поведение. Простой зомби хочет жрать. Тупо. Мясо. И все. Зомби, отожравшийся мясом в шустера, становится несколько иным — ему не просто хочется жрать, он словно наркоман: голод крючит его, как нарика в ломку, и шустер оголодавший пускается во все тяжкие. В лаборатории так зомби и называют — сонными, а шустеров — проснувшимися. Про морфа и разговора нет. Кабанова не устает восхищаться выдержкой приведенного мной тогда Мутабора. Надо бы их навестить, кстати, вопросцы накопились.
— «Старшой», мы на трассе, — поворачивается Вовка.
— Принято, — отзывается майор, сидящий в самом хвосте, у дверцы.
Он, конечно, не то что Николаич. Но как-то по негласному решению старого костяка охотничьей команды это звание к нему перешло. Все-таки он «старшой» в команде.
— А может, отпустим грузовики? Тут они и сами доберутся, а мы еще что успеем? Я одно местечко поблизости знаю, — говорит водитель.
— Позже. Сначала доберемся до клиники, там медиков оставим. С Енотом.
— А чего это мы без медиков-то?
— Хотят сегодня лабораторию смонтировать. А кто разбирал, тому проще сказать, что куда ставить. Вот пусть и ставят. Раз местечко рядом, так и без медиков обойдемся.
— Час потеряем, если не больше.
— Ничего. Раз мы конвой, то должны все сделать тип-топ. Чтобы лаборатория завтра стояла готовой к работе. Я обещал.
— Ну раз так, тогда конечно…
Для меня это новость. Честно говоря, я бы с удовольствием поехал в местечко. В любое. Подале от места сборки лаборатории под ключ. Не разбираюсь я в технике, есть такой грех. Тем более в незнакомой. Енот тоже морщится. Зато Надежда спокойна как слон, когда ему дают булочку, и даже улыбается.
С Енотом все понятно. Он как тот ротвейлер, которого пять часов выгуливать бегом надо (или какая там порода от спокойной жизни взрывается, словно хомяк от килограмма динамита?). Беспокойная у него натура, как и положено его тотемному животному. А тут он, считай, два месяца на костном вытяжении был, теперь на костылях — не побегаешь. И сегодня ему даже пострелять не удалось. Явно что-нибудь отчебучит скандалезное. Надо бы с ним ухо востро держать, вроде бы он пока меня не цапал, но черт его разберет. А так умеет он устроить бурю в стакане и на ровном месте. Ильяса дважды мешком накрыл, причем с самым невиннейшим видом — то посочувствовал ему, что тяжело, конечно, быть у жены под каблуком, то попросил Андрея рассказать про снайперские премудрости, вот заодно и Ильяс послушает, ему же надо учиться, он же тоже типа почти снайпер. Надежде что-то сказал невзначай насчет нашего совместного проживания — сидела она потом, брови хмурила. Своего начальника Ремера постоянно подкалывает. Тот, правда, подчеркнуто наплевательски относится к выпадам, наоборот, начинает интенсивно соболезновать ранению подчиненного, проявлять отечески душевную заботу, отчего начинает корчить самого Енота.
Но пока его можно не опасаться: Енот на боевом выезде и Енот в мирной обстановке — два разных зверя. Если его и не удавили еще, так только потому, что во время «дела» он совершенно адекватен и здорово полезен.
«Найденыш», не дожидаясь выгрузки из грузовиков, сваливает прочь. Енот, плюнув вслед, ушкандыбывает на костылях куда-то в сторону барахолки. Вполне бы его могли подвезти, но он то ли гордый слишком, то ли злобу так выпускает. Оба грузовика вкатываются в мрачноватый готичный парк, где расположен тот самый госпиталь, который дебютно чистила уже широко известная сейчас артель алебардщиков — первый опыт зачистки здания холодным оружием. Встаем, не доезжая до памятника Исаеву с его известным девизом «Жизнь мчится стремительно — спешите трудиться!». Я помогаю таскать короба и свертки, надеясь, что это продлится как можно дольше, и прекрасно понимая, что это хоть как-то отсрочит мое неизбежное фиаско в плане сдачи лаборатории в эксплуатацию. С сильным опозданием в голову приходит, что надо было снять на видео хотя бы что где стояло. Не подумал вовремя. И Надежда куда-то делась.
Появляется она за пять минут до конца таскания и складывания. Грузовики с грузчиками сваливают прочь, остаемся втроем. Надя привела с собой какого-то сохлого мужичка, старый довольно — лет за пятьдесят, худющий, с какой-то тонкой, пергаментной кожей, большими залысинами и острым носом. Первая ассоциация — шибко старый Буратино. То есть свою мечту стать живым мальчиком деревянный исполнил, да поздновато. Но наша медсестричка обращается к нему подчеркнуто с уважением, впрочем довольно фамильярно называя его дядя Костя.
— Все сгрузили? — спрашивает она меня.
— Все, — печально отвечаю я, ожидая предложения начать командовать.
Она неожиданно улыбается и говорит очень знакомую откуда-то фразу:
— Не печалься, ступай себе с Богом, утро вечера мудренее!
Вроде как из какой-то сказки, что ли?
— Надя, а документация ко всему этому есть? — тем временем задает вопрос Буратино-переросток.
— Боюсь, что не вся. Вот это было в кабинете у директора, это — в шкафчике в самой лаборатории, — отвечает Надежда, доставая из своей сумки какие-то проспекты и явно техническую документацию.
— О! Так еще и оборудование для постановки ПЦР в классическом формате. Реагенты и тест-системы для ПЦР и мультиплексного ПЦР тоже есть? И боксы?
— Конечно.
— Умничка. Так, «Биотестсистемс», это знакомо, «Санта Круз Биотехнолоджи», «Премьерлаб», тоже видали, ага.
Он продолжает бубнить, разбирая листы и проспекты.
Надя тихо говорит мне:
— Вы не волнуйтесь. Дядя Костя не то что голова или две головы, как вы любите говорить, а три или даже четыре, что касается медтехники, особенно лабораторной. Расположение агрегатов я сняла на свою мыльницу, компы тут уже есть, так что разберемся. А через полчаса морячки прибудут — таскать и ставить. В общем, ничего особо сложного нет, я на таком же работала три года.
— Отлично, — оживаю я. И быстро сматываю удочки.
Впрочем, очень скоро останавливаюсь. После такого подарка вопрос угощения Надежды встает ребром — я же сам сегодня обещал устроить пирушку. Надо бы разжиться чем-нибудь этаким. Чтобы не было мучительно стыдно за выставленное угощение. Можно зайти на барахолку. Но сначала загляну-ка я в больницу, может, коллеги что сосватают, тем более что тут совсем рядом.
Из коллег — лишь пара реаниматоров свободны. Только что закончили операцию, клиента вывели, есть время передохнуть. Сидят, передыхают.
— О, здравствуйте, как ваше ничего? — приветствует меня один из них, полноватый усач.
— Мое ничего в основном, — ответствую так же чопорно, после чего меня усаживают и предлагают рассказать что-нибудь интересное.
Глаза у обоих красные, видно, что недоспали, а подремать сейчас нельзя — развезет. Судя по тому, как они поглядывают на часы, перерыв минут пятнадцать. За это время не отдохнешь, если задремлешь, а только еще больше рассолодишься.
— С чем пожаловали?
— С гнусным эгоистичным интересом.
Они оживляются. Гнусный интерес — это что-то стоящее внимания.
— И?
— Я в разумении покушать. Обещал сегодня Наде что-нито сготовить к тому вину, которое у вас тут на премии раздавали. Есть у вас что подходящее по сусекам? Чтобы такое, экзотичное.
— Можем дать кило апельсинов.
— Ишь ты, богато живете! Давно апельсинов не видел.
— Да пришло тут судно очередное. Перепало чуток из грузов. И еще на стадионе сегодня пионеров дрессируют — вы скажите однорукому вожатому, что я вас прислал. Думаю, у них найдется для вас пара копченых сигов, а вы отработаете потом.
— Это что, пионеры рыбу коптят?
— Ага. У них как полевое занятие, так они отрабатывают готовку на воздухе. Да сами увидите. К слову, ручонку ему после укуса оттяпали. Так что однорукий про вас наслышан.
— Драться не полезет?
— Вряд ли. Он нормальный человек.
— Редкость, однако.
— А как же. Стал бы я вас к кому другому посылать. Но прежде чем уйдете, скажите: что нового слышно? Нам тут не разогнуться, а вы все же вольный казак.
— Сейчас приволокли лабораторию целиком, для диагностирования ЗППП.
— Это здорово. Если главной удастся все провернуть, как она рассчитывает, глядишь, и справимся с этой эпидемией. Стрелять много пришлось?
— Да знаете, не так чтоб очень. Рутинный выезд. Один морф, сотни две обычных зомби. Несерьезно.
— Это радует. Этак, глядишь, и нам работы уменьшится, а то все тащат и тащат. Я бы с удовольствием сходил в отпуск.
Я удивленно смотрю на усача. Нет, он совершенно серьезен.
Усач хмыкает в свои усы.
— Вы вот на тему чего поразмыслите — я когда в Лос-Анджелосе у своего однокашника гостил, сам удивился. Однокашник у меня из врачей в сценаристы переметнулся. Невысокого полета птица, на хлеб с маслом хватало, хотя полагаю, что скорее как литературный негр подмолачивал у более матерых. Не в этом соль. Я как-то его спросил, почему в фильмах пендосы такие тупые — обязательно им разделиться, обязательно вести себя по-идиотски, обязательно глупостей наделать. Зачем вы такие дурацкие сценарии пишете? А он мне и отвечает: «Да все просто, иначе не получится приключений. Когда все идет как надо и разумно, то вместо приключений производственный репортаж выходит, без кишок и мозгов на стенке. Незрелищно ни разу. А вот как все разделились и пошли поодиночке силам зла противостоять, тут тебе и визг, и кишки, и мозги». Конечно, когда вы всей командой этого морфа проутюжили, так и рассказать вроде не о чем. А вот в одиночку если бы вам пришлось это делать?
— Сомневаюсь, что мне удалось бы потом это описать, — самокритично оцениваю я свои шансы при встрече даже с прыгуном. Я по летящим объектам стреляю неважно.
— Вот о том и речь.
— Ребята. Пора, готово уже, — всовывается в дверь медсестра.
— Ну пошли страждущее население спасать, — иронично говорит усачу его молчавший до того коллега.
Так, кило апельсинов у меня есть.

 

Пионерскую группу нахожу практически сразу — достаточно пройти в ворота на стадион — он как раз рядом с больницей. Детишки уже большие, лет по четырнадцать-пятнадцать.
Человек двадцать, один взрослый, который практически не выделяется из этой толпы ни габаритами (некоторые подростки еще и повыше будут), ни одеждой — они тут все в одинаковом камуфляже. Разве что он единственный вооружен, да еще у него нет левой руки. По возрасту он тоже ненамного старше своих подопечных, лет двадцать пять — двадцать восемь, есть морщинки на лбу и в уголках глаз.
Заняты детишки приготовлением пищи. Стоит пара десятков жестяных сборных ящичков, из них валит дымок, и когда ветерком дымок доносит до моего носа, понимаю, что это они коптят рыбу. Запах вкусный.
Подхожу, представляюсь. Вожатый неожиданно для меня собирает в кучу своих подопечных и говорит:
— Вот, ребята, я про него рассказывал. Это их охотничья команда отработала ампутацию, спасающую от укуса зомби.
Мне становится сильно неловко — так внимательно они на меня смотрят. А тут еще чертов однорукий начинает жать мне руку и говорить прочувствованно:
— Спасибо, доктор!
Нелепое ощущение. Да и спрашивать в такой патетический момент пару копченых рыбин как-то неловко. Поломаю я им патетический воспитательный момент, как Гаврила Державин, столп и Великий Поэт, оконфузил встречавших его с трепетным почтением лицеистов вопросом: «А где тут, братец, отлить можно?»
Отвечаю на всякие вопросы, страстно желая свалить побыстрее, тем более что сегодня мы щенка с собой не брали, ждет уже небось, прогуливать ее надо и дрессировать опять же. Впрочем, приходит в голову умная мысль.
— Мне интересно стало пионеров посмотреть. А тут еще смотрю, что вы вкуснятину готовите. Я так не умею, что считаю прорехой в образовании. Вот и хотел уточнить, учите ли кого со стороны или нет.
— Учим. Тем более что это несложно. Хиросима, угости доктора сигами.
Белобрысая круглолицая девчонка фыркает презрительно носом, но распоряжение выполняет быстро, замотав трех обалденно пахнущих сигов в коричневую крафт-бумагу.
Черт, жжется. Приходится натягивать перчатку.
— А почему Хиросима?
— Серафима меня зовут, — мрачно косясь на вожатого, бурчит девчонка.
— Ага. Понял. Спасибо, Хирос… То есть извини, Серафима, оговорился, — отвечаю я не очень удачно под хохот ее приятелей.
— Не за что, — бурчит девчонка, сердито глядя на вожатого.
— Мне неудобно забирать харчи у ребят просто так.
— А мы просто так и не даем, — отвечает вожатый.
— То есть как?
— Сможете найти время пообщаться с ребятами?
— О чем?
— Расскажите, как вы морфа в плен взяли! — выдает Хирос… то есть Серафима, конечно.
— И как завод чистили! И про госпиталь! — подхватывают ее приятели.
— Договорились? — спрашивает вожатый.
— Ребята, у нас в команде есть люди и позаслуженнее…
— А вы все и приходите. Мы вас еще рыбой угостим — нам рыбаки привозят. Ладожская, чистая. На ваших хватит!
— Ну я поговорю с нашими. Ладно, что-нибудь придумаем.
— Обещаете?
— Обещаю!
Чертовы анестезы сосватали мне рыбку. Подвигами своими похваляться самое то. И рассказывать-то неудобно ни разу. Ишь, чего набуровили, морфа в плен взял. Ага. Восемь раз не напрягаясь. И главное, смотрят как… И поди их разочаровывай. Вот вляпался так вляпался.

 

Нога все-таки побаливала после спуска и подъема по лесенке. Сюрвайвелист Виктор захлопнул люк бункера и с некоторой напрягой встал. В целом бункер порадовал. Пахло немного затхлостью, самую малость сыростью, но все это не шло в сравнение с предыдущими неудачными опытами, даже лежавшие на столике спички не отсырели. Было сухо и вполне можно было бы и переночевать тут, если что. Но как-то так уж получалось, что не хотелось оставаться сейчас в этом бункере, вырытом в расчете на ядерную катастрофу, но вполне пригодившемся и на случай неожиданной и совершенно невероятной гибели человечества под воздействием какой-то неясной жути, превратившей мир в скопище нежити. Забрав сумку с инструментами, Виктор подошел к ждавшей его у стоящего неподалеку УАЗа супруге, как он несколько выспренно и иронично именовал свою подругу Ирку. Она, задумавшись, разглядывала какие-то бумажки, вроде как карманный календарик и списки запасенного в схронах имущества.
— Что скажешь?
— Третий вскрывать надо, там все нужное, — отозвалась Ирка, встряхнувшись.
Дальше: Приложение