Утро 12-го дня Беды
Судя по всему, прибывший БТР, который осторожно остановился поодаль от разбитого автобуса, не стал для Ильяса неожиданностью. Видно, хитрый снайпер все же растолковал нашим ребятам, куда собирается, и, когда мы не вернулись вовремя, они с утра пораньше прискакали нам на помощь, заодно войдя в радиус действия наших переговорок.
Это подтверждает Вовка. Вчера было не до того, а вот сейчас очень приятно, что наши снова поблизости. Да еще и на таком железе. Железо, правда, так себе – очень потрепанный семидесятый, да еще и дымит двигателем изрядно.
Самое сложное в нашем отъезде из этого чертова поселка – запихивание раненых в БТР. С водилой еще куда ни шло, а вот парня с переломом бедра как ни стараемся, а все же немилосердно кантуем, больно ему, да и за ночь он сильно сдал. Прибинтовал я ему больную ногу к здоровой, уже не спорил больше.
Пока я с ним занимаюсь, мужики что-то ожесточенно обсуждают, сидя на броне сверху. Потом зовут меня. В бронетранспортере остается только Серега на пулеметах да наш новичок, который неожиданно для меня засыпает сном младенца. Салобон, что еще скажешь.
Получается, однако, не слишком радужная ситуация. Группу Ремера его начальство явно списало да еще и вывело под засаду. Чья засада – неясно. Видно, что балбесы, недотумкавшие занять позиции повыше и отрезать нас от дома, да и оружие жидковатое у них было. Хотя это наш автобус засадникам карты спутал, без раненого явилась бы пешая группа или на одной машине – справились бы. Что за задачка была у группы, неясно. И говорить об этом капитан категорически не хочет, но, судя по кислому виду Ремера, только сейчас до него дошло – с задания его никто не ждал. То, что его бойцы ухитрились выжить, не было запланировано, слишком уж хорошо подготовлены оказались. А парень, получивший пулю в позвоночник, заставил своего командира искать срочно помощи, нарушая в общем-то принятые правила, тем более что про больничку в Кронштадте известно было широко.
Вот тут и мы встряли, когда Ремер кинулся за медициной и наскочил на нашего хитромудрого командира. Ильясу явно было обещано что-то подобное золотым горам, раз он в это дело вляпался, еще и угнав попавшуюся на глаза санитарную «буханку». В итоге группу капитана Ремера стоит считать погибшей в полном составе и помалкивать на эту тему, потому что чужие разборки нам не нужны, а сам капитан явно не рассчитывает победить, кинувшись прямо сейчас разбираться с подлыми предателями.
М-да, непросто у них там…
Ребята наши тоже не слишком афишировали свой выезд – формально «охоткоманда» убыла для проверки важной развединформации. Так что мы по-быстрому разберемся с задачкой и сгрузим раненых как своих, а Ремера пока прикроем. Вояка он дельный, пригодится. Интриган из него явно никакой, и это тоже хорошо. Нам интриганов не надо, мы сами интриганы.
Но он просит задержаться – своих ребят похоронить и разобраться, кто тут засаду устроил. Ильяс морщится, но кивает. Благо патронов в БТР хватает, теперь не на единицы счет идет.
Зомби оказывается не так много, как ночью показалось, сотни полторы всего. Для нескольких стрелков довольно простая задача, тем более не шустеры тут, обычные.
Для такого дела будят Тимура и наконец вручают ему ствол. В БТР две новенькие двустволки-вертикалки и картечи для них в комплекте. Надо полагать, с того склада, который наши разгружали, пока мы тут болтались. Обидеться он не успевает, приходится в срочном порядке отстреливать зомбаков.
Мы с Ремером вытаскиваем из выгоревшей квартиры Молчуна. Странно, но он еще шевелится, хотя температура там была приличной, и от двери в санузел практически осталась узкая полоска внизу. Упокоить обгорелого приходится мне. Потом тянем страшно пахнущее тело в остов «буханки», где еще два таких же жутких черных мертвяка.
Потом Ильяс с ребятами подцепляют на буксир этот гроб на колесах и, скрежеща по асфальту, тащат долой из поселка.
Похоронить, правда, не получается – я не даю. Лопата на БТР всего одна, грунт мерзлый, а парень с перебитой бедренной костью вся тяжелеет и тяжелеет. Когда будет возможность и несколько лопат с ломом – вернемся. Капитан, хоть и серьезный вроде человек, обращается к своим товарищам, словно они живы и могут его понимать, извиняется, что не может все сделать по-людски. Ну они поймут, что Копылу помощь нужна сейчас больше.
Запоминаем место, где оставили жуткую обгорелую железяку с такими же останками, засекаем ориентиры, делаем точку на карте.
И едем. В самый последний момент Ремер притаскивает два рюкзака, три ПП «кедр», одну АКСУ, кучу магазинов и какие-то вещички. А вот машину, на которой прикатили сюда его обидчики, найти ему не удалось.
Меня все-таки разобрало в начале пути. Требую остановиться, благо вокруг безлюдный пустырь. Отбежать далеко не успел, да еще Вовку попросил присмотреть: человек во время такого дела совершенно беззащитен, языка брать в сортире – самое лучшее, а уж когда вокруг зомби и всякая дохлая живность, то и тем паче. Пошлый Вовка глумливо комментирует мои действия и высказывает мысль, что у порядочных людей медвежья болезнь случается вовремя, когда страшно, а вот у всяких тормозов – не пойми когда. Ребята, вылезшие на броню, посмеиваются. Тоже мне шоу нашли. Впрочем, когда служил, загнали нашу часть в волгоградские степи, холодрыга, снег как пенопласт и ветер гнусный. Я на охране пасусь, дружок мой, писарь из штабного кунга, вылез свежего воздуха тяпнуть. Невыспавшийся, как и я. Стоим, лениво переговариваемся и, как положено в нормальном стаде коровьем, тупо смотрим на единственное движущееся пятно – мотострелок решил погадить и для того отошел от колонны. И что-то оборачивается и идет, оборачивается и идет. Ну а мы лениво болтаем и смотрим. Единственный двигающийся объект на белой ровной как стол степи. Потом вдруг писарь фыркнул и тихо толкнул меня в бок. Я стряхнул с себя сонную одурь, гляжу, вокруг уже человек двадцать собралось: и солдаперы, и офицеры, и даже связистки – все, кто мимо шел и увидел нас. И все на наш манер на этого мотострелка таращились, стадный инстинкт, никуда не денешься. Бедняга мотострелок в последний раз обернулся, обреченно махнул рукой и уселся на виду у всех. Толпа словно проснулась от гипноза и, конфузясь, рассосалась.
Вовка, высунувшись из люка, начинает комментировать мои действия, ставит ящик пива против пробки, что я сейчас начну гнусно оскорблять присутствующих как действием, так и словами.
Огрызаюсь, что это вполне нормальная реакция на страховидную его морду – он с утречка успел перепачкаться в каких-то нигролах.
Что хорошо, вода у него есть. Потом мирно умываемся.
Пузо по-прежнему крутит, потому приходится сразу же копаться в сумке, переходя в режим паровоза. Когда расстройство кишечника, проще всего нажраться активированного угля и пить воду понемногу, но часто. Добавляю себе еще капсулу имодиума. Теперь денек не жрать, и все в норму придет.
Андрей сообщает, что мой братец просил передать: авиетка сегодня летит в час дня.
М-да, ни черта не успею – только-только прибыть. Мы, оказывается, едем сейчас на Ленинский проспект, к станции метро. У начальства появилась инфа, что вроде в метро не все помре. Вроде бы и там анклавы уцелевших есть, другое дело, что информация мутная и невнятная. Вот наши и подписались заскочить глянуть.
Перед отправлением представили новых – Ремера да Тимура, познакомились. И салобон тут же опять уснул. Я в армии тоже так умел – где сел, там и спишь. Ремер, наоборот, занялся делом: в трофейном рюкзаке нашел кучу пачек с патронами, набивает магазины пистолетов-пулеметов. Их неожиданно много – десятка два.
Вспоминаю, что Ильясу ПБ не понадобится в ближайшее время, да и вообще он мой. Мне кажется, что начальство неохотно возвращает мне железяку, но все же возвращает.
Прошу у Ремера патронов. Я же вижу, что у него как раз такие – для ПМ.
Он смотрит на меня, отрицательно качает головой.
Жадная скотина!
Начинаю возбухать, он кидает мне пару патронов. Серые, покрытые полимером гильзы, немного остроконечные пули. Отлично влезают в обойму.
Но Ремер придвигается поближе и говорит:
– Не порть пистоль! Это ж ППО!
– Они же одинаковые!
– Чертей охапка! Повышенная мощность разбивает ПМ вдрызг. Только для пистолетов-пулеметов, да и вообще патрон грубый. Одно слово – патрон правоохранительных органов. Вот и на донце ППО написано, видишь?
Вроде вижу. Вынимаю из обоймы чужаков. Хорошо, у ребят оказывается небольшой носимый запасец – четыре пачки к ПМ. Забираю себе и доснаряжаюсь. Потом Ильяс, побубнив нечто, что я стараюсь пропустить мимо ушей, но вообще-то понимаю, – речь идет о страшной потере для нашей группы, о моей разгрузке с магазинами, – перекидывает мне свою разгрузку. С царского плеча шуба, подарок офигенный, как же. Только я уверен, что у хитрого командира есть в запасе разгрузка и получше.
К «калашу» патроны тоже есть, сидим щелкаем. Разгрузка тяжелеет от набитых магазинов, но это очень приятная тяжесть, успел уже убедиться – чем меньше остается патронов, тем больше становится беспокойство.
Ребята рассказывают, что прибрали кучу охотничьих ружей с боеприпасом. В ответ излагаю (как самый болтливый из всех уцелевших) про наши приключения здесь, по возможности опуская все, что касается самого задания и группы Ремера, сугубо с точки зрения штатской шляпы. Водитель автобуса хотя и дремлет вроде (да и должен дремать, я его таки угостил добре, обезболил и успокоил), а все же лишние и чужие уши. Я не знаю, как его нанял Ильяс, скорее всего чуж чуженин.
Слушают со вниманием. Неожиданно оживление вызывает возвращение пакистанского ТТ.
Ремер, ухмыляясь, показывает нам странную фигню. Пуля воткнута в серую гильзу косо. Откровенно косо.
Удивляемся, зачем он вещь испортил.
Он отвечает:
– Патрон правоохранительных органов – вещь странная, брак с перекосами пуль, незавальцованным свинцом в пуле и так далее. Полно такого. А в ПМ ухитряется при перезарядке встать задом наперед. И на пять-шесть пачек один-два патрона с браком. Так что портить незачем, и так попорчено.
– А ты-то откуда это все знаешь? Ты ж не мент?
– По роду службы положено про оружие знать. Тут лишних знаний нет и быть не может. А ментов знакомых хватало, много кто жаловался. У них в ведомстве пистолетов, этим патроном угробленных, полно.
– А кстати, те, кто на нас напал, не менты, случаем, были?
– Один точно в ментовском наряде. Трое других не пойми кто. Но оружие явно из ментовского арсенала. А что?
– Дык среди людоедов на заводе тоже ментов полно было.
– Слышал, как же. Только тут сказать сложно. Публика по интересам скорее разбежалась не по министерствам. Мое начальство… Тоже людоеды получаются, не так формально, но практически то же.
Ремер замолкает, продолжает вставлять в магазин серые патрончики с поблескивающими пулями.
Попытки разобраться, куда мы едем, проваливаются. И меня сморило в итоге.
Разбудили, когда подошли к станции метро. Вовка вывернулся не пойми откуда. Видны опять же типовые хрущевки. Я сначала даже подумал, что мы обратно вернулись.
– Это мы где, а?
– У охотничьего магазина «Дуэль».
– Саша, нет такого магазина, а этот называется «Дуплет».
– О, точно, Серега, «Дуплет»
Гы, а я ведь в этом магазине бывал. Точно-точно. Коллеге зачесалось купить тут нож, а я за компанию поехал. Ну я-то к ножам спокойно отношусь, а коллега – сам их и делает. Нет, клинки не кует, а вот ручку под свою руку отладить, это его хлебом не корми. Он узнал, что в этом магазине полуфабрикатно продаются клинки отдельно, а всякие «сделай сам ручку для ножа» – отдельно. Ну мы и похряли. Потому как коллега мой если чего захочет (особенно новый нож купить), то девиз один: «Вынь да положь!»
Нет, я особенно над ним и не глумился. Только с собой таскаю обычный строительно-хозяйственный фискарс, легкий и удобный. Потому если и потеряю, не жаль будет. Не то что моему коллеге, любимый дорогущий нож которого булькнул в Ладогу в самый неожиданный момент.
Магазинчик оказался спрятанным за развеселейшей раскраски двухэтажным злачным зданьицем – вроде бы игорным клубом.
Вошли из проулочка. Оказалось, что магазин занимает два этажа в жилой многоэтажке. На первом всякое неинтересное для меня – рыбалка да одежка, а на втором – охота и оружие. Симпатично все так, аккуратно. А дальше понеслось таким образом, что в итоге я потом пошел добывать себе разрешение на травматики: как-то незаметно втянулся в разговор с продавцом, да еще и коллега стал выбирать себе очередную игрушку после того, как купил набор для очередного ножа. Клинки там и впрямь продавались отдельно, и продавец, крепкий, невысокий, с немецким ремнем-готмитунсом на подтянутом мускулистом пузе, так пел славу ножам, что еще немного, и даже я бы соблазнился.
А потом приятель перебирал травматики. И тут даже я как-то загорелся. Не, я понимаю, что это фигня, особенно сейчас, когда такое кругом, но даже калечный пистолет с убогими поражающими характеристиками вызвал… А вот как это описать – ощущение оружия в ладони? Да никак не опишешь. Как описать ощущение прикосновения к женскому телу? К груди, например? Тут либо человек это в руке держал – тогда поймет сразу. Либо не держал – и тогда хоть тома пиши, не опишешь. Для женщин в основном их большинстве вообще непонятно, для мужчин – сейчас, пожалуй, тоже. Это ж не бутылка пива.
Но это я отвлекся. Короче говоря, продавцы там оказались непривычно отзывчивыми, и я восчуял. Только не решил сразу, чего именно хочу. Спокойный сероглазый продавец убедительно расписал все плюсы и минусы травматиков – и глаза разбежались. Правда, к стыду своему, больше к ним не ездил – далеко очень. Потому и терроризировал сотрудников Николаича, их-то магазинчик, хоть и помельче, и выбором победнее, был ближе, а я ленивый. И после работы сильно помогало прийти в себя – зайти к ним и пообщаться. Вот покупать поперся бы в «Дуплет», у них цены ниже показались. А я хоть ленивый, но и жадный в придачу.
– Может, на крышу забраться? – спрашивает Ремер Ильяса. Ну да, тут же этот игорный клуб, вон лесенка ведет.
Ильяс мотает башкой. Вовка аккуратно пропихивает БТР в проулок и мягко выкатывается на Ленинский проспект.
Серега присвистывает.
Широкий Ленинский проспект забит машинами. Они заполонили и проезжую часть, и газоны, и тротуар. Пробка мощнейшая. Как мне видно, в основном легковушки. Но Серега свистит не поэтому. Про пробку ребята явно были в курсе, Вовка и вертелся по дворам, пробираясь. Причина свиста становится мне понятна. Машины грубо сдвинуты и свалены в кучу каким-то дорожным агрегатом – не то грейдером, не то еще чем-то таким же мощным. Расчищенная таким образом площадка как раз тянется от того проулка, где магазинчик, до одного из четырех входов на станцию – самого ближнего. Она вся покрыта странно знакомым слоем: вижу разрозненные обглоданные кости, лохмотья и неприлично веселенькие цветастые яркие гильзы.
– Похоже, эвакуировались они действительно в метро, – замечает повертевший башенкой Серега.
– Зомби мало, – говорит Саша, глядящий с другого борта.
– Зомби мало. Шустеров много, – поправляет Вовка.
– И пугливые. В момент попрятались, уважают, – заканчивает Серега.
– Ну раз шустриков много, значит, морфов нет.
– Это бабка надвое сказала.
– Охухие хихихе?
Некоторое время присматриваемся все. Нет, на площадке оружия не видно. Стрельба тут была злобная, гильз полно самых разных, но ружей не видно ни единого. Вовка специально подъезжает к лестнице вниз в переход. Там то же самое, но опять же – ружья не валяются.
– Похоже, они все стволы пользовали. А у них тут полторы сотни стволов было, самое малое. Если кого и потеряли, то все равно стволы утащили.
– А дальше как?
– Черт их знает. Но вообще-то если по уму, может, на станции и была толпа зомбаков, то в полста стволов зачистить туповатых новообратившихся – невелика проблема. А даже для шустеров в метро без жетона влезть непросто, особенно если двери перекрыть.
– Ну полторы сотни стрелков так сразу не соберешь, – начинаю я, но Серега меня осекает.
– Не нужно полторы сотни стрелков. Можно меньше. Главное, чтобы заряжальщики были. Тогда стрелок может быть один на пяток стволов и молотить будет как пулемет. Вся задержка в заряжании, а если заряжает помогала, то скорострельность военная будет. Тридцать стрелков вполне набрать могли. Особенно если прочухали, что уже не вывезти по поверхности. Тогда им дорога одна оставалась – в метро идти пешком, а там по тоннелям. Вполне себе шанс. Ага. А потом анклавы организовывать и жить под землей двадцать лет, как в модных фэнтези… Свиней разводить, грибы, патроны как деньги пользовать…
– Всяко видно, что они туда зашли. И вроде без особых потерь. Иначе бы стволы валялись тут. В общем можно докладывать. Ясна картина.
– Ну я надеюсь, что мы туда в тоннель не полезем? – осторожно спрашиваю я.
– Мы ж не деревянные. Нечего нам там делать. Вот глянуть, что в магазине уцелело, стоит.
– Да вы сдурели, ребята! Они уж точно все уволокли, что смогли! – удивляется Ремер.
– Оружие, боеприпасы, одежду, фонарики, оптику и всякое снаряжение – да, уволокли. Но у них рыбачье снаряжение было неплохое. Его они в метро всяко не поперли, не до того им было. Нам в Петропавловке, да хоть и Кронштадте очень может пригодиться.
– Будем рисковать шкурой из-за удочек?
– Гм… А вот ты из-за чего шкурой рисковал? Всегда по делу?
Мне кажется, что Ремер очень бы не против дать под зад пихнувшему по больному месту Сереге, но он сдерживается.
– Не вижу особенно угрозы для шкуры. Если в магазине у них никого злобного не осталось, то тут особенно и напасть неоткуда.
– Стенолазы с балконов дома или с крыши клуба. Прыгуны легко могут быть.
– Не исключено. Но уж больно шустеров много. Вряд ли на морфа хватило бы харча.
– Может, с торца залезем, там у них аварийный ход?
– И чем железную дверь ломать будешь? Пальцем?
– У нас есть приятный струмент.
И Саша вытаскивает набор «Юного взломщика», который на Монетном дворе сделали. Тот самый, с гидравликой и прибамбасами.
В итоге жадные инстинкты моих компаньонов пересиливают здравый смысл. Правда, пара башенных пулеметов да ручник, выданный Ремеру, да Ильяс с Андреем… Короче говоря, я не завидую тем, кто полезет нас жрать. Хотя бы и стенолаз или там прыгун. Все это хорошо, только вот таскательная сила – опять я да молодые Саша с новонабранным Тимуром.
Дверь, до которой мы добираемся по металлической лесенке, присобаченной прямо к стене, взламывается не без труда. Ремер с пулеметом и Ильяс просачиваются внутрь. Возвращаются быстро. Чисто внутри. И пахнет приятно – пылью, оружейным маслом, никакого ацетона.
К нашему удивлению, в магазине есть свет. Поэтому голые полки и витрины как-то особенно голы. До неприличия. Магазин пустой, даже с манекенов снято все. Пустые подсобки. Правда, все же рыболовного снаряжения удается набрать, как и предполагалось, да еще в целости все резиноплюи, травматики и большая часть пневматического оружия. Винтовки отсутствуют, их утащили. А вот пистолеты на месте, да и пулек-шариков достаточно, как и баллончиков со сжатым газом. Еще куча всяких кобур и чехлов, но это, пожалуй, и все. Сейф стоит распахнутый нараспашку. Ворох всяких бумажек на полу.
– Это-то на хрена таскать? – возмущается Тимур, и я в душе с ним согласен.
– Хаххаех! – по-командирски велит Ильяс. Ну раз «таскаем», то «таскаем».
Мало ему этого. Он находит еще несколько картонных коробок с искалеченными наганами – сигнальные, шумовые под капсюль «Жевело». Совсем явная никчемушность. Но тащу и их.
За все время, пока мы тут корячимся, на улице всего с десяток выстрелов раздается. Несколько зомби вылезли. Не шустеров – те как раз попрятались еще тщательнее.
Жалкое мародерство какое-то вышло. Ну и зачем нам вся эта чушь? Удочки-то ладно, блесны-лески, а вся эта псевдооружейная муть?
Спрашиваю сидящего рядом Андрея.
– Пригодится. Особенно для обучения подрастающего поколения. Привыкают пусть к оружию. Пока к такому. Зато не покалечатся. Хотя, конечно, фигня. Но мы убедились, что коллеги утащили из магазина достаточно, чтобы пробить себе дорогу и продержаться какое-то время. Уже хорошо. И ушло их вместе со всякими носильщиками и заряжающими не меньше сотни, а то, может, и полторы. Это достаточная сила.
Все равно что-то не верится мне, что у нас под землей громадный подземный лабиринт. Грунт у нас не тот, что в Москве, плывуна много, а это значит, что всяких таинственных заброшенных тоннелей и подземных ходов тут нет. Все, что не обслуживается, затопит очень быстро. Как при Собчаке затопило кусок перегона между Лесной и Мужества… Но вообще склады НЗ в метро быть должны… То есть они были раньше, а вот что сейчас – демократизировано ли полностью или еще нет, никому не ведомо.
– Ты вроде сегодня летишь? – спрашивает меня Андрей.
– Надеюсь, что да.
– Мы тут тебе приданое набрали. Если все в порядке и родителей вывезешь, стоит откупного остающимся старикам в деревне дать. Мы тут приготовили три одностволки ИЖ-18 со сменными стволами да патронов мешок. Патроны, правда, не под зомби подготовлены, дисперсанты. И еще всякого из набора Робинзона – соль, спички, сахар, мука. У Николаича забрать надо, он собирал. А от нас вот коробка с рыболовной снастью. Рыба там у вас есть?
Несколько секунд тщеславие борется с любопытством, потом падает на обе лопатки, и я спрашиваю про дисперсант. Первый раз такое слышу. Ну то есть дисперсия, дисперсант у Лема – это я помню, а при чем тут охотничьи патроны?
Оказывается, все просто. Когда не нужна хорошая кучность, патрон готовят так, чтобы он дробь разбрасывал сильнее – по птице вблизи, например, хорошо выходит. М-да, в нашем положении это бесполезняк, а охотиться вполне пойдет. Так-то ИЖ-18 годная машина. Я вспоминаю, как мы пользовали «гаубицу» покойного (или пока – беспокойного) Сан Саныча. Выручила она нас тогда.
Вовка тем временем заканчивает вертеть бронетранспортер вправо-влево, и мы едем наконец по какой-то второстепенной, но все же дороге. До меня доходит, что если все срастется, то сегодня я увижу родителей. Обжигает холодом – могу и не увидеть, хотя бы, например, вылета не будет. А если и будет, то как там сесть? Там же все в снегу. Тут-то почистить взлетную полосу не проблема, а там все как есть. Не сядет самолетик. Кидать мешки с оружием и мукой на лету? Представляю, что там на мерзлой земле образуется… Черт, не подумал раньше, а теперь и времени нету. Может еще и хуже быть, но об этом и думать неохота вообще. Запретил я себе об этом думать.
Все, не думаю. Вообще.
Вместо этого напускаюсь на оплошавшего Тимура, который неудачно держит данную ему двустволку:
– Ты ствол должен держать так, чтобы никого не зацепить, если стрельнешь. Первейшее правило!
– Так он у меня не заряжен, – огрызается салобон.
Мне приходится рассказать ему, как в далеком прошлом, когда я еще копал немецкие блиндажи, моего друга чуть не убил наш общий знакомый. Конат чуть не застрелил Борова, когда нам взбрендило в голову собрать идеального сохрана К-98. Для этого тщательно отбирались наиболее сохранившиеся детали от разных карабинов. Тут таилась засада – вроде бы одинаковые «маузеры» оказались разными, в долях миллиметров, но разными. Подгонка шла с трудностями. Вот в ходе этой подгонки ствольной коробки к стволу и корячились мои приятели. Патрон – единственный на тот момент трассер – упорно не лез. Наконец удалось подогнать одно к другому, и стали возиться с магазином. Разумеется, этот патрон то вставлялся, то вынимался. Комнатка у Коната была маленькая, и потому Боров сидел на кровати, а Конат напротив на табуретке. Как раз на тот момент железный остов карабина был в руках у Коната. Увидев, что ствол смотрит ему прямо в пузо, Боров решительно отвел его рукой в сторону.
– Ты что, меня кретином считаешь? – вспылил Конат. – В стволе нет патрона!
– А все равно не надо! – Боров, когда хотел, мог тоже упереться.
– Ах, так! Смотри!
Дальше все произошло стремительно – Конат нажал на спуск, оглушительно ударило по ушам, простыню перечеркнула черная, по словам Борова, молния, а из стены ударил фонтан зеленого огня.
Боров на автомате тут же заткнул этот фонтан подушкой. Завоняло палеными перьями.
В запертую дверь стала ломиться мама Коната с вопросом:
– Мальчики, вы живы?
– Да, мам, это детонатор хлопнул! – ответил Конат.
– Что-то больно сильно! – заметила опытная мама.
– Показалось! – возразил Конат, несколько сбледнувший с лица, но не потерявший хладнокровия.
Боров отнял тлеющую подушку от стены. Из бетона торчал задний кончик трассирующей пули и кинематографично дымился. Подушку залили водой из графина и задумались.
Самое кислое было на кровати. Мы, конечно, все знали, что пуля из винтовки крутится вокруг своей оси. Но как-то по кроватям не стреляли, и то, что приятели увидели, сильно их удивило. Пуля прошла вскользь, зацепив простыню и матрас. При этом она словно постаралась намотать на себя тряпки, но это у нее не вышло. В итоге простыня была изодрана затейливым образом – словно как тигровая шкура получилась: неровная прямая дыра как хребтина и отходящие от нее вбок разрывы как полосы. Залатать такое было невозможно. Пришлось судорожно искать замены простыне и подушке. Матрас потом зашили… Так что экстерриториальность комнаты Коната еще некоторое время сохранялась, и мама туда без спросу не заходила – мальчик взрослый уже, как же…
Правда, это тоже кончилось таким же заковыристым образом, как все, что вытворял Конат. Он нашел совершенно сохранившийся ППС-42. В магазине еще было три патрончика. Надо заметить, что в отличие от винтовочных патронов, где пули в гильзе обжимались плотно по всей окружности, тэтэшки были как эрзац – пуля в гильзе держалась за счет трех точечных вдавлений. Вода в такие патроны попадала на раз, и все тэтэшки, которые я видел, были сырые, даже мелкий игольчатый порох в них обычно был не только мокрым, но и зеленым от окислов…
Разумеется, в сухих цинках патроны были нормальные, но поди найди непочатые цинки…
Конат тоже это знал, и тут его после разборки и чистки судаева черт дернул.
Он потом сам не мог объяснить, с какого это ему понадобилось лезть на рожон, но он решил опробовать машинку, не выходя из квартиры. Захотел – сделал.
Целью был избран бабкин окованный жестью сундук со «смертным». Сундук был из толстых досок, и Конат почему-то решил, что пуля застрянет в стенке. Если сработает…
Сработали короткой очередью все три патрона. Все три пули прошибли стенку и ушли в бабкино приданое.
Бабку же на следующий день понесло перебрать тряпочки и переложить их лавандой – для запаха и от моли… Внучок оказался самой могучей молью за всю бабкину жизнь – пульки изрядно проскочили в тряпках, разорвав их так, что помянутая ранее простыня была образцом целости и сохранности.
Это послужило последней каплей терпению и матери, и бабушки. Замок с комнаты был торжественно свинчен, а Конат похвастался нам еще более причудливыми синяками, в которых на этот раз угадывались отпечатки кожуха ППС. Мать гонялась за сыном вокруг стола и лупила его ППС.
– Хорошо еще, что приклад не отомкнула… – заметил на это Боров.
Насчет приклада – это верно замечено. Приклад – сильная штука…
Салобон Тимур мотает башкой, но ствол приводит в нейтральное положение.
Ладно. Едем.
На берегу, где уже развернут временный пункт для переправы, прощаюсь с ребятами. Они укатывают на завод, а мне оформлять троих раненых – бюрократия уже корни пустила, поэтому без пропуска в Кронштадт не пустят, как в старые добрые времена. Хорошо еще разрешения на ношение оружия не ввели, а то Ремер отдал мне из полученного от нападавших наследства два «кедра» и полрюкзака патронов и магазинов, предварительно вынув все остальное из кармашков. Бронежилет мне опять всучили, да и каску взамен сгоревшей. Так что я скорее похож на легкобронированное военно-транспортное средство типа ишак.
Сгружаю все в кучу под присмотр Ильяса, потом трачу время на выбивание пропуска – публика тут спокойная, тыловая, про нас слыхали, но не слишком много. Пока жду, топчась от нетерпения, слушаю спокойную болтовню отдыхающей тут же бригады грузчиков под командой коренастого моряка со злым взглядом. Он раздраженно втолковывает подчиненным салобонам:
– К Питеру ни один микроб не мог подойти, не то что эсминец, потому что Кронштадт и форты перекрывали путь добротно. Однако на Балтике мы имеем сейчас кучу мифов. Например, КБФ простоял почти всю войну у стенки, подводные лодки попробовали прорваться, да утонули сразу. Шведские сухогрузы и рудовозы самоликвидировались. Маринеско ни в какой «Эмден» торпедами не попал. И вообще ни во что не попал. Ордена ему всю войну даром давали. Под конец войны только утопил пару пароходов, набитых детьми, – злобно выговаривает моряк.
– А что не так, товарищ старшина второй статьи? – спросил один из салобонов.
– Наш флот в целом за войну на всех театрах потопил свыше семисот боевых кораблей и военных судов противника водоизмещением от ста тонн и выше. Это цифра неполная, она уже после политических подчисток такая стала. Какого же типа были все эти корыта? У кого какие варианты? И на каких театрах?
– Так может, и не топили, а приписали? – осторожно осведомился один из салаг.
– Ага. Приписали. А поставки шведского сырья усохли просто так, случайно, – весомо ответил тот старшина. – Стыдно мне за тебя, жучить тебя и жучить еще, пока в разумение придешь.
Мне неловко слушать этот разговор, и я отхожу подальше.
– Но ведь на «Густлоффе» и впрямь детей утопили, – доносится до меня звонкий голос одного из матросов.
– Читал труд некоего Морозоффа о невинно убиенных на «Густлоффе». Написано трогательно, умильно расписаны страдания невинных девушек из штаба Кригсмарине и юных немецких мальчиков-подводников, подло утопленных злыми русскими во главе с молдаванским украинцем Маринеско. Когда читал, слезы по колено из книжки лились. Скрежеща зубьями в конце, данный Морозофф признался: да, ничего преступного, к сожалению, в поступке Маринеско нет, увы, но гордиться – гордиться тут нечем! И вообще надо каяться, ибо война – это ад… Лучше б Морозофф описал, как немцы раздолбали в августе тысяча девятьсот сорок первого года по-настоящему госпитальный пароход «Сибирь», шедший безоружным и с госпитальными опознавательными знаками из Таллина с грузом раненых. За что и был немцами утоплен в ходе двух авианалетов. Чудом часть раненых спасти удалось. Ну-ка, балтийцы, кто про «Сибирь» слыхал? – уточнил у своих подчиненных старый старшина.
Те промолчали.
– В жопу этих «объективных» историков, которым по фигу немецкие злодеяния и наши беды и которые пишут только о немецких страданиях. Понимаете, если человек пишет, что уничтожение даже трехсот вражеских военнослужащих из состава учебки подплава – пустяк, то этот человек – гад. И его объяснения, что они там были недоучки и юные и невинные, только подтверждают, что гад. Да еще и лайковый гад, потому как «Густлофф» на самом деле был не лайнером для пассажиров, а целиком оборудованной для обучения подплава учебкой и казармой в придачу. Даже бассейн на этом теплоходе был переоборудован для учебных целей, водолазные работы разучивать на практике. И эти утопленные подводники уже никого не уничтожили в дальнейшем… Да и попробовал бы это брехло сам уничтожить несколько сотен военнослужащих противника… К слову, довелось мне с этим эсэсториком пообщаться. Так вот, документов на то, что на потопленном «Густлоффе» было три тыщи детей, нет. Просто отсутствуют. Потому сия байка тоже ложь. Привычной в последнее время выставить наших людей злыми Иродами, списать на них все несуществующие грехи. И эта дрянь отечественная старается со всех сил.
– Что, встречались? – спрашиваю я.
– Переписывались, – злобно отвечает старшина. Потом, помолчав, добавляет: – Такая учебка секретна донельзя. Без допуска к работе с секретами на борт никого не пустят. Там все секретное, особенно во время войны, особенно когда учат именно тому, чем воюют. А подлодки у немцев были самой результативной и эффективной частью военно-морских сил. Так туда и допустили бы детей не пойми каких, без допуска к секретному, как же… Голимая брехня.
Меня немного лихорадит – успеть на авиетку надо любой ценой, и я, черт вас всех дери, обязательно успею. Правда, когда вижу знакомую морду с кучей пирсинга в губе и тяжелой нижней челюстью, понимаю, что попал серьезно. Не ожидал, что так быстро свидимся с этой чертовой паспортисткой. Даже до сорока пяти лет ждать не пришлось. У Щуки, по-моему, даже глаза блеснули – тоже узнала. «Здравствуйте, девушки!» – как сказал слепой, пошедший с одноглазым приятелем по бабам через темный лес.
Дальше все легко предсказуемо. Она тут главная смены на КПП. Кто б сомневался.
Разумеется, у нее есть инструкция и она этой инструкции будет следовать непререкаемо. Мне приходится тащиться в ее кунг (о, неплохо живет скотина) и выслушивать длинную и нудную нотацию, что самое противное – крыть мне нечем. Она спокойно укрывается за пунктами в принципе вполне вменяемой инструкции. Типичнейший ход бюрократии – вроде все правильно, а по сути издевательство. Мой жалкий писк на тему раненых ее совершенно не убеждает, наоборот, она еще больше торжествует. Да, такие отыграться любят.
Через некоторое время в дверь суется Ильяс и пытается, жалобно воя и стеная, добиться уступок. Видно, здорово разобрало парня – жалостно так у него получается. Ну да, мордасия у него совсем страшно раздулась. Глаза аж совсем щелочками стали.
– Согласно пункту номер четыре настоящей инструкции я не имею права пропускать в Кронштадт лиц неизвестных, подозрительных, а также не имеющих документов и поручительств.
– Да кто тут подозрительный? Вы же со мной даже поругаться успели! И поручиться за нас может начальник второго сектора. Вы поймите, у меня тяжелораненый и двое серьезно раненых!
– Вас не помню, лицо у вас незапоминающееся. К тому же я ни с кем не ругаюсь, никогда. А начальник второго сектора как раз прошлым рейсом отбыл и вас опознать не может. К тому же раненые тоже неизвестно кто. Я полагаю, что мне стоит обратиться к комендантской службе, чтобы вас задержали до выяснения. Кроме того, в соответствии с пунктом два инструкции в мои обязанности входит тщательная проверка на предмет наличия подозрительных укусов. Так что вам надлежит в досмотровой палатке, во-первых, раздеться, во-вторых, разбинтовать поврежденные места.
– То есть я так понимаю, что вы нас не пропустите?
– Очень бы хотела пропустить, но долг есть долг, – высокомерно замечает Щука.
– Хехуа! – горестно мычит Ильяс и начинает колотиться тихонько лбом об стенку кунга.
– Что он говорит? – подозрительно спрашивает меня Щука.
– Если я правильно понял, он считает вас стервой.
– Ах вот как? И правильно считает. Я – стерва, и вы у меня еще наплачетесь!
– Вот прям так?
– Прям так. Вон из моего кунга, я вызываю патрулей, чтобы они вас задержали до опознания!
– Ну невелика честь быть стервой. Стерва – это, к слову, падаль. И любят стерв только стервятники. Так что у вас хорошая компания намечается. И когда вы попадете на лечение – а по цвету кожи вижу, что у вас гепатит есть, – тогда убедитесь, что в наших документах пунктов еще больше, – отбрехиваюсь я, покидая негостеприимный кунг.
Вдогон она выдает долгую матерную фразу, правда, не слишком впечатляющую.
Ильяс куда-то делся. Верчу головой, не понимаю, как он успел слинять. И замечаю, что меня манит пальцем пожилой мужик с повязкой на рукаве, стоящий за ближайшей палаткой.
– Проблемы? – спрашивает он, когда я подхожу поближе.
– Да вот поругался, было дело с этой Щукой, теперь отыгрывается, а у меня раненые, – толкую я мужику.
– Мормышка, она такая, – соглашается мужик.
– Ты что звал-то?
– Сейчас катерок отправляется, могу вас туда пристроить. Только я видел у вас всякого добра много – не поделишься?
– Что нужно?
– Нам по одному рожку всего выдали, потому как насчет бронежилета и автомата с четырьмя обоймами?
– Не, броник отчетный, автомат тоже. Я тебе его отдам, а сам с чем останусь?
– Тебе в Кронштадт надо или нет?
– Слушай, я сейчас вызову наших ребят из охотничьей команды. Убивать они вас не будут кровососов, но вот люлей наваляют. – Я начинаю искать альтернативные решения.
– Погодь, не возбухай. Я ж вижу, что тот раненый лежачий не из ваших. Очень тебе надо, чтоб разбирались всерьез? Ты за него отвечать будешь? И прошу-то малость. У тебя ж этих автоматов два, и не отчетные они – скорее из трофейных. У вас таких раньше не было.
– Ты про коротышки эти? Про «кедры»?
– Да я не знаю, как их называют, ну маленькие совсем.
– Ну ладно, пошли.
Когда мужик хозяйственно прибирает трофей и магазины к нему, появляется Ильяс. Объясняю ему, что нашел решение проблемы. Он морщится со страшной силой, потом машет рукой. Грузимся быстро, и корытце отваливает.
Прошу больничных по рации помочь сантранспортом. Обещают, что помогут, а когда выясняют, что перелом бедра, то обещают уже точно.
Ильяс что-то бухтит. Из его уханья понимаю, что он нашел не то знакомого, не то земляка и нас бы и без взятки пропустили, а так он вычтет «кедр» из моих прибытков.
Кстати, вот вопрос: а что у меня за прибытки? И как их считает Ильяс? Вот починят ему сусалы, спрошу. Побубнив и облегчив душу, Ильяс подмигивает хитро, отводит меня на корму и достает из кармана довольно солидную женскую косметичку.
Немного туплю – откуда она у него. Потом до меня доходит: явно, бестия, спер в кунге у Щуки.
Когда башкой колотился.
Еще раз подмигивает и роняет косметичку в воду за борт. Страшный человек! Олицетворение Немезиды.
В больнице сдаю с рук всех троих – документальное оформление на себя берет Ильяс, за что я ему благодарен, и собираюсь галопом бежать из приемного к Николаичу, но тут меня стопорят четко и жестко.
Ну да, глянув на себя со стороны, понимаю, что такое грязнючее чучело в больницу ни одна санитарка не пропустит и будет права. Мне выдают какой-то линялый синий халат сиротского вида, странные старомодные кожаные тапки с круглыми дырками невнятного орнамента сверху и благосклонно разрешают оставить свое шмотье в углу гардероба.
Замечаю, что у меня явно дрожат руки и во рту пересохло. Времени осталось совсем мало, и возбуждение растет, адреналин захлестывает – мне ж еще до аэродрома добираться. А он черт знает где. И вполне может быть, что и там возникнут какие-то недотыкомки.
С Николаичем перекидываюсь буквально несколькими словами и потом таскаю из-под его кровати мешки. Оказывается, что кроме трех ружей и патронов он еще припас некоторые полезные вещи: соль, сахар, спички, еще что-то, потом новый комплект одежи – мой-то первовыданный в магазине Николаича уже частью сгорел, частью в непотребность пришел. Почему-то выдает ПМ, патроны к нему, кобуру.
– Получается так, что ПБ ты лучше здесь оставь. Потом заберешь. И вот еще, свой АК оставь тоже. Этот в кабине самолета получше будет.
Врученный складень АКМС тоже не новый, но да, действительно поменьше габаритами. Магазины к нему рыжие, пластиковые, уже набитые. Но свои я разряжаю и забираю патроны с собой.
Навьючиваю все это на себя, с ужасом думаю, что еще внизу груза куча, не ровен час, не влезет в кабину все это, но меня останавливает усмехающийся Николаич.
Правильно, одеться мне стоит тут, не надо кошмарными носками и бельецом потасканным опять коллег пугать. Так поспешно я не переодевался со срочной службы. Наверное, спичка бы и до половины не догорела.
После полета мне надлежит явиться и отчитаться, что видел. И получить у Николаича же мешок с трофейными видеозаписями – смотреть буду тут, ночью в актовом зале. Это в случае удачного полета. В случае неудачного, тем более явиться. Наскоро прощаюсь и волоку все вниз. Ух, тяжело и рук не хватает!
Коллеги, а их собралось несколько человек на обеденный перерыв, смотрят на меня с интересом. Вот уж не понимаю с чего. Я и так-то дико пахну, да еще и взмок как мышь. Оказывается, что они в курсе моей поездки, и сочувствие у них вполне искреннее. Спасти своих родных для всех понятное дело, а тут еще и налет романтики – авиетка, далекая деревня. Да и вроде не совсем я им уже чужой, как с ехидинкой замечает усатый толстячок – самые интересные клинические случаи притаскиваю. Двусмысленно звучит, чего уж.
Оказывается, тут этих летунов знают как облупленных. Они местные, так что знакомых общих хватает. Потому у меня есть время перевести дух, выпить чашку чая и перекусить чем найдется. Все равно еще не прибыла машина, на которой меня подбросят. Она потом пойдет на форт Риф, а меня по дороге ссадят.
Помимо бутербродов с какой-то колбасой вроде докторской и печенья потчуют еще и тем, что интересного было.
Интересного много, но в основном все не так чтоб веселое. Успешно провели операцию по устранению непроходимости кишечника у гастарбайтера. Оказалось ранее никем из присутствующих не виданное – просвет кишки закрыл наглухо клубок аскарид. Справились в итоге, но получается, что еще и гельминтологическую лабораторию придется развивать, первые звоночки. Это ж в Канаду и Австралию, не говоря про Швейцарию, гастарбайтер-эмигрант должен был приехать здоровый, со специальностью, кое-какими деньгами и обязательно не имея криминального прошлого. Нашим гастарбайтерам можно было приезжать с туберкулезом, гельминтами и только с криминальной специальностью. Так что много чего расхлебывать придется.
Попытка провести операцию перевода в разумного морфа по «методу Мутабора» завершилась провалом: восьмилетняя девочка с укусом лица не прошла даже двух циклов, в итоге – банальный зомби, беспросветный. Правда, и на операцию она попала уже в терминальном состоянии – издалека везли, не успели.
Зато нормально стала работать флюорографическая установка. И с персоналом все срослось. Это отлично – по туберкулезу Питер всегда изрядно отличался, а последние годы у нас эта хворь цвела буйным цветом, да еще и давая формы, устойчивые к отработанным схемам лечения. Но так как болезнь немодная да еще и сугубо социальная, показывающая серьезное неблагополучие в обществе, то ее особо и не выпячивали. Благо делать это было просто: вот СПИД, гепатит – модные бренды, на борьбу с ними деньги бросать положено во всех демократических странах, ну и мы туда же. В итоге пациенты, а это в основной массе асоциальная публика, имели букет заболеваний, и когда помирали, то смертность записывалась по модным брендам. Интересно получалось – больных туберкулезом стало больше, а помирать от него стали меньше… Но все довольны.
Мне, к слову, намекают, что неплохо бы пройти на флюшку, провериться. Для медиков – льгота, а проходить обязательно. Я, конечно, вольный казак. Пока. Но скоро казачество будут прибирать к рукам и дисциплинировать, так что вообще пора бы и о будущем подумать, тем более что после уборки и быстрого ремонта еще и госпиталь в работу включится. Так что медики будут нужны.
Тут обед заканчивается, и коллеги с неохотой, но убывают по своим отделениям.
Намеки достаточно прозрачные прозвучали. Нет, не насчет флюшки, это-то как раз сделать надо: не раз убеждался, что эта банальная процедура позволяет много гнусного обнаружить как раз тогда, когда оно еще может быть вылечено. Не о флюшке речь. Речь о том, как дальше-то жить. Кстати, намек, что работать мне тут, уже не первый раз слышу. Ну да, работы у коллег сейчас вагон, а дальше еще больше будет. Вон многие отмечали, что во время войны вроде как и не болели, а как мир наступил, устаканилось все – болезни как накопленные вылезли.
Допиваю чай, когда зовут – пора, машина прибыла. Водила с усмешкой превосходства смотрит на ком всякого разного, двигающийся к его таратайке, потом замечает меня внутри кома и даже снисходит в помогании при загрузке в машину.
Я успеваю заметить только, что мы пересекли КАД, справа появилось кладбище – а уже и сворачиваем влево. Грозный, побитый погодой старый щит «Стой! Стреляют!» – и выкатываемся на аэродром, надо полагать. Хотя первое впечатление, что это табор какой-то – разношерстные машины, строительные вагончики, в просвете между ними миниатюрный бело-синий самолетик какого-то игрушечного вида. Когда вылезаю из машины, вижу наконец и взлетную полосу – тут в ее начале как раз все и собралось, дальше пустая полоса с легким снежком.
Народу не очень много, но двое сразу подходят, причем отнюдь не летуны, а обычные мореманы. Начинают расспрашивать, кто да откуда. Поневоле в голову приходит мысль, что у татар с монголами это дело было поставлено лучше – повесили тебе пайдзу золотую или серебряную, и носись безвозбранно. Или вот вариант – таки документы себе годные выправить.
Водитель подтверждает, что я – это действительно я, и помогает вывалить все мое приданое, отчего у старшего патруля – молодого лейтенанта (черт его знает, как он по-морскому называется, но звездочек у него на погонах по две) возникает желание восхищенно присвистнуть и спросить: «А где картонка и маленькая собачонка?» Отмахиваюсь от шутника, прошу присмотреть за грузом и бегу в направлении, которое он мне указал.
Оказывается, нужный мне летчик находится в учебных классах – в одноэтажном провинциального вида домике, единственном цивильном среди кучки кунгов и стройвагончиков. Окна на домике закрыты свежеприколоченными решетками. Вахтер меня тормозит, но быстро опознает. Видно, что меня даже словесно описали, не иначе, и вызывает Колю. Вот с ним мы и полетим.
Летчик Коля оказывается совсем молодым светло-русым симпатичным парнем, с таких раньше плакаты рисовали. Прямо образцовый отличник боевой и политической подготовки. Одет элегантно, но как-то это сидит все на нем – и высокие ботинки, и комбез, и летная куртка – аккуратно, но не по-пижонски. И с ходу выговаривает мне за двадцать три минуты опоздания.
Второй выговор получаю, когда начинаю таскать свое добро.
– Да вы сдурели, что ли? – вежливо спрашивает меня образцовый летчик.
– Ну может и сдурел, только самую малость. Мы ж, если все благополучно будет, моих родителей заберем. Но там же еще люди остаются, в деревне-то. Вот, значит, чтоб не обижались – подарки.
– А толпа не набежит в самолет набиваться?
– Ну не, там народу раз-два и обчелся. Старики.
– А каска зачем? Бронежилет?
– Думал на пол постелить. Мало ли, снизу, например, обстреляют.
– Глупости. Михалыч уже машину дополнительно бронировал – кресла и пол, так что жилет ни к чему. А мне еще свой груз размещать, не ради ж вас только рейс. Еще люди есть. Ладно, сейчас мои коробки поставим, потом ваше – что влезет. Пока давайте, каску и бронежилет отдайте охране. И в туалет сходите – все на пять-шесть кило легче лететь будет.
Улыбается. Пошутил, значит.
Когда возвращаюсь, вижу, что мое добро закинуто в салон. Маленький салон у этого самолетика, четырехместный всего, да и самолетик мацупусенький – метров десять размах крыльев, да в длину метров шесть, игрушечный какой-то. Этакая малолитражка с крылышками. Вблизи оказывается, что он не просто бело-синий, еще и полосочка красная кокетливая по борту. Поверх моего груза уложено несколько картонных коробок с какими-то веревками и вроде как парашютами.
Летчик Коля морщит нос, глядя на багаж, не нравится ему эта куча добра. Решаю умаслить его по старой партизанской методе – идею эту давно вычитал: летчики, возившие в партизанские края всякое добро, в принципе имели все, но вот на боевые трофеи были падки, потому подарок в виде немецкого пистолета или кинжала всегда принимали с удовольствием; они ж вроде как и воевали, и под обстрелом были, но при этом не соприкасались с врагом и потому чувствовали себя чуток неудобно. А привезенный с собой «вальтер» или кортик позволял избавиться от такого дискомфорта. И коротышка «кедр» с патронами оказывает именно такое воздействие. Пилот с удовольствием вертит в руках остро пахнущую горелым порохом машинку. Извинения, что агрегат с пылу с жару и потому не почищен и не пристрелян, воспринимаются благосклонно и, по-моему, только повышают ценность милицейской пукалки. С сожалением летчик уносит рюкзачок и пистолет-пулемет в зеленый армейского вида кунг, явно снятый с какого-то грузовика. За кунгом виден древнего вида такой же зеленый автобус, настолько допотопных очертаний, что я не удивился бы, если это трофей с Великой Отечественной. Насколько я понимаю, это пункт управления полетами. Или метеостанция. Или и то, и другое. А еще над кунгом вяло трепыхается выцветший флаг ВВС.
– Ладно, пора, – говорит вернувшийся пилот, осматривает лыжи (я только сейчас замечаю, что наш агрегат на лыжах) и залезает в кабину. Пристраиваюсь на сиденье пассажира.
– Если лыжи не примерзли, взлетим сразу. Но как бы не должны были примерзнуть, – бурчит себе под нос летчик. Кабина тесноватая, да и мы не в футболках. Зато приборная доска весьма пошарпанного вида не пугает кучей приборов. Всяких циферблатов – ну раза в два побольше, чем в автомобилях. Сразу узнаю индикатор топлива. На душе становится как-то легче, тем более что таких индикаторов аж две штуки, значит, топлива у нас достаточно. А еще узнаю, что могу смотреть на время полета – тоже с моей стороны индикатор.
– Пристегнитесь, поехали. И наушники наденьте, может пригодиться.
Летчик пощелкал тумблерами, взялся за рычаг, и двигатель заревел весьма внушительно. И винт слился в прозрачный круг. Тронулись и покатили по полоске между двумя зарослями подлеска – неширокая полоса, метров пятьдесят, да и не вся покрыта бетоном, хотя из-за снега не поручусь.
Лыжи не примерзли, взлетели как-то очень быстро и легко. И стало гораздо тише.
Пока гляжу на проваливающую вниз землю, вымахиваем на Финский залив. Лихое, не подумал бы, что понравится, а вот гляди-ка ты… Дурацкое ощущение восторга – и оттого, что лечу к своим, и оттого, что просто лечу, а на таком смешном самолетике это почему-то куда сильнее ощущается, чем на солидных лайнерах.
– Задачка такая на этот рейс. В двух точках сбрасываем груз – это рации в коробках. Так что там, где обнаружены живые, будете аккуратно коробки с парашютами выгружать; и осторожно, чтоб не зацепилось за стабилизатор парашютом. Потом идем к вашим родителям. Вам дам пару часов на сборы, а сам сгоняю за Новгород. Потом за вами вернусь. Времени у вас нет практически вовсе, потому не сусолить. Чем раньше успеете, тем лучше – вылетим раньше.
– У вас четыре коробки, – показываю я неслыханные познания в математике и недюжинную наблюдательность.
– Так я же не зря мотаться собираюсь. Есть на аэродромах кое-какая техника, которую неплохо бы к нам перегнать. Вон в Кречевицах польская «аннушка» села – вполне бы нам пригодилась, да и в новгородском аэропорту есть что посмотреть. Вот на случай, если там кто жив, запас держу.
– В Кречевицах же вояки стоят?
– Уже нет, расформировали. Гражданский аэродром, да чуток военных без техники и оружия… Во всяком случае, нам с ними связаться не получилось. А сегодня глянем, что как.
– А вы как уцелели?
– Повезло. Аэродром на отшибе, никого рядом нет. Мы, не сговариваясь, собрались там. Пара ружей нашлась. Ну и то, что мы там сидели, охраняли самолеты. А через день уже охрану прислали и оружия нам добавили. Трех автоматчиков и пару «калашей». Так с ними больше проблем оказалось, чем с зомби. С автоматчиками, имею в виду. Они самолет угнать хотели, пока мы им втолковали, что всей дальности шестьсот километров… Молодые, глупые. Поменяли потом, легче стало. А то охраны пуще зомби опасались. Конечно, повезло… Да к нам и зомби-то всего четыре человека за все время пришло. А один хозяин самолета улетел на второй день. Другой, тоже у него частный самолет, семью у нас оставил. А сам пропал куда-то… Так что сейчас у нас два самолета – «дельфинчик» да Пайпер.
С той высоты, на которой мы идем, ландшафт становится великолепно сделанным макетом. Раньше люди любили возиться с макетами, сейчас компьютеры это дело угробили, но у меня с детства отложилась любовь к качественно сделанным макетам – чтоб каждое бревнышко в доме видно было, черепичка, ватный дымок из труб, деревца, мелкие детали… Вот и сейчас наша таратайка неспешно идет над маленькими домиками, игрушечными машинками, ровными дорожками и человеческими фигурками… Неподвижными человеческими фигурками. И это отнюдь не оловянные солдатики с макетов… Лежащий еще везде снег и голые деревья дополнительно выделяют толпы людей. Или уже нелюдей?
Самолетик скользит над морской президентской резиденцией. Сходство местности с отлично сделанным макетом становится полным. Да, кстати, когда был тут на экскурсии по Константиновскому дворцу, видел в павильоне именно макет всей этой местности. Мне почему-то казалось, что тут охрана справится с нашествием, но нет, ошибся – ворота настежь, несколько домиков для гостей сгорели. И опять же много-много неподвижных фигурок. И заваленное в жутчайшей мертвой пробке стоящими впритык неподвижными машинами Петергофское шоссе.
Летчик, покашляв, вдруг спрашивает о том, правда ли, что человек может засунуть себе в рот лампочку, а потом вынуть уже не удастся без врача?
Черт его знает… Мне такие пациенты не попадались, хотя байка известная. Не, я точно знаю, что люди в массе своей способны на самые идиотские поступки. О чем и сообщаю пилоту.
Он интересуется: и что же такого глупого я видал? Совсем-совсем глупого?
Тут сразу и не решишь, чему давать пальму первенства. Вот совсем недавно был клиент, засунувший свой член в горлышко пластиковой бутылки из-под кока-колы. Или глупее тот разведенный красавец, который на тот же орган натянул свое обручальное кольцо? Или клиенты, оставившие отличные коллекции предметов, вынутых из носовой полости или из задницы? На целые стенды хватило. Причем тех, кто с задницей, еще можно понять, но вот с чего запихивать себе всякое в нос? Не дети же. Или взять клиентуру братца? Ему постоянно попадали всякие лауреаты премии Дарвина. Хоть взять охранника, купившего себе суперский нож и попросившего напарника опробовать этот нож на бронежилете хозяина. Нож оказался хорошим, кевларовый жилет просквозил. Жаль, что хозяин ножа не дотумкал предварительно из своего жилета вылезти… Что-что, а про человеческую глупость лекари много знают…
Или лаборанта одного из наших закрытых институтов вспомнить? Ему кто-то наплел, что изотоп в кармане брюк дает неслыханную половую мощь. Вот он изотоп стырил, пользуясь бардаком того времени, и неделю старательно его таскал в кармане портков. Поступил с омертвением тканей бедра и мошонки… Долго помирал, но, надеюсь, пополнил копилку сведений о лучевой болезни, хоть какая-то польза с придурка. Даже подумать страшно, сколько радиации получили люди, оказавшиеся рядом с этим олухом в том же транспорте…
Пилот закладывает вираж. Внизу, далеко в стороне еле видны «Пять стаканов», как называли питерцы аэропорт Пулково-1.
– А что там сейчас в Пулкове? – спрашиваю я летчика.
– Что везде. Дорога забита тачками весьма плотно: улетавший народ свои тачки бросал, как попало, остальным было не проехать, так очень быстро забили все наглухо. И обочины, и даже поля вокруг. А потом повалили серьезные люди. С оружием. Группами. Ну и все. Кто-то из них, вразумляя диспетчеров, застрелил пару человек. Диспетчерская из строя вышла, взлететь уже было невозможно, да и сесть тоже. А публика-то все прибывала. Пробка там качественная, – говорит Николай.
– А что за люди-то? Военные? Бандиты? Охрана правительства?
– Всякие. С автоматическим оружием, что характерно. Насколько мы слыхали, там и перестрелки возникали, что всю ситуацию только ухудшило. Людей-то туда набежало сразу много.
– Вроде же МВД должно в кризисной ситуации брать под контроль такие объекты?
– Должно. Но почему-то не взяли. Сколько в первый день ментов погибло?
– Не знаю. Думаю, что много. Им же стрелять так и не приказали официально, насколько я в курсе. А действовать по инструкции в толпе зомби можно, но недолго и не слишком успешно. Хотя там вроде у главного здания два БТР стоят. Ребята летали, смотрели. Только там мертвяков столько, что никому за этими коробочками лезть не охота. Да и по всему видать, затерло их там другими авто, как пароход льдами. И что очень неприятно, после стрельбы там и морфы, и шустряки в большом количестве.
– А что, видать следы стрельбы? Они ж, ты говорил, в диспетчерской стреляли?
Пилот бросает на меня укоризненный взгляд:
– Там неизвестно, сколько было стрельбы. Данных нет. Мы всю эту петрушку знаем только потому, что связывались с Новосибирском. Там один из наших в Академгородке родню имеет, вот и рассказали по-родственному. Командировочный из Новосиба в Пулкове-один застрял и говорил по телефону, что видел, пока не помер. Его, к сожалению, укусили в ходе всего этого безобразия. Он как понял, что выбраться не удастся, все свои деньги бухнул на оплату мобильной связи и почти сутки давал информацию обо всем, что видел, а потом, когда уже стал загибаться, описал свои ощущения. Железный парень оказался. Может быть, благодаря ему Новосиб не так страшно пострадал. Там все-таки и войска какие-никакие были, и головастые люди из Академгородка по информации спланировали ситуацию. Так что тоже кошмар, но с активным противодействием уже к концу первых суток. У них, к слову, тоже оружие выдавать стали. Чуть не раньше, чем под Москвой. Так вот, новосибирцы говорили, что пальба то и дело была слышна. – Летчик ежится и продолжает: – Не знаю, мог бы я так передавать информацию, зная, что деваться некуда и это точно конец…
Авиетка начинает описывать круги, потом летчик удовлетворенно говорит:
– Ага, вот эти ребята! – Я тоже вижу внизу несколько человек, размахивающих руками, жиденький костерок, совсем малюсенькую, но явно живую деревушку, не пойми как, но стоящую в лесном массиве. – Аккуратно открываете дверь, аккуратно спускаете коробку по крылу, следите, чтобы стропы не перепутались, и потом так же парашют. Все ясно? Сами не вывалитесь, а то у вас парашюта нет.
Да вроде бы все ясно, дверца – ну совсем автомобильная – открывается с трудом. Скорость у нас незначительная, но попробуйте, откройте на скорости сто пятьдесят километров в час дверь в машине – точное ощущение будет. Старательно спроваживаю коробку, дверца чуть руки не отшибла.
Парашют совершенно невыразимых попугайских цветов, хотя и явно самодельный, свою задачу выполняет отлично – хлопает и раскрывается. Люди бегут к тому месту, где груз приземлится. Наша авиетка дает еще кружок, качает крыльями и берет новый курс.
– Они теперь свяжутся, видно будет, что дальше делать. Место удобное, рядом аэродром. Хоть и заброшен, а использовать можно. И поселков рядом нет, потому, наверное, и уцелели. Теперь коров искать будем.
– Каких коров? Настоящих?
– Угу. Стадо откуда-то успели перегнать, людей там с десяток. А вот коров куда больше… Но это нам за Горелово. По дороге гореловский аэродром глянем.
Многосисечное собрание орденоносного коровьего стада имени Анны Сименович удается найти после достаточно напряженного поиска: холодно все-таки, животин постарались с открытого воздуха убрать, но в конце концов мы их нашли. Второй парашют уже уходит бойчее, приноровился я десант сбрасывать.
Теперь можно начать волноваться – деревню, где находятся мои родители, как это ни странно, Коля знает, причем и сесть рядом возможно. Поля там есть в паре километров. Никак не сочетается в моем понимании наша глухомань и авиаразведка. Оказывается, сочетается.
– Когда летаешь, запоминать приходится все места, где можно сесть. Тем более сейчас. Я задержался, работая по Московскому шоссе, пришлось срезать по новгородским джунглям, ну а деревень там кот наплакал, сплошняком леса и болота. Поневоле все поля будешь запоминать. Ну и перед вылетом, естественно, сверился.
– И что там, на Московском шоссе?
Коля мрачнеет, молчит.
– На машине проскочить можно?
– Нет. На обычной машине точно нет. Трасса-то по деревням и поселкам проложена, как основная улица зачастую. Объездов мало, да и не везде они есть. Так что картина одинаковая – в поселке пробка, и мертвяки из поселка начинают расползаться по дороге в обе стороны. Я на второй день полетел, насмотрелся. Да и люди пытались по встречке пробку объехать, забивалось все быстро. Я когда летал, еще живые ездили, на четвертый день – все стало. Намертво. Тут же и фур полно, и тяжелых грузовиков, поди растащи…
– Что, даже пустых участков не попадалось? Все забито?
– Нет, были и пустые сравнительно участки. Были. Между поселками. Толку-то от них. Ям-Ижора – на мосту фуры склещились, на велосипеде не проползешь; Ушаки, Жары, Любань – пробки. В Жарах еще и горело все, наверное, цистерна с чем-то горючим навернулась – шлейф дыма был страшенный. Чудово наполовину выгорело и забито было все автомобилями – палец не просунешь. Трегубово, Спасская Полисть – одни мертвяки и машин кучи… Я им пытался вымпела сбрасывать, что, дескать, в поселке уже мертво, уходите куда глаза глядят… Не знаю, может, кому и помогло.
– А в Новгороде как?
– В Юрьевом монастыре люди есть живые. А в городе… Плохо все в городе. И кстати, меня там обстрелял кто-то, дырку от пули в крыле привез. После этого Михалыч и поставил куски стального листа на пол да на спинки. Ну и нашими данными начразведки заинтересовался: оружия добавили, боеприпасов. Но вообще-то нам бы разжиться дополнительно не мешало. Ваш брат говорил, что можете помочь. Это так?
– Я думал, вам мореплавающие выдали от души стволов.
– С чего бы? Мы им не подчинены напрямую, толку от нас для них не так, чтобы густо. Им интереснее, что там в Балтийске, Североморске да в Кронштадте. Мы так, сбоку припека. Да и если честно, оружия-то в Кронштадте кот наплакал.
– А мобсклады? От Советского Союза же оружия горы остались!
– Да ну? Мы вот уже над четырьмя аэродромами военными прошли – много боевых самолетов и вертолетов видели? И в Кречевицах та же ситуация. Расформировано и распилено. Так что, может, где и есть громадные мобсклады, только не у нас под боком.
– Может, просто не знаем?
– Может, и не знаем. Только нам от этого не легче. Вот если в Кречевицах стоит исправная «аннушка», нам самое то ее к рукам прибрать. Местность узнаете?
– На подходах?
– В точности. Расчетное время минут пять. Для начала пройдем над деревней, посмотрим, как там и что. Если все в порядке, сядем на поле. Там выгрузитесь. Хорошо?
– Лучше и не придумать.
Расчетное время растягивается, растягивается – и деревушка выскакивает навстречу совершенно неожиданно. «Дельфин» снижается, закладывает вираж… Смотрю во все глаза и очень боюсь увидеть то, что уже сегодня видел десятки раз, – тупо стоящие нелюди, следы пожаров и мертвая неподвижность.
Камень падает с души: деревня живая, это очевидно – трубы дымятся в двух избах, люди на улице есть, и они живые, сбегаются. Что-то их куда как много. Кроме своей «шестерки», которая стоит у игрушечного домика – странно знакомого, но никогда ранее не виданного с такого ракурса (а права была мама, надо было бы дом перекрыть: сверху-то видно, что древний шифер на ладан дышит), еще примостился зеленый незнакомый УАЗ, практически напротив еще машины стоят.
– Знаете, что-то людей многовато. Вы ж говорили, что здесь пяток стариков? Тут явно не пяток… К слову, вооруженных видите? Да и шустрые для стариков что-то.
Вооруженных я вижу – минимум троих с чем-то длинноствольным.
– Знаете, мне не хочется садиться наобум. Навидался и наслушался в последнее время.
Спорить трудно. Внизу явно какие-то чужаки. Смотрю во все глаза, но ни отца, ни мать не вижу. Однако улетать, несолоно хлебавши через забор киселя шляпой, тем более неохота.
– Напишите на коробке, чтоб вышли на связь и чтобы ваш отец говорил. Сможете его спросить, чтоб окружающим непонятно было, а вы бы сообразили, что да как?
– Постараюсь. Сейчас, уже пишу.
Самолетик легко и изящно описывает круги и восьмерки. Народа на улице набежало еще больше. Не стреляют, машут руками.
– Готово, отойдите подальше, чтоб сбросить не в лес.
– Принято. Готовьтесь.
Авиетка задирает нос, поднимается повыше и заходит вдоль улицы.
Сбрасывает скорость до минимума. Словно зависает.
Естественно, ручонки у меня плохо слушаются, и рация с парашютом уходит почти в лес. Ядовито-зеленый с оранжевыми клиньями парашют опадает на огороде последнего дома. Его хозяев я не видал уже года три, а сейчас явно кто-то в доме обитает.
Несколько человек шустро побежали к месту падения посылки.
– Ладно, пошли на Кречевицы.
– А рация достанет?
– Конечно. Отлично достанет.
Сижу как на иголках.
– Вон, видите, «аннушка»?
Не вижу, признаться. На здоровенной взлетной полосе, рассчитанной для тяжелых бомберов, пусто. Пусто в капонирах-укрытиях. Стоит какая-то самолетина, но даже я вижу, что она давно в воздухе не была.
– Где?
– Да в самом конце желто-белый самолетик? Белый самолет, желтый стабилизатор?
– Ага, вижу.
– Вроде целый…
Да, похоже, что целый. Забавный такой – кургузенький, коротенький толстячок с крылом, поднятым на самый верх фюзеляжа, и смешными откосами, придерживающими это крыло. На снегу видны следы от его колес – садился недавно.
– Из Польши, – отмечает по каким-то признакам Коля.
– И что будем делать?
– Сядем чуть подальше и посмотрим, что да как. Годится?
– А не слишком рисково? Мне как-то совсем неохота сейчас вляпаться. С родителями черт знает что…
– Самолетик в хозяйстве очень бы пригодился. Сесть может где угодно, груза две тонны берет… Очень хотелось бы прибрать. Ну что? Рискнем?
Ну, даже и не знаю…
С одной стороны, как-то так соваться без подстраховки…
