Разобраться, куда делся второй дирижабль, чья туша совсем недавно выглядывала из-за атаковавшего нас каботажника, я так и не успел. Картинка в визоре заскользила, постоянно ускоряясь… кажется, в машинном решили поддать жару и «кит» рванул вперёд, набирая скорость и высоту. Всё, в визоре прицела только небесная синь и облака…

— Угомонись, Кирилл. — На плечо опустилась тяжёлая рука взмыленного, но чем-то явно чрезвычайно довольного Полукварты.

— А? — Непонимающе протянул я.

— Сейчас поднимемся выше, и пусть попробует нас достать. — Усмехнулся Иван. Но довольный блеск глаз сменился беспокойством, едва по палубе разнёсся голос одного из наблюдателей.

— Пират в «перине»! Азимут — тридцать, превышение — двенадцать, расстояние — девяносто, скорость… девяносто узлов… идёт бортом! Орудия в полном боевом… это «кит», старшина! Опознавательные знаки… не различаются.

Очевидно, наблюдатели с основных постов уже успели доложиться на мостик, поскольку в тот же миг «Феникс», еле слышно застонав фермами, начал стремительно поворачивать носом от прятавшегося в облаках, той самой «перине», корабля, одновременно продолжая набирать высоту.

— Иголка! Доклад на мостик! Кормовые на «товьсь»! Канониры, не спать, сучьи дети! — Иван блеснул налившимися кровью белками глаз и мотнул головой. — Кирилл! Бегом к третьему кормовому, охотник! Заменишь Стёпку… рукосуя чёртова. Бегом — бегом, я сказал!

Понеслась… Прогрохотав ботинками, я примчался к указанному Иваном орудию, у которого, откинувшись спиной на переборку, прямо на полу сидел бледный матрос, баюкая руку, основательно замотанную в уже успевшие пропитаться кровью бинты.

— Вишь как… тряхнуло неудачно. — Скривился он, заметив мой взгляд. — Рука под автомат попала… Давай, вставай к прицелу и слушай меня. Сейчас покажем тихушнику, как на нас прыгать.

— Понял. — Кивнул я и, прильнув к прицелу, зашарил визиром по небу. Ага, вот он… действительно, «кит»… Но приказа на открытие огня так и не поступило. Вместо этого, ожила «вопилка» и по огневой палубе разнёсся голос капитана.

— Спонсонные в походное положение «на раз»… Это германский патруль.

— Флот Открытого Неба… ну конечно. — Сплюнул Степан. — Поняли, что каботажникам нас не взять, вот и нарисовались… с — суки.

— Роман, что за херня?! — Взревел палубный старшина.

— Да, они только — только себя обозначили! Клянусь, не было там «распятой вороны», старшина! Вот, ей — ей… Сенька, ты чего молчишь?! Ну, скажи!

— Так точно, Иван Евсеевич, — загудел второй наблюдатель, — он только — только себя обозначил. А до того, флага не было. И на куполе пусто…

— «Фартуком» прикрывался… наверняка. — Тихо проговорил Степан, пока я с любопытством наблюдал, как расчёты возвращают орудия в походное положение. — Любят они такие шуточки.

— А зачем это им? — Поинтересовался я.

— Эх ты, зелень… — Покачал головой матрос и скривился. Очевидно, рукой неудачно шевельнул. — Вот вывели бы эти каботажники нас под выстрел германца, и амба. Абордаж, живых за борт, груз на продажу. А «фартук» нужен, чтоб какой-нибудь глазастик не углядел, что военный корабль разбоем занимается. Вот так.

— И что теперь? — Удивлённо протянул я.

— Да ничего. Не заладилось у хитрованов что-то. То ли германец опоздал, то ли пираты нас слишком рано догнали… а может, мы вояк быстро заметили… в общем, разойдёмся бортами, словно ничего не было.

— Вот так просто?!

— А ты что хотел? Остановиться, поболтать с их цурлюфт — капитаном за жизнь? — Открыто, хотя и грустно усмехнулся Степан. И я не нашёлся с ответом… зато, с вопросами таких проблем не было.

— И что, мы вот так просто разойдёмся? А если германец сейчас саданёт по нам полным бортовым?

— Ну, ты же слышал, что капитан сказал? «На раз». — Ответил Степан, осторожно поднимаясь на ноги. — Это значит, что спонсоны в походном, а орудия за ними, в полной боевой. Один намёк и… этот германец, всё-таки, не линкор, а обычный патрульный… хоть и кит. Так что, справиться с ним, нам вполне по силам.

На палубе воцарилась напряжённая, тяжёлая тишина. Расчёты замерли у орудийных постов, готовые в любой момент вернуть орудия в боевое положение… и только непрерывное бормотание наблюдателей, ведущих германца, нарушало общее выжидающее молчание.

— Степан, а что вообще германский патруль здесь делает? Мы же, вроде бы, рейх стороной обходим? — Тихо спросил я.

— Под нами Эльзас, паря. — Пожав плечами и дёрнувшись от боли в потревоженной руке, проговорил мой собеседник, с такой интонацией, будто этот факт всё объясняет. Может быть, кому-то… но не мне, точно.

— Старшина, патруль начал набор высоты… он уходит! — Голос наблюдателя не дал мне задать вертевшийся на языке вопрос. А следом очнулась «вопилка».

— Отмена боевой тревоги, господа мои. Готовность два. Огневой палубе — перевести орудия в походное положение. Замки открыть.

— Всё слышали? Так чего застыли? Работаем, медузьи души… — Зычно проорал Полукварта и повернулся в нашу со Степаном сторону. — Кирилл, проводи Степана к медику. Нечего здесь переборки кровью пятнать.

Получив приказ, мы с канониром переглянулись и, кивнув, отправились прочь с огневой палубы. Слова Полукварты будто послужили сигналом… народ зашевелился, загомонил, явно расслабившись. Заворчали механизмы станин, разворачивающих орудия, следом раздался лязг внутренних створок спонсонов, и прозрачный, но едкий, кисловатый дым от сработавшей взрывчатки сразу стал гуще, налился белёсым цветом, расползаясь по палубе, но почти моментально исчез, втянутый натужно взвывшей вентиляцией.

Медик, тучный мужчина под пятьдесят, лысый как колено, встретил нас со Степаном во всеоружии. Стерилизаторы бурлят, операционная блестит… в общем, видно, что к бою готовился… точнее, к его последствиям.

— Вот, Еремей Михайлович, принимайте пациента. — Прогудел Степан, кивком указывая на свою замотанную в бинты руку. Толстяк хмыкнул.

— Опять ты… Как на этот раз угораздило-то, Степанушка? — Со вздохом поинтересовался доктор, указывая канониру на затянутую белоснежной простынёй кушетку. А когда тот уселся на неё, не дожидаясь ответа, принялся быстро разматывать промокшие бинты…

— Под тягу автомата заряжания угодил. — Скривившись на миг, проговорил Степан.

— Вот, вечно ты куда-то не туда угодишь… а мне потом лечи. То синяки от полицейских дубинок, то триппер… — Заворчал доктор, внимательно осматривая рану на руке матроса… бросил взгляд в мою сторону. — Ну-ка, юнец, подкати-ка вон тот столик. Будем латать нашего невезучего… А ты не кривись! Уже привыкнуть должен был… сколько раз я тебе за последний год швы накладывал? Три? Четыре? Вот и пятый потерпишь. И скажи спасибо, что тяга кости не переломала, в пыль бы перетёрла, тогда, только ампутация.

— Ну спасибо тебе, Еремей Михалыч… обрадовал. — Пробурчал побледневший канонир.

— Сиди смирно, горе луковое. — Шикнул на дёрнувшегося Степана доктор, поворачиваясь к столику, который я только что подкатил поближе к кушетке. Еремей Михайлович зазвенел инструментами и склянками. Бросил на меня короткий взгляд. — Ну-ка, юнец… подойди. Будешь ассистентом. Посмотришь — поучишься, в жизни точно пригодится.

Вспомнив краткий курс полевой медицины прослушанный мною ещё Там, а заодно и собственные мучения на свалке, когда пришлось самому себя штопать кривой прокалённой иглой, я вздрогнул, но… отказываться от урока не стал.

Проводив взглядом выходящего из медотсека юнца, доктор обернулся к бледному канониру и хмыкнул.

— А молодёжь-то нынче покрепче нас будет, а, Степанушка? Даже нашатырь не понадобился… Хех, хорошо. Будет мне помощник, а то вашего брата в медотсек и палкой не загонишь. Шарахаетесь, как чёрт от ладана. Опять же, спирт целее будет, что тоже неплохо…