24
Утром Стэнтон уехал с того самого вокзала, на который сутки назад прибыл эрцгерцог со свитой.
В газетном киоске Хью купил местную немецкую газету и «Нью-Йорк геральд». Под шапкой «Геральда» значилась дата: понедельник, 29 июня.
Стэнтон уже видел этот номер – оцифрованный, он хранился в памяти компьютера. В 1914-м всё делали обстоятельно, о чем свидетельствовали длинные газетные заголовки:
ЭРЦГЕРЦОГ ФРАНЦ ФЕРДИНАНД И ЕГО СУПРУГА, ГЕРЦОГИНЯ ГОГЕНБЕРГСКАЯ, УБИТЫ В БОСНИИ ВО ВРЕМЯ ПРОЕЗДА ПО УЛИЦАМ САРАЕВО.
Этой новости тогдашний «Геральд» отдал всю первую полосу и лишь в правом нижнем углу поместил маленькую заметку о пароходной аварии. Схожим образом на событие откликнулись все европейские газеты. Даже в изоляционистской Америке «Нью-Йорк таймс» посвятила ему половину первой страницы. Всякий, у кого было хоть какое-то чутье истории, понимал, что убийство наследника австро-венгерского трона грозит большой бедой. Но вряд ли кто-нибудь представлял, насколько большой.
А сейчас в газетах, вышедших в судьбоносный день, не было ничего существенного. «КАЛИФОРНИЯ» ПРИСТАЛА К БЕРЕГУ НЕПОДАЛЕКУ ОТ ОСТРОВА ТОРИ, сообщала первая страница «Геральда», а подзаголовок уточнял: У лайнера поврежден нос, два трюма залиты водой. Это была та самая заметка, которую в прежнем варианте газеты тиснули в уголке. В аварии, случившейся у берегов Ирландии, никто не погиб и даже не пострадал. Шторма не ожидалось, шесть британских эсминцев, прибывших к месту происшествия, в случае необходимости были готовы благополучно эвакуировать команду и пассажиров.
Вот что было центральной темой газет в день завершения визита эрцгерцога – морское происшествие без единой жертвы. В новом двадцатом столетии, сотворенном Стэнтоном, понедельник 29 июня 1914 года оказался чрезвычайно бедным на сенсации.
Безусловно, поломка парохода попала на первые страницы лишь потому, что еще очень свежа была память о гибели «Титаника» два года назад. Умопомрачительная морская катастрофа пока что оставалась крупнейшим событием века. Даже во времени Стэнтона история «Титаника» откликалась в сердцах. Несмотря на прошедшие десятилетия, беспрецедентные войны и геноцид, та страшная беда все еще будоражила людей. И вот теперь вполне могло статься, что благодаря Стэнтону гибель холодной ночью полутора тысяч душ так и останется крупнейшим событием века, ибо в последующие сотню лет ничто не сможет соответствовать этому мерилу человеческой трагедии.
Благодаря Стэнтону.
Это из-за него во всем мире журналисты барабанили пальцами по столам, а не пытались передать масштаб убийства, искалечившего целый век.
Стэнтон собой гордился.
Смерть девушки еще саднила душу, но он понимал, что вообще-то не виноват. Просто он оказался там, где раньше его не было. Дай он чаевые или нет, все равно произошло бы что-нибудь, чего не случилось в прежней версии века. Любой его поступок имел бы непредсказуемые последствия.
Надо двигаться дальше.
По крайней мере, теперь он избавлен от жуткого беспокойства по поводу «эффекта бабочки». История пошла новым курсом, и он наравне со всеми пребывает в полном неведении о будущем.
Стэнтон прошел в вагон-ресторан и заказал кофе. За обедом он выпьет австрийского вина. Хотелось отметить событие. Хотелось с кем-нибудь поделиться. Хотелось крикнуть на весь состав: «Вчера я спас мир!»
Хотя, конечно, еще не спас. Впереди вторая часть миссии. Трудная. Убийство кайзера. Пока это неосуществимо. Сначала надо попасть в Берлин. Сейчас можно только откинуться на диванчике, расслабиться и любоваться холмистым балканским пейзажем, проплывавшим за окном.
В ресторане с довольно широким центральным проходом столики на четверых располагались по одной стороне вагона, а на двоих – по другой. Стэнтон выбрал маленький столик. Состав был не полон, и ресторан пустовал. Стэнтон пребывал в одиночестве, но вскоре уловил шорох атласа и аромат духов. За противоположный столик уселась дама.
– Спасибо, – по-английски сказала она официанту. – Вот здесь превосходно.
Ирландский акцент, подумал Стэнтон. Похоже, графство Корк. Но возможно, за столетие говоры сильно изменились.
– Я определенно выпью кофейку, – продолжила дама. – Есть пока не буду, но все равно спасибо.
Выпю кофеку.
Сёрано пасиб.
Голос приятный. Некоторые говоры всегда были и будут милыми, в любом столетии.
Стэнтон притворился, будто увлечен газетой, и бросил взгляд украдкой. Дама уж точно ничего не заметит – как-никак слежке он обучен. Не все же высматривать террористов, кинуть взгляд на хорошенькую женщину сам бог велел.
Дама читала книгу. Еще несколько книг, блокноты и карандаши занимали место сдвинутого в сторону столового прибора.
Захотелось с ней поговорить.
Впервые за время, проведенное в двадцатом веке, и даже впервые после гибели родных Стэнтон захотел общества. Женского общества. Возможно, сказалось успешное выполнение первой части миссии.
А возможно, просто потому, что дама была весьма красива.
Ну если не красива, то чрезвычайно эффектна. А точнее сказать – миловидна. Светло-каштановые волосы, выглядывавшие из-под шляпки, и типично ирландские глаза – зеленые, с чуть-чуть приспущенным внешним уголком. Их называют «улыбчивые». А вот подобный оборот применительно к губам заставит поморщиться. Едва заметная россыпь веснушек. Маленький рот. Его не сочли бы красивым во времена Стэнтона, когда женщины почему-то пристрастились накачивать губы до размера автомобильных шин. Неидеальные зубы, как у всех в 1914-м. Ну и хорошо, это придает индивидуальность.
Дама предпочла сесть за соседний столик, хотя весь вагон пуст.
Стэнтон обуздал свои мысли.
И уставился в газету.
Она не сама тут села, ее посадил официант. Вечно они сбивают клиентов в кучу, хотя вокруг полно свободных мест.
И потом, какая разница, где она села?
Что за дурацкие мысли?
Второй раз меньше чем за сутки он обратил внимание на привлекательную женщину. Первый раз это мгновенно обернулось трагедией.
И все же Стэнтон опять взглянул украдкой.
Под тридцать или чуть за тридцать. Моложе его ненамного. Путешествует одна. Какое, однако, милое лицо.
Стэнтон подлил себе кофе и, отложив газету, попытался сосредоточиться на немецкой газете. Он на службе, выполняет миссию. Нечего думать о женщинах. Все, больше не смотрит.
И тут дама заговорила.
– Ну и что вы думаете? – вдруг спросила она.
Стэнтон оглянулся, полагая, что пришел ее спутник.
– Да нет, я к вам. – Дама смотрела на Стэнтона. – Мне интересно, что вы думаете.
Мне тересно, чё вы думате.
Какой певучий и сильный говор. Может, она слегка позерствует? Просторечье как-то не вязалось с обликом хорошо одетой дамы, путешествующей первым классом.
– Простите, думаю – о чем? – спросил Стэнтон.
– Обо мне, разумеется. О чем еще вы думали, как только я сюда села?
– Я… эээ… – оторопел Хью. Видный мужчина, не обделенный женским вниманием, даже в двадцать первом веке он не встречал такой обескураживающей прямоты. И уж совсем неожиданно, что в начале двадцатого женщина сама заговаривает с незнакомцем. – Уверяю вас, мисс…
– Не надо отпираться и выставлять меня дурой, – перебила дама. – Ну же, будьте мужчиной и сознайтесь.
Стэнтон был вконец ошарашен и не сразу нашелся с ответом.
– Вряд ли вы поймали мой взгляд, – наконец сказал он.
– Значит, все-таки вы меня разглядывали? – Дама нарочито нахмурилась, словно прокурор, ухватившийся за нестыковку в показаниях.
– Я этого не говорю. Я сказал: вряд ли вы поймали мой взгляд. Ну же, будьте женщиной и сознайтесь.
Дама улыбнулась, в глазах ее прыгали чертики.
– Ах, – вздохнула она. – Как раз в этой ипостаси я не очень успешна.
– Стало быть, вы признаёте, что не поймали мой взгляд?
– Я и не говорила, что поймала его. Я сказала: вы меня разглядывали. Разве нет?
Отпираться было бессмысленно.
– Ну, может, чуть-чуть.
– Тогда вернемся к началу. И что вы думаете?
Стэнтон окончательно растерялся.
– Ну, я… А как вы узнали, что я смотрю, если не поймали мой взгляд?
– Будет вам, мистер…
– Стэнтон.
– Мистер Стэнтон, одинокой женщине не нужно быть таким уж знатоком человеческой природы, дабы понять, что сидящий напротив одинокий мужчина ее разглядывает. Заметьте, я не говорю, что вы усиленно думали. Возможно, объект вас ничуть не заинтересовал. Либо мелькнула мысль: черт, жаль, она не блондинка в стиле венских красоток. Но что-то вы подумали.
На лице ее, обрамленном рыжеватыми прядями, глаза под чуть припухлыми веками сверкали, как два изумруда.
– Ладно. Я стал вас разглядывать, едва вы уселись за столик, – сознался Стэнтон. – Что до мыслей, я подумал… хоть это не мое дело… что вы… очень милы.
– Мила?
– Да. Очень.
– Почему же это не ваше дело? По-моему, чудесная мысль.
По-мом, чудесн мысь.
– Понимаете, дама одна и…
– Ну да, вы же не знали, что я никакая не дама. Сказать, о чем я думала?
– Хм, было бы любопытно.
– Хорошо. Прежде всего я тоже подумала, что вы симпатичный. Но только из-за этого я бы с вами не заговорила. На свете гораздо больше симпатичных мужчин, чем интересных, еще труднее найти человека, кто совмещает эти качества, а встретить такого в долгой поездке, когда он сидит один-одинешенек, это уже небывалое чудо. Кстати, меня зовут Бернадетт Бёрдетт.
– Очень рад знакомству, мисс Бёрдетт, – сказал Стэнтон. – Почему вы решили, что я интересный?
Она задумчиво сморщила носик.
– Ну как, у вас интересное лицо, хотя это обманчиво. В основном, наверное, из-за газет. Человек, который читает на двух языках, не может быть жутким занудой, верно? Тем более военный. Правда, военные не самые умные люди. По крайней мере, этого не скажешь о сослуживцах моего брата. Да и о самом братце тоже.
– С чего вы взяли, что я военный?
– Я думаю, выправка подсказала. И потом, вы командным тоном потребовали кофе, я слышала.
– Слышали? То есть вы…
– Да, я тут давно. Сидела в конце вагона. Потом попросила меня пересадить.
Стэнтон пытался оценить ситуацию. Что происходит? Она его кадрит, что ли? Неужели в 1914-м женщины клеились к мужчинам? На секунду возникла дикая мысль, что она за ним следила. Таинственная шпионка, знавшая о его миссии. Нет, это невозможно. Наверное, ей просто захотелось поболтать.
И он, кстати, не прочь с ней поговорить.
– Не возражаете, если я к вам подсяду? – спросил Стэнтон. – Может, вместе пообедаем?
– Боюсь, это зависит от результатов проверки.
– Какой?
– Например, что вы думаете об избирательном праве для женщин?
Надо было сразу догадаться. В начале лета 1914 года только одно занимало умы свободомыслящих женщин.
– Я никогда не сяду за стол с человеком, который не видит во мне равноправного члена общества. Это мое железное правило.
Стэнтон решил подольститься:
– Я считаю, что мир, в котором повсеместно женщинам отказывают в избирательном праве…
– За исключением славной и замечательной Новой Зеландии, – перебила Бернадетт.
– Да, за исключением, как вы говорите, Новой Зеландии… это свихнувшийся, алогичный, неправомерный, слабоумный и глубоко безнравственный мир. Вот мое мнение по вопросу избирательного права для женщин, мисс Бёрдетт.
– В таком случае, мы, конечно, отобедаем вместе. И вы меня обяжете, если станете называть Бернадетт.
– В конце концов, женщины держат половину неба, – добавил Стэнтон.
– Господи, как хорошо вы сказали. – Бернадетт аж поперхнулась. – Ничего прекраснее я не слышала. Тем более от мужчины. Зовите меня Берни.
