МЕСЯЦ СПУСТЯ

Звук, действующий на нервы до зубовного скрежета, заставил нехотя открыть глаза. Так противно может нудеть только кардиограф, на мониторе которого видны ритмичные скачки зеленой линии: вверх-вниз, вверх-вниз, в такт сокращениям главной человеческой мышцы. Побелка потолка, по которой прошла трещина, намекающая: под ней скрыт руст. Неистребимый больничный дух и жесткое одеяло, которым я укрыта до подбородка. Ночь в больнице. Ветер, завывающий на улице о зимних холодах. Береза, чьи голые ветви нет-нет, да и стучат по оконной раме.

Я в своем мире. Сомнений быть не могло. Тело, которое до этого абсолютно не ощущалось, начало оживать, давая знать о себе. Фиксатор на шее, руки горящие, словно плетью по ним прошлись, бинты, стягивающие ногу от самого бедра и до пятки. И жуткая боль. Везде.

Застонала, мне показалось, негромко. Еще и еще раз. Из глаз текли слезы. Изуродованное тело и вдребезги разбитое сердце. На мгновение мелькнула мысль: а может, просто все это пригрезилось в бреду?

Сжав зубы, невероятным усилием достала руку из-под одеяла. Катетер, введенный в предплечье, а под ним татуировка, та самая, свадебная. «Все-таки все это было взаправду», — горькая и радостная мысль одновременно.

Пролежала так до утра, благо мои соседи по палате были молчаливы: реанимация как-никак. Утром, с обходом, когда солнце только задумывалось, стоит ли вообще показываться, пришла врач. Серьезная, сосредоточенная женщина увидела меня, открывшую глаза, и произнесла:

— А, наша суицидная очнулась. Ты о чем думала, мамаша, когда из окна сигала, да еще и отравимшись? Никак не о своих родителях, враз поседевших, и уж точно не о своем еще не родившемся ребенке…

Из всего сказанного я уцепилась лишь за последнее, такова, видно, наша женская натура:

— Как ребенке?

— Да ты, никак, не знала?

Я молчала, силясь осмыслить сказанное. Женщина, кажется, поняла мое состояние, потому как смягчилась и пояснила:

— Да… Ты, видно, и сама не знала, когда решила счеты с жизнью свести. Беременная ты. Четвертая неделя пошла. Ну, теперь хотя бы понятно, отчего решила убиться. Что, поматросил и бросил?

Я лишь прикрыла веки, обозначая кивок и соглашаясь. Пусть так. Версия собеседницы хотя бы выглядела правдоподобной. От психиатра, конечно, не отвязаться, но хотя бы не психушка. Мозг привычно начал работать, уже планируя, что скажу родителям, друзьям. Только пальцы сжали простыню в бессильной злобе: Лихославский выкрутился. Опять. Какая я у него по счету жертва? И ведь не докажешь, что хотел изнасиловать. Времени прошло изрядно, да и куда мне сейчас… Ребенок. При этом слове внутри меня что-то перевернулось. Я вдруг резко ощутила, что если до этого была готова на что угодно: выпить чашу с ядом, прыгнуть с шестого этажа, взвести арбалет, драться не на жизнь, а на смерть, то сейчас ориентир ценностей сместился. Внутри меня жизнь, и я обязана сделать все, чтобы ее сохранить. Вот так. Кривая улыбка фортуны, что является неверной подругой удачи: хотела забрать из того мира хотя бы воспоминания, а взяла еще кое-кого.

Видимо, на моем лице что-то такое промелькнуло, раз врач, присев на край кровати, внимательно посмотрела на меня и произнесла:

— Вижу, умирать раздумала.

Возразить: «Да я как бы и не собиралась», — не могла: сил говорить просто не было, поэтому жрица Гиппократа лишь продолжила свой невольный монолог:

— Тебе еще повезло. С такой верхотуры и не насмерть, да еще с запредельной интоксикацией. Хотя, когда тебя привезли в операционную, скажу честно, думала, что через час зашивать все разрезы, что я сделала скальпелем, будет уже патологоанатом. Открытые переломы обеих ног, левой руки, трещина нескольких ребер и сотрясение мозга. Однако ты выжила, хотя и продержали мы тебя после операции в искусственной коме три недели.

Значит, передо мной не просто врач, а хирург, которая меня оперировала. Признаться, до этого момента думала, что операционная медицина — прерогатива мужчин.

Пересиливая боль, через «не могу», я прошипела всего два слова, разорвавшие мои связки, казалось, в клочья:

— Как ребенок?

— Ну, теперь точно знаю: умирать не будешь и даже на поправку пойдешь. Смертники о детях не думают. А с ребенком твоим все в порядке, если еще чего не начудишь, родится нормальный кроха… Во всяком случае, когда ты решила отравы наглотаться, эмбрион еще к стенке матки прикрепиться не успел, так что малышу еще до родов крупно повезло. — Женщина в белом халате впервые за время нашего разговора, нет, не улыбнулась, просто стала чуть менее суровой. — Еще день-два полежишь здесь, под наблюдением, а потом, если все будет хорошо, переведем тебя в палату.

Двое суток показались мне пыткой. За это время я успела перебрать все воспоминания, не только недавних дней, но, казалось бы, с рождения. Даже выдумала легенду для мамы с папой, которая бы вписывалась в мировоззрение обычного человека: почему через восемь месяцев они станут дедушкой и бабушкой. Да, перспектива матери-одиночки хотя и не была радужной, но отчего-то не пугала. Может, потому, что было с чем сравнивать. Главное, я жива, и, надеюсь, Арий тоже жив. Пусть и с другой, в другом мире…

Когда перевели в хирургию, первыми посетителями были, конечно же, мама с папой. В бахилах и белых халатах, уставшие, с кругами под глазами, но улыбающиеся. Задушевного разговора в палате на восемь человек не получилось, но самую главную новость я все же им сообщила. Отец ничего не ответил, лишь стиснутые до зубовного скрежета скулы побелели, а мама расплакалась:

— Дурочка. Ты из-за этого решила с собой покончить? Неужели думала, что мы тебя… Наташ, ты нам любая нужна, а внук или внучка — это радость. Тебя вырастили, и его тоже поднимем. Ты только… — По ее щекам текли слезы.

Отец все же не выдержал:

— От кого?

Конечно, проще всего было ответить: «Он умер». Но я вспомнила себя 13 февраля, веселую, беззаботную. Так не выглядит человек, потерявший любимого.

— Пап, он уехал. Далеко. Очень. И даже не знает, что я беременна.

Отец больше не стал ничего говорить, но по его лицу я поняла — к этому разговору мы еще вернемся, и не раз. Мама же решила перевести диалог на другую тему:

— Что тебе принести из дома?

— Ручку и тетрадь, чтобы было удобно писать. Видно, когда головой об асфальт ударилась, мысли в голове появились. Вот и хочу записать.

— Хорошо, доченька, но ты, пожалуйста, больше так не умней. — Мама попыталась пошутить, и я улыбнулась ей в ответ, хотя хохма и вышла корявой. Сейчас главное было не в словах, а в том, что они рядом.

На следующий день, когда пришла мама и подруга Анжела, принесшая от группы целый мешок фруктов с пожеланиями скорейшего выздоровления, я стала обладательницей целого набора ручек и общей тетради со спиральной пружиной.

Писать было неудобно. Рука не слушалась, но я упорно вела дневник. Описывала день за днем события, недорассказанные бумаге. Становилось легче. В этом мире, как и в том, я могла поделиться абсолютно всем лишь с белыми листами.

Через неделю мне разрешили сидеть: позвоночник, в отличие от ребер, оказался крепким. Одна тетрадь была полностью исписана. В палате я получила прозвище «летучая мамашка». Кто-то из женщин меня жалел, кто-то презирал. Мне было все равно, но ровно до того момента, пока бедовая Варька (женщина далеко за сорок, с ампутированной правой грудью и неиссякаемым оптимизмом) вбежала в палату и сообщила:

— Летучая, к тебе там жених пришел. Красиииивый… Высокий, светловолосый, а глаза-то, глаза. Не будь твоим, в коридоре охмурять бы начала. Встречай, щас будет.

Я же в первый момент внутренне сжалась. Высокий, красивый, из этого мира? Лихославский? Пришел каяться? Угрожать? Заставить замолчать?

Внутри меня что-то закипело. Еще месяц назад я бы попыталась избежать грядущего разговора любым способом: закатила бы истерику, всполошила всю палату, притворилась бы впавшей в кому на худой конец. Но не сейчас. Я, как боец, внутренне приготовилась к словесному спаррингу.

Запал моментом угас, когда я увидела его. Во фланелевой клетчатой рубашке, потертых джинсах, с обрезанными волосами и обеспокоенным взглядом, в котором сквозила какая-то одержимость, я бы даже сказала, безумство.

Арий. Это не мог быть он. Он остался в том мире. И тем не менее.

Так получилось, что лежачей в палате была я одна. Арий обвел моих соседок взглядом и попросил:

— Можно нам поговорить. Наедине.

Женщины гуськом, друг за другом, начали выходить. Я была уверена, что, как только закроется дверь, к щели припадет не одно любопытное ухо.

— Все, полог поставил! Можете говорить о чем угодно, влюбленные… — Фир, вылезший из волос дракона, был, как всегда, неподражаем.

Но мы оба молчали, лишь смотрели друг на друга. Таракашка не выдержал.

— Я что, зря магичил? — А потом, ощутимо дернув Ария за ухо, прошептал так, чтобы я точно услышала: — Ну, давай, что завис, ящер, как репетировали.

Арий подошел ко мне, встал у кровати на одно колено и голосом, в котором слышалось волнение, произнес:

— Я все знаю. И про подмену, и про Салика Чейдру, и про то, что мой мир — не твой. Поэтому я здесь, Наташа, и если ты согласишься быть моей женой, мне будет совершенно не важно, что нас свяжет: брачная клятва или запись в ЗАГСе.

Последнюю аббревиатуру он выговорил старательно, словно она была зубодробительной.

Я смотрела на него, на руку, в которой он держал кольцо, которое даже на вид было мне явно велико, со здоровенным камнем посередине, и не могла сдержать улыбки. А потом схватила, но не украшение, а воротник рубашки, притянув Ария к себе, и прошептала ему прямо в губы:

— Если ты, ящерица хвостатая, надеялся на «нет», то ты жестоко просчитался. Я выйду за тебя замуж и в этом мире тоже, и нашего ребенка через восемь месяцев из роддома тоже тебе придется встречать.

Лицо опешившего дракона, переваривающего новость о том, что он скоро станет папой, я запомнила на всю жизнь. Как и его руку, которую он осторожно с моего разрешения положил на живот. Было такое ощущение, что он притронулся ладонью к величайшей драгоценности.

Испортил все Фир, который невесть каким образом оказался у меня на плече.

— Ну вот и отлично! А ты волновался. Я же говорил, что моя девочка любит тебя, дурака крылатого!

Фир трещал, заполняя паузу и болтая за семерых.

Как оказалось, ничего с подменой не вышло. Хотя и татуировку Кассандриоле нанесли, и красиво ее на камнях разложили, дабы сомнений не возникло: девица выпала из окна и по причине этого потеряла память. Арий, вернувшийся из острога, только дотронулся до ее щеки, как заподозрил неладное. Три дня нарезал круги в небе, пока его супруга поправлялась, а потом не выдержат и устроил ей допрос. Кесси держалась, как могла, но дракон в ярости оказался совершенно непредсказуем. Когда девица наотрез отказалась говорить, он просто схватил ее за шею и наклонил лицо к зажженным свечам канделябра. Когда волосы Кассандриолы вспыхнули, Фир, бывший свидетелем сей сцены, не выдержал первым и, обнаружив себя, рассказал Арию о подмене.

Дракон же, недолго думая, схватил таракашку и через порталы заявился к Глиберусу. О содержании чисто мужского разговора мой усатый напарник умолчал, лишь обмолвившись, что после рандеву его уже бывший господин стал изрядно заикаться и с перепугу вывел формулу трансграничного переноса энергии, над которой до этого корпел двенадцать лет.

Арий же, после того как узнал, что его так ловко обманули, сначала разозлился (и на меня, кстати, тоже), но удержал его от необдуманных поступков… Эрин, явившийся к нему с бутылкой вина и серьезной беседой. Начал эльф с того, что завидует хозяину дома: его женщина его по-настоящему любит и готова на все, чтобы его спасти. Не то что отдать себя другому, даже умереть. За что тут же и получил в глаз. Леголасообразный, в душе которого тоже бушевала буря, ответил тем же. Как результат — разговор этих двоих продолжился лишь тогда, когда в кабинете хозяина не осталось ни одного целого предмета мебели, включая гардины. Эльф рассказал Арию о случившемся без утайки, лишь сокрушаясь о женском коварстве и великий силе любви, которая, увы, к нему никакого отношения не имеет.

После такой чудно проведенной ночки за бутылкой бурбона дракон отписал письмо матушке и отправился в наш мир.

— А как же ты здесь? На земле же нет других драконов и магии… — начала было я, но была перебита насмешливым хмыканьем Фира.

— Это пока у тебя магического дара не было, для тебя в этом мире не существовало ни драконов, ни оборотней, ни вампиров, ни магии. Поверь мне, дорогая. Они здесь есть, хотя и искусно скрываются среди обычных людей. Кстати, местная община крылатых Ария принимать сначала категорически не хотела. Его, потомственного князя, обозвали даже грязным нелегалом и вшивым иммигрантом.

— Чему ты был несказанно рад, — с усмешкой прокомментировал Арий.

— Но ведь помогли же потом и с документами, и с адаптацией, когда узнали причину, по которой ты решил покинуть свой мир, — парировал таракашка. — Так что, Наташ, подумай еще раз. Стоит ли за него выходить замуж? — с нарочитой серьезностью пошутил Фир. — Это там он был приближен к трону и к плахе. А тут этот дракон пока обычный заправщик на АЗС. Пистолеты в бензобаки вставляет…

Арий лишь скептически вскинул бровь, глядя на таракашку:

— Я не твой нынешний дружок-напарник. Церемониться за такие советы не буду, да и Эрину, если что, его длинные уши тоже надрать могу.

— Ты променял меня на этого? — Вот тут моя натура возмутилась. Этот усатый предатель, не успели мы закончить расследование, нашел себе нового напарника? И кого? Этого шпиёна?

— Не надо на меня так смотреть. Мы отлично сработались, — словно оправдываясь, начал Фир, но его оборвал звук открывающейся двери и фраза:

— Где этот стервец, из-за которого моя…

Отец, пришедший навестить дочь, оказался нечаянным свидетелем нашей встречи с Арием.

— Папа, разреши тебе представить, Ар…

— Арсений. — Арий перебил меня. — Ваш будущий зять.

От такой наглости папа опешил, а мама, стоявшая за его спиной, лишь икнула. За их спинами маячили все жительницы больничной палаты.

— Хорошо, Арсений. Выйдем, поговорим.

Мы с мамой обеспокоенно переглянулись.

Сегодня годовщина нашей свадьбы. Арий в детской комнате опять воюет с нашими близнецами и маленьким принцем, пытаясь уложить драконят-непосед спать, а я пишу эти строки в дневнике. Оглядываюсь на пять лет назад. ЗАГС. Платье, не белое и не пышное. Животик, который еще не виден. Лишь самые близкие друзья. Отец, еще не до конца свыкшийся с мыслью, что свекровь его кровиночки — дракон, причем не в переносном смысле этого слова. Мама, косящая глазами на эльфа с тараканом на плече, и в третий раз спрашивающая: «А он точно традиционной ориентации?» Дейрий, рога которого спрягала пышная шевелюра, под ручку с Ликримией. Демон пояснил так свой выбор: если он станет правителем, убить или отравить его королеву будет весьма проблематично, как и их детей. Кстати, он оказался прав. Своих отпрысков драконесса, проявившая неслабый материнский инстинкт, к трем годам научила пользоваться кинжалом и отличать основные яды по запаху. Но самое главное, она без ума любила этого рогатого ехидну. Хвостатый же бабник, на удивление, стал образцовым семьянином. Хотя о том, как Ликримия соблазняла главу посольства демонов, можно было бы сложить целую сагу.

Регистратор, произносившая торжественную речь, сбивалась в тот день несколько раз, а потом плюнула и зачитала окончание по бумажке: больно уж необычная компания, не по внешнему виду, а по ощущениям, собралась в одном зале.

А спустя положенный срок Арий с двумя свертками на крыльце роддома, счастливый до неприличия. Кстати, супруг на удивление быстро адаптировался в наших реалиях, за пять лет пройдя путь от простого заправщика до регионального директора отдела добычи нефти. Я же перевелась на заочное отделение и полтора года посвятила тому, что училась управлять своими способностями. Сейчас, официально, я домохозяйка. Неофициально — ловец душ, но это уже совсем другая история.

Арий, вернувшийся из детской, хитро улыбнулся.

— Наши непоседы без няни совсем расшалились.

— Ничего, скоро у нее закончится отпуск, — я прекрасно понимала мужа. Чтобы крохи заснули, требовалась немалая выдержка, эрудиция, сноровка и воображение. Одну и ту же сказку по нескольку раз на ночь они слушать отказывались, а иногда и требовали изобразить героев рассказа. Мне, сдавшей «иллюзии» на магкурсах на трояк, это хоть как-то удавалось, а вот дракону приходилось туго.

Муж поцеловал меня. Нежно, страстно, чувственно.

— Мммм? — На связные мысли я была не способна. Арий, как и прежде, заставлял меня потерять связь с действительностью за считаные мгновения.

— Как насчет сестрички для наших малышей?

— Ты неисправим…

— Я знаю, но я упорный, и плевать на то, что у нареченных небесами девочек не бывает. Мы и в этом будем исключением.

Выписка из истории болезни психиатрического отделения пациента Лихославского Е. К.: «Delirium tremens прогрессирует. Сегодня у пациента отмечено очередное обострение. Он утверждал, что видел говорящего таракана, а в окно его палаты заглядывал дракон с фразой: „Я буду мстить тебе за Наташу до конца твоих дней“. Пациент требует, чтобы его чистосердечное признание в изнасиловании пяти его бывших студенток отправили в полицию, а его самого посадили в бронированную камеру.