Эпилог застает Коленьку Хохлова в Париже. Молочница приветствует Коленьку:

— Bonjour, Monsieur!

Колбасница улыбается ему:

— Il fait beau се matin, Monsieur!

Коленька завтракает в ресторанчике «Дарьял», ест борщ, пожарские котлеты и клюквенный кисель из красного вина. Хозяйка, в лимонных кудлашках, щебечет Коленьке:

— Приходите почаще: у нас всегда собираются артисты, шоферы, полковники…

В 6 часов Коленька пьет аперитив у скульптора Залкинда. Статуя Орфея, задуманная в окопах, упирается в стеклянный потолок. Деревянные торсы, каменные головы, бронзовые группы загромождают мастерскую, оставляя узкий проход.

— Какой прекрасный лес! — говорит Коленька.

— Лес не лес, а так, рощица, — отвечает Залкинд.

— Последние аркадские рощи перед всеобщей порубкой, — произносит Коленька.

Этими словами могла бы закончиться повесть. Но иногда, при спуске занавеса, заболтавшийся в кулисах, полуразгримированный актер, не заметив, что створки занавеса еще образуют щель в зрительный зал, пробегает по сцене, крича приятелю фразу, не имеющую прямого отношения к сыгранной пьесе. Коленька Хохлов сидит в большом кафе на шумном и пестром бульваре. За спиной Коленьки происходит такой разговор:

— Я имею сегодня шестое Виши. Не знаю, если это хорошо?

— Вы берете сегодня Виши, значит, вчера вы делали бомб. Не запирайтесь! Вы слишком дискретны визави господина Розеноера…

— Совсем напротив! Мы побывали вчера на Вертинском: это — настоящий миннезингер больной современности…

И вдруг Коленька явственно слышит третий голос: голос Дэви Шапкина. Коленька оборачивается. Они встречаются взглядами, они спешат друг к другу, как старые друзья, они целуются и смеются. Коленька видит за столиком Софочку Фибих.

— Моя жена, — говорит Дэви Шапкин, усаживая Коленьку рядом с собой на диван.

Горят огни. Множатся в зеркале затылок Розеноера и Софочкин профиль.

— Когда в Россию? — спрашивает Коленька Шапкина, и Дэви Шапкин отвечает, забыв, что повесть еще раскрыта:

— Я перерос Советов.