Виктория Самойловна Токарева Свинячья победа
У нее было красивое торжественное имя: Виктория. И фамилия, которой она стеснялась: Поросенкова. Получалось: Виктория Поросенкова – идиотское сочетание. Свинячья победа. Но ничего не поделаешь. Фамилию человек получает от родителей, так же как и внешность. Какая есть – такая есть. И надо сказать «спасибо». Могло бы и не быть никакой.
Внешность у Виктории тоже слегка свинячья: рыжие ресницы, рыжие волосы, голубые глаза и десять килограммов лишнего веса. Тонкая талия, пышный зад, нежная кожа – копия Саскии Рембрандта. Великий художник Рембрандт тут же посадил бы Викторию на колени. А современные мужчины не торопились. Исключение составляли азербайджанские перекупщики. Когда Виктория приходила на базар, они с большим одобрением смотрели ей вслед и предлагали фрукты бесплатно. Но Виктории они не нравились. Лучше никого, чем эти вязкие турки.
У Вики никого и не было. Она работала на птицефабрике и поэтому никогда не ела кур. Она досконально знала, что стоит за красиво зажаренной курицей. Она знала всю подноготную их жизни, любви, страданий и смерти. Есть кур для нее было то же самое, что питаться родственниками.
Из родственников у нее был только дед. Мать с отцом тоже были, но у каждого своя семья, новые дети. Вика существовала как напоминание об ошибках молодости, и родители старались о них забыть.
Дед когда-то где-то работал и кем-то был. А теперь пенсионер. Его звали «ты бы»… «Ты бы пошел в магазин и купил муки…» Или: «Ты бы пропылесосил квартиру…» И так далее…
Дед по утрам, до завтрака, ходил гулять, ему сказали, что это полезно. Он вставал и сразу занимал ванную, как раз в то время, когда Вика собиралась на работу. Их интересы сталкивались, но справедливость была на стороне Вики. Дед мог опоздать на свою прогулку, а Вика – нет. Ее рабочий день начинался в определенное время, и за этим жестко следили. У Вики с дедом происходили разборки, и в отместку Вика прятала его зубы. Дед целый день не мог найти свои зубы и ел только жидкую пищу.
У деда был свой резон: ему был необходим жесткий распорядок, как грудному ребенку. Этот распорядок, как каркас, держал его форму и содержание. Пусть человек стар, но он жив. А внутри жизни все должно быть полноценно.
Вика не понимала: что изменится от того, что дед сдвинет свою прогулку на сорок минут? Они ругались, но не каждый день, примерно два раза в неделю. В остальное время Вика заботилась о деде, по вечерам готовила ему вкусненькое и покупала фрукты у азербайджанцев.
Помимо деда, у Вики был любимый человек – диктор телевидения Влад Петров. Полное имя – Владимир. У него были пальцы с овальными ногтями, бесстрастное лицо, немножко японские глаза и тихий юмор, спрятанный в глубину. Неброский, чеховский юмор. Но умный – услышит и почувствует. Виктория слышала и чувствовала. О! Как не хватало ей таких собеседников, которые бы все понимали. Ее собеседниками были цыплята из электронной несушки. И сотрудницы, которые разговаривали только о материальном.
Вика позвонила на телевидение, выяснила номер телефона. И позвонила. Трубку сняла мама. Вика представилась как восхищенная телезрительница, что правда, и рассказала маме, какой у нее качественный сын – умный и красивый, что тоже правда. Вике приятно было это говорить, а маме слушать.
Мама не была любопытной и не спросила Вику, как ее зовут, где она работает и сколько ей лет. Но Вике казалось тем не менее, что связь налажена и теперь она любит не в воздух, а непосредственно в его дом. Весь дом Владимира будет наполнен ее любовью.
В завершение разговора мама сказала странную фразу: «В каждой избушке свои погремушки». Вика не поняла, что она имела в виду. В доме есть маленький ребенок, и он играет в погремушки? Либо в каждом доме свои неприятности? Но Вика не представляла себе, какие неприятности могут быть у таких умных, обеспеченных, полноценных людей. Неприятности – только от глупости, бедности и ущербности.
Вика звонила время от времени. Раздавался голос Владимира по автоответчику и советовал говорить после короткого гудка. Вика дожидалась гудка и торопилась сказать важные вещи. А иногда просто пела.
Надо сказать, что голос у нее был как у ангела – высокий и чистый. Она не пошла учиться только потому, что стеснялась своей внешности. Эстрадная певица должна сочетать в себе секс-символ с вокальными данными. Мужчины должны слушать и желать. А женщины – слушать и подражать. А кому придет в голову желать или подражать Виктории Поросенковой?
Вика пела только курам и подругам. И еще Владимиру Петрову по автоответчику.
Подруг было две – Варя и Вера. Обе работали осеменаторами. Осеменяли кур петушиной спермой. Привычным бесцеремонным движением брали кур и вводили шприц куда надо. Куры охотно подчинялись этой процедуре, потому что в своем курином Освенциме они не знали другой любви. Были рады и шприцу. Однако петух – гаремное животное, один на всю куриную стаю. И любовь на свободе мало чем отличалась от короткой процедуры со шприцем.
Вика не могла заходить к подругам в куриный барак. Не переносила густой стойкой вони. В каких бы нечеловеческих условиях ни находилась курица, она все равно ест и какает. А значит – источает вонь. Вера и Варя принюхались и привыкли. Однако кур не ели. Брезговали.
Виктория работала в электронесушке, курином родильном доме. Там были чистота и дисциплина, как на атомной станции. Сотрудники переодевали обувь и натягивали на себя белые халаты.
Яйца медленно грелись в специальном режиме, потом из них проклевывались желтые головки и смотрели на мир глазами-бусинками.
Нет ничего прекраснее цыпленка, котенка, поросенка, ребенка. Маленькие и слабые имеют только одну защиту – свою прелесть. Никому не придет в голову обидеть цыпленка. Всем хочется его защитить.
На ферме существовал и мозговой центр, где трудились ученые-селекционеры. Создавали наиболее качественную породу. Кажется, Гитлер хотел создать наиболее качественную породу людей…
Куры, конечно, не люди, но тоже требуют качественного начала. Их оплодотворяли живым петухом. Потом отбирали самые крупные яйца и складывали в специальный контейнер. Выводили цыплят и продавали в Канаду за твердую валюту. Канадцы платили сказочно. Этих денег хватало на зарплату всему коллективу.
Питались в столовой. Виктория, Вера и Варя садились за один столик, обсуждали свои новости.
Новости были скудными, поскольку жизнь устоялась. Основные события происходят до двадцати пяти лет: поступают в вуз, женятся, рожают. А Вике, Вере и Варе было после тридцати. В этом возрасте уже все есть или ничего нет. И это надолго, если не навсегда.
Варя была замужем за Геной. Гена ничего не зарабатывал, но зато пил и в пьяном виде звонил каким-то женщинам.
– Как ты с ним живешь? – удивлялась Вика.
– Он меня любит, – отвечала Варя.
– Тогда зачем он звонит другим бабам?
– Так это спьяну.
– А почему ты это терпишь?
– Я его люблю, – просто объясняла Варя.
Вика не понимала: как можно любить бездельника и пьяницу? Любить можно только Владимира Петрова – красивого и умного.
Вторая подруга, Вера, родила детей без мужа. Вообще-то она хотела одного, но получилась двойня. Две девочки. Эти девочки появились на свет недоношенными и теперь лежали, обложенные ватой, как нездоровые помидоры. При этом постоянно орали и какали, как куры.
Вера была бешено влюблена в своих девочек и каждый их пук встречала с восторгом. И разговаривать могла только на эту тему. Вика слушала из вежливости, не перебивала. Но участь ее подруг вызывала в ней брезгливое сочувствие: как можно жить ТАК?
А подруги, в свою очередь, сочувствовали Вике и давали советы: роди без мужа. Все же какой-то смысл…
Вика тем не менее считала себя богатым человеком, хранительницей Большой Любви. И даже если эта любовь не имеет конкретного выражения – она существует, наполняет смыслом и помогает Владу Петрову, как помогает человеку молитва. Время от времени на птицефабрику приходил бомж с красивой фамилией Хмельницкий. Приходил – не точно. Просачивался. Через проходную его не пропускали. Он пролезал в дыру, которую кто-то проломил в бетонном заборе. Хмельницкий просачивался и поджидал Вику.
Вика – толстая, в белом халате – казалась ему менее агрессивной, чем тощие и злые тетки. Они накидывались и лаяли, как собаки, и гнали вон. А Вика останавливалась, смотрела в его запущенное лицо и спрашивала:
– Чего тебе?
– Куриного мяса, – отвечал Хмельницкий.
– Поди и купи. В магазине куриный фарш дешевый.
– Нет у меня денег.
– Но я же не могу воровать, – объясняла Вика.
– Тогда головы дай и лапы. Я сварю.
Вика стояла и размышляла.
– Если тебе жалко голов, дай чего-нибудь, хоть куриного корма.
Вика вздыхала и выносила ему пакет куриных потрохов. Это было царское подношение.
– Спасибо, – скупо благодарил бомж Хмельницкий и быстро исчезал. Боялся, что Вика передумает и отберет. В его жизни бывало всякое.
В следующий раз бомж появился через три месяца. Тактичный был человек. И не просил, а просто стоял и наблюдал.
Во дворе жгли мусор, горел костер. Подружки Вера и Варя сидели на старых ящиках, а Вика пела. Но как… Как будто ангелы слетали с неба и пели в унисон.
– Твой пришел, – сказала Варя.
Вера оглянулась и засмеялась. А Вика не засмеялась. Только подумала: «Смеется тот, кто смеется последний»…
«А-ах, нет сил снести разлуку… Ласк, ласк твоих, жгучих ласк ожида-аю, от счастья замираю…»
Это было про нее и про Владимира Петрова. Она пела ему и себе. А остальные слушайте, если хотите… По птицеферме разлетелся слух, что телеведущий Владимир Петров женится на молодой актрисе Саше Коноваловой. Эта актриса снялась в телесериале, и в нее влюбилась вся страна, включая телеведущего Влада Петрова.
Их фотографии напечатали в журнале «7 дней». Журнал притащила на работу Варя, и все девчонки смотрели с жадным любопытством. И даже куры косились круглым глазом в сторону ярких картинок. И Вика тоже смотрела с никаким выражением, дескать, ей-то что…
В убойном отделе куры стреляли пометом, перед тем как покинуть этот мир. Мозгов с наперсток, а ведь тоже что-то чувствуют.
Вика чувствовала себя примерно так же, но виду не показывала. Однако запомнила, что свадьба состоится седьмого сентября в семь часов вечера в ресторане «Золотой дракон». Они специально выбрали цифру семь, потому что Господь создал мир за неделю. А они тоже собираются создать свой мир.
– Счастливые!… – вздохнула Варя. – Представляешь, какая у них жизнь… Зимой на Красное море, летом на Черное…
– Он напьется и будет бабам звонить, – прокомментировала Вика.
– Ну и что? Зато он в час зарабатывает столько, сколько ты за год.
– Богатые тоже плачут, – философски заметила Вера.
Вика промолчала. Владимир женится. Но он же не умирает. Он остается жить, и, значит, его можно любить на расстоянии. В конце концов, Вика может считать, что Влад уехал в далекую командировку. Куда-нибудь в Африку или на космическую станцию «Мир». Настало седьмое сентября. Это была суббота. Вика оделась красиво и поехала к ресторану «Дракон». Не на свадьбу, конечно. Ее никто не звал. Просто посмотреть со стороны.
Ресторан стоял на пересечении двух улиц, вылезая вперед этаким китайским фонарем.
Машин понаехало не меньше пятидесяти, в основном иномарки: джипы и «БМВ».
Подкатил «линкольн» – длинная черная машина. Из «линкольна» вышли невеста и жених. Невеста – полная противоположность Виктории: черная, худая, высокая, как рельса. Жених был одет в черное и белое. Волосы зачесаны назад, блестят от геля. Лицо бледное, глаза горят, и кажется, что глаза – впереди лица. Боже, как он был грозно прекрасен… Выражение лица как у Джордано Бруно, идущего на костер. На костер счастья? Мучений?
Вика смотрела во все глаза. Если бы ей было разрешено, кинулась вперед, ухватилась, затолкала бы в машину и увезла. Куда? Не все ли равно! Хоть к деду. Она села бы перед ним на пол и стала слушать. Он бы говорил, а она слушала и плакала. А потом отдала бы ему свою девичью честь, все настоящее и будущее…
«Ласк, ласк твоих, жгучих ласк ожидаю… От счастья замираю…»
Жених и невеста подошли к ресторану. Их встречал маленький молодой китаец – владелец ресторана по имени Петя.
Петя препроводил звездную пару в помещение ресторана. Они скрылись из виду. ВСЕ. Сидеть было бессмысленно.
Вика поднялась со скамейки. Вошла в будку телефона-автомата. И набрала «02».
Заслышав голос дежурного, четко проговорила:
– В ресторане «Золотой дракон» заложена бомба.
– Кто говорит? – торопливо спросил дежурный.
– Говорит тот, кто знает, – четко ответила Вика. Положила трубку. Вернулась на свою лавочку. Ей было интересно посмотреть, как развернутся события.
Чего она хотела? Чего добивалась? Она хотела сорвать свадьбу. А если не сорвать, то хотя бы испортить. Почему? Потому что у нее отбирали мечту и смысл жизни. Она ничего не могла изменить, только стрельнуть пометом, как курица в убойном цеху. * * *
Подъехала ментовка с собаками. Все задвигались, как в ускоренной съемке.
Менты с собаками быстро распространились по всему пространству. Выскочил Петя, махал руками. Ему что-то вежливо, но твердо втолковали.
Виктория почувствовала голод. Зашла в ближайшую булочную, купила булку-слойку и вернулась на свой наблюдательный пункт. Ела и ждала.
Из ресторана энергично вышли жених и невеста, ругаясь на ходу. Остановились в трех шагах от Вики.
– Ты что, боишься? – спросил Владимир.
– Естественно, – ответила Саша Коновалова. – Страх за жизнь – нормальная реакция здорового человека.
– А как же свадьба? – не понял Влад.
– В другой раз.
– И столы накрывать в другой раз?
– Если выбирать между уткой по-пекински и жизнью, я выбираю второе.
– Потому что тебе плевать. На мои деньги и на мои усилия.
– Попроси официантов сложить еду в коробки и можешь взять их домой. Отвези своей полоумной мамаше и полоумной дочке.
Владимир молчал какое-то время, потом сказал спокойно:
– Я ждал, когда ты начнешь… и дождался. Ненавидеть больных и старых только за то, что они больные и старые, – знаешь, как это называется?
– Естественный отбор…
– Это называется фашизм, – уточнил Влад. – В Японии отводили старых на гору Нарайяма, чтобы их расклевывали птицы. А в Спарте сбрасывали больных детей со скалы, чтобы они не занимали место на земле. Фашисты хотели очистить планету от людей второго сорта. По-вашему, жить должны только молодые, сильные и красивые. А остальных – скидывать в пропасть и отводить на Нарайяму. Тебе наплевать на всех, кроме себя. А знаешь почему? Потому что ты мало читала книг. Или вообще не читала. Фашизм – это прежде всего серость и бескультурье плюс душевная бездарность.
– А что же ты на мне женишься? – спросила Саша.
– Уже не женюсь. Капитан! – Влад торопливо подошел к капитану. – Если вы найдете террориста, который подложил бомбу, передайте: пусть мне позвонит. Я дам ему вознаграждение.
Саша Коновалова повернулась и пошла прочь. Села в чью-то машину. Машина попятилась, выруливая. И ушла. Скрылась за поворотом.
Владимир сел на скамейку рядом с Викой. Смотрел перед собой. Потом обернулся и посмотрел на Вику. Она сконфуженно улыбнулась набитым ртом.
– Хотите есть? – вдруг спросил Влад.
Вика промолчала.
– Пойдемте…
Владимир встал со скамейки, ожидая, что Вика тоже поднимется.
Виктория, конечно, хотела подпортить веселье, но не в такой же степени. События развивались так стремительно, как при землетрясении. Только что стояло – и уже руины.
– Ну, пойдемте, пойдемте, – поторопил Владимир.
Вика поднялась, и они вместе двинулись к ресторану «Золотой дракон». Дорогу им преградил капитан.
– Капитан Рогожкин, – представился он и отдал честь. – В ресторан нельзя. Бомба.
– Мы поедим быстро и уйдем, – пообещал Владимир.
– Придется подождать. Бомба, – повторил капитан.
– Да нет там никакой бомбы, – сказала Вика.
– Это надо проверить. Наши собаки специально натасканы на тротил.
– Да нет там никакого тротила, – повторила Виктория.
– Откуда вы знаете?
– Это я позвонила.
Владимир Петров развернулся к Вике и уставился на нее.
– Тогда придется вас задержать, – строго сказал капитан.
– Пожалуйста, – согласилась Вика. – Я никуда не денусь.
Рогожкин что-то сообщил по рации. Подошел старший лейтенант.
– А зачем вы это сделали? – очнулся Владимир, глядя на Вику.
– Это долгая история, – уклонилась Вика.
– А вы покороче. В двух словах.
– В трех. Я вас люблю.
– Фанка? – догадался Владимир.
Виктория не знала, что это значит. Может быть, от слова «фанат». Фанатизм, в чем бы он ни выражался, – это всегда ограниченность. Вика догадалась, что быть фанкой – не очень почетно. Эти фанки как дуры гоняются за кумиром, визжа от восторга и отдирая кусок рубахи или штанов, как повезет. А потом целуют этот обрывок и молятся на него.
Вика любила тихо, тайно и священно. «Раскрылася душа, как цветок на заре, под дыханием зефира…»
Капитан Рогожкин и старший лейтенант тихо переговаривались.
– Старлей, капитан, я приглашаю вас на праздничный ужин, – торжественно произнес Владимир Петров. – Берите солдат – и за стол. Все равно пропадет. Правда, Петя?
Хозяин ресторана Петя мелко закивал. Торопливо проговорил:
– Очень хороший меню. Очень хороший повар. Из Китая. Настоящая китайская кухня.
– А что, товарищ капитан? – спросил старлей. – Перекусим по-быстрому и по домам. Ложный вызов.
Капитан молчал. По его горлу прокатился кадык.
Весь милицейский наряд сидел за столом. Молча и вдохновенно поглощали еду – настоящую китайскую кухню.
Вика и Владимир сидели рядом. Владимир глядел в пространство, а Вика увлеклась трепангами. Еда была ни на что не похожа, и даже трудно сказать – вкусно это или нет. Как будто ее доставили на НЛО из соседней галактики.
Милиционер-грузин обратился к капитану:
– Товарищ капитан, нельзя без тамады. Неорганизованное застолье получается. Едим, как млекопитающиеся.
– А мы какие? – спросил капитан.
– Мы – люди. Это другое.
– Ну ладно. Назначаю тебя тамадой.
Грузин встал и постучал вилкой по тарелке.
– Первый тост: за нашего Всевышнего… – провозгласил тамада.
– За Путина, что ли?
– Кто такой Путин? Раб Божий. За Господа Бога, нашего Создателя…
Милицейский наряд дружно выпил и закусил. Владимир Петров налил водку в фужер из-под шампанского и выпил до дна.
Наступило молчание. В молчании был слышен перестук вилок.
– Следующий тост – за Георгия-победителя! – провозгласил тамада.
– А это кто? – поинтересовался старший лейтенант Демин.
– Это наш святой, – объяснил грузин.
– А наш?
– Ваш – не знаю. Это вы должны знать.
– Выпьем за всех, – распорядился капитан Рогожкин. – Сначала за вашего, потом за нашего, а потом за ихнего. – Рогожкин обернулся к китайцу Пете. – У вас кто? Будда?
Петя не понял, о чем речь, и торопливо заверил:
– Настоящий китайский повар. Мы ему две тысячи в месяц платим. Хороший специалист. Надо хорошо платить. Конкуренция.
Официанты поставили на стол утку по-пекински. Она выглядела превосходно: золотисто зажаренная в темном кисло-сладком соусе.
– Это действительно вы звонили? – тихо спросил Владимир.
– Да… Действительно. – Вика мелко закивала, как китаец.
– А зачем?
Вика задумалась: как сказать одним словом? И нашла это слово:
– Ревность…
– А при чем тут ревность? – не понял Владимир.
– Я вас давно люблю. С восьмого класса…
– Ну, молодец… – Влад покачал головой. – Вообще-то надо было у меня спросить. А потом звонить в милицию. Если любишь человека, надо жить его интересами.
– Она вам не подходит, – твердо сказала Вика.
– Я знаю, – согласился Влад. – Но мы любим не тех, кто нам нравится. Ты мне нравишься. Ты смешная. Но я тебя не люблю. Понимаешь?
– Не совсем. – Вика действительно не понимала: как можно любить человека, который тебе не нравится?
– Очень жаль, – произнес Влад. – А впрочем, все равно.
– Выпьем за молодых! – провозгласил тамада. И повел бокалом в сторону Влада и Вики.
– А где здесь молодые? – остановил Рогожкин.
Тамада понял, что ошибся, но тут же выкрутился:
– Здесь все молодые! И у всех когда-нибудь будут семьи и дети! Молодые, встать!
Весь милицейский наряд поднялся, держа в руках рюмки с водкой и бокалы с вином. Веселье набирало обороты. Хозяин ресторана Петя о чем-то договаривался с капитаном. Менял крышу. Милицейская крыша нравилась ему больше, чем просто бандитская. От бандитов непонятно, чего ждать. А милиция – адекватна и адаптирована к условиям. Они учитывают интересы предпринимателя. А бандиты не учитывают ничего. Только деньги.
Владимир Петров играл на рояле. Играл неожиданно хорошо. А Вика пела. Без слов. Просто мелодию. Ее голос струился как будто с неба. И она была красива в этот момент: нежная кожа, сверкающие глаза. Молодые менты слушали и мечтали. Водка подняла порог чувствительности. У некоторых в глазах стояли чистые слезы.
Старлей Демин подошел к капитану и спросил:
– Не будем ее забирать? Напишем ложный вызов, да и все.
– А зачем она звонила? – спросил капитан.
– Свадьбу остановить, – догадался старлей.
– А ей-то что?
– Значит, была причина…
Капитан смотрел на поющую Вику. Видимо, сравнивал с невестой.
– Красивых много, – изрек капитан. – А такая – одна.
Влад доиграл до конца. Снял руки с клавиш.
– Как вас зовут? – спросил он Вику.
– Виктория.
– А фамилия?
– Поросенкова, – созналась Вика.
– Это не пойдет. Нужна нейтральная фамилия, какое-нибудь явление природы.
– Огонь. Огнева, – подсказал молоденький старшина.
– Такой есть. Литературный критик, – заметил тамада. Он оказался образованным, что случается среди интеллигентных грузин.
– Лужок. Лужкова, – подсказал другой солдат.
– Такой тоже есть.
– Камень. Каменева, – включился старлей.
– Такой был, – отмахнулся Влад.
– Ветрова, – предложил капитан.
– Может быть, Ветер? Или Ручей… Голос звенит, как весенний ручей. Сочетается с именем: буквы «р» перекликаются – Виктория Ручей. Замечательно! – одобрил Влад.
Хозяин ресторана услужливо включил музыку. Она оказалась китайская. Влад встал из-за рояля и пригласил Вику на танец.
– Танцуем все! – скомандовал тамада.
Милицейский наряд в мгновение образовал хоровод. Положив руки друг другу на плечи, трясли ногами, как в греческом танце «Сиртаки». Для них было едино – что Греция, что Китай.
Влад остановился передохнуть. Они стояли в центре хоровода и смотрели друг на друга.
– Вы где работаете? – спросил Влад.
– На птицеферме.
– Кому же вы там поете? Курам?
– Цыплятам.
– На самом деле? – не поверил Влад.
– Ну конечно. А что тут особенного?
– Безголосые поют на всю страну, а Монтсеррат Кабалье поет курам.
– Цыплятам, – поправила Вика.
– Ну да… Сумасшедший мир. Сумасшедшая страна. И я тоже сумасшедший.
Влад возобновил свой танец, задвигался под китайскую пентатонику. Протянул руки к Вике. И Вика вплыла в эти руки – каждой клеточкой. Вот оно – счастье. Слышать его энергию, его запах. Видеть, слышать, чувствовать, вдыхать… После этого можно и умереть.
Милицейский наряд плясал слаженно, будто они до этого долго репетировали.
Работники кухни высыпали в зал. Смотрели как завороженные. Потом не выдержали и образовали свой круг. А в центре нового круга – китайский повар в черных брюках, белом переднике и белом колпаке.
Два круга вращались один подле другого, потом один в другом. Просто ансамбль Моисеева…
Повар и Влад сложили руки скамеечкой. Вика села на переплетенные руки, обняв обоих за шеи. Они ее раскачивали, и рыжие волосы летели вслед.
В дверях появилась Саша Коновалова.
Ее взору предстал разоренный свадебный стол в объедках и окурках. И ее жених, держащий на своих руках молодой пышный зад.
Недавняя невеста стояла, раздувала ноздри. Музыка смолкла.
Владимир Петров убрал руки. Вика едва успела подставить под себя ноги. Иначе грохнулась бы с метровой высоты.
Нависла зловещая пауза. Невеста хотела что-то сказать, но передумала и пошла прочь.
Владимир Петров хотел остаться на месте, но не вышло, и он побежал за ней следом, бормоча:
– Я тебе все объясню…
Саша села в машину и рванула вперед, возмущенно фыркнув выхлопной трубой.
Владимир остался стоять.
Вика подошла с сочувственным лицом.
– Вова… – Она не знала, что сказать дальше, и замолчала.
Владимир повернул к ней голову. Его уже давно никто не звал Вова. Только мама в далеком детстве.
– Хотите, я с ней поговорю? – предложила Вика. – Я скажу, что это я виновата. Вы ни при чем…
Владимир вытащил мобильник, торопливо набрал номер Саши. Передал свой мобильник Вике.
– Да?! – зло и отрывисто отозвалась Саша.
– Здравствуйте… Это я, Вика… – растерянно сообщила Виктория. – Нам надо поговорить.
– Какая еще Вика? О чем говорить?
– О вашем женихе.
Саша настороженно молчала, и Вика не была уверена, слышат ее или нет. Но это не имело значения. Она заговорила в пустоту:
– Вы красивая. У вас этих женихов – навалом. Какая вам разница, тот или этот? А мне – только он. Понимаете? Я его люблю с восьмого класса. Он для меня первый и последний. И единственный.
Саша Коновалова нажала отбой. В телефоне забились короткие гудки.
Владимир Петров ошеломленно смотрел на Вику.
– Вы сумасшедшая? – спросил он.
– Нет. Я нормальная. Просто у меня рушится судьба. Сейчас. В эту минуту. Не кричите на меня, если можете.
– Да я не кричу. Но у меня тоже рушится судьба. Почему вы считаете, что можете распоряжаться моей жизнью?…
Он повернулся и пошел.
– Вова! – отчаянно окликнула Виктория.
– Два условия… – Владимир Петров остановился на мгновение и выбросил перед собой два пальца. – Первое – чтобы я вас больше не видел, второе – чтобы я вас больше не слышал. А сумасшедшая вы или нет – мне все равно.
Владимир ушел. Вика заплакала.
Подошел капитан Рогожкин и приложил руку к козырьку:
– Разрешите вас препроводить домой на нашей машине. А товарищ жених не прав. Но задержать его мы не можем. * * *
Вика лежала на диване. Дед смотрел мексиканский сериал. Эта мизансцена продолжалась пятый день. На работу Вика не ходила. Депрессия не пускала. Дед беспрепятственно залезал по утрам в ванну и совершал свои утренние прогулки.
Дед видел: с внучкой что-то творится. Вика не ела и не разговаривала. Но он ей не мешал. Ждал, когда само отпустит.
В дверь позвонили.
– Поди открой, – велел дед.
Вика не отозвалась, как будто не слышала.
Дед кряхтя поднялся с кресла. Болели все кости, должно быть, заржавели от времени.
Дед открыл дверь. Вошли Вера и Варя. Разгрузили сумки. Достали вино и копченых кур.
Вика не реагировала. Дед увеличил в телевизоре звук, чтобы лучше слышать.
– Нанду! Это ты, любовь моя? – загрохотало из телевизора.
– Николай Фомич! – заорала Вера. – Сделайте потише!
Дед не слышал Веру. Вика никак не реагировала.
– Прямо как в курятнике, – откомментировала Варя.
– Да ладно… – простила Вера.
Подруги расставили еду на журнальном столике. Принесли тарелки и стаканы. Разлили вино.
Дед охотно принял подношение, а Вика не поднялась. Для нее все потеряло смысл.
Подруги стали вдвоем пить и закусывать. Невнимательно косились в телевизор.
– Ты должна понять, – сказала Варя. – Есть мечты, иллюзии. А есть жизнь…
Вика сморгнула.
– Мечты – это любовь и богатство. А жизнь – это труд каждый день, экономия денег, страдания, старость и смерть.
– Тогда лучше сразу умереть, – отозвалась Вика.
– Нет. Не лучше. Ты полюби то, что есть. Кур, бомжа Хмельницкого, солнце по утрам…
– Кстати, Хмельницкий приходил, – перебила Вера. – Спрашивал адрес. Мы ему дали.
– Зачем? – спросил дед. Значит, прислушивался к беседе.
– Чтобы больше не спрашивал. А то он не отстанет…
Вечером Вика решила отравиться и стала соскребать серу со спичек. С одного коробка получилась половина рюмки. Вика налила в рюмку вина, чтобы легче было выпить. Выдохнула. В этот момент раздался звонок в дверь.
Вика не хотела помирать второпях, отставила рюмку и открыла дверь. В дверях стоял Хмельницкий.
– Чего тебе? – спросила Вика. Ей было некогда.
Хмельницкий молчал. Серые волосы слиплись клоками.
– Ты давно мылся? – поинтересовалась Вика.
– Не помню.
– Заходи, – пригласила Вика. Рюмка с серным вином могла подождать.
Вика набрала полную ванну воды и насыпала туда стирального порошка. Бомж Хмельницкий стоял рядом и смотрел.
– Тебе ясно, что надо делать? – спросила Вика.
– В общих чертах.
– Ну, давай…
Вика закрыла дверь в ванную. Ждала.
Дед храпел за дверью, шумно, с треском вдыхал. По телевизору шел тот же самый сериал, следующая серия. Нанду выглядел как законченный козел. Неужели такие могут нравиться?… Никого на свете нет лучше Владимира Петрова. И если не он, то никто. А если никто – зачем такая жизнь, в отсутствие любви и смерти? Любовь от тебя не зависит. А смерть зависит только от тебя – и больше ни от кого.
Бомж Хмельницкий появился из ванной неожиданно похорошевший. Если бы его одеть в хорошую одежду, был бы не хуже президента Латвии.
Вика провела гостя на кухню. Положила ему на тарелку кусок копченой курицы.
Хмельницкий ел красиво, не жадно. Артистично обсасывал косточки.
– Ты вообще-то кто? – спросила Вика.
– Бомж Хмельницкий.
– А почему ты так живешь?
– Мне так нравится. Я никому – и мне никто.
– Ну почему же? – возразила Вика. – Я тебе курицу. А ты мне – что?
– Очищение души. Когда человек делает добро, он чистит душу.
– А-а… – сказала Вика.
Хмельницкий доел курицу. Допил вино из бутылки.
– Ты меня спасла, – серьезно сказал он.
– А ты меня.
Помолчали.
– Может, я у тебя спать лягу? Я же чистый…
Вика подняла два пальца. Сказала:
– Чтобы я тебя не видела и не слышала. Понял?
– Еще бы… – легко согласился бомж Хмельницкий. Ему такие условия были не в новинку.
Хмельницкий ушел. После него остался запах стирального порошка.
Вика выплеснула серное вино в раковину. Передумала помирать. На свете счастья нет, но есть покой и воля. Пушкин оказался прав даже через сто пятьдесят лет. На то и гений…
Дед дышал без треска, просто сосал из пространства воздух. Тоже хотел жить, старое дитя… На птицеферме пропали селекционные яйца, девяносто штук. Результат годового труда всей лаборатории во главе с профессором Бибиревым. В буквальном смысле – золотые яйца. Ущерб составлял пятнадцать тысяч долларов.
Подозрение сначала пало на бомжа Хмельницкого. Но потом выяснилось, что виноват электрик Андрей. Он довольно легко сознался в краже. Он не знал, что яйца особенные. Андрею понравилось, что яйца крупные, смуглые, красивые, и он отнес их в семью.
Завели судебное дело, но было ясно, что дело это гиблое. Откуда пьющий электрик возьмет пятнадцать тысяч долларов? Электрика уволили для начала, но потом взяли обратно, потому что у Андрея – золотые руки. А это не меньше, чем золотые яйца. Вика получила строгий выговор за то, что прикармливала бомжа Хмельницкого. Ее лишили премии и тринадцатой зарплаты.
Директор Доценко собрал собрание и долго говорил строгим голосом. Пафос его речи заключался в том, что воровать нехорошо.
Птичницы слушали и думали о том, что у директора большой коттедж и дочка учится в Испании. И он вполне мог бы внести за Андрея недостающую сумму.
Приехала милиция, непонятно зачем. Скорее всего для острастки.
Вика узнала капитана Рогожкина. А капитан узнал Вику.
– Ты зачем его пускала? – спросил капитан, имея в виду Хмельницкого.
– Мы собак кормим. А это все же человек.
– Эх, Поросенкова… Все у тебя не как у всех.
– Меня посадят? – испугалась Вика.
– За что?
– Ну, не знаю…
– Ты добрая… За это не сажают. А надо бы…
Директор Доценко сидел в кабинете, принимал телефонные звонки из Астрахани и Краснодара. Все заказывали фирменных селекционных цыплят, но никто не хотел платить деньгами. Астрахань предлагала рыбу, Краснодар – вино. Однако зарплату платить было нечем. Придется выдавать птичницам рыбу и вино. Закуска и выпивка. Этого мало, но все же лучше, чем ничего. Страна пребывала в экономическом упадке. Приходилось выкручиваться и изворачиваться.
Доценко – русский человек, не немец какой-нибудь. Он виртуозно выкручивался и изворачивался. В данную минуту времени – орал в телефонную трубку, преодолевая голосом пространство и прижимистость партнера.
– Подкинь коньячный спирт! – орал Доценко. – Ну что такое марочный кагор? Церковный сироп…
Заглянула секретарша и сказала:
– Юрий Васильевич, к вам товарищ Владимир Петров.
– А кто это такой?
– С телевидения. Он сказал: пять минут. У него больше нет времени.
– У него нет времени, а у меня его навалом…
Директор не хотел никакой огласки. Но и ссориться с телевидением он тоже не хотел.
– Зови, – разрешил директор.
Вошел Владимир Петров. На нем было длинное пальто с длинным шарфом. Длинные волосы вдоль лица. От него пахло нездешней жизнью.
«Сейчас спросит про коттедж», – подумал директор. Но Владимир спросил:
– Простите, у вас работает Виктория Поросенкова?
– А что? – насторожился директор.
– Ничего. Просто мне надо с ней поговорить.
– Зоя! – гаркнул директор.
Вошла секретарша с официальным лицом.
– Проводи товарища в наш роддом. Вика стояла в белом халате и белой шапочке. Смачивала яйца водой – так надо было по технологии. В электронесушках создавались условия, близкие к естественным.
Вика стояла и думала о Владимире, и в этот момент он вошел в белом халате и белой шапочке. Вике показалось, что она сошла с ума по-настоящему. Начались зрительные галлюцинации. Но галлюцинация подошла и поздоровалась голосом Владимира Петрова. Потом спросила:
– Сколько вы здесь получаете?
Вопрос был не американский. В Америке неприлично задавать такие вопросы. Однако мы не в Америке, а на куриной фабрике.
– Нисколько, – ответила Вика.
– Это как? – не понял Владимир.
– Нам шесть месяцев не платили. Обещают заплатить.
– А как же вы живете?
– Нам выдают кур. Яйца. Растительное масло по бартеру.
– И это все?
– А у других еще хуже. На мебельной фабрике фанерой расплачиваются. А куда ее, фанеру?
Помолчали.
Было похоже, что Владимир спустился со своих высот на землю. Их телевизионный канал принадлежал частному лицу. Это лицо было хоть и неприятное, но не бедное. Расплачивалось твердой валютой.
– Да… – проговорил Владимир. – У меня к вам предложение.
Вика напряглась.
– Я ищу человека для моей дочери.
– Няньку? – догадалась Вика.
– Человека, – уточнил Владимир. – Нянек сколько угодно. Я буду платить вам пятьсот долларов. Пятнадцать тысяч рублей.
– В год? – не поняла Вика.
– В месяц.
– А почему так много?
– Это не много. Дело в том, что моя дочь Лиза больна. У нее тяжелое психическое заболевание.
До Вики дошел смысл слов «в каждой избушке свои погремушки». В доме – трагедия. Больной ребенок. У Владимира – тяжкий крест. Бедный Владимир… Бедная Лиза…
– А сколько ей лет? – спросила Вика.
– Девять.
Вика догадалась, что Лиза – ребенок от первого брака. Брак распался. Ребенок достался отцу. Ребенок жил там, где его лучше содержали.
– Саша сказала, чтобы я сдал Лизу государству, – поделился Влад. – Есть такие заведения. Саша сказала, что Лизе все равно. Может быть. Но мне не все равно.
Вика подумала: если бы у нее был больной ребенок, она тоже не сдала бы его государству ни при каких обстоятельствах. Больного еще жальче, чем здорового. Вика не видела Лизы, но уже любила ее и защищала от эгоистичной, жестокой Саши.
– У меня нет времени на Лизу, но я ее люблю. И я разделю с ней ее участь, какая бы она ни была. И мне очень важно, чтобы рядом был человек, которому я верю. Больного ребенка так легко обидеть, оставить голодным. Она ведь не может даже пожаловаться…
У Владимира задрожали щеки.
Вика опустила глаза. Она не могла смотреть на страдания любимого человека. От нее зависело: метнуться и подхватить крест, который оттягивал шею. Облегчить ношу.
– А почему вы решили, что этот человек – я?
– Чувствую, – объяснил Владимир. – Вы мне нравитесь.
«Но я вас не люблю», – мысленно продолжила Вика. Но вслух не озвучила. Промолчала. Не о ней речь. Вечером Вика смотрела с дедом мексиканский сериал. В этой серии злые люди подложили Нанду наркотики, и бедный Нанду загремел в тюрьму. Злые силы так же сильны, как добрые. Бог и Дьявол – равновеликие соперники.
Вика сидела перед телевизором, но ее глаза были повернуты внутрь себя. Из чего состоит ее жизнь? Она взращивает цыплят, которые вырастают в кур. И прямиком идут в убойный цех. И там погибают, послав миру последнее «прости». Выклевываются новые цыплята. И все идет по новой. Это похоже на переливание из пустого в порожнее. А все для чего? Чтобы накормить людей курятиной сомнительного качества, ибо в человека попадают их искусственное осеменение, искусственный корм, тюремная жизнь без движения и солнца и их предсмертный ужас.
А у Владимира она поможет Владимиру. И в этом будет большой смысл очищения, как говорил бомж Хмельницкий. При этом деньги, на которые она сможет расширить свою квартиру, у деда будет отдельная комната. Плюс два моря – Черное осенью и Красное зимой. Плюс – девочка Лиза. Хоть и больная, но почти своя.
Раздался телефонный звонок. Это звонила Вера, сообщить про первый зуб.
– Я переезжаю к Владимиру Петрову, – перебила Вика.
Вера долго молчала. Потом сказала:
– Он будет об тебя ноги вытирать. Хочешь, чтобы об тебя вытирали ноги?
Вика подумала и ответила:
– Смотря чьи ноги… Прошел год.
В один прекрасный день Вика приехала на птицефабрику с девочкой Лизой. Их привез водитель Алеша.
Алеша остался сидеть в большом черном джипе, а Вика и Лиза отправились к пятому корпусу, где работали Варя и Вера.
Лиза смотрела в землю и крепко держала Вику за руку.
– Посмотри, – говорила Вика. – Вот курочки. А вот девочки…
Но ни курочки, ни девочки Лизу не интересовали. Она жила в своем мире, ее зрение и слух были направлены исключительно внутрь себя. Эта редкая болезнь называлась «аутизм». От слова «аут». В футболе этот термин означает «вне поля». Когда мяч вылетает из игры и находится вне.
Так и человек. Он – вне игры. Вне поля жизни. Лиза смотрела только вниз, ни во что не вникала, ничего не замечала, не отзывалась на ласку.
Вика делала вид, что не замечает болезни Лизы. Она говорила с ней как с равной. Задавала вопросы. Сама на них отвечала. Читала ей книжки. Пела. Гуляла. А сегодня отправилась на экскурсию – на птицефабрику.
Подруги – Вера и Варя – смотрели на Вику во все глаза. Вика была гладко причесана, все волосы назад, как у балерины. На плечах – дорогая шуба из невиданного зверя.
– Это кто? – спросила Варя.
– Щипаный бобер, – ответила Вика.
– На кролика похож, – заключила Вера. – Бобер под кролика.
Вика нейтрально пожала плечами, дескать, не важно, на кого похож. Важно – кем являешься на самом деле: бобер или кролик?…
– А как ты живешь? – спросила Варя.
– Хорошо, – просто сказала Вика. – Как на птицефабрике. Труд и забота.
– А вонь? – уточнила Варя.
– И вони хватает…
– А Владимир Петров?
– Я его вижу только по телевизору. Как раньше.
– А он тебя?
– И он меня – как раньше.
– А это как?
– Не видит. Его и дома не бывает.
– Но дочку-то навещает?
– Навещает. Придет, сядет и смотрит.
– Ты его любишь? – тихо спросила Варя.
– Ужасно… – выдохнула Вика.
– А он тебя?
– И он меня.
– Ужасно?
– Нет. Нормально. Он испытывает ко мне благодарность. А благодарность – это тоже чувство. Разве нет?
Подруги молчали. Что тут можно сказать? Благодарность – тоже чувство. Но оно отличается от любви, как шиповник от розы. Как кошка от тигра. Как собака от волка. То, да не то…
– Я чего пришла… – спохватилась Вика. – У меня в пятницу день рождения.
– Завтра?
– Через две недели, – уточнила Вика. – Кто же приглашает впритык? Надо предупреждать заранее.
– А Влад Петров будет? – спросила Вера.
– Нет. Он уезжает на Красное море. Там сейчас тепло…
– Понятно… – Вера подняла брови.
Ей было понятно, что если бы Влад присутствовал в доме, никаких торжеств и никаких подруг с птицефабрики…
– Все-таки бобер, хоть и щипаный, – все равно бобер. А кролик, хоть и косит под бобра, – все равно кролик.
Вика протянула бумажку, на которой были написаны число и адрес. Время и место.
Вера спрятала бумажку в карман халата.
– А как дед? – вспомнила Варя.
– Подругу себе нашел, – сообщила Вика. – Вместе телевизор смотрят. Он ей ноги моет.
– А сама себе она не может ноги помыть?
– Не может. Живот мешает.
Вера и Варя разглядывали Лизу, но от комментария удерживались. Лиза хмуро смотрела в землю. На ее личике застыло высокомерное равнодушие.
– Как тебя зовут? – спросила Вера.
Лиза не ответила. Повернулась и пошла прочь.
– Нам пора идти, – сказала Вика. – У нас сиеста.
– А сиеста – это что?
– Послеобеденный сон.
Подруги проводили Вику до проходной. Смотрели, как она влезает в джип, будто в другую жизнь, где все не так, где сон – сиеста, бобра щиплют под кролика и даже гладкий представительный шофер выглядит как депутат Государственной думы. Дед действительно нашел себе подругу – шестидесятилетнюю Анну Тимофеевну из города Ессентуки. Она приехала в Москву на заработки, жить ей было негде, и дед предложил свою жилплощадь, а в придачу нежность и любовь. Анна Тимофеевна с благодарностью приняла то, другое и третье. В ответ она готовила деду полный обед: борщ, жаркое и компот. Все очень вкусно, из продуктов деда, разумеется. Но ведь продукты – это не все. Главное – совместное застолье.
Дед воспрянул и помолодел. Вика была за него рада, но единственное – ей стало немножко некуда приходить. Анна Тимофеевна распространилась по всей квартире, и Вика не могла найти свободного угла. В конце концов она решила оставаться с Лизой на выходные.
Вика не обижалась на деда. Она понимала, что в данном историческом отрезке времени деду лучше с Анной Тимофеевной, которая участвует в его жизни, а Вика просто присутствует как свидетель. Каждое воскресенье Вика брала Лизу и они шли в зоопарк. Лиза подолгу задерживалась возле волчицы. Видимо, Лиза была ближе к зверю, чем к человеку. И волчица тоже подходила к Лизе и внимательно смотрела, как на свою.
У Лизы была феноменальная память. Она запоминала целую страницу с одного взгляда. Посмотрела – и запомнила. Вика догадывалась, что у аутов как-то особенно устроены мозги. Ауты – другие. Но они есть, люди дождя. А раз есть, значит – должны быть.
Значит, зачем-то нужны. По выходным приходила мамаша Владимира – носатая породистая старуха с красивыми глазами и старинными кольцами на пальцах.
Старуха излагала Владимиру накопленные за неделю мысли. Владимир смотрел в пространство и одинаковым голосом произносил: «Угу…» Под «угу» он прятал полное равнодушие к текстам мамаши.
Мамаша всегда говорила на одну тему: что будет с Лизой, когда она умрет?…
Вика скрывала свое заочное знакомство с матерью Володи. Ее новый статус – наемный работник – не позволял вольностей, даже в прошлом.
В отличие от Владимира Вика внимательно выслушивала старуху, сочувственно кивала головой, соглашалась или возражала, в зависимости от текста.
Вика не притворялась. Она действительно жалела Володину маму. Знала по себе: жизнь давит даже на молодых. Она сама чуть не отравилась спичками… А что говорить о пожилом человеке, у которого никакого здоровья и никакой любви.
Счастливым можно быть в любом возрасте. Как дед, например. Шелестит себе, как лист на дереве. Дед шелестит весело, а Володина мама – сквозь слезы. Это никуда не годится. Это несправедливо, в конце концов.
Вика утешала старуху, как исплаканную девочку. Гладила ее словами, легкими касаниями, всем сердцем. А иногда принималась петь а капелла, и голос звучал как у ангела.
Постепенно Володина мама успокаивалась и говорила:
– Ну почему Владимир не женится на такой, как ты?
Вика отмечала: она не говорила «на тебе». А на такой, как ты. Вике хотелось сказать: «Таких больше нет. Пусть женится на мне».
Но человек не может себя предлагать, как таблетку от головной боли. Надо ждать, когда боль станет невыносимой, и тогда он сам протянет руку. В назначенный день Вера и Варя подъехали к Вике.
Они смотрели во все глаза и не верили своим глазам. Красивый дом с красивой подсветкой стоял в самом центре, как театральная декорация. В дом вели мраморные ступени, а на них – красная ковровая дорожка. Эта дорожка стекала по ступеням на самый тротуар и тянулась до проезжей части. В метре от дорожки творилась зимняя, слякотная, сумеречная жизнь, а тут тебе ковровая дорожка, как в партийном санатории. Дверь – тяжелая и заковыристая. Звонок тоже не простой.
Варя нажала на звонок, он тут же отозвался мужским генеральским голосом. Стал выспрашивать: кто да к кому? Потом голос связался с квартирой Влада Петрова и спросил: ждут ли, пускать ли?
Вика спустилась на лифте и встретила своих подруг. Провела в вестибюль. Охранник оглядывал их, как верный Руслан.
Вестибюль был выложен желтым мрамором. Стояли напольные вазы с живыми цветами, наподобие подсолнухов. А может, и подсолнухи.
– Буржуазия… – выдохнула Вера.
В вестибюле красовались три двери. Одна дверь вела в финскую баню, другая – в турецкую, а третья – в бассейн.
Дверь в бассейн была распахнута, виднелась гладь воды в мраморных берегах. На берегу телевизор необъятных размеров и барная стойка. Можно плавать, не отрываясь от привычек: посмотреть по телевизору «Новости» и принять внутрь.
– Это кому такое? – выдохнула Вера.
– Жильцам. И гостям, – объяснила Вика.
– А можно искупаться?
– Само собой… – беспечно ответила Вика. – Бассейн входит в стоимость квартиры.
Подруги метнулись к бассейну, все с себя стащили и во мгновение рухнули в воду. Вода была подогрета и даже подсолена.
– Как на Лазурном берегу! – выкрикнула Варя.
– А где этот берег? – крикнула Вера. Она лежала на спине и мелко двигала ступнями.
– Не знаю, – отозвалась Варя. – Просто красивое слово.
– Вот это жизнь…
Зазвонил мобильный телефон.
Вика шустро выскочила из бассейна, достала из сумки трубку. Послушала. Сказала: «Хорошо».
Ее лицо стало бледным. Веснушки выступили явственно.
– Он едет домой, – прошептала Вика. – Он возле Белорусского вокзала. Через пять минут будет здесь. Вас не должно быть.
Вера и Варя замерли.
– Чего застыли? Быстрее! – На Викином лице стоял неподдельный ужас.
Вера и Варя поддались панике. Они торопливо вылезли, стали натягивать одежду на мокрые тела, поскольку вытираться было нечем. Вика им помогала. Было впечатление, что они спасаются от неминуемой гибели. Голые ноги – в сапоги. Шапки – на мокрые волосы. И – на холод. Из теплых лазурных вод – в слякотную зиму. Из блаженства – в мучение.
Вера и Варя стояли на ковровой дорожке, раскрыв рот от резкой перемены участи. У Веры свалилась шапка, она ее подняла. Нахлобучила на место. И в этот момент подъехал «сааб» и из него вышел Владимир, а следом Саша Коновалова.
«Помирились», – поняла Вика. Сегодня помирились, а завтра вместе уедут на Красное море. Поменяют билет. Или купят новый.
Владимир прошел мимо Веры и Вари, не заметив их. Он не смотрел по сторонам. То, что по сторонам, – его не интересовало. Это тоже был своеобразный аутизм, который образуется в человеке от большого успеха и больших денег. О Саше Коноваловой нечего и говорить. Шла, задрав голову, как будто делала человечеству большое одолжение. Могла пойти по трупам и по живым людям. Норковая шуба полоскалась у пят. Владимир и Саша поднялись на свой этаж.
Квартира сверкала чистотой, стол был накрыт как для приема. Хорошая жизнь настала с появлением этой рыжей девушки. Владимир не ел с утра и с наслаждением погрузился в процесс.
– Ты не уходи, – попросил он Вику. – Поработаешь сегодня официанткой. Хорошо?
Вика не поняла: можно ей сесть за стол или нет? Официантки вообще-то не садятся. Она осталась стоять. На нее не обращали внимания.
Саша была напряжена. Видимо, у нее остались невыясненные вопросы. Владимир, наоборот, размягчен и счастлив.
«Трахались», – поняла Вика.
Владимир подвинул к себе тарелку и положил по краям закуски, всего понемножку: селедочка, свекла с орехами, баклажаны под зеленью с чесночком, домашняя ветчина, белые грибы…
Вика готовила стол два дня, старалась для своих девочек, за свои деньги, между прочим. Она была щепетильна в денежных делах. Из хозяйского дома взяла только свеклу. Все остальное купила на базаре по существующей цене. И для кого? Для Саши Коноваловой.
Вика хотела есть. Ее даже подташнивало от голода и от обиды. Перед глазами стояли ее подруги на ковровой дорожке, с раскрытыми ртами. А ведь они ехали, везли подарки…
– Лиза ужинала? – спросил Владимир.
– Нет. Она ужинает в восемь тридцать, но я могу ее привести.
– Не надо, – торопливо сказала Саша. – Я ее боюсь.
Владимир не обиделся. Ему сегодня все нравилось.
– Может быть, посидишь с нами? – спросил Владимир у Вики.
– Не надо! – одернула Саша.
Владимир чуть приподнял брови.
– Я пойду, – сказала Вика.
Повернулась и пошла. Вот тебе и день рождения.
– Чем она тебе помешала? – спросил Владимир у Саши.
– А зачем нам посторонняя? – ответила Саша.
Это последнее, что слышала Вика. «Посторонние»… Ну правильно. Так оно и есть. А чего бы она хотела?…
Вика достала свою спортивную сумку, с которой пришла. Стала собираться.
Лиза складывала кубики и была поглощена этим занятием. Она была вне поля, и все, что на поле, ее не касалось.
Подруги Вера и Варя продолжали стоять перед глазами с мокрыми головами. Она заплатила ими… за что? За свою глупость, переходящую в грех. «Не возведи себе кумира, ни подобия его». А она возвела кумира в виде Владимира Петрова. Тоже мне кумир… Подкаблучник. А впрочем, это не ее дело. Она здесь посторонняя. Вика шла по улице, тащила свою тяжелую сумку.
Она не получила деньги за последний месяц. Но ведь она сбежала. Нарушила контракт. Подвела людей. Так что ей ничего не надо. Ушла и с концами.
Лизу жаль. Но ведь Лизе все равно. А вдруг не все равно? Вдруг Лиза будет плакать? Ей только стресса не хватает.
Вика остановилась. И в это время возле нее притормозила милицейская машина с мигалками. Вика на секунду испугалась, что это Владимир послал за ней погоню. Но высунулся капитан Рогожкин.
– Узнала? – спросил он.
– Узнала, – хмуро ответила Вика.
– Садись, подвезу… Чего надрываешься?
Вика влезла в машину. Уселась на заднее сиденье.
Капитан тронулся молча.
У капитана была красивая спина. Затылок хорошо переходил в шею, а шея – в плечи. Он был весь такой ладный, простой и гармоничный, как лист подорожника.
Вика заплакала по непонятным причинам. Ей было жаль Лизу, Вовину маму, себя, свою любовь – все то, что Варя называла «иллюзия».
Впереди открывалась просто жизнь – с трудностями и без украшений.
Капитан заглянул в зеркало и увидел Викину склоненную голову.
– Опять? – спросил он. – Ну что мне с тобой делать, Поросенкова?… Через месяц Вика переехала к капитану.
Капитана звали Володя, и это оказалось очень удобно. Вика закрывала глаза и нежно пропевала: «Володя…» И капитан не видел подмены. Вика любила нового Володю, как говорят, по-своему. Не всей душой, а частью души и частью тела. Эта любовь похожа на букет цветов: радует, украшает, но когда-то завянет. А любовь к Владимиру Петрову – с корнями. Как куст. И если зимой уснет, то весной опять воспрянет.
Известный драматург сказал по телевизору: настоящая любовь никогда не кончается браком. Значит, у Вики – как у всех. Любишь одного, живешь с другим. И хорошо хоть так. Может вообще никого не быть, как у Веры.
Капитан обожал свою Поросенкову. Она полностью совпадала с его идеалом красоты. Худые и черные, как Саша Коновалова, ему не нравились. Они казались ему неженственными, как будто переделанными из мужиков. Капитан слышал краем уха, что все модельеры – голубые. Поэтому фотомодели похожи на юношей: с плоской грудью, узким тазом, худыми ногами. То ли дело Поросенкова с пышным золотистым телом. Всего навалом. И пахнет свежим хлебом. Нет лучшего запаха.
Вика чувствовала свою власть. Могла об капитана ноги вытирать. Только зачем?
На работу Вика не вернулась. Денег она заработала. На первое время хватит. А там будет видно. Капитан оказался предприимчивым. За ним не пропадешь…
Жили в Люберцах. Район хуже, чем у Петрова. И жилплощадь меньше. У Петровых один холл, как вся однокомнатная квартира капитана. И красной дорожки нет. Но ведь дорожку можно положить при большом желании. Купить и протянуть.
Жизнь как-то складывалась. Единственное, что сидело гвоздем в сердце, – Лиза. Как она? Что с ней? Никому до нее нет дела, кроме истеричной бабки. А что она может, бабка? Только хвататься за голову и кудахтать, как дурная курица. В одно прекрасное утро Вика шила штору возле окна – и вдруг отложила шитье в сторону. Встала. И поехала к Лизе. Она торопилась, как будто боялась опоздать.
Дверь отворила Володина мама.
– А! – вскрикнула мама, будто в нее воткнули вилку. – Боже мой!
Лиза вышла в холл и вдруг кинулась к Вике, прижалась всем телом и даже лицом и коленками.
Вика боялась шелохнуться. Она знала, что ауты ни с кем не хотят общаться, избегают контакта. И этот Лизин рывок – это рывок из болезни.
Мать зарыдала в голос, обхватив голову руками, как будто удерживала эту голову на месте.
– Ты останешься с Лизой? – спросила Лиза и подняла голову.
– Нет. Я уйду, – честно сказала Вика.
– А я?
– Идем со мной. Хочешь?
– Хочу, – сказала Лиза.
Из недр квартиры появился Владимир в пижаме.
– Папа, можно я уйду жить к Вике? – попросила Лиза.
Мать и Владимир переглянулись.
– Куда она пойдет? Что за глупости? – пробормотал Владимир. – Оставайтесь вы здесь. Почему вы сбежали? Мы вам мало платили? – Он в упор смотрел на Вику.
– Дело не в деньгах.
– Мы с вами плохо обращались? Вы обиделись?
– Просто у меня своя жизнь. Я выхожу замуж. У меня жених…
– Какой еще жених? – отказалась верить старуха.
– Обыкновенный. Чуваш. – Вика не хотела называть его должность. Милиция – это не престижно. А чуваши сидят и в Думе.
– Чуваш – это татарин? – спросила старуха.
– Православный татарин, – уточнил Владимир. – Когда стали силой насаждать христианство, чуваши покорились, а татары нет.
– Вот видишь! – заорала мать. – Чуваш сразу понял, какой он нашел клад! А ты куда смотрел? На своих метелок? Они умеют только выкачивать из тебя деньги. Им нужно только удовольствие, а твой больной ребенок им не нужен. А ведь она тебя любила! Она нюхала твои подушки. Я видела. Ты ей платил, но она работала бы и без денег, потому что она любила тебя и любила Лизу.
– Мама! Неудобно при человеке говорить «она». Это невоспитанно.
– В твоей жизни было ВСЕ. Но не было ДОБРА. А это самое главное! Это и есть любовь!
Старуха зарыдала, но иначе, чем всегда. Глубже и безнадежнее.
– Не надо плакать, – попросила Вика.
– Что с ними будет, когда я умру? Ему уже сорок. У него язва. И Лиза…
– Мама, перестань! – расстроился Владимир. – Ну хочешь, я женюсь на Вике.
– Хочу! – вскрикнула старуха.
– Пожалуйста… Я все равно ни на ком не собираюсь жениться. Пусть паспорт окажется занят. Будут меньше приставать.
– Вот видите! Он делает вам предложение! – вскрикнула бабка.
– Это не считается, – не зачла Вика.
– Почему не считается? – удивился Владимир. – Я делаю вам предложение.
– Но вы в пижаме…
– Сейчас же надень костюм! – взволнованно приказала мать.
Владимир удалился.
– А почему мы стоим в прихожей? – спохватилась Володина мама.
Вика привычно сняла шубу, сапоги и вдруг увидела, что она босиком. Так торопилась, что надела сапоги на босу ногу. Как будто спасалась от пожара. Но ничего… В доме были нежные шелковые китайские ковры. Вика любила ходить босиком. Она прошла в комнату и остановилась у окна. Ей хотелось стоять.
Лиза убралась к себе. Устала от эмоций.
– Только не тяните с ребенком, – торопливо посоветовала Володина мама. – Ты молодая, крепкая. У вас будут здоровые дети. Лиза не будет одна. Так тяжело не иметь брата или сестру. Вот у меня – никого.
– А сын? – напомнила Вика.
– Дети – это другое поколение. Мы, старики, им не интересны.
Появился Владимир, весь в черно-белом, как пингвин.
Виктория стояла в солнечном луче – босая, с высокой грудью и тонкой талией, рыжая и золотая, с промытыми голубыми глазами… Владимир вдруг УВИДЕЛ ее. Знал давно, а УВИДЕЛ впервые. Казалось, сейчас она поднимется на цыпочки, оторвется от пола и взлетит, обвеваемая легкими одеждами, как роспись под куполом Сикстинской капеллы. Эта девушка – оттуда, из времен Рафаэля и Рембрандта, случайно залетела в двадцать первый век и застряла на птицефабрике.
– В самом деле, выходи за меня, – серьезно предложил Владимир и кашлянул.
Он волновался. Боялся, что она скажет: «нет», и вернется к своему чувашу. Эта девушка не знает себе цены, и в этом незнании – основное зерно ее сущности: драгоценный бриллиант, который считает себя стекляшкой.
– Обними ее, – поруководила мать.
Владимир сделал шаг и остановился. Оробел.
Вика сама шагнула и сама обняла. От его лица пахло розами и дождем. Так пахнут любимые – лучшими ароматами земли.
Вика закрыла глаза. Прислушалась к себе. Она верила и не верила.
Не верила потому, что ТАК не бывает. А верила потому, что бывает именно ТАК: настоящая любовь может окончиться браком и продолжаться всю жизнь.
На главную: Предисловие
