Токарева Виктория
Своя правда
Виктория Токарева
Своя правда
повесть
ИРИНА
Ее жизнь была проста и сложна одновременно. Впрочем, как у каждого человека.
Ирина Ивановна Гусько родилась в простой русской семье, в городе Баку. Баку в те далекие советские времена - интернациональный город, объединивший все народы.
Жизнь протекала во дворах.
Маленькая Ирина играла с соседскими детьми - Хачиком, Соломончиком, Поладом и Давидом. Приходило время обеда, из окон высовывались мамы и бабушки и звали детей, каждая со своим акцентом. И все было привычно. Иначе и быть не могло.
Ирина любила бегать к морю и залезать с мальчишками на нефтяную вышку, на самый верх. Это было опасно. Дети могли легко сорваться, разбиться, соскользнуть в смерть. Они не осознавали этой опасности. Дети.
Родителям было не до Ирины. Она сама формировала и сама заполняла свой день. Набегавшись, возвращалась домой, спала без задних ног. При этом задние ноги были грязные и в цыпках. Однако - детство, начало жизни, ее нежное сияние. Ирина любила постоянно орущую мать, постоянно дерущегося брата. Любят ведь не за что-то. Просто любят, и все.
Ирина училась на три и четыре. По пению - пять. Она хорошо пела - сильно и чисто. Ее всегда ставили запевалой. Она становилась впереди хора, исполняла запев. А хор подхватывал - припев. Какое это счастье - стоять впереди всех и петь...
Ирина окончила школу и поступила в Педагогический институт. Учитель - это всегда хорошо. Почетно и сытно.
Ирина видела своими глазами, как азербайджанские родители таскали учителям корзины с продуктами: домашние куры, фрукты, зелень. Учителя в ответ ставили нужные отметки. Зачем глубинные знания восточным девочкам? После школы выйдут замуж, будут рожать детей. Математика понадобится только для того, чтобы считать деньги на базаре. А русский может не понадобиться вообще.
Ирина помнила заискивающие лица родителей и учеников. Ей это было по душе: держать в страхе и повиновении. Как Сталин всю страну, но в более мелком масштабе.
Ирина хотела властвовать. Так она побеждала комплексы униженного детства.
В студенческие годы у нее было одно платье. Вечером стирала, утром гладила. Но даже в этом одном платье в нее влюбился Володька Сидоров, из Политехнического института. Они познакомились на танцплощадке.
Прежде чем пригласить Ирину, Володька заслал к ней своего друга Бориса спросить: пойдет ли она с ним танцевать?
Борис - высокий красавец - подошел к Ирине, у нее сердце всколыхнулось. Она готова была упасть в его руки. А оказывается, Борис просто спросил: пойдет ли она танцевать с его другом?
- А где он? - разочарованно спросила Ирина.
Володька приблизился - коротенький, широкоплечий, как краб. Не Борис, конечно. Но и не урод. Почему бы не потанцевать? Мог бы и сам подойти.
На другой день они отправились в кино. Володька в темноте взял ее руку. Ирина хотела в туалет по малой нужде, но выйти среди сеанса было неудобно. Она терпела, мучилась, и Володькина нежность не производила должного впечатления.
После сеанса отправились в парк. Володька прислонил Ирину к дереву и, нажимая на ее тонкий девичий стан, стал впечатывать свои губы в ее губы.
Современная девушка сказала бы запросто: отойди на пять шагов и отвернись. И через десять секунд жизнь приобрела бы совсем другие краски. Но девушки пятидесятых годов - это другое дело. Мальчик не должен знать, что в девушке скапливается моча, - это стыдно. Они вообще - дюймовочки, рожденные в цветке.
Короче говоря, Ирина описалась в тот самый момент, когда Володька ее целовал. Было темно, ничего не видно, только слышен шум падающей струи.
Володька повертел головой на короткой шее и спросил:
- Что это?
Ирина тоже повертела головой, как бы прислушиваясь, и спросила:
- А где это?
Потом она быстро увела Володьку от этого дерева к другому и целовалась с другим настроением, полностью участвуя в поцелуе, изнывая от томления. Разве что тормозила его руки, когда они соскальзывали ниже талии.
Вечером опять пришлось стирать платье. Володька ничего не заметил в тот раз. А если бы даже и заметил - легко простил. Его ничто не могло свернуть с пути познания Ирины, ее тепла, ее запаха и тайных тропинок. Он хотел познавать - дальше, и глубже, и долго. Всегда.
Они поженились.
Мать рассказывала соседям: как ни придешь, всегда лежат. И это правда.
Через девять месяцев у них родился ребенок. Мальчик. Хорошенький, со светлыми кудряшками, как Ленин в детстве.
У Ирины - сессия, ребенок в яслях. Придешь забирать - он мокрый по горло, простуженный, недокормленный. Голова идет кругом: не знаешь, за что хвататься - за пеленки или за конспекты. В зеркале Ирина натыкалась на свое серое лицо с синяками под глазами. Хотелось лечь и ни о чем не думать, заснуть летаргическим сном. Володька не помогал, у него одно на уме. Ирина подчинялась с обреченностью овцы, но, даже занимаясь любовью, думала о том, где взять денег, что сварить на завтра, как сдать экзамен.
Принято считать, что материнство - счастье. Счастье - когда есть деньги, есть помощники. Когда есть все, и ребенок - ко всему.
А когда нет ничего, сплошные нагрузки, то ты уже не человек, а лошадь под дождем.
Прошло десять лет.
Володька после института работал на заводе маленьким начальником. Шум, грохот, пьяные работяги. Трезвыми они бывали до обеда, то есть до двенадцати часов. А после двенадцати - святое дело. И Володька с ними. Но меру знал. Его уважали.
На работе Володьке нравилось. Он вообще любил работать. Ему было интересно в процессе... Конечная цель определена, и каждый день - продвижение к цели.
А дома - скучно. Ирина вечно чем-то недовольна, вечно ей мало денег. Сын постоянно что-то требует: то катай его на спине, то учи уроки, то играй в прятки. А Володька устал. Какие прятки... Он предпочитал лечь на диван и уснуть.
Он так и поступал. Газету на лицо, и - на погружение.
Появлялась Ирина и начинала дергать вопросами, как рыба за крючок. Володька всплывал из своего погружения, разлеплял глаза. Ну не может он приносить больше, чем ему платит государство. Не может он идти в гости, ему там скучно. Он может работать и спать. Да. Такой у него организм.
Противоречия со временем не рассасываются, а усугубляются. Ирина в знак протеста игнорировала супружеские обязанности, отказывала в жизненно необходимом. И все кончилось тем, что у Володьки появилась любовница армянка. Ирине передали: с волосатыми ногами. Раньше он приходил домой, ел и спал. А теперь - приходил, ел и уходил. Спал у армянки.
Начались скандалы на новую тему. Раньше было две темы, теперь стало три.
Ирина решила гнать неверного мужа из дома, но мать сказала:
- Ты что, сошла с ума? Кто же отдает родного мужа в чужие руки?
Ирина задумалась. Ей стало обидно, что Володька, ее, и только ее, вдруг нашел другие ноги, глаза, не говоря об остальном.
Ирина работала в школе, в младших классах. Проверка тетрадей съедала все свободное время.
В учительской активно обсуждали ее семейную ситуацию. Ирина поделилась с подругой, географичкой, а то, что знают двое, - знает свинья. В песне поется: "Мне не жаль, что я тобой покинута, жаль, что люди много говорят..."
У Ирины было чувство, что она голая стоит посреди учительской, а все ходят вокруг нее кругами и рассматривают с пристрастием. Было стыдно, холодно и одиноко.
Большинство коллектива держало сторону Ирины: самостоятельная, в порочащих связях не замечена, прекрасный специалист. Дисциплина в классах - как в армии, учебный процесс обеспечен. И закон на ее стороне: штамп в паспорте, ребенок. Семья.
А армянка - кто такая? Но были и сторонники армянки. Говорили, что, как всякая восточная женщина, армянка беспрекословно подчиняется мужчине, не задает лишних вопросов, не критикует, упаси бог. Только вкусно готовит и подчиняется. Ну и отдается с большим энтузиазмом. Всю душу вкладывает. И опять же - южный темперамент. Ну и глаза - большие и бархатные. У всех южных людей большие и красивые глаза. Вырисовывался привлекательный образ: красивая, кроткая, покорная, темпераментная... Володьку можно понять.
Ирина пригорюнилась. Что делать?
Укреплять семью - дружно посоветовали в учительской. Родить второго ребенка - ребенок привяжет. И опять же алименты. На двоих детей - тридцать три процента. Зачем армянке алиментщик? Армяне умеют считать деньги. А если родится девочка, Володька вообще никуда не денется. Отцы любят девочек как ненормальные.
Сказано - сделано. Ирина изловчилась и зачала ребенка. А через девять месяцев родилась девочка. Назвали Снежана. Имя - нежное, нерусское. Ирина предпочитала все нерусское, это называлось "преклонение перед Западом". Хотя скоро выяснилось, что Снежана - болгарское имя. Курица - не птица, Болгария не заграница. Лучше бы назвали Мария, международный стандарт. Но Снежана осталась Снежаной, сокращенно - Снежка. Это имя ей очень шло.
Володька ходил задумчивый, но образа жизни не поменял. После работы приходил домой, ел и уходил. А основная его жизнь протекала у армянки.
- Хочешь, я его изобью? - спросил Павел, старший брат Ирины.
- Не знаю, - задумчиво ответила Ирина.
Она действительно не знала, что делать. С одной стороны, ей хотелось избить и даже убить Володьку, чтобы не достался никому. А с другой стороны, он был ей дорог именно сейчас, когда ускользал из рук. Ирина вдруг увидела в нем массу достоинств: немногословный, честный, трудяга, а главное - мужик. Мужская сила - в глазах, в развороте плеч и в верности, как это ни странно. Он больше десяти лет был верен Ирине, теперь до конца дней - той. Видимо, одной женщины маловато для мужского века.
Павел избил Володьку без разрешения. По собственной инициативе. Так он защищал честь сестры. Не один, а с товарищем. Они метелили Володьку, пока тот не упал. А когда упал - дали пару раз ботинком в морду. От души. Володька вернулся домой, выплюнул зубы, собрал вещи. И уехал из города. Вместе с армянкой. Боялся, что и ее побьют.
Ирина отчитала Павла. Он сорвал всю схему. Девочка бы росла, Володька бы привыкал и, возможно, оторвался от армянки. А если не оторвался, жил бы на два дома. Все лучше, чем ничего. А что теперь? Тридцать три года, двое детей. Кому нужна? Кому нужны чужие дети...
Надо было выживать. Но как?
Ирина отдала девочку в ясли, и сама в ясли - работать. Пришлось уйти из школы. В яслях обе сыты, дочка присмотрена. И еще домой прихватывала из столовой: кастрюльку супа, сверху кастрюльку котлет с лапшой, в банку компот из сухофруктов. Получалось полноценное питание для сына Саши - белки, витамины. Жить можно, с голоду не помрешь. И на одежду хватало: зарплата плюс Володькины алименты. Были сыты, одеты и даже принаряжены. На праздниках Снежана смотрелась лучше всех в бархатном зеленом платьице и лаковых туфельках.
Но не хлебом единым жив человек. Особенно в молодые годы.
Директор детского сада подкатывался к Ирине, но у него изо рта воняло горохом. Говорят, нелюбимые плохо пахнут. А любимые - благоухают. Взаимное тяготение скрыто в запахах. Как у собак. Просто люди об этом не догадываются.
Ирина не могла целоваться с директором. Ее мутило.
Потом возник вдовец. Познакомились в очереди за картошкой. Вдовец с ребенком, мальчик - Сашин ровесник... Не старый, лет сорока пяти. Приличный. Ирина стала присматриваться: жилплощадь, зарплата... Но однажды вдовец произнес такую фразу:
- Ты своего сына отдай матери. А Снежана пусть останется с нами. У нас будет двое детей - твоя девочка и мой сын. Поровну.
Когда смысл сказанного дошел до Ирины, а дошел он быстро, в течение минуты, вдовец перестал существовать. То есть физически он еще стоял посреди комнаты, но для того, чтобы дойти до порога, одеться и выйти за дверь, ему понадобилось три минуты. После чего он исчез из ее жизни и из ее памяти.
Саше к тому времени было двенадцать лет. Длинненький, с крупными коленками на тонких ногах, как олененок. Он везде ходил следом за матерью, носил тяжелые сумки, помогал, как настоящий мужчина. Ирина советовалась с Сашей по части прически и макияжа. И он давал совет типа: не крась губы фиолетовой помадой, ты с ней как утопленница... Ирина стирала с губ модный в те времена фиолетовый цвет, заменяла на нежно-розовый. И действительно становилась моложе и естественней.
Ирина любила сына до судорог, хотя видела его недостатки: ленивый, безынициативный... Но при чем здесь достоинства и недостатки, когда речь идет о собственных детях. Недостатки Ирина тут же превращала в достоинства. Ленивый, зато не нахальный. Скромный. А эти "не ленивые" прут, как носороги, попирая все человеческие ценности.
Когда за вдовцом хлопнула дверь, Ирина заплакала. Но слезы были светлые и крепкие. Она поняла, что ей ничего не светит по части любви, надо жить ради детей и ставить их на крыло.
Снежана пошла в первый класс, и Ирина вернулась в школу. Снежана училась хорошо, хватала на лету. Было ясно, что девочка неординарная. И другие замечали.
Ирина уже ничего не ждала для себя лично, и в этот момент судьба сделала ей царский подарок. Этот подарок назывался Кямал.
Сначала Ирина услышала его голос.
Она сидела дома, проверяла тетради, когда зазвонил телефон. Ирина сняла трубку и отозвалась:
- Але!..
- Попросите, пожалуйста, Джамала, - прозвучал приятный мужской голос.
- Вы не туда попали, - вежливо ответила Ирина и положила трубку.
Сосредоточилась на проверке тетрадей, но снова - звонок и тот же голос:
- Позовите, пожалуйста, Джамала...
- Я вам уже сказала: вы не туда попали. - Ирина положила трубку.
Прошло пять секунд. Звонок.
- Нет тут никаких Джамалов, - с легким раздражением отчитала Ирина. - Вы какой номер набираете?
Приятный мужской голос проговорил нужный ему номер.
- Ну вот так и набирайте, - велела Ирина.
- Извините, - отозвался приятный баритон.
Ирина положила трубку, но уже не могла сосредоточиться на работе. Ей казалось, он снова позвонит. И он позвонил.
- Але! - гавкнула Ирина.
В трубке молчали. Несчастный обладатель баритона уже не решался позвать Джамала.
- Это вы? - проверила Ирина.
- Это я, - честно отозвался баритон.
- На телефонной станции неправильно соединяют, - предположила Ирина.
- А что же делать?
- Дайте мне телефон вашего Джамала, я его наберу и скажу, чтобы он вам позвонил. Как вас зовут?
- Кямал.
- Он вас знает?
- Ну да. Я его родной брат.
- Хорошо. Я скажу, чтобы Джамал вам позвонил. Какой телефон?
- Мой?
- Да нет. Зачем мне ваш? Джамала телефон.
Кямал продиктовал. Ирина записала и положила трубку.
Далее она набрала нужные цифры. Подошел голос, как две капли воды похожий на предыдущий. Значит, Кямал и Джамал - действительно братья.
- Позвоните, пожалуйста, своему брату Кямалу, - официально проговорила Ирина. - Он не может до вас дозвониться.
- А вы кто? - спросил Джамал.
- Телефонистка.
Ирина положила трубку. Сосредоточилась на работе. Она проверила четыре тетради, когда снова раздался звонок.
- Большое спасибо, - сказал Кямал. - Все в порядке.
- Ну хорошо...
- А как вас зовут? - спросил вдруг Кямал.
- А зачем вам? - не поняла Ирина.
- Ну... Я к вам привык. У вас такой красивый голос.
Ирина усмехнулась.
- А давайте увидимся, в кино сходим, - предложил Кямал.
- А как вы меня узнаете?
- А вы возьмите в руки газету.
Баритон был неопасный и очень нежный. А в самом деле, почему бы и не сходить в кино...
- А сколько вам лет? - спросила Ирина.
- Двадцать шесть. Много.
Ирина огорчилась. Ей было тридцать два. На шесть лет старше.
Но в конце концов, не замуж же выходить. А в кино можно сбегать и с разницей в шесть лет.
- Значит, так, - распорядилась Ирина. - На мне будет белый шарфик в черный горох. Если я вам не понравлюсь, пройдите мимо.
- Вы мне уже нравитесь, - простодушно сознался Кямал.
Молодой наивный мальчик. Это тебе не вдовец с копотью жизненного опыта.
Ирина оставила Снежку на Сашу. Показала, чем кормить и во сколько. А сама нарядилась, надушилась духами "Белая сирень" и отправилась к кинотеатру.
Ирина стояла полчаса и поняла, что Кямал не придет. Вернее, он был, но прошел мимо. Зачем ему нужна русская тетка с двумя детьми? Про детей он, конечно, не знал, но узнал бы. Ирина вздохнула и пошла к автобусной остановке, чтобы вернуться домой. Она уже сделала десять шагов, когда перед ней внезапно, как из-под земли, возник Омар Шериф в натуральную величину. Белые зубы, белая рубаха, русая голова. Русый азербайджанец. Такое тоже бывает. Он схватил Ирину за руку и сказал, задыхаясь:
- Меня Джамал задержал. Приехал в последнюю минуту.
- А вы бы сказали, что спешите...
- Не могу. Старший брат.
Значит, брата нельзя напрягать, а Ирину можно. Мусульманская семейная клановость имела свои достоинства и недостатки, как два конца одной палки.
Ирине стало ясно, что эта встреча ничего не даст. Кямал - законченный красавец. Зачем она ему? Даже смешно. Жаль? Ничуть. Она ничего не приобретала, но и не теряла. Еще не вечер, и жизнь впереди. Не этот, так другой. А можно ни того, ни другого. Мужчина нужен для продолжения рода. А дети - уже есть. Программа выполнена.
- На журнал опоздали, - сказал Кямал. - Но ничего...
Он взял Ирину за руку, будто знал давно, и они побежали. И белый шарфик в черный горох развевался на ветру.
Журнал уже шел, но их пустили. Они прошли на свои места и сели рядом.
Зерно сыпалось в закрома страны, узбеки собирали хлопок, и он тоже сыпался, как вата. Ирина преувеличенно напряженно смотрела на экран, а Кямал она это видела боковым зрением - смотрел на Ирину. Присматривался. Примеривался.
Кямал был хороший мальчик из хорошей азербайджанской семьи. Его мать, актриса ведущего бакинского театра, хотела для него хорошую девочку из хорошей азербайджанской семьи, не актрису, не дай бог... Такая девочка все не находилась. Не простое это дело - правильно выбрать подругу жизни, мать будущих детей.
Кямал в темном зале обсматривал русскую молодую женщину, и она нравилась ему все больше. Во всем мягкость: в овале лица, в льняных волосах, во взгляде голубых глаз. У азербайджанских девушек не бывает такой голубизны и такой льняной мягкости.
Когда фильм кончился, Кямал был влюблен окончательно и готов к любой авантюре.
Авантюра затянулась на долгие годы.
"Какое счастье, что Володька меня бросил, - думала Ирина. - Иначе я не узнала бы, что бывает такое..."
Кямал работал в правоохранительных органах, в чине капитана. Его отец и брат тоже трудились на этой ниве. Отец - генерал, Джамал - полковник. Может быть, они сами себе давали звания...
Кямал приходил на работу, окидывал взором стены кабинета и звонил Ирине в школу. Она уже ждала его звонка и сдергивала трубку.
- Позовите, пожалуйста, Джамала... - произносил Кямал.
Ирина радостно хохотала, звенела как колокольчик. Кямал слушал ее счастливый звон, в нем все резонировало и отзывалось. Кямал шептал Ирине в ухо такие вещи, о которых принято молчать. Ирина в ужасе шила глазами по сторонам - не слышит ли кто. Нет. Никто не слышал и даже не догадывался.
Ирина обмирала от слов. Пульс начинал стучать в самых неожиданных местах в горле, например, в губах и много ниже.
- Спасибо. Вы очень любезны, - сухо проговаривала Ирина, чтобы ввести учительскую в заблуждение. Пусть думают, что она разговаривает по делу. Но любовь - разве это не дело? Это самое главное изо всех дел, какие существуют в жизни человека.
Звенел звонок. Ирина брала журнал и шла на урок. Она двигалась как лунатик, глядя в никуда и туманно улыбаясь.
Кямал хватал плащ, выбегал на улицу, запрыгивал в троллейбус. Через двадцать минут он оказывался возле школы. Садился на скамейку и поднимал лицо, наводил взгляд на уровень второго этажа.
Ирина подходила к окну. Видела Кямала и наводила свой взгляд на уровень его глаз. Их взгляды пересекались, и по ним текло электричество большой мощности. И если в это электрическое поле попадал комар или жук - падал замертво.
Ирина не могла вести урок. А выйти из класса она тоже не могла. Директору бы это не понравилось. Ирина давала невинным детям самостоятельную работу, например, нарисовать птицу. Или - написать сочинение: как я провел лето. И снова возвращалась к окну. И замирала. И жуки падали замертво, попадая в силовое поле их любви.
Вечерами Кямал учил со Снежаной уроки, играл с Сашей в шахматы. Он был практически мужем и отцом. Дети его любили, особенно Снежка. Она не помнила родного отца. Это место в ее душе занял Кямал. Многие говорили, что они похожи: Снежка и Кямал. И действительно что-то было.
Иногда ходили в гости. Но это был круг Ирины. В свой круг Кямал ее не вводил. Ирина имела статус любовницы, а в Азербайджане этот статус не престижен, мягко говоря. Но что они понимают? Ни у кого и никогда не было такой близости. Ирина и Кямал вместе ели, вместе спали, вместе думали. И не было такой силы, которая могла бы их растащить по разным пространствам.
Умер Павел - старший брат Ирины. Тот самый, который избил Володьку. Болезнь называлась длинно и мудрено: лимфогранулематоз. Заболевание крови. И от чего это бывает?
Ирина пошла в больницу брать справку, удостоверяющую смерть. Ей выдали его вещички: пиджак, брючата и часы. Часы еще шли. Ирина заплакала. Кямал стоял рядом и страдал. Павла он не знал, но горе любимой видел впервые, и его сердце рвалось на части.
Потом они шли по больничному парку. Кямал вдруг остановился посреди дорожки и стал страстно целовать ее лицо, глаза, рот. Это противоречило мусульманской морали: целоваться среди бела дня при всем честном народе. Это не Франция. Но Кямал игнорировал мораль. Ирина отвечала ему так же истово. Казалось бы, горе должно отодвинуть неуместную страсть. Но ничего подобного. Ирина топила свое горе в любви, от этого любовь становилась выше, полноводнее, как уровень воды в водоеме, если туда погрузить что-то объемное.
А может быть, горе выбрасывает в кровь адреналин, а счастье - расщепляет и выводит из организма. И человек лечится любовью интуитивно.
Но скорее всего, счастье и горе - два конца одной палки. И составляют единое целое.
У любви есть одно неприятное осложнение: аборты. Предотвратить их было невозможно. Ирина не хотела и не могла думать о последствиях, когда попадала в объятья столь желанные. Все остальное меркло в лучах нежности и страсти. Природа мстила за разгильдяйство. У природы свои законы.
К абортам Ирина относилась легко, гораздо легче Кямала. Провожая любимую женщину в абортарий, он мотал головой, как ужаленный конь.
- Оставишь ты меня без потомства, - упрекал Кямал. Он хотел ребенка, но предложения не делал. Он хотел оставить все так, как есть, плюс еще один ребенок, сын. Фархадик, например.
Однажды Ирина задумалась: а почему нет? Пусть будет Фархадик, где два ребенка, там и три.
Ирина тянула с очередным абортом. Жалко было убивать плод любви. Она поехала к матери - посоветоваться. Мать жила в поселке, под Баку. Ирина ехала на электричке и все больше приближалась к решению оставить ребенка. Укреплялась в этой мысли и уже любила маленького.
- И не думай, - жестко отбрила мать. - Зачем плодить безотцовщину? Мало тебе двоих?
- Я его люблю, - тихо сказала Ирина.
- И что с того? Азербайджанцы женятся только на своих. У них вера. А с русскими они просто гуляют. С азербайджанками не погуляешь. Там надо сразу жениться. А русские для них - "джуляб"...
Что такое "джуляб", Ирина хорошо знала.
Мать была груба, как всегда. Наверное, она страдала за свою дочь, и это страдание вылезало наружу такой вот бурой пеной.
- Я пойду, - сказала Ирина, поднимаясь. - У тебя капустой воняет. Меня тошнит.
Ее действительно тошнило, от всего. И от родной матери в том числе.
Ирина возвращалась домой и думала о том, что ее мать, к сожалению, не познала женского счастья и не имеет о нем представления. Для нее любовь - это штамп в паспорте и совместное проживание. А что там за проживание? Бездуховный труд, взаимное раздражение и водка - как выход из постоянного негатива. Расслабление. Или, как сейчас говорят, - релаксация. Народ самоизлечивается водкой и от нее же вырождается.
Женщины крепче и выносливее мужчин. Мать не пьет, терпит эту жизнь. Но она даже не знает, бедная, как пахнет любимый мужчина.
У Кямала несколько запахов: его дыхание - земляника, подмышки смородиновый лист, живот - сухое сено. Кямал пахнет всеми ароматами земли, чисто и трогательно, как грудной ребенок. И она готова его вдыхать, облизывать горячим языком, как волчица, и так же защищать.
Володька был эгоистичен в любви. Думал только о себе, как солист. Один, и главный, и все должны под него подстраиваться. Кямал - совсем другое дело. Он приглашал в дуэт. Он и Она. Оба старались не взять, а дать счастье. И были счастливы счастьем другого.
О! Как она любила этого человека. Ей нравилось, как он ест - жует и глотает. Как он спит - мирно дышит... Ей нравилось слушать его речь, хотя это была речь непродвинутого человека. Книжек он не читал. А зачем? Зачем нужны чужие мысли. И зачем разбираться в музыке, когда можно просто петь. А картины существуют только для того, чтобы вешать их на стену. Смотреть - не обязательно.
Его главная реализация - любовь. Вот тут он был великим человеком. Исторгать большое чувство и принять большое чувство - это тоже талант.
Для Ирины существовали три ценности: дети, хозяйство и Кямал. Она хорошо готовила, умела и любила колдовать над кастрюлями. Женщина. Ее мать готовила плохо. Детей полулюбила. То есть любила, но ничего для них не делала. Любовь к мужчине для нее - грязь. Спрашивается: зачем живет человек?
И все же после разговора с матерью Ирина пошла и сделала аборт. Одним больше, одним меньше.
Кямал тряс головой, вопрошал:
- Как ты можешь убивать в себе человека?
Ирина не отвечала. Она могла бы сказать: "Женись, тогда и требуй". Но это - грубо. Если бы Кямал хотел на ней жениться, так она бы знала. А если не делает предложения - значит, не хочет. И разговаривать на эту тему опасно. Можно договориться до разрыва. Остаться с правдой, но без Кямала. Лучше жить в неведенье счастливом.
Единственное, что позволяла себе Ирина, - это вопрос:
- Ты меня не бросишь?
Он прижимал к сердцу обе руки и таращил глаза:
- Я тебя никогда не брошу... Мы всегда будем вместе. До смерти.
И она успокаивалась. До смерти далеко. И в каждом дне - Кямал.
Дни действительно бежали один за другим.
Саше исполнилось восемнадцать лет. Его забрали в армию, увезли куда-то. Поселили в казарме.
Через полгода Саша сбежал. Сел на поезд и добрался до Баку. Появился на пороге. Ирина все поняла и обомлела. Ноги стали ватные. Побег из армии - это статья. Это тюрьма. А что делает тюрьма с восемнадцатилетним мальчиком - можно догадаться.
Ирина кинулась к Кямалу. Кямал - к отцу-генералу. Генерал позвонил куда надо. Саша вернулся обратно. В части сделали вид, что не заметили его отсутствия. Вроде болел, а теперь выздоровел.
Через три месяца потребовался еще один звонок, и Сашу перевели служить под Баку. Он околачивался в военном санатории, подметал дорожки, таскал трубы и кирпичи. Батрачил. На выходные уходил домой. А потом постепенно стал ночевать дома. Все были спокойны. Благодаря кому? Кямалу.
Денег в семейный бюджет Кямал не вносил. Его зарплаты едва хватало на карманные расходы. Но у него в районе жили близкие родственники, и раз в месяц Кямал привозил полную машину небывалых по качеству и количеству продуктов: домашнее вино, битые индюки и поросята, фрукты, зевающие, еще живые осетры.
Кямал сваливал это все на стол, получался натюрморт такой красоты, что даже жалко есть. Кямал в такие минуты чувствовал себя не нахлебником, а настоящим мужчиной - добытчиком и кормильцем.
Снежана задумчиво смотрела на усопшие мордочки свинячьих детей, на бледную шею индюка - поверженной жар-птицы, и в ее неокрепшей голове всплывали мысли о жестокости. Видимо, жестокость заложена в схему жизни как ее составляющая.
На выходные уезжали к морю: Ирина, Кямал и Снежана.
Каспийское море в те времена было чистым, целебным. Кямал заплывал далеко, даже страшно. Снежана в купальничке строила крепость из мокрого песка. Ирина и тут хлопотала: чистила овощи, раскладывала на салфеточках. Горячее в термосе, у нее специальный термос с широким горлом, для первого и второго.
Кямал возвращался - холодный, голодный и соскучившийся. Прижимался волосатой грудью к ее горячему телу, нагретому солнцем. Целовал лицо в крупинках песка. Счастье, вот оно! Вот как выглядит счастье: он и она на пустынном берегу...
А мама Кямала все искала хорошую девочку из хорошей азербайджанской семьи. И нашла. Девочке было двадцать лет. Ее звали Ирада.
Кямалу имя понравилось, потому что было похоже на любимое имя: Ирина. И девочка тоже понравилась: скромная, даже немножко запуганная. Ему было ее жалко. Кямал вообще был добрым человеком. Формы Ирады созрели и налились, у нее была большая грудь и роскошные округлые бедра, но женственность еще не проснулась в ней. Она смотрела на Кямала, как на диковинную рыбу в аквариуме, - с интересом, но отчужденно.
Ираде - двадцать, Кямалу тридцать шесть, Ирине - сорок два. В сорок два уже не рожают. А в двадцать рожают - и не один раз, а сколько угодно. Это обстоятельство решило дело. Кямал хотел детей. Он уже созрел для отцовства, а Ирина упустила все сроки. Ирина не захотела рисковать. А кто не рискует, тот не выигрывает.
Мать Кямала страстно хотела внуков, и Кямал должен был учитывать ее желание. Желание матери в мусульманском мире - закон.
Все кончилось загсом. И скромной свадьбой. И после свадьбы - постелью. Близость с Ирадой конечно же получилась. Но не дуэт. Не Моцарт. Так... собачий вальс.
Кямал заснул и плакал во сне. Утром мать спросила:
- Ты ей сказал? - Она сделала ударение на слове "ей". Она никогда не называла Ирину по имени.
- Нет, - хмуро ответил Кямал.
- Поди и скажи, - твердо приказала мать. - Она все равно узнает. Пусть она узнает от тебя.
Кямал сел на троллейбус и поехал к школе. Он хотел приготовить слова, но слова не подбирались. Кямал решил, что сориентируется на месте. Какие-то слова придут сами. Она может сказать: "С русскими вы гуляете, а женитесь на своих". И это будет правда, но не вся правда. А значит, ложь. Он скажет Ирине, что это ложь. А она ответит: "Ты женился на девушке, которую знал десять дней. А меня ты знал десять лет. И ты обещал, что не бросишь до смерти..."
Кямал подошел к школе, но не решился войти в помещение. Это была территория Ирины, и он не рисковал. Ему казалось, что здесь ему поддадут ногой под зад и он вылетит головой вперед.
Вышел учитель физкультуры Гейдар. Они были знакомы.
- Привет! - поздоровался Кямал.
- Салям, - отозвался Гейдар. - Тебе Ирину? У нее дополнительные занятия.
- Позови, а? - попросил Кямал.
Гейдар скрылся за дверью и скоро появился.
- Идет, - сказал он и побежал на спортивную площадку. Там уже носились старшеклассники, как молодые звери.
Если бы Кямал читал стихи, ему бы вспомнились строчки одной замечательной поэтессы: "О, сколько молодятины кругом..." Но Кямал не думал о стихах. Он принес Ирине плохую весть. В старину такие люди назывались горевестники, и им рубили головы, хотя горевестники ни в чем не виноваты. Они - только переносчики информации. А Кямал - виноват, значит, ему надо два раза рубить голову: и как виновнику, и как горевестнику.
Ирина появилась на широком школьном крыльце, кутаясь в серый оренбургский платок. Было начало марта, ветер задувал сердито. Кямал увидел ее женственность и беззащитность. Она куталась в платок, как девочка и как старуха одновременно.
Он вдруг понял, увидел воочию, что бросил ее на произвол судьбы. И зарыдал.
- Что с тобой? - Ирина подняла и без того высокие брови.
Кямал рыдал и не мог вымолвить ни одного слова.
Ирина знала эту его готовность к слезам. Он часто плакал после любви, не мог вынести груза счастья, плакал по телефону, когда скучал. Кямал был сентиментальный и слезливый, любил давить на чувства. И сейчас, после десятидневной командировки, он стоял и давил на чувства. Дурачок.
Ирина снисходительно улыбалась. Обнять на пороге школы на виду у старшеклассников она не могла. Поэтому спросила:
- Вечером придешь?
- Приду, - отозвался Кямал.
- Я побегу, - сказала Ирина. - У меня там внеклассные занятия.
Она повернулась и пошла. Не догадалась. Ничего не почувствовала. И это странно. Ирина была очень интуитивна. Она слышала все, что происходит в любимом человеке. А здесь - тишина. Видимо, в самом Кямале ничего не изменилось. В его паспорте появился штамп. Но это в паспорте, а не в душе.
Ирина ушла. Кямал остался стоять. Слезы высыхали на ветру. А в самом деле, думал он, почему бы не прийти вечером. Что случится? Ничего не случится. Он ведь не может так резко порвать все корни своей прошлой жизни. Тридцать шесть лет - зрелый возраст: свои ценности, свои привязанности. Вот именно...
Вечером Кямал появился у Ирины - с натюрмортом из сезонных овощей и фруктов, с куклой для Снежаны и с любовью для Ирины, которая буквально хлестала из глаз и стекала с кончиков пальцев.
Но в двенадцать часов ночи он засобирался домой, что странно. Кямал всегда ночевал у Ирины. За ночь тела напитывались друг другом, возникала особая близость на новом, на божественном уровне. Для Ирины эта близость была важнее оргазма.
- Не могу остаться, - сказал Кямал. - Мама заболела.
Мама - это святое. Ирина поверила.
Мама болела долго. Год. Потом другой. Что же делать? Возраст...
Ирина постепенно привыкла к тому, что он уходит. Ничего страшного. Ведь он возвращается...
Кямал приходил два раза в неделю: понедельник и четверг. Два присутственных дня. Остальное - с мамой. Этот режим устоялся. В нем даже были свои преимущества. Оставалось больше времени для детей.
Саша постоянно пропадал где-то, как мартовский кот. Приходил домой только поесть. Ирина вначале волновалась, потом смирилась. Мальчики вырастают и вылетают, как птицы из гнезда.
Снежане - тринадцать лет, переходный возраст. Школа. Володька, законный отец, не интересовался детьми. Жил где-то в Иркутске со своей армянкой. Там тоже было двое детей.
Ирина не понимала, как можно быть равнодушной к своей крови, к родной дочери, тем более она такая красивая и качественная. Чужие восхищаются, а своему все равно. Мусульмане так не поступают. Южные народы чадолюбивы. Лучше бы Кямалу родила. Но это если бы да кабы...
Снежана сидела в углу и учила к школьному празднику стихотворение Есенина "Гой ты, Русь моя святая...".
- Что такое "гой"? - спросила Снежана.
- Значит "эй", - объяснила Ирина.
- Тогда почему "гой"?
Ирина задумалась. Если бы они жили в России, такого вопроса бы не возникло. Она вздохнула, но не горько. Ирина родилась в Баку, впитала в себя тюркские обороты, культуру, еду. Она любила этот доверчивый, красивый народ. Она пропиталась азербайджанскими токами и сама говорила с легким акцентом. И не избавлялась от акцента, а культивировала его. И русское тоже любила блины, песни, лица...
Ирина была настоящей интернационалисткой. Для нее существовали хорошие люди и плохие. А национальность - какая разница...
Однажды Кямал уехал в Москву, в командировку. Сказал: на повышение квалификации. Он рос по службе и уже ходил в чине полковника.
Позвонил из Москвы и сообщил, что вернется через три дня, во вторник.
- Что приготовить: голубцы или шурпу? - радостно прокричала Ирина.
- То и другое, - не задумавшись, ответил Кямал.
Ирина поняла, что он голодный и хочет есть. Где-то шатается, бедный, среди чужих и равнодушных людей. А он привык к любви и обожанию. Его обожает мать, Ирина, ее дети, брат Джамал. Он просто купается в любви, а без нее мерзнет и коченеет. Кровь останавливается без любви.
- Как ты там? - крикнула Ирина.
- Повышение квалификации! - крикнул Кямал.
Телефон щелкнул и разъединился.
Вечером позвонил встревоженный Джамал. Они были с Ириной знакомы и почти дружны. С женой Джамала Ирина не общалась. Она видела, что та воспринимает ее вторым сортом. Не то чтобы "джуляб", но недалеко.
- Кямал звонил? - спросил Джамал.
- Да. Он приедет во вторник, - услужливо сообщила Ирина.
- А ребенок?
- Какой ребенок? - не поняла Ирина.
- Его оставляют на операцию или нет? Что сказал профессор? - допытывался Джамал.
- Какой профессор? - Ирина ничего не понимала.
Джамал замолчал. Трубку взяла его жена.
- Ребенка оставляют на операцию или отказались? - четко спросила жена.
- Какого ребенка? - повторила Ирина.
- А ты ничего не знаешь?
- Что я должна знать?
Жена брата помолчала, потом сказала:
- Ладно. Разбирайтесь сами, - бросила трубку.
Ирина осела возле телефона... Во рту стало сухо. Она постаралась сосредоточиться. Итак: Кямал с каким-то ребенком поехал в Москву. Не на повышение квалификации, а показать профессору. Нужна операция. Значит, ребенок болен. Чей ребенок? Джамала? Но тогда Джамал сам бы и поехал. Значит, это ребенок Кямала. Он женился, и у него родился больной ребенок.
Ирина вспомнила, как он рыдал на школьном крыльце. Вот тогда и женился. И с тех пор стал уходить домой ночевать.
Все выстроилось в стройную цепь. Обман вылез, как шило из мешка.
Кямал вернулся. Появился во вторник, как обещал. Его ждали голубцы и шурпа.
Он ел, и губы его лоснились от жира, капли стекали по подбородку.
Ирина не хотела портить ему аппетит, но, когда он отодвинул тарелку и отвалился, спросила:
- Что сказал профессор? Он берется делать операцию или нет?
Кямал навел на Ирину свои голубые глаза и смотрел незамутненным взором.
- Ты женат, и у тебя ребенок, - сказала Ирина в его голубые честные глаза.
- Кто сказал?
- Джамал.
- А ты слушаешь?
- Еще как...
- Врет он все. Он мне завидует. Он не любит жену, просто боится. Не слушай никого.
У Кямала было спокойное, чистое лицо, какого не бывает у лгунов. Ложь видна, она прячется искоркой в глубине глаз, растекается по губам. Ирина усомнилась: кто же врет - Кямал или Джамал? Можно спросить, устроить очную ставку. Можно, в конце концов, позвонить к нему домой или приехать к нему домой. Предположим, она увидит жену и сына. И что? Она скажет: ты меня обманул. Но разве он обманывал? Разве он обещал жениться? Он только любил. И сейчас любит. Оставил больного ребенка - и к ней. Любовь к женщине сильнее, чем сострадание. Кямал был любовником и остался им. И все же мать Ирины оказалась права: они женятся на своих.
- Слушай только меня и больше никого! - приказал Кямал и вылез из-за стола. - Все завидуют. Ни у кого нет такой любви...
Он икнул и пошел в душ.
Ирина стелила кровать, но движения ее рук были приторможены. Руки уже не верили. И это плохой знак.
Потом они легли. От Кямала пахло не земляникой, как прежде, а тем, что он съел. Мясом и луком. Он дышал ей в лицо. Ирина не выдержала и сказала:
- Поди сполосни рот.
Кямал тяжело слез и пошел голый, как неандерталец. Было стыдно на него смотреть. И это тоже плохой знак.
Саша уехал первым. Он отправился в Москву с азербайджанскими перекупщиками овощей. В Москве торговал на базаре. Азербайджанцы держали его за своего. Акцент въелся как родной.
Там же, на базаре, познакомился с блондинкой. И Ирина скоро получила свадебные фотографии. На фотографии Саша надевал обручальное кольцо на палец молодой невесте.
Невеста - никакая, мелкие глазки, носик как у воробья. Не такую жену хотела она своему Саше. Ну да ему жить...
Ирина поплакала и устремила все свои чаянья на Снежану. Дочь ближе к матери.
Снежана заканчивала школу. В нее был влюблен одноклассник Максуд Гусейнов. Отец Максуда - министр.
Ирина замерла в сладостном предчувствии. Ее дочь войдет в богатый престижный дом. И тогда статус Ирины резко поднимется. Она уже не учительница младших классов, разведенка, русский "джуляб". Она - сватья самого Гусейнова, у них общие внуки. Денег у Гусейновых хватит на детей, внуков и еще на четыре поколения в глубину. Можно будет бросить дополнительные занятия, и даже школу можно бросить. Она будет появляться в тех же кругах, что и родители Кямала, актриса и генерал, и сдержанно здороваться.
Но произошло ужасное. Снежана влюбилась в мальчика с соседнего двора, татарина по имени Олег. Олег - старший в семье, у него десять братьев и сестер. Десять голодных голозадых татарчат ползают по всему двору и жрут гусениц.
Как это случилось? Как Ирина просмотрела? Узнала от соседей. Оказывается, этот Олег каждый день провожает Снежану, и они каждый день отираются в парадном. Мать - "джуляб", и дочь в нее...
Ирина поняла, что времени на отчаянье у нее нет. Надо немедленно вырвать Снежану из среды обитания и отправить подальше от Олега. В Москву. В Сашину семью. Пусть там поступает и учится.
Ирина созвонилась с Сашей. Саша нашел медицинский техникум. Не врач, но медсестра. Тоже хорошо.
Отправили документы. Снежана получила допуск.
Надо было лететь в Москву.
Ирина поехала проводить дочь. Самолет задерживался. Зашли в буфет. Ирина купила Снежане пирожное - побаловать девочку. Как она там будет на чужих руках? Сердце стыло от боли.
Снежана жевала сомкнутым ртом. Ротик у нее был маленький и трогательный, как у кошки. Глаза большие, круглые, тревожные. Как любила Ирина это личико, эти детские руки. Но любовь к дочери была спрятана глубоко в сердце, а наружу вырывалась грубость, как ядовитый дым. Точно как у матери. С возрастом Ирина все больше походила на мать - и лицом, и характером. Умела напролом идти к цели, как бизон.
- Максуд знает, что ты едешь в Москву? - спросила Ирина.
- Да ну его... - ответила Снежана.
Так. Все ясно. Статус останется прежним и даже упадет. Деньги Гусейновых будут служить другим.
- А этот? - Ирина даже не захотела выговорить имя "Олег". - Этот знает?
- Я буду ему писать, - отозвалась Снежана. Не хотела распространяться.
- Скажи, пожалуйста, - вежливо начала Ирина, - почему тебя тянет в самую помойку?
- Я его люблю. А твоего Максуда терпеть не могу. У него пальцы как свиные сардельки.
- При чем тут пальцы?
- А что при чем?
- Перспективы, - раздельно произнесла Ирина. - Какая перспектива у твоего аульного татарина? Метла? И что у вас будут за дети?
Снежана сморгнула, и две слезы упали в чашку с чаем.
- Не могу... - Ирина расстегнула кофту. Ей не хватало воздуха.
Подошла официантка Джамиля, бывшая ученица Ирины. В городе было полно ее учеников. Девочки, как правило, не тяготели к высшему образованию.
- Здрасьте, Ирина Ивановна, - поздоровалась Джамиля. - Передали, рейс опять задерживается. Вы слышали?
- Ты иди, - участливо предложила Снежана. - Я сама улечу.
Ирина растерянно посмотрела на Джамилю.
- Идите, идите... Я за ней присмотрю.
- Что за мной смотреть? - пожала плечом Снежана. - Что я, ребенок?
Ирина поняла, что серьезного разговора с дочерью не получится. Слишком тесно стоят их души. Снежане эта теснота невыносима. Ей будет спокойнее, если Ирина уйдет и перестанет мучить.
Ирина ушла. Она ехала на автобусе и тихо плакала. Снимала слезы со щеки. Как медленно тянулся каждый день! И как мгновенно промчались семнадцать лет. И теперь вот Снежана уезжает. И хорошо, что уезжает. Первая любовь - нестойкая. С глаз долой - из сердца вон.
Ирина вошла в свою квартиру через полтора часа, и тут же зазвенел звонок. Звонила Джамиля. Она сообщила, что Снежана не дождалась самолета. За ней приехал высокий черный парень, и они вместе куда-то испарились. И на посадке Снежаны не было.
- А билет? - растерянно спросила Ирина.
- Ну вот... - ответила Джамиля. Что она могла добавить.
Билет пропал. Снежана сбежала с Олегом.
У Ирины горело лицо, как будто наотмашь ударили дверью. "Ну вот..." повторяла она.
Мать не знала любви и не понимала Ирину. Но ведь Ирина знает, что такое любовь, - страсть, а тоже не понимает дочь. Что это? Конфликт поколений? Нет. Если бы Снежана выбрала Максуда, воспитанного и начитанного мальчика, золотого медалиста, никакого конфликта поколений не было бы.
И дело не в деньгах. Дело в общении. В атмосфере семьи. Но, с другой стороны, Кямал - тоже не философ. А она была с ним счастлива. И даже сейчас, после вранья, - тоже счастлива.
Ирина металась по квартире, хотела бежать, но не знала куда. Она не знала, где живет этот Олег, будь он трижды проклят. Ирина металась и билась о собственные стены, как случайно залетевшая птица.
Пришел Кямал - ясный и простодушный, как всегда. Ирина ударилась об Кямала. Он ее поймал, прижал, пригрел. Она утихла в его руках.
- Как будет, так и будет, - философски изрек Кямал. - Что такое семнадцать лет? Это только начало. Рассвет. Даже раньше чем рассвет. Первый солнечный луч. Пусть будет Олег. Потом другой. Зачем отдирать по-живому? Само отвалится. Только бы не было последствий в виде ребенка.
Последствия не заставили себя ждать. Снежана ходила беременная. Ирина узнала об этом через чужих людей. Снежана не звонила и не появлялась. Видимо, боялась.
Ирина закрывала глаза и молилась, чтобы ребенок не появился на свет. Умер во чреве. Грех, грех просить такое у Бога. Но ребенок - крепкая нить, которая привяжет Снежану к Олегу. А Ирина хотела получить дочь обратно, отмыть, нарядить и пустить в другую жизнь, где чисто и светло. Как у Хемингуэя.
Снежана появилась через полтора года с восьмимесячной девочкой на руках. Значит, тогда в аэропорту она была уже беременна.
Снежана размотала нищенские тряпки, и оттуда, узенькая, как червячок, возникла девочка. У нее было русское имя - Александра, Аля. Она посмотрела на Ирину и улыбнулась ей, как будто узнала. И улыбка эта беззубая резанула по сердцу. Ирина тоже ее узнала. Родная душа прилетела из космоса.
Ирина взяла девочку на руки и больше не отдала. А Снежана и не требовала обратно. Она собралась в Москву учиться в медицинском техникуме.
Мать оказалась права. Теперь Снежана соглашалась с доводами Ирины. Олег это дно. Там жить невозможно. Даже собаки живут лучше.
"В Москву, в Москву..." - как чеховские три сестры.
Снежана - в Москву. А Ирина - с маленьким ребенком на руках и с Кямалом два раза в неделю.
Сказать, что Ирина любила Алю, - значит не сказать ничего. Она ее обожествляла. Девочка - вылитый отец, смуглая, с большими черными глазами, вырезанными прямо. Уголки глаз - не вниз и не вверх, а именно прямо, как на иконах. Носик ровный, а рот - как у котенка. Снежанин рот. Должно быть, Олег был красивым. Ирина, ослепленная ненавистью, даже не рассмотрела его. А он был красивый и, наверное, нежный.
Теперь, когда Снежана его бросила, Ирина была мягче к Олегу, но видеть не хотела. А зачем? И ребенка не хотела показывать. Она не хотела Алечку с кем-то делить. Даже с родным отцом. Надо сказать, что Олег и не настаивал. Он боялся Ирины, как мелкий травоядный зверь боится крупного. Бизона, например. Не сожрет, так затопчет.
Когда Ирина вспоминала свои непотребные молитвы, касающиеся беременной Снежаны, ее охватывал жгучий стыд, смешанный с ужасом. А если бы Бог послушал? Но, к счастью, он не прислушивается к глупостям. Он их игнорирует. Простил глупую бабу.
Алечка росла, развивалась и все удивляла чем-то новым: то "баба" скажет, то - "дай", то захлопает в ладошки.
Настала осень, школьная пора. Алечку пришлось отдать в ясли. Потом в детский сад. Все сначала, как тридцать лет назад. И та же бедность, как в начале жизни.
Кямал не помогал. Откуда? Натюрморты от родственников перекочевали в семью. Он не мог разрываться на два дома. На Восьмое марта подарил вегоневый шарф в клетку: зеленую, черную и красную. Мрачный такой, красивый шарф. Вот и весь навар от Кямала. Но Ирина не думала ни о каком наваре. Кямал пришел, чтобы украсить и осмыслить ее жизнь. Вот его роль и функция. Единственный человек, с которым Ирина не была бизоном, - это Кямал. С ним она была голубка. И его два присутственных дня уравновешивали и освещали всю неделю.
Правда, бывают мужчины, которые и осмысливают, и зарабатывают, и женятся. Но это у других.
От Саши пришло письмо. У него родился сын. Назвали Максим. Сейчас все мальчики - Денисы и Максимы.
Снежана вышла замуж за хорошего парня, зовут Олег. Опять Олег. Русский, золотые руки, работает автомехаником.
Ирина подняла глаза от письма. Автомеханик - тоже не профессор. Рабочий класс. Саша продает на базаре овощи. Ее дети не подняли жизненную планку.
Но самое интересное, Снежана не спрашивала: как Аля, как ее здоровье, на что они живут? Снежана отрезала от себя прошлую жизнь вместе с Алей, поскольку Аля - тоже часть ее прошлой жизни.
Ирине стало жгуче жаль свою маленькую внучку, которая никому не нужна, кроме своей бабки. Но ничего... Бабка еще в силе. Ее надолго хватит...
Вставали рано. Ирине - в школу, Алечке - в сад.
Ирина поднималась первая. Внучка сладко спала, подложив руки под щечку. Жалко было будить. Ирина зажигала свет. Алечкины веки вздрагивали. Световой сигнал выдергивал ее из глубокого сна.
Потом Ирина начинала ходить по комнате, пол скрипел, посуда в серванте отзывалась легким звоном. Эти слуховые сигналы тащили Алечку из глубокого сна на поверхность. И наконец она открывала глазки. Хныкала. Хотелось спать. Как хочется спать растущему организму. Но надо вставать. Это проклятое слово надо. Не хочешь, а надо. Кому надо, спрашивается...
Кямал тоже любил Алечку, качал на ноге, пел песни по-турецки. Ирина обмирала: вдруг уронит. Стояла рядом и следила.
Кямал смешно пел непонятные слова. Аля радостно дрожала личиком. Ирина расслабленно улыбалась. Святое семейство.
Казалось, что так будет всегда. Но ничего не бывает всегда. Как говорила старуха-соседка: "Чисто не находисси, сладко не напьесси"...
Настала перестройка. И грянул Сумгаит.
Чушки - так называли азербайджанцев из района - потекли, как мутные реки, в город. Резали армян. Чушки шли в домоуправление, брали списки жильцов, вычленяли армян и шли по адресам. Смерть приходила на дом.
Такого не было с 1915 года, когда турки резали армян с нечеловеческой жестокостью. Все повторилось через семьдесят лет. Чушки гонялись за армянами, которые были повинны только в том, что они армяне. Армяне защищались, как могли. Карабах, Карабах - вся страна была взбудоражена этим круглым словом, катящимся, как камень с горы.
Азербайджанцы считали Карабах своей землей, поскольку она географически находилась на территории Азербайджана. Армяне считали Карабах своим, поскольку испокон века заселяли и возделывали эту землю.
Можно было бы все так и оставить, пусть каждый считает своей. Какая разница. Живут в дружбе, и все... Но дружбу сменила ненависть.
Ненависть - фатальное чувство, такое же, как любовь, но со знаком минус. Ненависть - как эпидемия. Охватывает все пространство и не знает границ. С армян перекинулась на русских. Неверные должны освободить мусульманскую землю. Азербайджан - для азербайджанцев. Все, кто другие, - езжайте к себе. И даже в школу занесло эту националистическую заразу. Директор-азербайджанец многозначительно молчал, сжав рот курьей гузкой. Дети дрались без причин.
Ирина чувствовала себя виноватой непонятно в чем. Она боялась ездить в автобусе, боялась заходить в магазин. На нее смотрели с брезгливым пренебрежением. Хамили. Русский "джуляб" - это самое мягкое, на что можно было рассчитывать. Однажды двое молодых и вонючих затащили в подворотню и дали обломком кирпича по голове. Удар был не прямой, а скользящий. Содрало кожу. Кровь полилась, как из подрезанной овцы. Ирина заорала во всю силу легких. Чушки вырвали у нее сумку и убежали.
В сумке было всего пять рублей и губная помада. И удар - она это чувствовала - неопасный для жизни. Так что можно сказать - легко отделалась. Но Ирина не замолкала. Стояла и кричала - плакала, и было в этом крике все: и предательство города, и предательство Кямала. И четкое понимание, что ничего уже нельзя изменить.
Ирина решила уехать.
В Москву. К детям. Ее место - возле детей. Что ей сидеть возле женатого Кямала...
В Россию. В Москву, в Москву...
Настала минута прощания.
Кямал помогал собрать вещи, принес пустые коробки из-под марокканских апельсинов и моток бельевой веревки. Все-таки какая-то польза от него была.
Молча паковали книги, посуду. Кямал был деловит, но подавлен. Потом поднял голову и спросил:
- А как же я?
- Ты будешь жить с женой и воспитывать сына, - ответила Ирина.
Он понял, что она все знает. Наивный человек, он до сих пор полагал, что Ирина ему верит безоглядно.
Кямал опустил голову. Врать дальше он не хотел. Вернее, хотел, но в этом вранье уже не было никакого смысла.
- Что с твоим сыном? - спросила Ирина.
- Врожденный порок сердца.
- Это опасно?
- До пятнадцати лет живут, - ответил Кямал.
- А сейчас ему сколько?
- Пять.
Значит, осталось еще десять. Одно дело растить свое продолжение, а другое дело... Ирине страшно было даже думать об этом. Она не хотела ставить себя на место Кямала даже в воображении. Бедный Кямал...
- Когда ты женился? - спросила Ирина. - Когда к школе пришел? Когда плакал?
- Да...
- А почему не сказал?
- Я не мог. Ты прости...
Кямал заплакал, но иначе, чем всегда. Обычно он плакал как ребенок, чтобы видели, и сочувствовали, и утешали. Это был плач-давление. А сейчас он плакал как мужчина. Прятал лицо.
- Я тебя прощаю, - сказала Ирина. Он заплатил судьбе сполна. Что уж теперь считаться...
Она обняла его за голову. От его волос пахло чем-то родным и благодатным. От них ушло общее будущее, но прошлое осталось и въелось в каждую клетку. Все-таки любовь, если она настоящая, остается в человеке навсегда. Как хроническая болезнь.
Ирина собралась в Москву не с пустыми руками. Она сосредоточилась и выгодно продала квартиру соседям - за шесть тысяч долларов. Деньги по тем временам - немереные. Если перевести на рубли - миллионы. Считай, миллионерша.
Ирина все узнала: можно прописаться в квартире сына или дочери. Не временно, а постоянно. Имея постоянную прописку, можно устроиться работать по специальности. Учителей не хватает, поскольку никто не хочет работать за маленькие деньги. Но маленькие - тоже деньги. Ирина умела виртуозно экономить. Она могла бы даже написать диссертацию на тему "Выживание индивида в современных условиях".
Предстоящая жизнь рисовалась так: Саша с женой, двое детей - Максим и Аля. И она - глава рода, на хозяйстве и воспитании детей. Молодые работают. Ирина держит дом. Все логично. Впереди - счастливая старость, ибо нет большего счастья, чем служить своим детям.
Поезд отходил через сорок минут. Пришлось взять целое купе, иначе не уместились бы узлы и коробки. Провожал Кямал. А кто же еще...
Ирина позвонила в Москву с вокзала. Набрала код Москвы и номер Сашиного телефона.
- Але, - раздался молодой плоский голос. Ирина догадалась, что это жена Людка.
- Сашу можно? - закричала Ирина.
Она не доверяла технике, а ей необходимо быть услышанной.
- Его нет. А кто это?
- Ирина Ивановна. Его мама.
- Ну... - скучно отреагировала Людка. - И чего?
- Передайте Саше, что я еду. Пусть он меня встретит завтра в семь утра, поезд Баку - Москва, вагон четыре, место шестнадцать...
Ирина ждала, что Людка возьмет карандаш и все запишет: время прибытия, номер вагона. Но Людка недовольно спросила:
- В гости, что ли?
- Почему в гости? Жить.
- К нам?
- А куда же еще? - удивилась Ирина.
Людка оказалась тупая. Мать едет к сыну. Что тут долго разговаривать? Но Людка, видимо, считала по-другому: сначала надо спросить разрешения, а не ставить перед фактом.
Ирина бросила трубку. Вернулась к вагону. Кямал держал Алечку за руку, поглядывал на часы.
- Иди, - сказала ему Ирина. Забрала Алечкину руку в свою.
Ирина не хотела дожидаться той минуты, когда поезд тронется и Кямал побежит рядом, задыхаясь, чтобы хоть на секунды отодвинуть расставание. Ей было его жаль.
Жалеть надо было себя: сорвалась с места, как осенний лист, ни кола ни двора, и как там ее встретят, да и встретят ли... Жалеть надо себя, но она жалела Кямала - своего третьего ребенка. Как он будет справляться с жизнью, бедный мальчик, у которого еще один бедный мальчик...
Слезы жгли глаза, но Ирина стиснула зубы.
- Иди, Кямал... - приказала она. - Иди и не оборачивайся.
Кямал послушался, он привык ей подчиняться и пошел не оборачиваясь. Он уходил в свою жизнь, где больше не было счастья, а только долг и страдания.
Ирина не спала всю ночь. Жалость и упреки скребли душу, как наждачная бумага. И непонятно, встретит ее Саша или нет.
Саша подошел к вагону и привел друзей. И они ловко погрузили в "рафик" все ее узлы и коробки.
Алечка стояла возле машины, тепло закутанная. Ирина боялась перемены климата.
- Мне снились лошадки, - сказала Алечка.
- Да? - отреагировал Саша. Ему не хотелось вникать. Ирина поняла: поезд ночью вздрагивал, покачивался, и Алечке казалось, что она едет на лошадках.
Ирина наклонилась и поцеловала свою дочку-внучку. Ей было жалко ее, стоящую в толпе среди чужих равнодушных людей.
Начиналась московская жизнь.
МОСКВА
Саша подавил яростное сопротивление жены, и Ирина с Алей поселились в их двухкомнатной квартире, в районе Братеева. Братеево - название бывшей деревни. Ирине казалось, что она попала не в Москву, а в город Шевченко с тоскливо одинаковыми блочными строениями.
Какой смысл жить в Москве, если обитаешь в Братееве? С таким же успехом можно жить в Тамбове и в Туле...
Снежана с мужем снимали комнату в Химках. Но даже туда Ирина не попала, потому что ее не звали. Снежана с мужем сами приехали в гости, привезли торт и бутылку шампанского. Алечке - ничего.
Ирина даже онемела от возмущения. Не видеть дочь четыре года и приехать с пустыми руками! Это что-то уж совсем непостижимое.
Отправляясь в Москву, Ирина побаивалась, что Снежана заберет Алю. Но Снежане это и в голову не приходило. Она вся была в своем новом Олеге.
Новый Олег - с бородой и глазами, как Че Гевара. Но без беретки. Держался скромно.
Ирина с места в карьер поинтересовалась квартирным вопросом и выяснила, что Олег со Снежаной снимают комнату в коммуналке.
- А где вы раньше жили? - спросила Ирина у Олега.
- С родителями, - ответил Олег.
- Тоже в коммуналке?
- Нет. У нас трехкомнатная квартира.
- Вы там прописаны? - допрашивала Ирина.
- Ну да...
- А почему вы не можете жить в одной из трех комнат? Разве лучше снимать? Выбрасывать деньги на ветер?
Снежана сжалась. Она видела, что мать ступила на тропу бизона и теперь будет переть, затаптывая всех и вся на своем пути.
- Я предпочитаю жить отдельно, - сдержанно ответил Олег. Он видел, что не нравится теще, и это его сковывало.
Ирина догадалась, что родители Олега недовольны его женитьбой на женщине с ребенком. Если прописать Снежану, то автоматом надо прописывать и Алю. Они не хотели чужого ребенка. Кому нужны чужие дети...
- Вы можете разменять жилплощадь, - подсказала Ирина.
- Родители меняться не хотят. Они там привыкли. А судиться с ними я не буду.
- Почему? - Ирина не видела другого выхода, кроме суда.
- Потому, что это противоречит моим принципам. - Олег твердо посмотрел на тещу. - Родители уже старые, а я молодой. У меня профессия, я все себе заработаю.
- Правильно, - одобрила Людка. - Поведение настоящего мужчины...
Для Людки было главным закончить дебаты и поднять тост. И залить глаза, тем более что на столе стояла классная закуска, приготовленная Ириной: паштет из печенки, три вида салатов, селедочка под шубой, а на горячее - утка в духовке, обмазанная медом. Запах по всему дому.
- За воссоединение семьи! - произнес Саша и метнул рюмку в рот.
Ирина заметила, что он не пьет, а именно мечет - одну за другой. Научился. Еще Ирина видела, что он заматерел, расширился в плечах, стал похож фигурой на Володьку, но выше ростом.
Семья накинулась на закуски. Максим ел не вилкой, как положено, а столовой ложкой, чтобы больше влезало. Ирина подвинула ему вилку и шлепнула по руке. Она не любила Максима за то, что он был похож на Людку. Копия. Те же мелкие глазки и воробьиный носик. Ей было стыдно сознаться даже себе самой, что она недолюбливает своего внука. Алю любила до самозабвения, а к Максиму - никакого чувства. Как к чужому. Людка это видела и обижалась: мало того, что приперлась с ребенком и теперь в двух комнатах живут пять человек. Общежитие. И плюс к общежитию она не любит Максима и позволяет себе это не скрывать. Устанавливает свои порядки на чужой территории. И Людка, хозяйка дома, должна все это терпеть...
Но сейчас ей было весело, впереди предстояла реальная выпивка, закуска и десерт - торт с розами.
Ирина не любила шампанское, у нее начиналась отрыжка. И тяжелые масленые торты, бьющие по печени, она тоже не ела.
Ирина поднялась из-за стола и пошла на кухню. На кухне всегда есть дела: шкварчала в духовке утка. Ирина отворила дверцу духовки. Жар пахнул в лицо.
"Заработает... - думала Ирина. - Когда это он заработает? Десять лет уйдет. Вся молодость будет пущена на заработки. Копить... Во всем себе отказывать... А жить когда?"
В кухню вошла Снежана. Остановилась молча.
- Он тебе не нравится? - тихо спросила Снежана.
- При чем тут я, - удивилась притворно Ирина. - Тебе жить.
- Вот именно, - твердо сказала Снежана. - Я тебя очень прошу, не вмешивайся. Хорошо? Если он тебе не нравится, мы не будем сюда приходить.
Значит, Снежана готова была обменять мать и дочь на чужого нищего мужика. Она пришла договариваться, чтобы бизон не вытаптывал ее пшеницу.
Ирина выпрямилась, смотрела на Снежану. Тот же черный костюмчик, в котором она пять лет назад сидела в аэропорту. Другого так и не купили. Тот же кошачий ротик, встревоженные полудетские глаза. Все это уже было... Этот урок уже проходили.
Ирина обняла дочь, ощутила ее цыплячьи плечики.
- От тебя уткой пахнет, - сказала Снежана, отстраняясь. И это тоже было у Ирины с ее матерью. Только тогда пахло капустой...
Ну почему самые близкие, самые необходимые друг другу люди не могут договориться? Потому что Россия - не Азербайджан. Там уважают старших. Старший - муаллим, учитель. А здесь - старая дура...
У Людки было два настроения: хорошее и плохое. Людка работала в парфюмерном отделе большого универмага. За день уставала от людей. Приходила домой в плохом настроении: хотела есть и ревновала Сашу. Ей казалось, он всем нужен. Стоит на базаре, как на витрине, и любая баба, а их там тысячи, может подойти и пощупать ее мужа, как овощ. Саша казался Людке шикарным, ни у кого из ее подруг и близко не было такого мужа. И когда кто-то говорил о Саше плохо, она радовалась. Значит, кому-то он может не нравиться. Меньше шансов, что уведут.
Людка возвращалась домой никакая, садилась за стол. Обед уже стоял, накрытый чистой салфеточкой. Так Ирина ждала когда-то Кямала. А под салфеточкой - фасоль, зелень, паштет. На сковороде - люля-кебаб из баранины. У Ирины была азербайджанская школа - много зелени и специй. Бедная Людка никогда так не питалась. Ее повседневная еда была - яичница с колбасой и магазинные пельмени.
Людка молча поглощала еду в плохом настроении, потом шла в туалет и возвращалась в хорошем - легкая, лукавая, оживленная.
- Мам... - обращалась она к Ирине.
Ирину коробила простонародная манера называть свекровь мамой. Ну да ладно.
- У нас на первом этаже есть сосед - алкаш Димка Прозоров.
Ирина отметила, что Прозоров - аристократическая фамилия. Может быть, Димка - опустившийся аристократ.
- Так вот, у него трехкомнатная квартира, он ее может обменять на двушку с доплатой.
- Какую двушку? - не поняла Ирина.
- Ну на нашу. У нас же две комнаты. А будет три. У каждого по комнате. Вам с Алей - одна. Нам с Сашей - спальня. Максиму - третья.
- А телевизор где? - спросила Ирина.
- У вас. Не в спальне же.
- Значит, мы будем ждать, когда вы отсмотрите свои сериалы? У ребенка режим.
- Да ладно, мам, - миролюбиво сказала Людка. - Разберемся, ей-богу. В трех же лучше, чем в двух...
Людка поднялась и опять пошла в туалет. Оттуда вышла разрумянившаяся, раскованная, как будто сняла себя с тормоза.
Ирина представила себе квартиру алкоголика. Туда просто не войдешь.
- А какая доплата? - спросила Ирина.
- Пять тысяч. - Людка вытащила из сумочки дорогие сигареты.
- Чего?
- Чего-чего... Ну не рублей же.
- Долларов? - уточнила Ирина.
- Ну... - Людка закурила. Это был непорядок, в доме дети, но Ирина смолчала.
- А он что, один в трех комнатах? - удивилась Ирина.
- У него семья, но они сбежали. - Людка красиво курила, заложив ногу на ногу. Ноги в капроне поблескивали.
- Сбежали, но ведь прописаны, - резонно заметила Ирина.
- Пропишутся в нашей. Мы же их не на улицу выселяем. Мы им двухкомнатную квартиру даем. В том же подъезде. Привычка тоже много значит...
Пять тысяч доплата - размышляла Ирина. Тысяча - на ремонт. Итого шесть. Значит, она с ребенком остается без единой копейки. Заболеть - и то нельзя. А впереди - одинокая больная старость. Старость - всегда одинокая и больная, даже в окружении детей.
- Нет у меня денег, - отрезала Ирина.
- Да ладно, мам... Вы квартиру продали. У вас больше есть.
Откуда она знает? Наверное, Алечка проговорилась. Алечка, как старушка, везде сует свой нос. А что знают двое, знает свинья. То есть Людка.
- Не дам, - отрезала Ирина. - Мне пятьдесят лет. И оставаться с голым задом я не хочу.
- Мам... Ну вы ж приехали... Вы ж живете. Я ведь вас не гоню. Почему не вложиться? Внести свою долю в семью.
Ирина вырастила сына, Людкиного мужа. Это и есть ее доля.
- Слово "нет" знаешь? - спросила Ирина.
- Ну ладно... На нет и суда нет, - философски заметила Людка и удалилась в туалет.
Оттуда она не вышла, а выпала. Головой вперед.
Ирина стояла над ней, не понимая, что же делать. Людка была громоздкая, как лошадь. Ирина затащила ее на половик и на половике, как на санях, отвезла в спальню. Дети бежали рядом, им было весело. Думали, что это игра.
Потом они втроем громоздили Людку на кровать. Максим снимал с нее обувь. Алечка накрывала одеялом.
Дети по-своему любили Людку и не боялись ее.
Ирина решила проверить туалет и нашла в сливном бачке бутылку водки. Ей стало все ясно: вот откуда Людка черпает хорошее настроение.
Вечером, дождавшись Сашу, Ирина спросила:
- Ты знаешь, что Людка пьет?
- А как ты думаешь? - отозвался Саша. - Ты знаешь, а я нет?
Он устал и был голоден. Ирина с любовью смотрела, как он ест. Нет большего наслаждения, чем кормить голодного ребенка. Ирина старалась не отвлекать его вопросами, но не выдержала.
- А что, не было нормальных порядочных девушек? Обязательно пьянь и рвань?
- Поздно было, - спокойно ответил Саша. - Максим родился.
- А почему ты мне не писал?
- О чем? - не понял Саша. - Я написал, когда Максим родился.
- О том, что твоя жена алкоголичка.
- Я не хотел, чтобы ты знала. Теперь знаешь.
- А что же делать? - спросила Ирина.
- Понятия не имею. Я не могу бросить ребенка на пьющую мать. И Людку я тоже бросить не могу.
- Почему?
- Мне ее жалко. Что с ней будет, посуди сама...
- Надо жалеть себя. Во что превратится твоя жизнь...
- Значит, такая судьба...
У Саши было спокойное, бесстрастное лицо. Как у Володьки. Но эту черту жалеть другого вместо себя - он перенял у матери. Однако Ирина совмещала в себе бизоний напор и сострадание. А у Саши - никакого напора и честолюбия. Одно только сострадание и покорность судьбе.
Ирина стала вить гнездо. Она всегда гнездилась, даже если оказывалась в купе поезда, - раскладывала чашечки, салфеточки, наводила уют. Прирожденная женщина. Недаром Кямал околачивался возле нее столько лет...
Первым делом Ирина выбросила старый холодильник "Минск". Ему было лет сорок. Резина уже не держала дверцу, пропускала теплый воздух. Еда портилась. Ирина отдала "Минск" Диме Прозорову, а в дом купила холодильник немецкой фирмы "Бош". Ирина влезла в святая святых - в свои доллары, вытащила громадную сумму, шестьсот долларов, и завезла в дом холодильник - белый, сверкающий, с тремя морозильными камерами, саморазмораживающийся. Лучше не бывает.
Людка увидела и аж села. Не устояла на ногах.
- У... я... - протянула она. - Сколько же стоит этот лебедь-птица?
- Не важно, - сдержанно и великодушно ответила Ирина. Это было ее вложение. Ее доля.
Людка отправилась в туалет. Ирина решила, что сейчас - подходящее время для генерального разговора.
- Я пропишусь, - объявила Ирина, когда Людка вернулась и села закурить. Закрепить состояние. - Я пропишусь, - повторила Ирина. Это была ее манера: не спрашивать разрешения, а ставить перед фактом.
- Где? - насторожилась Людка и даже протрезвела. Взгляд ее стал осмысленным.
- Где-где... - передразнила Ирина. - У своего сына, где же еще...
- Значит, так, - трезво отрубила Людка. - Ваш сын к этой квартире не имеет никакого отношения. Эту квартиру купил мне мой папа. Они с матерью копили себе на старость, а отдали мне на кооператив. Потому что я вышла замуж за иногороднего. Это раз.
- Но ведь Саша здесь прописан... - вставила Ирина.
- Второе, - продолжала Людка. - Если вы пропишетесь, то будете иметь право на площадь, и при размене мне достанется одна третья часть. Разменяетесь и засунете меня в коммуналку.
Стало ясно: Людка не доверяла Ирине и ждала от нее любого подвоха.
- Если бы вы хотели, чтобы мы с Сашей нормально жили, вы бы вложили свои деньги. А вы не хотите...
Ирина отметила, что Людка не такая уж дура, как может показаться.
- Люда... - мягко вклинилась Ирина.
Она хотела сказать, что человек без прописки - вне общества. Бомж. Она не сможет устроиться на работу и даже встать на учет в районную поликлинику... Но Людка ничего не хотела слушать.
- Нет! - крикнула Людка. - Слово "нет" знаете?
Вся конструкция жизни, выстроенная Ириной, рушилась на глазах, как взорванный дом.
Она могла бы сказать: "На нет и суда нет", но суд есть. И этот суд - Саша.
Саша торговал на базаре, но не выдерживал конкуренции. Азеры - так называли азербайджанцев - имеют особый талант в овощном деле, в выращивании и в продаже. Они ловко зазывали покупателей, умели всучить товар, как фокусники. Молодым блондинкам делали скидку. Пожилых теток вытягивали на дополнительные деньги, манипулируя с весами. Килограмм произносили "чилограмм". И сколько бы их ни поправляли, не хотели переучиваться, и несчастный килограмм оставался с буквой "ч".
А Саша стоял себе и стоял. Покупатели обходили его стороной, от Саши не исходила энергия заинтересованности.
Покупатели спрашивали: "Виноград импортный?" Конкуренты рядом таращили глаза и били себя в грудь: виноград краснодарский... Хотя откуда в апреле виноград?
А Саша соглашался: да, импортный. А значит, выращенный на гидропонике и витамины там не ночевали. Так... декорация. Вода и есть вода. И пахнет водой.
Дорогой товар портился. Хозяин штрафовал. Саша постоянно оказывался в минусе. Он не любил зависеть, а приходилось зависеть дважды: от покупателя и от хозяина.
Саша возвращался домой усталый, опустошенный.
Ирина кормила его, вникала душой, ласкала глазами. Спрашивала:
- А раньше ты приходить не можешь?
- Если бы у меня была своя палатка, я поставил бы туда Ахмеда, а сам сидел дома, с тобой и с ребенком.
- Ахмед - это кто? - не поняла Ирина.
- Наемный работник. Таджик.
- Ты его знаешь?
- Да нет. Они все Ахмеды. Таджики скромнее, чем азеры. Меньше воруют.
- Так поставь.
- Нужен начальный капитал. Знаешь, сколько стоит палатка? Три тысячи долларов.
Ирина сидела, придавленная суммой. Три тысячи - половина ее квартиры.
- Я бы поставил палатку возле метро, зарегистрировался. Заплатил за место - и вперед. Десять процентов Ахмеду, остальное - мое. Чистая прибыль. Маленький капитализм.
- А палатки подешевле есть? - поинтересовалась Ирина.
- Стоит не палатка, а место. Надо платить тем, кто ставит подписи.
- А можно не платить?
- Можно. Но тогда тебе не дадут торговать.
- Мафия? - догадалась Ирина.
- У каждого свое корыто. Если хочешь зарабатывать, надо тратить.
Саша ел, широко кусая хлеб, как в детстве, и его было жалко.
Ирина поднялась и вышла из кухни. Через несколько минут вернулась и положила перед Сашей тридцать стодолларовых купюр.
Саша взял их двумя руками, поднес к лицу и поцеловал. Наверное, ему казалось, что это сон. И он проверял: явь или реальность.
- Ты что? - удивилась Ирина. - Грязные же...
- Твои деньги не грязные. Они святые. Через полгода я тебе все верну...
- Да ладно, - снисходительно заметила Ирина. - Когда вернешь, тогда и вернешь.
Она гордилась своей ролью дающего. В ней все пело и светилось.
- Не жалко? - проверил Саша.
- Нет... - Ирина покачала головой. И это была чистая правда.
Людка за стеной говорила с кем-то по телефону. Бубнила басом. И не знала, какие эпохальные события свершаются без ее ведома и за ее спиной.
Так же, за спиной и без ведома Людки, Ирина отнесла остальные деньги в банк "МММ". Об этом банке она узнала из телевизора. Все программы были забиты Леней Голубковым. Леня стал народным героем, как Чапаев. Он осуществлял народную мечту - разбогатеть на халяву.
Люди наивно верили, что деньги можно вложить в банк и они вырастут сами, как дерево. Эту народную наивность и доверчивость плюс экономическую безграмотность использовали ловкие Мавроди. Создали пирамиду, которая должна была неизбежно рухнуть. И рухнула. И что интересно, целая толпа обманутых вкладчиков отказывалась верить в коварство Мавроди и защищала его, собираясь на митинги.
Ирина на митинг не пошла. Она поняла все сразу. В Ирине сочетались доверчивость и тертость. Поэтому она понимала и народ, и Мавроди. И еще она поняла, что деньги сказали "до свидания", и это с концами. Концов не найдешь.
У Ирины высох рот - произошел выброс адреналина в кровь. Так организм реагирует на стресс. Она стала мелко-мелко креститься и прочитала "Отче наш" от начала до конца. А что еще? Не в милицию же бежать.
Прошло полгода. Саша деньги не вернул по очень простой причине. Ее можно было предвидеть. Явились конкуренты и подожгли палатку. Утром Саша вышел из метро и сразу увидел перекореженный огнем остов палатки. Три тысячи унеслись в небо, превратившись в дым.
Саша пришел домой, внутренне обугленный и обожженный, как его палатка. Ирина вдруг поняла, что Сашу могли сжечь вместе с палаткой или отстрелить в подъезде. Но ограничились поджогом. И слава богу... Ирина стала мелко-мелко креститься, приговаривать: Господи, спаси и сохрани...
Кроме Господа ей не к кому было обратиться...
Неудовлетворенности накапливались, собирались в критическую массу. И однажды случился взрыв.
Причина - пустяковая, как всегда в таких случаях.
Дети разодрались из-за игрушки. Ирина взяла сторону Али, а Людка, естественно, - сторону Максима. С детей перешли на личности, в прямом смысле этого слова: начали бить друг другу морды.
Саша вбежал в комнату, стал отдирать Людку от матери. Но Людка дралась истово, как бультерьер. Саша облил ее водой из графина. Людка отделилась на мгновение. Саша обхватил ее руками и, не зная, куда деть, поволок на балкон.
Людка заорала: "Он меня выкинет!" Дети взвыли. У Саши было звериное лицо. Ирина вдруг испугалась, что он ее действительно выкинет с седьмого этажа. И сядет в тюрьму.
Ирина кинулась между ними и стала отдирать Сашу от Людки. И в конце концов ей это удалось.
Людка рыдала. Саша трясся, его бил нервный колотун. У Ирины высох рот, язык стал шерстяной. Однако все обошлось без уголовки.
Разошлись спать. Было одиннадцать часов вечера.
Ночью Ирина не спала. Она понимала: неудовлетворенности никуда не денутся, а, наоборот, накопятся. Противоречия со временем не исчезают, а обостряются. Ирина никогда не согласится с пьянством Людки. А Людка не смирится со злобной бабой, которая ходит по квартире, как шаровая молния. Того и гляди, шарахнет и все сожжет.
У Людки была своя правда: тяга к спиртному ей передалась от отца. Наследственное заболевание. Такое же, как любое другое. Например, как диабет. Почему диабетиком быть не стыдно, а алкоголиком стыдно? Ее любимый поэт Высоцкий тоже был алкоголик. И ничего. Правда, рано умер, но много успел.
Можно, конечно, подлечиться, но говорят - женский алкоголизм злой, лечению не поддается. Можно себя закодировать, но тогда ты - это уже не ты, а кто-то другой. Можно зашиться, но если не выдержишь и выпьешь, умрешь в одночасье. Зачем такой риск? Пусть все идет как идет.
Ирина ей мешала, как шкаф, который поставили посреди комнаты. Свекровь явилась как снег на голову и вместо того, чтобы сидеть тихо, как мышь, командует, устанавливает свои порядки на чужой территории. Ни один зверь это не выдержит: перегрызет горло, забьет рогами...
Ирина не спала в эту ночь. Она боялась за Сашу. Поставленный в безвыходное положение, он действительно выкинет Людку с балкона или утопит в унитазе. И сядет на большой срок.
Лучше она уйдет сама. Самоустранится. Но куда? К Снежане - невозможно, да и не хочется. Остается государство. Существуют миграционные службы, которые занимаются беженцами из горячих точек.
Беженцев где-то сортируют и селят. Надо узнать - где. В каком-нибудь отстойнике.
К утру Ирина приняла решение: Алю - к матери. Сама - в отстойник. Хуже не будет. Да она и не волновалась за себя. Ирина могла бы жить в пещере, есть корку хлеба в день, только бы знать, что у детей - все в порядке.
На главную: Предисловие
