Другая
Она появилась в серый ноябрьский день. Молодая, тихая, в очочках. Студентка сценарных курсов.
Ее сценарий приняли на Мосфильме, но требовалась доработка. Александру предложили доработать сценарий.
Александр согласился, поскольку находился в простое. Марго и Вера боялись его простоев. Ничегонеделание могло вылиться в нескончаемое застолье, а пьянство подрывало печень, вело к циррозу. А цирроз — это дорога в один конец, понятно в какой.
Александр согласился на доработку.
Договорились работать у него в доме. Рабочий день начинался в десять утра.
Девушка явилась без опоздания, ровно в десять часов, — милая, тихая. Вера напряглась: в тихом омуте черти водятся.
Но никаких чертей не предвиделось. После первого знакомства выяснилось, что девушка замужем, имеет ребенка. Успела окончить педагогический институт. Значит, умная и серьезная. Вера успокоилась и даже расположилась к молодой сценаристке. Звали ее Леонсия, сокращенно Лена.
Лена и Александр начали работать в его восьмиметровой комнате. Друг против друга. Посередине маленький журнальный столик, на нем пишущая машинка.
Александр довольно быстро заметил в Лене одну особенность: она умела и хотела только сочинять и записывать. Все остальное ей было совершенно неинтересно. Ей было все равно — какое в стране политическое устройство. Она не понимала: как можно выходить на Красную площадь и протестовать в одиночку? Разве не лучше что-нибудь придумать и записать?
Лена плела свои сюжеты и не хотела иной участи. Как паук, который вырабатывает в себе паутину, сам из себя ее вытягивает и плетет в ажурную сетку — простую и сложную одновременно. Ей были интересны только те люди, которые возбуждали в ней желание работать, доставать из себя паутину.
Талант многое прибавляет к жизни, но столько же и отнимает.
Лена не решалась на второго ребенка. Ей казалось: ребенок отвлечет ее от чистых листков. Не даст создать главную книгу.
Какое заблуждение… Разве можно сравнить человека, рожденного тобой, с какой-то книгой… Но это становится понятно потом, в конце жизни. А пока идешь по чистому снегу, прокладываешь свою лыжню, свою дорогу — только это и важно. Идти и оставлять след.
Александр и Лена уселись друг против друга и прочно замолчали.
Лена не знала, в какую сторону двигать замысел. Ей было стыдно за то, что она такая тупая и тугая.
— Извините, пожалуйста… — проговорила Лена.
— За что? — не понял Александр.
— За то, что я ничего не могу придумать.
— И ты извини, — сказал Александр.
В голову ничего не шло.
Александр взял гитару и стал бренчать. Бренчал он хорошо. Лена в этом понимала.
Александр бренчал. Вдруг отложил гитару и сказал:
— Нужен третий идиот. Он перевернет действие с ног на голову.
— Какой третий идиот?
— Кто угодно. Пусть кто-то случайно позвонит в дверь. Перепутает.
— Что перепутает?
— Дверь.
Они начали накидывать варианты, сюжет задвигался и тронулся с места. Действительно: не хватало нового действующего лица. Нужна была свежая кровь, новая точка зрения. Александр это уловил.
Время побежало стремительно. Три часа пролетели как десять минут.
Заглянула Вера и сказала:
— Пойдем покушаем…
Перешли в кухню. На столе стоял золотистый запеченный индюк.
Марго спросила:
— Лена, вам черное мясо или белое?
Лена подумала, что белое мясо лучше и нескромно просить лучший кусок. Она сказала:
— Черное…
И ей дали ногу. Самую вкусную часть птицы.
Лена подняла глаза и спросила:
— Вы всегда так едите?
Лену восхищало всё и все: изумительная Марго с низким прокуренным голосом, Александр с золотыми мозгами и Вера в драном ситцевом халате. Халат разорвался под мышкой по шву, сбоку образовалась прореха. Вере это не мешало, даже наоборот: чем хуже, тем лучше. Уничижение паче гордости. Вера вошла в семью, как бильярдный шар в лузу. Была нужна и необходима. И не имело значения — в каком она виде. Пусть другие хлопочут и стараются.
Лена не хлопотала и не старалась. Она была совершенно не опасна. Александр — при деле. Доработка сценария щедро оплачивалась киностудией. Так что куда ни кинь — сплошные плюсы.
Лена не опаздывала на работу, и это имело колоссальное значение. Александр ненавидел опаздывающих. Опоздание — это вид хамства. А точность — вежливость королей, как известно.
Лена приходила точно, по ней можно было проверять часы.
Сойдя с троллейбуса, она поднимала голову, видела в окне Александра, который уже стоял и ждал, как ребенок в больничном окне. Лена стаскивала с головы шапку и бежала бегом с шапкой в руке. Он смотрел, как она бежит, торопится, стремится, и что-то хорошее распускалось в душе.
Доработка чужого сценария — это вид халтуры. Просто заработок. Но Александр не умел халтурить. Чужое на время становилось своим.
Для Лены это был первый сценарий. Начало начал. И от дебюта зависела ее дальнейшая творческая судьба. Она это понимала и старалась изо всех сил. К тому же ей было интересно взаимодействовать с Александром. Каждая минута — праздник.
Александр любил проигрывать сцену. Он вставал с места, прохаживался по комнате, узкой, как купе, и изображал героя. Диалог рождался в процессе игры. Лена торопилась записывать, время от времени поправляя очки.
В особенно удачных местах Лена взрывалась восторженным смехом. Ее восторг Александр воспринимал как аплодисменты зала, заводился еще больше, становился ярким, талантливым, всемогущим.
Александру, как всякому творцу, необходимо было поощрение. Он расцветал от Лениного смеха, от ее сияющих глаз.
Если что-то не удавалось, Лена замыкалась. Сидела притихшая и незаинтересованная. Он понимал, что движется не туда. Менял направление.
Марго слышала через стенку смех Александра и радовалась. Ее мальчику хорошо. Он смеется. Он на подъеме.
Вера тоже слышала смех Александра — отрывистый, как лай. И смех Лены. «Кудахчет, как будто яйцо снесла», — думала Вера. Она ревновала. Лена была на семнадцать лет моложе. Семнадцать лет — много. Целая жизнь.
* * *
В час дня обедали.
Усаживались в большой тридцатиметровой кухне с круглым столом. У всех, кого она знала, кухни по шесть — восемь метров. А тут — просто зал с большим окном, солнце в первую половину дня.
Еда — тоже не как у всех. Не просто мясо с картошкой, а что-то необыкновенное, например, телячья печенка, которую и жевать не надо. А уж если мясо, то с запахом костра. А картошка в золотой корке.
— Версаль… — мечтательно произносила Лена. — Песня…
Марго приятна такая оценка ее жизни. Ей всегда казалось, что квартира плохая. Мебель — рухлядь. Вера — заунывная, как ветер в трубе. А в освещении Лены получалось: квартира замечательная. Александр — супер. Мебель — эксклюзив, в одном экземпляре. А может, все так и есть…
Когда появлялась Лена, кончался дождик, всходило солнце. Все было ясно, весело, жизнь поворачивалась своими лучшими сторонами.
Сценарий продвинулся до середины.
После нескольких часов непрерывной работы хотелось сделать паузу.
Александр ставил кассету. Джон Леннон пел. Пел и преображал пространство. На стене висела фотография в рамочке: молодая Марго держит на руках маленького Александра. Много рук: ее две руки и его две руки. Много глаз: ее огромные глаза и его два растаращенных глаза. И во всех четырех глазах — любовь. Кажется, что от фотографии исходит, струится нежность и счастье. Фотография — как икона. Хочется помолиться. Джон Леннон поет, и Лена вдруг видит, какое красивое лицо у Александра: большие синие глаза, впалые виски, как у породистого коня. И руки. Пальцы. Трепет ресниц.
Лена поняла, что влюбилась. Джон Леннон навеял.
Лена замкнулась. Влюбленность надо было скрыть во что бы то ни стало. Это требовало сил.
Ночью Лене приснился сон, будто они с Александром танцуют танго в красной комнате. Комната обтянута бархатом, похожа на внутренность шкатулки. Они с Александром танцуют — щека к щеке, не касаясь пола. Плывут.
Лена проснулась среди ночи. Домочадцы спали: дочка, муж, няня. Дышали. Вздыхали. Близкие, любимые люди, которые зависели от нее, от ее ответственности и порядочности.
Надо проглотить свою влюбленность, вернее, выплюнуть. Надо закончить сценарий и жить дальше. Идти своей дорогой. Опираться на свой талант, если он есть. Но в том-то и дело… Лене казалось, что без Александра она уже не может ничего. Как слепой без поводыря. Будет ходить и тыркаться наугад. А с Александром — только с ним она знает, куда идти и где сворачивать. Только с ним она по-настоящему талантлива. Он включает в ней самый мощный рубильник.
В один прекрасный вечер в доме Александра появился гость по имени Сергей. Друг детства. Они вместе учились в старших классах.
Отправились в ресторан: Александр, Вера, Лена и Сергей.
Вера не наряжалась. Просто сняла драный халат и надела костюм-джерси. Все волосы назад, хвостик под резиночку. Чем хуже, тем лучше.
Лена тоже была одета скромно: юбочка, свитерок. Главное украшение — сверкание глаз. И сверкание молодости. Что может быть красивее молодой влюбленной женщины…
Ресторан был полон. Играла музыка.
Им достался уютный столик в уголке. Александр заказал черную икру, водку, разнообразные закуски и шашлыки.
Все успели проголодаться. Стали есть с вдохновением.
Сергей пригласил Лену танцевать. Он положил свою широкую ладонь на ее узкую спину. Лена почувствовала реальное тепло, как от грелки. Сергей по-хозяйски придвинул Лену поближе. Его сердце стучало непосредственно ей в ухо. Она слышала биение, как кувалдой по наковальне. Она ему нравилась. Он ее хотел. И Лена вспомнила, что существует еще одна грань жизни — не сценарная, выдуманная, а реальная, земная. Вот она: сердце выскакивает от желания. Влечение полов. Мужчина и женщина. Разве можно об этом не помнить…
Сергей наклонил лицо к ее уху. Что-то проговорил. Она не расслышала. И слава Богу.
Музыка кончилась. Сергей отвел Лену за столик. И сам сел — чернокудрый, романтичный. Красавец.
Александр медленно жевал с непроницаемым лицом. Он привык к тому, что Лена вот уже три недели сидит напротив, смотрит с восторгом, поправляет очки, касаясь переносицы. А тут ее обнимают прямо у него на глазах. И она не против. Как это понимать? Александр глухо ревновал.
Вера сделала паузу в еде. Смотрела на Лену. Неожиданно сказала:
— Я старше Саши на десять лет. — И подняла две ладони с раскинутыми пальцами, словно подтверждая: десять.
Лена не сразу поняла — какой Саша. Потом сообразила — Александр.
— Какая разница, — легко отозвалась Лена. — Это не имеет значения.
Она лукавила. Она так не считала. Выходить замуж за парня на десять лет моложе — значит сесть играть в заранее проигранную игру. Конец известен. Но Вера нуждалась в поддержке, и Лена соврала.
— Существует красота родных лиц. Возраст ни при чем, — объяснила Лена.
— Красота родных лиц… — повторила Вера задумчиво. И вдруг обрадовалась. Поверила. Да и как не поверишь.
Когда живешь рядом изо дня в день, то уже не замечаешь: две морщины или три. Главное — общие задачи.
Снова заиграла музыка. Александр пригласил Лену. Сергей и Вера остались на месте.
Лена танцевала с Александром. Он был невысокий, лицо в лицо. Чуть выше. Его сердце не стучало. Рука на спине не была горячей. Они чинно перебирали ногами.
Музыка кончилась. И вдруг Александр поцеловал Лену в нос. Вроде шутка, а вроде близость. У Лены перехватило дыхание, как будто в лицо плеснули холодной водой из ковша. Она внезапно почувствовала себя несчастной. Молча вернулась к столу.
Вера соорудила бутерброд с черной икрой, завернула в салфетку, спрятала в сумку.
— Ванечке, — объяснила она.
Александр вдруг вызверился на нее, стал сверлить злыми глазами.
— Что? — растерянно проговорила Вера. — Что?
Александру было стыдно за Веру: подбирать со стола и прятать — это мелочность и жлобство. Он ее стеснялся. Но дело было в другом. Он ее стеснялся в принципе, особенно на людях.
От ресторана до дома Александра — одна автобусная остановка. Пошли пешком. На улице стоял февраль — зимний месяц. От земли поднимался туман. Лена шла без шапки. Ей казалось, что так шикарнее.
Александр увлек ее вперед. Сергею ничего не оставалось, как отстать, поддерживать Веру под локоть.
Александр взял руку Лены и сунул ее в свой карман. И там, в кармане, он сжал ее прохладные пальцы.
Вера шла сзади и все видела. Лена как будто залезла в чужой карман. Для чего? Чтобы украсть. Зачем еще?
Вера страдала. Но что она могла сделать? Не скандал же устраивать.
Вера шла и терпела. Она знала: Александра только до дома довести. А дома Иванушка, Марго, привычные стены. У него быстро все проходит, тает как сигаретный дым.
А Лена шла в тумане, как в недавнем сне — чуточку над землей. Она была слегка пьяная, легкая, влюбленная и совсем забыла про Веру. Пальцы Александра ласкали ее руку, посылали сигналы, электрические разряды. Все люди вокруг были лишние.
Дошли до остановки такси.
— Я провожу Лену, — сказал Александр, обернувшись к Вере.
— У… — отозвалась Вера.
Она знала его «провожу». Тут же в такси и трахнет. И ничто ему не помеха.
— Боишься? — Александр имел в виду их пустой и темный подъезд.
— Там крысы, — сказала Вера.
Она, конечно же, боялась, но не крыс, а того, что Лена перетянет на себя, приучит и отберет у нее Александра. И она останется без мужа, а ребенок без отца.
— Ну ладно. — Александр отошел к Вере. Пожалел.
Сергей, обрадовавшись, сел в такси. На многое он не рассчитывал, но хоть что-нибудь. Хоть бы поцеловать, а там — как пойдет.
Такси тронулось. Лена мгновенно замкнулась. Ушла в себя.
Сергей смотрел на Лену. У него был потрясающий овал лица. Может, у него еще было что-то потрясающее, включая тело и душу, но Лене это не надо. Пусть останется кому-то другому.
Александр лег спать. Решил почитать перед сном, но не читалось. Стал смотреть в потолок.
В голове медленно проплыло: Ле-о-на… Как красиво. Не Лена, а именно Леона. Женщина-блокнот. Все за ним записывает. Смотрит и понимает. Она понимает даже то, чего он не говорит. Полная душевная одинаковость, как будто действительно сделана из его ребра.
«Поди сюда» в ней тоже есть. Но не такое, как у Нэльки. У Нэльки — напоказ, как в витрине. А у Лены — глубоко запрятанное, почти невидимое. А если приглядеться…
Вера ушла спать. Она спала в одной комнате с Иванушкой.
Вера не могла заснуть. Ненавидела. Эти молодые шалашовки лезут со всех сторон, как тараканы. Готовы прорыть головой метро, только чтобы оказаться рядом со знаменитостью. И Вера им не помеха. Жена — не стена. Можно и подвинуть. Ни стыда, ни совести. Весь мир против нее…
Рядом посапывал Ванечка. Это умиротворяло. Вносило мир и покой в потревоженную душу.
Сценарий близился к концу.
Лена приходила к назначенному часу и тут же углублялась в работу. Оба делали вид, что ничего не было.
А может, ничего и не было? Что, собственно, произо — шло? Он поцеловал ее в нос? Сунул ее руку в свой карман? Вполне братские проявления.
Работали помногу, по восемь часов каждый день. Лена испытывала перегрузки, как космонавт на взлете. К концу дня ее бил озноб. Она становилась бледная и никакая. Но не жаловалась. Если Александр так работает, значит, и она должна соответствовать. В конце концов — кому это надо? Александру меньше всего. Для него это только заработок.
Сценарий окончен. Поставлена точка.
Вся семья вышла в прихожую проводить Лену. Сейчас она уйдет, и семья сомкнет ряды. Останутся только свои, родные и близкие, сядут за стол и будут обсуждать здоровье Иванушки. И это важнее всех сценариев, вместе взятых.
Лена застегнула свое кургузое пальтишко. Вере стало ее почему-то жалко. Молодая, а пашет как вол. Тянет семью.
— Проводи ее, — велела Вера Александру. — Там внизу мужики пьяные стоят. Обидят.
— Какие мужики? — не поняла Марго. — Я недавно шла, никаких мужиков не было.
Но Александр уже одевался.
Прошли пешком две остановки. Молча. Непонятно: о чем говорить.
Лена понимала, что завтра она его не увидит. И послезавтра не увидит. А потом он уедет писать с кем-то собственный сценарий. А потом он будет снимать этот сценарий. А потом получать очередную награду. У великих свой цикл.
А у Лены начнется ее жизнь, похожая на нескончаемую осень, с дождями и тяжелым небом.
Дошли до площади Ногина. Остановились возле памятника, похожего на часовенку. На памятнике надпись золотыми буквами: «Гренадерам от товарищей».
— Хорошая надпись, — сказал Александр.
— Хорошая… — согласилась Лена.
Он шагнул к ней, подвинул свое лицо к ее лицу. Она забросила руки на его шею. И они стали целоваться, сначала мелко и поверхностно, потом замерли в одном нескончаемом и бездонном поцелуе.
Этот поцелуй мог бы быть началом. Но стал точкой.
Александр погрузился в новую работу. Для него работа — это творчество. Творчество — инстинкт передачи информации. А инстинкт — штука мощная. Инстинкт заставляет птиц лететь вокруг земли, набивая костяные мозоли.
Вера легко вздохнула. Пронесло.
Эта студентка сама по себе не была опасна, но совместная работа… Таланты у всех творцов разные, как и сами творцы. Один — эгоистически разглядывает свой пуп, и это становится неожиданно интересно всем, потому что пупы у всех примерно одинаковые.
Другой творец заигрывает со зрителем, только бы порадовать и насмешить тетю Маню в третьем ряду. И это тоже интересно, потому что незамысловатая тетя Маня сидит в каждом.
Александр и Лена смотрели в одну сторону и смеялись над одним и тем же. Они совпадали в том, что им нравится и не нравится. Магнитные линии их души имели одно направление. Вот это опасно. Потому что им интересно друг с другом. Каждую минуту есть о чем говорить.
Однако — пронесло.
У каждого — своя жизнь. И они разошлись по своим жизням.
Прошло полгода.
Лена за это время переехала в другой район. Улучшила жилищные условия. Была однокомнатная квартира в центре, семнадцать минут от Кремля. Стала — трехкомнатная, на выселках в деревне Бузуево.
Москва разрасталась. На месте пустырей ставили башни-многоэтажки. Они торчали, как гигантские спичечные коробки. Светились огнями в полном мраке вселенной.
Лена жила в Москве, а переехала на луну. Телефона не было. Никакой связи с цивилизацией. Прошлая жизнь, в которой, как солнце, сиял Александр, ушла, провалилась, растворилась в сумерках деревни Бузуево. Остались только бревенчатые срубы, покрытые ржавым железом, пустые пространства и тоска.
Однажды Лена шла к автобусу через пустырь. Дул ветер со снегом. Она казалась себе финским партизаном, идущим на задание. Иначе зачем преодолевать этот пустырь и этот ветер. Идти лбом вперед.
Лена остановилась и заплакала. Александр… Мучительно хотелось позвонить, но она не звонила. Не навязывалась.
Зачем звонить? Что сказать? «Позови меня с собой…» А он скажет: «Куда я тебя позову? У меня есть соавтор и есть Вера. Все места заняты».
Александр закончил сценарий и решил устроить читку. Прочитать вслух. Проверить на слушателях и понять самому: где слабые места, где провисает.
Александр позвонил Лене. Незнакомый голос ответил, что Лена уехала и больше здесь не живет.
— А где она живет? — удивился Александр.
— Понятия не имею, — сказал голос.
Александр растерялся. Он не предполагал, что Лена может бесследно исчезнуть из его жизни. Как это так… Была, ловила каждое слово и вдруг пропала с концами.
— Вера! — крикнул Александр. — Найди Лену!
Вера принялась обзванивать общих знакомых. Никто ничего не знает. Со старого места уехала. Нового телефона нет. И адреса нет. И телеграмму не послать.
Вера связалась со сценарными курсами. И там не знают нового адреса.
— Где Лена? — приставал Александр.
Вера металась мыслями. Хотела угодить мужу. Ведь если он ищет Лену через свою жену, значит, все легально.
— Пропала твоя Лена, как корова языком слизала, — сообщила Вера.
— Так что, мне самому искать? — угрожал Александр.
Самому искать — это нечто другое. Вера пугалась и снова садилась к телефону, обзванивала пол-Москвы.
Александр бил копытом. Лена была необходима при читке. Она могла что-то подсказать, что-то забраковать. Она могла просто хохотать в удачных местах, и по этому хохоту он продвигался бы, как Мальчик-с-пальчик по раскиданным камешкам. В свете ее глаз, в звоне ее смеха Александр казался себе высоким и сильным. Супермен. А без Лены — просто пьющий мужик, практически без жены, зато с двумя мамами.
А в это время Лена написала рассказ.
Надо было жить и работать. Не все же плакать на пустыре.
Рассказ получился, а может, и не получился. Необходимо с кем-то посоветоваться.
Лена позвонила знакомому писателю и попросила прочитать рассказ. Знакомый писатель — рябой мужик в расцвете лет — предложил заехать к нему домой. Лена размышляла. Она не хотела ехать к нему домой, но не на улице же читать. К себе она не звала — кто поедет к черту на рога. И вообще — кому больше надо? Ей надо, значит, должна соглашаться на его условия.
Лена приехала к писателю. Он оказался дома один.
— А жена где? — спросила Лена.
Она знала, что писатель женат на некой Люде.
— Людка аборт делает, — сказал писатель и достал из холодильника водку. — Завтра домой придет. — Закусывать будешь?
— Я не буду пить.
— Почему? — не понял писатель. — А как же трахаться?
— Что?? — Лена не поверила своим ушам.
— Трахаться, говорю, как же будем без допинга?
— Значит, твоя жена страдает по твоей вине, в больнице корячится, а ты ловишь миг удачи?
— А что такого? — удивился писатель.
— То, что ты свинья, — объявила Лена.
— Не понял…
— Не буду я с тобой трахаться. И пить не буду.
Писатель помолчал и спросил:
— А зачем ты пришла?
— Рассказ принесла. Ты обещал.
— А-а… Ну давай.
Писатель взял рукопись и ушел в другую комнату. Сел за письменный стол. Стал читать. Выражение его спины было обиженным. Он сидел как-то косо, держа руку у лба. И непонятно — вникал он в рассказ или только обижался.
Лена вдруг испытала такое вселенское одиночество, как перед казнью. Она одна наедине со злом. Весь мир наполнен рябыми самцами, у которых нет ничего святого.
На журнальном столике стоял телефон. Лена неожиданно для себя набрала семь цифр. Это был телефон Александра. Ей нужно было ухватиться за его голос, как за веревку, чтобы не утянуло в болото.
Вера подняла трубку.
— Это Лена говорит, — хрипло сказала Лена.
— О! А! — закричала Вера. — А мы тебя ищем. Сейчас Саша подойдет. Саша! — Вера заорала так возбужденно и громко, как будто в нее воткнули вилку. — Это Лена… Лена… Она… Щас… Даю… Вот…
Лена ничего не могла понять. Откуда эта радость, это нетерпение.
Подошел Александр. Лена не узнала его голоса. Из голоса как будто вытащили стержень, и он растекся сладким, нежным сиропом.
— Да…а…а…
Это «а» тянулось, как объяснение в любви. И Лена слышала любовь, радость, ожидание.
— Я закончил сценарий, — сообщил Александр. — В субботу читка. В час дня. Придешь?
Он еще спрашивает.
— А когда суббота? — спросила Лена.
— Завтра. Ты что?
— В час дня, — подтвердила Лена.
— Ты где?
— Потом. — Лена положила трубку.
В комнату вошел рябой писатель. Он уже все прочитал и готов был дать свои рекомендации.
— Густо пишешь, — сказал он. — Если пожиже развести, может получиться целая повесть. Или даже роман.
Лену уже не интересовало его мнение. Вернее, почти не интересовало. Разве может безнравственный человек быть хорошим писателем? Творчество — это самовыражение. А что он выразит? Себя и выразит.
— Спасибо, Саша, — сказала Лена.
Писатель тоже был Александр. Имя одно. А какая разница…
* * *
До субботы оставалось меньше суток.
Лена села в кресло, взяла клубок черной шерсти мохера, толстый крючок и связала себе шапочку-шлем.
Вязала шесть часов. Заболела спина, но шапочка получилась что надо.
На другой день ровно в час она звонила в знакомую дверь. Сердце стояло у горла.
Открыла Вера — все та же Вера: драный халат, ясное лицо, детская доверчивость.
Марго — та же безукоризненная стрижка у дорогого парикмахера, подтянутая фигура, сдержанная доброжелательность.
Доброжелательность — это и есть интеллигентность. Интеллигентность Марго была настояна на многих поколениях. Ее мать была из «бывших». Порода передавалась как эстафета. Она была видна и в Марго, и в Александре. Они стояли и улыбались — тепло, немного сконфуженно. Линия от носа к щеке была особая, только им присущая, чудесная.
Лена стояла и слепла от их настоящести. Настоящие были все, включая кота Мурзика.
Сели слушать сценарий. Читала Марго. Александр постоянно оглядывался на Лену.
Лена хлопотала лицом — бровями, губами, — изображала повышенное внимание. Она не любила слушать с голоса. Ей необходимо было читать глазами, чтобы можно было отвлечься и подумать. А тут отвлечься невозможно. Надо слушать, иначе потеряешь мысль.
Сценарий был дочитан. Хорош он или плох, Лена не поняла.
— Ну, как тебе? — спросил Александр.
— Так хорошо, что даже страшно, — наврала Лена.
Александр поверил. Хотел поверить — и поверил.
Сели обедать. Обед, как всегда, — эксклюзивный и талантливый, как все в этом доме. Лена была центром внимания.
Она вдруг поняла свою роль: друг семьи. Немало, если не претендовать на любовь.
Все стали расходиться.
— Я провожу, — предложил Александр.
Вышли на улицу. Александр остановил такси.
— Я далеко живу, — предупредила Лена.
— Ничего. — Александр махнул рукой. Жест великодушия.
Лена назвала адрес. Таксист тронул машину. Поехали.
Александр молчал. О чем-то думал. Скорее всего о сценарии.
Через сорок минут такси остановилось возле одиноко светящегося дома. День был короткий. Смеркалось рано. Александр оглядел унылый пейзаж. То ли Калуга, то ли город Шевченко в казахской степи… Но Александр был тактичный человек. Он сказал:
— Как в Америке…
Возможно, он имел в виду высокие дома в огнях, торчащие то здесь, то там… Он пощадил самолюбие Лены. Она это оценила.
— Я сейчас, — сказал он таксисту.
Они с Леной пошли к подъезду. Войдя в подъезд, он тут же обнял ее, стал целовать.
Потом прислонил к стене и стал расстегивать ее пальто. Она не сразу поняла, что он хочет. Потом поняла и сбросила с себя его руки:
— Не надо.
— Почему? Ты меня не хочешь? — удивился Александр.
— Ну не в подъезде же…
— Какая разница?
— Очень большая разница. Мы не кошки.
Александр молчал. Приходил в себя. Сказал мрачно:
— Ты не способна потерять голову. У тебя все по полочкам.
Повернулся и ушел. Хлопнула дверь.
Лена поднялась пешком на свой пятый этаж. Вошла в дом.
В глубине квартиры шла своя жизнь: звенела колокольчиком маленькая девочка, бубнила нянька, работал телевизор. Мой дом — моя крепость.
Могла не ходить на прослушивание.
Но он сказал: приходи. И она пришла. Она перед Александром как кролик перед удавом — покорно ползет в пасть и не представляет себе, что можно рвануть в сторону, сбежать, спастись.
«Я сбегу и спасусь», — сказала себе Лена. И тут же подумала: «Тебя никто не ловит…»
Надо продолжать свою жизнь — унылую, как пустырь за окном. Хотя почему унылую? В ее жизни есть дом — крепость, в которой не предают. Есть молодость, а значит, долгое будущее. А что может быть прекраснее, чем жить и работать. Как там у Сэлинджера: «Выше стропила, плотники»…
* * *
Близился юбилей Лены — тридцать лет.
Долго думали, где справлять — дома или в ресторане, сколько звать народа и какую сумму тратить.
Из Киева приехали родители мужа: Сёма и Руфа — сладкая парочка, попугайчики-неразлучники.
Сёма был в теле, но не толстый, а, как говорили в Киеве, набуцканный, то есть набитый мышцами. Руфа — с фигурой. Если отрезать голову, сошла бы за девушку. Руфа ходила на каблуках и с маникюром. Лена не понимала: зачем это надо в ее возрасте? Кто на нее смотрит, кроме Сёмы? Да и Сёма не смотрит.
Для Сергея (так звали мужа) было очень важно произвести на родителей хорошее впечатление. При родителях все должно быть безукоризненно: Лена и Сергей — любящая пара, вместе и рядом, как Филимон и Бавкида, хотя кто такие эти ребята — Филимон и Бавкида, никто в семье не знал. И Сергей не знал. Он был прирожденный технарь. Мог собственноручно собрать самолет.
Приняли решение справлять дома — экономно, хоть и хлопотно. Зато еда останется на другой день и на третий.
За столом можно было разместить двенадцать человек. Значит, можно позвать еще шесть. В эти шесть во — шли родственники Лены и две подруги с мужьями.
— Никого лишнего, — сказал Сергей.
— На черта нам чужие, — поддержала Руфа.
Лене было все равно. Тридцать лет, как ей казалось, — конец молодости. Начало зрелости. А за зрелостью пойдет перезрелость, а дальше лучше не заглядывать.
Внутри Лены стояла печаль, как затемнение в легком. Что значило это затемнение: может, ничего серьезного, а может, начало конца. Имя этой печали — Александр.
Она старалась себя отвлечь. Моталась по магазинам за продуктами, достала живых карпов, баранью ногу, красную икру, говяжью печень. В те времена развитого социализма почти не употреблялось слово «купить». «Достать» — вот определяющее слово времени.
Руфа, которую по киевскому обычаю следовало звать «мама», создавала чудеса. В паштет добавляла ложку конь — яка. Карпов фаршировала, снимала кожу, потом делала фарш.
— Зачем? — вопрошала Лена. — В желудке все равно все перемешается.
— Ты ничего не понимаешь, — снисходительно отвечала Руфа. И это было правдой. В хозяйстве Лена — круглый нуль.
Руфа мирилась с этим недостатком только потому, что Лена много работала, приносила в дом доход.
Но в глубине души Руфа хотела бы своему сыну другую жену, такую, как сама. Вся — в доме. Никаких интересов на стороне. А для Лены дом — аэродром. Ее самолет садится, чтобы передохнуть, заправиться бензином, и — снова в полет. Ей интересно на высоте. Сугубо мужская черта характера. Но Руфа не вмешивалась. Ее сыну не нравились те, что в доме. Пасутся, как коровы на лугу. Звякают колокольчиком. Сергею не нравились хорошие девочки. Ему нравились плохие девочки.
Настал день юбилея, вернее, вечер.
Все нарядились, расселись, настроились. От стола поднимались божественные запахи, которые раздражали рецепторы. Банкет должен быть немножко выстрадан. Никто не обедал днем.
Первый тост произнес Сергей. Это был тост-благодарность, обращенный к Лене. Он сказал:
— Ты подарила мне дочь, любовь и верность…
Все были голодные, как шакалы, и накинулись на еду, как эти же шакалы. Ни одно блюдо не было проходным, халтурным. Каждое — сложнопостановочно, как в Китае.
На какое-то время все забыли о тостах. Еда — одно из главных наслаждений. А может, и самое главное, потому что поддерживает и обеспечивает жизнь. Природа знает, что делает.
Последовал тост за маму Лены. Мама сидела и помалкивала. Боялась сказать лишнее. И была права. Когда мама открывала рот и «хрюкала» — это всегда было лишнее, «не в ту степь».
Выпили за маму. Далее последовал тост за родителей Сергея. В это время зазвонил телефон.
Лена тихо соскользнула со своего места и вышла в прихожую. Сняла трубку. Услышала хрипловатый голос Марго:
— Лена, я звоню вам по поручению Александра. Он не смог дозвониться. Он в ресторане «Украина» и просил вас приехать. Если, конечно, это возможно…
Лена была слегка навеселе. Голос Марго втекал в уши, как музыка.
— Я поняла, — сказала Лена. — А «Украина» — это где?
— Там же, где гостиница. Набережная Тараса Шевченко. Напротив Киевского вокзала.
— Лена! — заорали гости. — Не тормози!
Лена опустила трубку, сняла с вешалки пальто и вы — шла из квартиры.
Гости решили, что Лена отправилась в туалет. Сейчас вернется, и все пойдет своим чередом. Впереди баранья нога, запеченная с чесноком. Фирменный торт «наполеон» в исполнении Сережиной мамы и чай с вареньем из лесных ягод.
Лена отпустила такси возле гостиницы «Украина».
Ресторан находился на первом этаже. Окна выходили на улицу.
Лена прошла вдоль окон и вдруг неожиданно увидела Александра. Он сидел с прямой спиной, слушал кого-то. Спокойный. Красивый. Благородный. Какое счастье — сидеть возле его локтя и числиться за ним. Быть при нем. Тогда не надо делать никакой карьеры, просто быть при нем. Вот тебе и карьера. Но при нем уже есть Вера. Однако Вера не при нем. Она сама по себе. Вернее, он сам по себе. Место возле него свободно. Лена это чувствовала.
Она подняла с земли маленький камешек и кинула в окно. Попала. Александр повернулся и приблизил лицо к стеклу, вглядываясь. Увидел Лену. Торопливо встал и вышел из-за стола.
Он шел по улице — быстро и целеустремленно. Приблизился к Лене.
— А что ты здесь делаешь? — с удивлением спросил он. Что может делать под окнами гостиницы молодая женщина, если она не проститутка… Александр смотрел на Лену во все глаза. Она поняла: Марго наврала. Александр не приглашал Лену. Это идея Марго. Она решила скрасить пребывание Александра в ресторане и отправила туда Лену.
— Твоя мама сказала, что ты здесь. Я подумала: тебе будет приятно, если я приеду…
— Мне очень приятно, — искренне сознался Александр.
Взял ее за руку и повел за собой.
Они сидели за большим столом. Вокруг какие-то люди, преимущественно мужчины, друзья Александра и друзья друзей. Лена их не рассматривала и не запоминала. Обратила внимание, что один — толстый и одышливый, без ноги. Рядом со стулом стояли его костыли. А единственная за столом женщина — проститутка. Каким-то образом это было очевидно. Общий вид — деревенский, широкие бедра на коротких ногах, круглое лицо, второй подбородок, похожий на коровье вымя. Она все время обижалась на безногого и кокетливо говорила ему: «Противный». Видимо, это была его девушка.
Лена не вникала в разговор. Даже не вслушивалась.
…Как можно было семейный стол променять на этот сброд, шушеру-мякину? Но это станет ясно потом. Потом, через много лет, она будет содрогаться от стыда. Но сейчас…
Сейчас она сидела у локтя Александра и числилась за ним. Пусть даже временно. От его щеки шло тепло. От локтя шли токи. У них была общая электропроводка и общая химия.
Лена была на своем месте, она так чувствовала: вот ее место в жизни, возле его локтя.
Иногда она что-то спрашивала, он наклонялся. Тепло от щеки приближалось. Сказка…
Ресторан закрывался.
Компания рассчиталась с официантом. Александру не разрешали платить, но он не слушался. После препирательств покинули зал. Одноногий ловко передвигался на костылях. Проститутка все время что-то вымогала: шоколад, шампанское. На нее не обращали внимания.
Александр был на машине. Они сели в машину.
Александр не торопился двигаться с места.
— Как хорошо, что у меня есть Лена, — проговорил он с удивлением, как будто сделал открытие.
Она промолчала. До него только сейчас дошло. А она уже год томится, сходит с ума от неразделенной любви.
Ехали молча. В стороне показалась красивая церквушка. Александр свернул к церквушке. Заглушил мотор.
Повернулся к Лене и стал на нее смотреть, молча.
Земля тихо кружилась вокруг своей оси.
— Никого я еще не любил так долго и так хорошо, — сделал открытие Александр.
Он не сказал «Я тебя люблю». Это само собой разумелось. «Люблю. И это проверено временем».
Домой Лена вернулась под утро.
Она забыла ключи. Пришлось звонить.
Сергей открыл сразу. Не спал. Молча уставился на Лену.
— Меня вызвали на ночную съемку, — сказала она.
— Как это?
— Ночная смена. Что тут непонятного? Днем — транспорт, люди. А ночью свободные улицы.
— А ты при чем?
— Надо было срочно переписать диалог.
Сергей поверил, поскольку никогда не врал сам.
— А почему ты ушла и ничего не сказала?
— У меня не было выбора. Я не могла не поехать.
Это правда. Александр свистнул, и она помчалась, как собака. Она не могла не поехать.
Лена сняла пальто.
Сергей приблизил к ней свое лицо и обнюхал. Он пытался уловить чужие запахи, но ничего не уловил, поскольку вокруг него самого стояли алкогольные пары.
Лена подошла к столу и невозмутимо начала есть. Проснулся зверский аппетит. Она удивлялась себе самой: как легко она врала. «Можно, конечно, не врать. Сказать правду: „я полюбила“ — это значит сказать „А“. Дальше надо говорить „Б“. „Я полюбила. Я от тебя ухожу“. Но я не ухожу. Меня никто не зовет. Значит, я остаюсь. А если я остаюсь, то, значит, ничего существенного не происходит».
Есть третий вариант: ни от кого не зависеть. Уйти в никуда, остаться в гордом одиночестве и ждать у моря погоды. Но разве не лучше видеть в доме счастливого ребенка, спокойного мужа с родным запахом и спокойную себя. Это тоже любовь своего рода. В ней нет ожога, но есть ПОКОЙ и УВЕРЕННОСТЬ в завтрашнем дне. Значит: ночная смена, работа над диалогом. Работа кончилась, пришла домой. Все сходится.
Сергей смотрел в ее спину и успокаивался. Человек работал и проголодался. Вернулся домой и ест.
Сергей вышел в прихожую и стал звонить своей маме, которая остановилась у родственников. Лена услышала:
— Она была на работе. Ночная съемка. Не имеет права. Все прописано в договоре.
Мама верила и не верила. Но что она могла сделать? Только спечь миндальное печенье.
* * *
Александр уехал на съемки в другой город. И замолчал.
Его фраза: «Никого я еще не любил так долго и так хорошо» — могла стать началом. Но она легла на дно.
Лену он не забыл. Да, Лена лучше Нэльки и лучше всех. Но что ему с этим делать? Выгнать Веру с Иванушкой и взять в дом Лену с ее дочкой? Дочка Лены — наверняка хорошая девочка, но она чужая девочка. У нее есть свои папа и мама.
Лучше все оставить как есть.
Александр любил сына всеми силами души. Для Веры и Марго мальчик стал единственным смыслом существования.
Иванушка превратился в маленького божка в глубоко верующем окружении. Все в этом доме делалось для ребенка: работали, копили деньги, становились знаменитыми, заботились о репутации, чтобы Иван мог сказать: «Я из хорошей семьи».
Куда он денется, Александр? Старые родители, беспомощная Вера, которая умеет только стенать. С Иваном она не справится. Да и как можно разорять гнездо? Надо быть последней сволочью, чтобы бросить близких людей, погрузить их во мрак, а самому содрогаться в качественных оргазмах…
Что такое любовь? Химический процесс в мозгу. А сын — это целый человечек, с руками, ногами, живой и теплый.
Что касается Лены, у нее есть семья. Муж, ребенок. Помимо этого, она и сама из себя что-то представляет, Бог вложил в нее дискету. Перед ней длинная и яркая дорога. А по дороге — встречи, плохие и хорошие. Жизнь.
* * *
Александр уехал на съемки и пропал с концами. Не давал о себе знать, как будто его не существует в природе. Или Лены не существует в природе.
Лена меж тем волновалась — как снимут ее собственный фильм, который они писали с Александром.
Сценарий — основа основ. Как сказано в Библии: в начале было слово. Сценарист в ответе за конечный результат.
Лена одевалась и ехала на съемки.
Режиссер Николай Иваныч пытался разрулить эпизод, стоял посреди площадки — немолодой, с серыми зализанными волосами, скучный, заурядный, как водопроводчик.
Актеры произносили текст, подбирая свои слова — бездарные и плоские.
Лена не понимала: зачем менять то, что хорошо, на то, что никак. Рядом с площадкой бегала жена режиссера и тянула к нему очищенный апельсин.
— Коля, съешь апельсинчик! — умоляла она.
— Послушайте, — тихо внушала Лена. — При чем тут апельсинчик? Они все слова перевирают. Пусть говорят по тексту.
— Отстаньте с вашим текстом! — огрызалась жена. — Мой муж с утра ничего не ел. Он умрет на вашей сраной картине, и мои дети сиротами останутся. Коля! — взывала она.
Лена понимала, что она бессильна.
Александр, его комната, музыка Джона Леннона, счастье сотворчества — все это не понадобилось. Осталась реальность, когда никто ничего не может и всем на все наплевать.
— Колечка, съешь апельсинчик…
* * *
Наконец фильм был готов.
Фильм просмотрели в верхах. И закрыли. Почему? На всякий случай.
Высокие и высокооплачиваемые чиновники держались за свое место, боялись его потерять. Если фильм пропустить на экран, могут быть неприятности. Могут и не быть, однако — риск.
А если фильм запретить — оно надежнее. Кресло под чиновником не шатается. Он вольготно сидит всей задницей, получает продовольственный паек и уверен в завтрашнем дне. А то, что большой труд большого количества людей перечеркивается крест-накрест, это никого не волнует.
Перечеркнуть крест-накрест в старину называлось «похерить».
Чиновники с легкостью похерили труд, надежды, деньги, перечеркнули крест-накрест и пошли обедать.
Еще одна особенность того времени: не ставить в известность. Никого не вызывают, никого не оповещают, не объясняют причин. Просто вдруг пронесся слух. Кто-то где-то сказал… Вскользь… И тишина. Кто сказал? Где сказал? Может, в столовой, а может, и в туалете…
Лена пришла на студию. Редактор — душистая и скользкая, похожая на кусок импортного мыла — произнесла, глядя в зеркало пудреницы:
— Похоже, что твой фильм закрыли…
Она достала помаду и начала красить губы.
— Как?
Лена не поверила своим ушам.
— Они не объясняют: как и почему, — проговорила редакторша растянутыми губами.
— А что делать?
— Ничего не делать. Жить дальше. Не рак же у тебя…
Она закончила красить губы и захлопнула косметичку.
Лена в растерянности смотрела на ее холеное, ухоженное, красивое лицо.
Редакторша была женой номенклатурного работника и ходила на работу для развлечения. Чтобы не сидеть дома.
Редакторша бросила косметичку в сумку, поднялась и ушла.
Лена подошла к столу. В растерянности набрала номер Александра. Их совместный сценарий, плод их духовной любви, был цинично выброшен за ненадобностью.
Подошла Вера.
— Александр уехал, — сказала она. — Может, что передать?
— Наш фильм закрыли, — проговорила Лена. — Что делать?
— Плачь и наматывай слезы на кулак, — ответила Вера.
В ее словах не было злорадства. Это был реальный взгляд на существующую действительность.
Шли семидесятые годы, расцвет застоя. И пока на дворе стояла советская власть, все оставалось как есть: усредненность искусства и безнаказанность чиновников. И ничего больше не оставалось, как плакать и наматывать слезы на кулак.
Лена закончила сценарные курсы и пошла работать на телевидение. Ее должность называлась: штатный сценарист. Она получала заказы на передачи и должна была выполнять эти заказы. Темы заказных передач были ей не близки. Например, «Джон Рид» — молодой американец, которого в тридцатые годы занесло в Россию и он умер от тифа, бедный. Не исключено, что его отравили и похоронили в Кремлевской стене, чтобы скрыть следы.
Правда об этом Джоне никого не интересовала. Нужна была конъюнктурная липа о торжестве социалистических идей и о том, что Джон Рид встречался с Лениным.
Лена не умела писать по заказу. Ее воображение попадало в клетку, как птица, и замолкало. Она становилась бездарна, и это ее убивало.
Лена написала первый вариант. Получила поправки. Поправки давала ее начальница — энергичная женщина, член партии.
Лене хотелось спать от этих поправок, а еще лучше — заснуть на много месяцев летаргическим сном, чтобы ничего не видеть и не слышать. Вокруг нее ходили неинтересные люди. В буфете лежали бутерброды с засохшим сыром, тяжелые масляные пирожные и крутые яйца под майонезом.
После дома Александра Лене казалось, что она попала в зону. Все — убогое, чужое и враждебное.
У Александра тем временем тоже произошел сбой. Он заболел инфекционной желтухой, то ли отравился, то ли перепил. А может быть — то и другое, выпил некачественную водку.
Он пожелтел. Лицо стало бежевым, как картон. Пришлось приостановить съемку и вернуться в Москву.
Вера готовила диетическую еду, но этого было недостаточно. Александра положили в больницу.
Он уходил из дома просто и спокойно, будто собрался в булочную за хлебом.
Марго заплакала.
— Ты чего? — удивился Александр.
— В боль-ни-цу… — прорыдала Марго.
— Ну и что? — беспечно спросил он.
Александр храбрился. Он не хотел в казенный дом. Он хотел остаться дома с мамой и с Верой. Только с ними ему было хорошо и спокойно.
Вера и Марго провожали своего любимого, как на фронт. Марго рыдала, а Вера собирала узелок: не забыть бы чего…
Лена узнала эту печальную новость от Марго.
Однажды вечером зазвонил телефон, и из космоса выплыл неповторимый хрипловатый голос:
— Александр в больнице. Ему было бы приятно, если бы ты его навестила…
Марго понимала, что, внедрив Веру, она отняла у Александра свободу и любовь. Марго пыталась по кусочкам восполнить утрату. Лена вполне годилась на эту роль: яркого кусочка на ковре жизни. Лена не будет претендовать на целое полотно. У нее своя жизнь. Она неопасна. Именно так: яркий кусочек.
— Когда? — спросила Лена.
— Завтра. В одиннадцать утра. Если хочешь, поедем вместе.
На завтра на одиннадцать был назначен худсовет. Должен обсуждаться Джон Рид с поправками. Присутствие Лены — обязательно. Но какой худсовет… Плевать ей на этот сценарий и на это телевидение.
Лена и Марго подъехали к корпусу Боткинской больницы.
Александр их ждал и выглядывал в раскрытое окно. На нем была шапка-ушанка, чтобы не замерзла лысеющая голова.
В ушанке и полосатой пижаме, с бледным бескровным лицом он был похож на зэка. Лена удивилась его опрощению. Это был совсем другой Александр, без тайны и внутреннего огня. Просто сиделец, обитатель казенного дома.
Если бы из Моцарта убрать его талант, остался бы просто шебутной и необязательный парень. Значит, все-таки в гениях главное — наполнение и предназначение.
Марго смотрела на своего сына, подняв голову, и вдруг забормотала. Лена прислушалась. Услышала:
— Масенький мой, котик, цуцулечка, рыбка моя золотая…
— Вы что? — поразилась Лена.
— А что? — не поняла Марго.
— Сюсюкаете, как с ребенком. Он же взрослый мужик.
— Для матери ребенок всегда остается маленьким, — сказала Марго. — Потом поймешь.
Лена и Марго поднялись на четвертый этаж.
Александр вышел к ним на лестничную площадку. Лицо бледное, как рыбье брюхо.
Лена протянула ему передачу в пакете.
— Мне ничего нельзя, — сказал Александр.
— Угостишь соседей, — посоветовала Марго.
Замолчали.
— Может, тебе принести книжку почитать? — спросила Лена.
— Лучше пока не навещать. Я плохо себя чувствую. Мне трудно стоять.
Лена поняла: эти слова относятся скорее к ней, чем к Марго. Александру не до нее.
Постояли молча. Надо было о чем-то говорить. Или уходить.
У Марго выступили слезы. Напрасно она приехала с Леной. Хотела подстегнуть его интерес к жизни, а получилась лишняя нагрузка.
— Мы пойдем, — сказала Марго. — Что тебе привезти?
— Боржоми, — сказал Александр. — Ящик.
— Я скажу Вере, — пообещала Марго.
Это была функция Веры — ворочать тяжести.
Лену выгнали с телевидения.
Окончательный разговор происходил с ее начальницей, энергичной женщиной.
— У вас апломб, ни на чем не основанный, — объявила начальница. — Вы ведете себя так, будто вы Жорж Санд. А за вами ничего не стоит, кроме вас самой.
— Я лучше, чем Жорж Санд. У нее нет юмора, а у меня есть.
— Мне нужны исполнители. Рабочие лошади. А лидеры мне не нужны, — объяснила начальница. — Так что утверждайте себя в другом месте.
Другого места у Лены не было. Ее просто выгнали на улицу.
— Ну извините, — сказала Лена на прощание.
— И вы извините, — великодушно ответила начальница.
Все-таки ей неудобно было выгонять работника, выставлять за дверь.
Но у Всевышнего своя программа на каждого человека. И прежде чем открыть новую дверь, он закрывает предыдущую.
* * *
Лена села писать книгу.
Какое счастье работать не по заказу. Какое счастье не ходить на работу и не видеть того, кого не хочешь видеть. Не делать то, чего не хочешь делать.
Жили на Сережину зарплату. Четыре человека на сто восемьдесят рублей.
Нянька баба Поля варила суп из мяса с рисом. Рис она не мыла. Лена видела, как над кастрюлей поднимается бурая пена.
Из детского сада возвращалась маленькая Настя. Ее усаживали обедать. Она ела с вдохновением.
— Вкусно? — подозрительно спрашивала Лена.
Настя, не отвлекаясь от тарелки, отводила в сторону кулачок с поднятым вверх большим пальцем. Высшая похвала.
Лена вздыхала. Ей было стыдно за то, что она все время отдает своим листкам и замыслам вместо того, чтобы сварить нормальный обед. Бедные, бедные домочадцы. Но листки были смыслом ее жизни и образом жизни. Они ее собирали, очищали, исповедовали. Она не представляла себе иной жизни. А что еще делать? Про что говорить?
Лена написала книгу и отнесла ее в издательство.
В издательстве книгу зарегистрировали и сказали, что отдадут рецензентам. Такой порядок. Книги печатали только в случае положительной рецензии, и не одной, а нескольких.
Лена верила и не верила в успех. С одной стороны, кому она нужна? Сейчас все пишут, всеобщая грамотность. А с другой стороны…
* * *
Александр вышел из больницы и тут же уехал на съемку.
Вера устремилась следом, чтобы обеспечить правильное питание. После желтухи Александру нельзя было пить. И есть. Так, ерунду протертую. Качество жизни Александра резко упало.
И все-таки фильм был снят.
И состоялась премьера. Коллеги плавились от зависти, но мужественно признавали: «Да. Ты лучше нас». Жизнь удалась, несмотря на инфекционную желтуху.
В Доме кино был дан банкет.
Лене прислали приглашение. Не забыли.
Она явилась во всем блеске красоты и молодости. Новое платье, купленное у спекулянтки, блестело и облегало, как змеиная кожа. Но никто не обратил внимания ни на Лену, ни на ее платье. Народу — двести человек. Столы поставлены буквой «П» с внутренней рассадкой.
Александр и Марго сидели на центральных местах.
Лену посадили на краю и сбоку.
Вера практически не сидела. Она все время куда-то бегала, распоряжалась на кухне, встречала и сажала гостей. Не наряжена и не причесана: волосы назад и в хвостик. Вера привыкла все тянуть на себе. За все отвечать. Она и в праздник не расслаблялась.
Александр и Марго сидели, как почетные гости, — скромные, воспитанные, немножко торжественные. В черно-белом. Королева и принц.
Вера — обслуживающий персонал, девка Палашка.
А Лена — вообще никто. Просто пришла и села. И ее не выгнали. Она, конечно, написала хорошую книгу, но кто это знает…
Напротив Лены сидела пожилая актриса с белыми кудельками на голове. Она незаметно достала из сумки фляжку и перелила в нее бутылку водки. Запаслась впрок. Бедная пьянчужка. Ее тоже позвали на банкет. Не забыли.
Лена сидела среди людей третьего сорта. Персоны-ВИП (особо важные гости) — сидели вокруг Александра.
Лена слушала тосты, ковыряла салат и думала: «А что я здесь забыла?» Дома ее ждут, ревнуют, перемогаются в тоске и тревоге. Есть место на земле, где она самая главная, где она ВИП-персона, королева и солнце в небе.
Лена поднялась и тихо пошла к выходу, не привлекая к себе внимания. Это называется «уйти по-английски».
Остановилась возле лифта. Ресторан располагался на четвертом этаже.
Лифт не шел. Лена отправилась вниз по лестнице, держась за перила. Услышала:
— Лена!
Александр бежал за ней следом.
Лена обернулась. Смотрела молча. Ждала, что он скажет. Но он не знал, что сказать. Спросил:
— Ты уходишь?
Зачем спрашивать? Разве так не видно?
Нужны были какие-то слова, чтобы ее удержать. И он знал эти слова, но за них надо отвечать. Александр не хотел ни за что отвечать. Он предпочитал оставаться свободным, как птица. И при этом хотел, чтобы Лена оставалась при нем и сидела где-то с краешку. Яркий цветочек на ковре жизни.
— Иди, — сказала Лена. — Тебя ждут. Сегодня твой день.
День, конечно, его. Но что ему делать за праздничным столом? Есть нельзя, пить нельзя. А сидеть на трезвую голову — скучно. Он с удовольствием ушел бы следом за Леной. С ней было интересно без водки.
Александр вернулся на место.
Тосты шли один за другим. Как там у Окуджавы: «Собирайтесь же, гости мои, на мое угощенье. Говорите мне прямо в лицо: кем пред вами слыву…»
Александру говорили в лицо возвышенные речи, пели осанну. Александр стеснялся, а Марго верила каждому слову. Внимала. Ей это было просто необходимо — подтверждение жизненного результата. «А иначе зачем на земле этой вечной живу»…
После Пражской весны в стране стали закручивать гайки.
Все живое и талантливое запрещалось. Приходилось крутиться как уж на сковороде. Возникали творцы — диссиденты. Они не хотели приспосабливаться. Предпочитали голодать.
Александра не прельщала участь борца-одиночки. Он жаждал успеха и благополучия. Но и продаваться он тоже не хотел.
— Сделай фильм по Островскому, — неожиданно предложила Марго. — Очень хороший автор, хоть и классик. Сейчас нет таких драматургов.
Александр задумался. Прислушался к себе. В душе разливался покой. В случае точного попадания Александр не ликовал, а успокаивался. Но он не привык работать без партнера. Писать одному — это все равно что одному играть в теннис. Должен быть партнер по другую сторону сетки. Прием — подача.
— Кого позвать в соавторы? — спросил Александр.
Он уже знал, кого позвать: Лену. Во-первых, талантлива, во-вторых, не пьет. А в-третьих, никогда и никого он не любил так долго и так хорошо.
Александр сразу решил, что возьмет Лену. Но он хотел, чтобы эта кандидатура была названа не им. Вроде он ни при чем.
— Кого позвать? — снова спросил Александр.
— А зачем тебе соавтор? — удивилась Вера. — Пьеса же есть.
— Я один не умею.
— Ромка Беликов, — подсказала Вера.
— Ромка спился, — жестко заявила Марго. — Его жена из дома выгнала. Живет где попало.
— Можно уехать в Дом творчества, — нашла выход Вера.
— И пить там не просыхая… — Марго задышала, ее лицо покрылось пятнами.
— Что ты хочешь? — обеспокоенно спросил Александр.
— Я хочу Лену! — прокричала Марго.
— От этой Лены толку как от козла молока. Один фильм, и то закрытый, — напомнила Вера.
— Зато не пьет, — отрезала Марго. — Я не хочу жить и ждать, когда мой сын умрет от цирроза…
Марго зарыдала от такой перспективы.
— Ну хорошо, хорошо, — согласился Александр. — Лена — значит, Лена…
Вера насупилась. Присутствие Лены ее раздражало. Однако в пьесе Островского была для нее хорошая роль. Вера сумеет показать свое возросшее мастерство. А Лена — только в титрах, мелкими буквами. Кто смотрит в титры? Никто.
Назад: Александр Второй
На главную: Предисловие
