Лярва

Однажды компания молодых мужчин здорово набралась в одном из московских баров. Дело было пятничным вечером, всем хотелось расслабиться после рабочей недели, заказывали одну кружку темного пива за другой. Все они работали вместе, менеджерами в чего-то там перепродающей конторе, и был в компании один человек – кажется, звали его Мишей, – над которым все привыкли беззлобно подтрунивать.

Этот Миша выглядел довольно нелепо – рано начавший лысеть, он все еще пытался скрыть этот факт путем зачесывания оставшихся волосин на розовые проплешины. Был он сутул, неспортивен, с впалой узенькой грудной клеткой и вялыми, похожими на недоваренные спагетти, конечностями.

К тому же, за почти сорок прожитых лет он так и не обзавелся другими козырными картами – быстрой реакцией, талантом к ироничному восприятию, умением посмотреть так, что сразу становится ясно: пусть этот человек лицом и не вышел, зато проведенную с ним ночь будешь вспоминать до старости.

Нет, он все сутулился, жался по углам, отмалчивался, и другие звали его с собою в паб отчасти из чувства сострадания, отчасти из любви к сложным квестам: каждому из Мишиных собутыльников хотелось принять участие в устройстве его судьбы. Иногда за Мишиной спиной они обсуждали: девственник он или все-таки нет. С одной стороны, тридцать восемь лет мужику, неглупый он, чистоплотный, заботливый (все знали, что у Миши есть горячо обожаемая мама, которую каждую субботу он возит на дачу, потому что в электричке ее укачивает и мутит). С другой же стороны, представить его – шмыгающего носом, краснеющего, иногда выдающего визгливый хохоток – в постели было трудно.

И этот его старомодный пиджак, и свитер в катышках, из-под которого торчит воротник отглаженной мамой рубашки. И эта его манера грызть карандаши в моменты задумчивости. И неловкость – однажды кто-то задал Мише светский вопрос: «Как дела?», а тот ответил: «Да так», почему-то решив сопроводить реплику богатой жестикуляцией – развел руками, при этом сшибив все три находившиеся на столе пивные кружки. И тут же засуетился, нырнул под стол, чтобы помочь официантке, изо всех сил скрывавшей раздражение, собрать осколки, а когда она сказала: «Молодой человек, ну не мешайте же мне!», с виноватой улыбкой резко распрямился и ударился головой о столик так, что на минуту потерял сознание.

Еще было дело: какая-то девица пыталась закурить на пороге офисного центра, где они все работали, и Миша зачем-то подскочил к ней с предложением помощи – был ветер, и огонек спички, едва дрогнув, тут же гас. Миша не обладал навыком прикуривать на ветру, однако девица попалась симпатичная, а у него было настроение как-то себя проявить – и вот, чиркнув спичкой и тут же пихнув огонек ей в лицо, он поджег девушкины волосы. Хорошо, что рядом оказался кто-то, догадавшийся молниеносно нахлобучить на голову несчастной пиджак, затушив огонь.

Еще был случай первого апреля. Секретарша их шефа, совсем молоденькая подрабатывающая студентка, обычно и розыгрыши придумывала соответствующие – детские, бесхитростные. Например, распечатает на принтере лозунги: «Я – ковбой!» или «Я хочу трахнуть топ-модель» и скотчем приклеит к спинам всех, кто в тот день подвернется ей под руку. Это было отнюдь не смешно само по себе, однако зачинщица радовалась так искренне, что все ей подыгрывали.

Достался листочек и Мише с надписью «Я – марсианин». Похоже, он был единственным, кто вообще не обратил внимания на шутку. То ли и правда не заметил, что все ходят с дурацкими бумажками, то ли сделал вид. Секретарша даже, кажется, на него немного обиделась. Каково же было общее удивление, когда второго апреля на Мишином пиджаке по-прежнему красовалась табличка «Я – марсианин». Третьего апреля все поняли, что Миша не шутит, – он и правда ухитрился не заметить, что к его спине что-то приклеили. Четвертого табличка на его пиджаке стала восприниматься привычным аксессуаром, и только к вечеру кто-то сжалился и обо всем ему рассказал. Миша удивлялся искренне и долго.

– Но как же так, почему твоя мама ничего не сказала! Ты же с ней живешь.

– Да когда я на работу ухожу, она спит еще, – развел руками Миша. – А вечером – сразу в прихожей снимаю пиджак… Ну надо же, как вы разыграли меня, ребята.

Много таких историй можно было бы вспомнить.

Каждый из Мишиных собутыльников хоть однажды да попытался устроить если не судьбу коллеги, то хотя бы его сексуальную жизнь. Пытались подсунуть ему каких-то девиц, большинство из которых убегали от Миши в первые же десять минут напряженного диалога.

Вот и тем пятничным вечером кто-то из присутствующих вдруг обратил внимание на компанию девушек за соседним столиком. Такие же офисные сотрудницы, снимающие стресс пятничным сидром.

Одна из них была дурнушкой, видимо давно с данным фактом смирившейся, – она никак не пыталась хоть что-то сделать с этой отчаянной некрасивостью, хоть как-то ее обрамить. Круглые совиные глаза блекло-серого цвета, неряшливо разросшиеся брови, длинный нос с горбинкой, тонкие губы и тяжелый вытянутый подбородок – формой лица бедняжка напоминала породистого коня. Не добавляли ей привлекательности ни сероватые волосы, жидкие и кое-как подстриженные, ни шерстяное растянутое платье грязно-бордового цвета.

Девушка пила кофе и молча смотрела в стол, явно чувствуя себя неуютно в веселящейся толпе.

Кто-то из Мишиных приятелей, посмотрев на девушку, подтолкнул того в бок локтем:

– Миш, смотри, я невесту тебе нашел.

– Где? – Миша, который никогда не чувствовал подвоха и был по-детски доверчивым, радостно оглянулся.

– Вон там, в бордовом платье. По-моему, все как ты любишь – тихая и явно… хм… начитанная.

Иди, не зевай, угости ее чем-нибудь. Только пиво не предлагай.

– Да где же? – подслеповато щурился несчастный Миша.

– Возле барной стойки столик, за ним компания девиц. Тебе – к той, что в бордовом. Подойди и скажи: а можно купить вам сок? А когда она согласится, бери за локоток и тащи к стойке – там вдвоем и пообщаетесь.

– А ты думаешь, она…

– Иди, иди уже, – поторопил его приятель, и когда Миша послушно потащился к столику, за которым пили сидр девушки, все негромко рассмеялись ему в спину, предвкушая бесплатное цирковое представление.

Дружить с Мишей было еще и тем приятно, что тот готов был поучаствовать в любой авантюре в неизменной роли «приглашенного дурака» – причем сам он даже не понимал, что все подобные истории затеивались скорее ради общего развлечения, а не чтобы он действительно любимую женщину нашел. И таким нелепым он был в тот вечер – плохо сидящий синтетический костюм, какие-то странные остроносые лакированные ботинки, один шнурок развязан и волочится за ним по полу, как измученная гадюка за заклинателем с дудочкой.

Все с жадностью наблюдали, как Миша подошел к столику, как что-то сказал с растерянной улыбкой, как девушки замолчали и удивленно на него посмотрели. Все ждали, когда Мишу прогонят и тот возвратится понурый и расскажет нелепую охотничью историю, но неожиданно одна из девиц убрала свою сумку со стула, приглашая Мишу сесть. Тот и уселся. Затем неловким взмахом длинной руки подозвал официантку, и девушки сблизили головы над столом, что-то Мише рассказывая, а тот слушал и смеялся.

– Ну и чудеса, – сказал кто-то из его друзей. – Неужели на этот раз нашему Мишане и правда повезло?..

– Да прекрати издеваться, – прервал его другой. – Повезло и хорошо. Может, они привели эту страшилку в бордовом, чтобы снять ей мужика. А тут и Мишка наш очень кстати пришелся.

Довольно скоро все об инциденте забыли – разговор перепрыгнул куда-то в иные плоскости, пиво лилось рекой, и официантка едва успевала подносить к их столику тарелки с луковыми кольцами в кляре и чесночными гренками.

Наконец настало время расходиться, и только тогда друзья заметили, что раскрасневшийся от сидра Миша, дешевый галстук которого съехал на пол, а несколько произраставших на ранней лысине волосин были смешно взъерошены, все еще сидит в компании девушек. И те будто бы не замечают его комичности, всерьез слушают, что он им рассказывает. Встретившись взглядом с кем-то из своих друзей, Миша постучал указательным пальцем по наручным часам: мол, пора идти уже.

На улице он догнал остальных, и те, разумеется, накинулись на него с расспросами: что это было, кто эти девушки, понравился ли ему кто-нибудь из них, дала ли ему телефон девица в бордовом…

– Ребята, спасибо вам большое, вовек не забуду! – радовался подвыпивший Миша. – Я же близорукий, ни за что бы на них сам внимания не обратил. А вы заметили! Мне очень эта девушка понравилась, очень. Ее зовут Ариадна.

– Как? – расхохотался тот, кто и посоветовал ему подойти к дурнушке. «И где были мозги у ее родителей, – подумал он, – наверняка же с самого начала было ясно, что младенец в королеву красоты не распустится, зачем же усугублять ее социальные трудности таким громким и странным именем».

– Ариадна… – мечтательно повторил Миша. – Мы еще не попрощались, она предложила меня до дома отвезти.

– Ого! – присвистнул его товарищ. – Значит, и правда понравился ты ей. Ты уж, друг, не теряйся – когда припаркуется, поцелуй ее…

Не успел он договорить, как мимо них, даже не подняв глаз, прошла та самая дурнушка в бордовом – Ариадна. На ее некрасивом лице застыло выражение усталости и безысходной тоски. Как будто бы она проклинала саму себя за бесцельно потраченный вечер, за то, что поддалась на уговоры подруг и позволила затащить себя в этот никчемный бар, за то, что ей было неловко уйти первой и пришлось сидеть, считая минуты и воспринимая происходящее вариантом китайской пытки. Меньше всего она была похожа на человека, окрыленного внезапной симпатией и связанной с ней надеждами.

Бросалась в глаза ее странная походка – семенящие мелкие шаги вкупе с угловатой резкостью движений. Как у заводной куклы, причем сломанной. Девушка удалялась в сторону метро, и на мгновенье всем, кто обычно над Мишей подтрунивал, стало обидно за его несостоявшееся чувство. Кто-то положил руку ему на плечо:

– Ты не расстраивайся, друг…

А Миша удивленно на него уставился, мелко моргая белесыми ресницами:

– А почему я должен расстраиваться?

И в этот момент у бара припарковался красный «ниссан» с наклейкой-туфелькой на заднем стекле. Тонированное стекло плавно отъехало вниз, и они увидели водителя. Эта блондинка – блестящие, уложенные толстой косой вокруг головы волосы, лицо сердечком, оленьи глаза и пухлый рот, – кажется, тоже была в той компании, с которой так безрезультатно скоротал вечер вечный неудачник Миша.

Мужчины приосанились и вопросительно переглянулись, пытаясь понять, кто же из них привлек внимание такой красотки. Ее глаза смеялись, простая белая футболка плотно обтягивала полную грудь.

– Миш, ну ты долго стоять будешь?! – весело воскликнула она. – Поехали уже!

– Да-да…

Даже не замечая вытянувшихся лиц товарищей, Миша махнул им рукой и уселся в машину красавицы, в последний момент наступив все-таки на развязавшийся шнурок и чуть не растянувшись на влажном асфальте. С потрясенным молчанием друзья смотрели им вслед.

На следующее утро они, конечно, вызвали его в курительную комнату, где, кашляя и смахивая слезы с глаз (у Миши с детства была аллергия на все на свете, и плотный табачный дым он переносил безропотно, но с трудом), он подтвердил, что красивая блондинка – и есть та Ариадна, с которой они так друг другу понравились. И похоже, это что-то серьезное. Потому что они просидели в машине до половины шестого утра, все наговориться не могли, а когда лучи рассветного солнца коснулись грязных крыш, Миша набрался смелости и поцеловал ее – причем смешно получилось, потому что в тот же момент и она подалась вперед, и в итоге они пребольно стукнулись лбами. А сегодня Ариадна заедет после рабочего дня, потому что они идут на театральную премьеру.

Миша даже как-то похорошел – безвольные черты его лица будто бы заострились, в глазах появился блеск, а на небритых щеках – румянец. И щетина, которую он, маменькин сын, никогда не позволял себе отрастить раньше, оказалась ему к лицу.

Это, конечно, была новость дня, которую горячим шепотом передавали из уст в уста, на ходу додумывая подробности. Кто-то за неудачника Мишу радовался, кто-то более циничный решил, что Ариадна – проститутка, которой тот заплатил за небольшой спектакль.

Однако вечером все видели, как довольный Миша, раздобывший где-то букет хризантем (кто надоумил этого олуха дарить такой девушке хризантемы? Хризантемы дарят разве что нелюбимой учительнице в честь начала очередного унылого учебного года; это же такие грустные цветы, такие горькие, сдержанные, транслирующие тоску), вприпрыжку устремился к ожидавшей его красной машине, с той же блондинкой за рулем.

Миша был похож на мультипликационного человечка – даже его чистое счастье со стороны выглядело довольно комично. Блондинка же, казалось, похорошела еще больше – ее волосы золотым водопадом были разбросаны по узкой загорелой спине, которую открывало нарядное изумрудно-болотное платье, королевскую тонкость щиколоток подчеркивали замшевые туфли на высоких каблуках.

Такие девушки порхают над грязным асфальтом этого хмурого города разве что затем, чтобы найти кого-нибудь, кто отвезет их в Ниццу или Рио. Такие девушки надменно смотрят с глянцевых страниц и снимаются в кино в роли подружки Джеймса Бонда. Ариадна же со счастливой улыбкой приняла вялые хризантемы из не менее вялых Мишиных рук, затем поцеловала его в раскрасневшуюся проплешину на макушке.

– Бросит, – сказал кто-то, глядя вслед удаляющемуся красному авто. – Через пару дней и бросит.

Но все получилось не так: неделя бежала за неделей, к Мишиному лицу приросла рассеянная мечтательная улыбка, он все чаще смотрел не на цифры и графики в мониторе, а на клочок неба за окном, и пыльнокрылые городские голуби казались ему эдемскими птицами.

В первые дни он все время твердил об Ариадне: какая она красивая и как он почти теряет сознание, когда она прикасается губам к его губам (в этом месте его коллеги не то сочувственно, не то брезгливо переглядывались, ибо им было невозможно даже представить, как это может быть вообще – что некто по доброй воле прикасается к пересохшим и обкусанным губам Михаила), как она по утрам готовит омлет – с раскрошенным хлебом и зеленью, в духовке; и как они вместе принимали ванну, и как планировали, что поедут куда-нибудь к Балтийскому морю, где благодать, тишь и мухи в янтаре. Миша осунулся и стал прилично одеваться, с его лица исчезли прыщи, а из голоса – визгливые нотки. Это было чудесное и почти молниеносное преображение.

– Только вот похудел ты что-то уж слишком, – заметил однажды тот самый товарищ, который некогда и обратил Мишино внимание на распивающих сидр девушек.

– Это все Ариадна, – улыбнулся тот. – Хотела меня в йога-клуб записать, но я застеснялся. Вот она сама со мной дома занимается, каждый день. И за диетой моей следит.

И вот прошел уже месяц, в офисном центре появились другие сплетни, говорить о том, как волшебным образом изменилась жизнь местного клоуна, всем надоело. Да и сам он притих – то ли его оскорбило общее недоверие, то ли просто решил, что не стоит трезвонить о своем счастье на каждом углу.

Еще спустя пару месяцев Миша неожиданно пропал. Просто не вышел на работу, никого не предупредив. Миша был рассеянным, но никак не безответственным, работу любил и дорожил ею, мечтал однажды стать начальником отдела, поэтому отсутствие его сразу показалось всем подозрительным. Набрали номер его мобильного – «абонент находится вне зоны действия сети», позвонили домой – никто не берет трубку. А когда и на следующее утро он не вышел, было решено отправиться к нему и выяснить все на месте.

Миша жил на самой окраине Москвы – из окон виден лес и кольцевая дорога. Глухое место, гиблое. И сам дом был похож на декорацию постапокалиптического кино – потрескавшийся, даже заходить в подъезд страшно – кажется, что стены могут рухнуть от малейшего сквозняка. Возле подъезда на старенькой полусгнившей лавочке сидела местная баба яга, которая выглядела так, словно ей двести лет и сто пятьдесят последних она беспробудно пьет, – нос синий, глаза запавшие; несмотря на относительно теплый день, голова ее была обмотана толстенным шерстяным платком, от которого пахло плохо убранным хлевом.

– Стойте, вы к кому? – У нее неожиданно оказался хорошо поставленный бас – как будто она специально училась извергать звуки на устрашение толпе.

– Мы… К Васильевым, – промямлил кто-то.

Почему-то рядом с дворовой бабкой все они, успешные московские менеджеры, исколесившие весь мир, почувствовали себя нашкодившей школотой.

– Нету их, – объявила бабка.

– А вы соседка? Мы с Мишиной работы… Он два дня не появляется, вот мы и решили…

– Так он помер! – почему-то обрадовалась баба яга. – Почти.

– Как, помер? Что случилось?! – Они обступили вредную старуху, которая даже не сочла нужным смотреть им в лицо.

– А то вы только заметили! – Она еще и достала из кармана шерстяного жилета пачку крепких папирос и закурила, выпуская вонючий дым прямо в лица обступивших ее мужчин. – Хороши друзья… В такой-то больнице он, это недалеко, две остановки на троллейбусе. Поезжайте – может, застанете еще. Мать его там найдете, она ночует в палате теперь.

– Да что с ним случилось-то? Авария?

– Лярва к нему прицепилась, – будничным тоном ответила бабка. – Все соки жизненные высосала. Я уж сколько лет живу, много этих тварей повидала, но такую цепкую – впервые. Я все мать его предупредить пыталась, а она только отмахивалась – отстань от сына моего, ты просто завидуешь. Ну и получила… – Бабка закашлялась и сложила грязные толстые пальцы в кукиш.

Больницу они нашли быстро. Миша находился в реанимационном отделении – к нему не пускали.

Седой усталый врач сначала даже не пожелал разговаривать с ними – коллеги же, не родственники, – но получив несколько скомканных купюр, смягчился, снял очки, протер их краешком халата и покачал головой:

– Плох ваш товарищ… Диагноз поставить так и не смогли. По симптомам похоже на опухоль, но мы и в томограф его свозили, и анализ крови на Каширку в НИИ отправляли – нет никакой опухоли. Никогда такого не видел… Да вы с мамой его поговорите, она в холле сидит.

Мишина мать, Клавдия Ивановна, за эти два дня постарела словно лет на двадцать. Оно и неудивительно – и нервы, и отсутствие сна, и ела черт знает что – сникерсы из больничного автомата. На друзей сына она даже внимания не обратила – сидела с прямой спиной, прислонившись к стене, и пустым взглядом сверлила дверь реанимационного отделения. Как будто бы загипнотизировать пространство пыталась – чтобы дверь открылась, чтобы из нее вышел кто-нибудь осведомленный и хоть что-нибудь ей сказал. Подарил хоть какую-то точку отсчета – чтобы можно было покинуть это безвременье и снова начать жить.

Женщину потрясли за плечо – но она не сразу вышла из транса, а когда наконец сумела сфокусировать взгляд на их лицах, даже обрадовалась, выпорхнула из больничного кресла, но тут же ноги ее подкосились от слабости, и она тяжело упала обратно, с обеих сторон поддерживаемая коллегами сына.

– Я подозревала… – ее голос зазвенел. – Я ведь уже недели две подозревала… Нет бы мне раньше… Хотя он бы и слушать меня не стал – покорный ей был, как теленочек…

– Да о чем вы говорите? О девушке его? Ариадне?

Клавдия Ивановна закрыла лицо ладонями, ее худенькие плечи несколько раз вздрогнули, это было похоже не на тихие рыдания, а на судорогу. Но ей удалось быстро взять себя в руки, и когда она вновь подняла лицо, на ее впалых бледных щеках даже не было слез – только глаза покраснели.

– Мне же все говорили – и соседи, и родственники наши, что дело нечистое явно. С чего бы, мол, такой красивой и небедной девушке в Мишку влюбиться. А я как ослепла. Доказывала им, что она просто душу его разглядела, а душа у сына моего – красивая. А потом сложила все… Познакомились в баре каком-то, любовь-морковь с первого взгляда. Ну какая там душа… Наши-то думали, что аферистка она. Только непонятно, чего хочет. Миша-то – гол как сокол. Квартира на меня записана, дача – тоже. И только соседка с первого этажа, Галина, поняла все сразу. Отозвала меня в сторонку, прижала к стене и говорит: «Ты поосторожнее, я такие вещи сразу вижу, меня хрен проведешь. Твой сын не человека – нежить в дом привел. Лярву. Даже и не маскируется особо и скоро его совсем пожрет». Я и слушать не захотела – Галька-то выпить большая мастерица, и всегда была. Мало ли что таким мерещится. Уйти хотела, а она схватила меня за рукав и не выпускает. «Послушай, – говорит, – а то скоро поздно будет. Гоните ее взашей, любого экзорциста зовите – хоть колдуна, хоть батюшку». Я еще подивилась, слова-то она какие знает – экзорцист… Я-то филолог по образованию, а она – не пойми вообще кто… А права в итоге оказалось. Вчера, когда Мишу увозили, я с ней столкнулась во дворе, и она так зыркнула – мурашки по коже. Я разговор тот сразу, конечно, вспомнила, говорю: «Галь, делать-то теперь что?» А она так злобно смотрит и отвечает: «А нечего, Клава, теперь делать, раньше думать надо было… А теперь – не пускай ее в больницу, главное. Может, Мишка твой и очухается. Хотя вряд ли».

– Постойте… Но это же бред какой-то!

– Вот и я думала, что бред, – вздохнула Клавдия Ивановна. – Видела, что худеет Миша, что чувствует себя плохо. Раньше по вечерам мы сидели вместе с гостиной, он мне читал вслух. Я-то вижу плохо, а ему было приятно мне помочь. А последние дни – из ванны еле до кровати доползал. Как живой труп, за стеночки держался. А я, дура, думала, что это из-за диеты. Что он решил похудеть, чтобы девушке своей быть под стать. А она каждый день к нему приходила. Со мною сначала вежливая такая была, сироп и мед… А потом волком смотреть начала, здоровалась сквозь зубы. Поняла, что я ее подозреваю. Кстати, а зубы ее вы видели? Белые как немецкий унитаз и остренькие. Я тут потому и решила сидеть круглосуточно – чтобы она в палату не просочилась. А еще…

Договорить женщина не успела – дверь в отделение распахнулась, и оттуда выбежала молоденькая медсестра в светло-зеленом костюме и такого же цвета шапочке. Ее простое милое лицо разрумянилось от бега, и направилась она прямо к Клавдии Ивановне, которая привстала ей навстречу.

– Можете зайти к нему! Идемте! Только бахилы вон там возьмите, и халаты. Да идемте же скорее!

И на секунду лицо Клавдии Ивановны осветила радость, которая тут же померкла, – ведь понятно же, в каких случаях родственникам разрешают зайти в реанимационную палату, да еще и торопят так. И на друзей Мишиных никто внимания не обратил – они тоже надели бахилы и халаты и последовали за Клавдией Ивановной.

Из палаты, куда привела их медсестра, доносился пульсирующий писк – на мониторах аппарата, подсоединенного к Мише, плясали кривые линии, и по лицам находившихся в комнате медиков становилось ясно, что это данс макабр.

Вошедшие не сразу заметили девушку, что сидела на краешке кровати умирающего. Вернее, приняли ее за кого-то из персонала – ведь на ней был зеленый медицинский халат и такая же шапочка, как у медсестры. И только когда она обернулась, Клавдия Ивановна сделала широкий шаг назад и едва не рухнула на руки одного из коллег сына. Это была Ариадна, и в тот день она казалась еще более красивой, чем обычно. Более красивой, чем всем им запомнилось, – тогда, в баре, девушка показалась им миловидной, а сейчас она излучала потустороннюю, величественную красоту – какой славились одалиски из «Тысячи и одной ночи» или актрисы «старого» Голливуда.

– Но как же… Как ты сюда… – прошептала Клавдия Ивановна, но ее перебил сначала писк монитора, который теперь стал непрерывным, а потом и голос врача: «Время смерти такое-то и такое-то… Мне очень жаль».

И дальше была суматоха, которая обычно окружает внезапную смерть, и Клавдия Ивановна все-таки потеряла сознание, ей сделали какой-то укол, потом санитар из морга привез пустую каталку, и все отметили, что мертвый Миша был совсем не похож на себя живого: какой-то маленький он стал, усохший как мумия – молодой старик, даже личико скукожилось, даже кисти рук стали совсем-совсем узкими.

Ариадны же, когда о ней наконец вспомнили, в палате не обнаружилось – а как она ухитрилась выскользнуть, никто не помнил. Коллеги покойного пытались расспросить медсестру, но она так и не поняла ничего – что за девушка, какая девушка? – да у нее было круглосуточное дежурство, и она поклясться может, что никаких светловолосых девушек в палату к такому тяжелому больному не пускала.

Мишу похоронили, Клавдия Ивановна тоже не задержалась на этом свете – в мире, лишенном сына, она чувствовала себя пленницей.

И вот прошло уже года три, и кому-то из участников этой странной истории товарищ однажды вот что рассказал: якобы зашел он после работы в тот самый бар. С женой поссорился, просто захотелось побыть одному, выпить пива.

Он сидел у барной стойки, спиной к веселящимся горожанам, когда вдруг к нему подошла блондинка сказочной красоты. Человек он был избалованный, из повидавших, из привыкших к статусу лакомых кусочков, топ-менеджер сорока с небольшим лет, живший в городе, где женщины в той или иной форме продают свою красоту, некоторые – открыто, некоторые – под маской «я так одеваюсь и ношу пятнадцатисантиметровые каблуки исключительно для собственного удовольствия». Но, посмотрев в лицо девушки, он оторопел и даже смутился, чего с ним не случалось никогда ранее.

Она представилась Ариадной, попросила купить ей шампанского, рассказала, что учится в институте культуры на последнем курсе, хочет быть кинорежиссером и мечтает посмотреть Париж. Спустя всего пять минут знакомства мужчина уже чувствовал себя так, словно они провели вместе десяток лет, с ней было как-то легко, они о чем-то болтали, смеялись, а потом Ариадна сказала, что в баре ей душно, и он пригласил ее прогуляться по бульварному кольцу. На каком-то бульваре они уселись рядом на лавочке, и он потянулся к ее лицу, поцеловать хотел, а в уме уже перебирал адреса отелей, куда не стыдно пригласить такую девушку.

– А дальше я ничего не помню, – нахмурившись, рассказывал этот человек. – Как будто черное пятно… Утром очнулся в «Склифе» – оказалось, кто-то из прохожих вызвал «скорую». Мне плохо стало, а почему – даже врачи не поняли. И я сам не понял, вроде, и не пил особо, и сердце у меня крепкое… Как будто бы в яму черную упал. И вот что еще обидно и удивительно – почему Ариадна убежала? Ну допустим, упал я в обморок, ну допустим, не любит девушка неприятности, но «скорую»-то она вызвать могла? У меня же кошелек сперли из кармана, и документы все, и даже ключи от машины, хотя сама машина хрен знает где была припаркована… Черт знает кто ко мне, бездыханному, подходил, меня же вообще убить могли! А она просто сбежала… До сих пор в голове не укладывается – ведь в баре я почти придумал нам альтернативную историю – как я сначала везу ее в Париж, а потом развожусь с женой и женюсь на Ариадне… Уже месяц прошел, а история до сих пор из головы не идет. И снится она мне иногда. Такое лицо, его невозможно забыть…