Выше были разобраны виды так называемой активной тайной разведки: политической, военной и морской, экономической, научной и технической. Борьба с этими видами тайной разведки или шпионажем вообще носит название контрразведки или пассивной тайной разведки. Обыватель обыкновенно смешивает эти виды тайной разведки, сплошь и рядом называя контрразведкой и активную тайную разведку, что, по существу, было бы так же правильно как атаку или наступление называть обороной.

Невзирая на высокие требования, предъявляемые к шпиону в смысле ума, находчивости, самообладания и знания основ конспирации, все же борьба с ним в большинстве случаев оканчивается успехом, ибо мы имеем здесь дело с психологией человека и его недостатками, а не с машиной. В редкие сравнительно минуты и шпион может выйти из рамок строго-настрого ему дозволенного и попасть в расставленные умелой рукой контрразведки силки. Нигде может быть не находят столь частого себе применения, как в борьбе со шпионами, две русские пословицы: «Повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сложить» и «На всякую Маруху бывает проруха».

Работа контрразведки всегда сопряжена с риском, а иногда и с легкой наживой денег и настолько захватывает человека, что, став на этот путь, он в большинстве случаев с него не сходит. Удачи при этом лишь повышают степень риска шпиона, почему даже опытный шпион перестает слушать голоса предосторожности в погоне за новой наживой. Я работал в течение четырех почти лет с одним очень ценным для нас шпионом, который показывал прямо-таки кинематографическую ловкость в смысле добывания секретных документов, и окончил, однако, он свою карьеру преданием его суду за предложение фотографических снимков с уже использованных нами секретных документов одному из союзников наших противников, которые давно уже были связаны между собой конвенцией об обмене сведениями по тайной разведке и контрразведке. Между тем я взял с него слово, что использованные фотографические пластинки будут им уничтожены, заработанные им очень значительные суммы денег будут помещены не под закладные домов в своем государстве, а в одном из наших банков. Над этой моей осторожностью и над снабжением его мною нашим заграничным паспортом на вымышленное, конечно, имя он только посмеивался, разражаясь нелестной аттестацией своих начальников-офицеров, которые, по его словам, настолько были недальновидны, что им и в голову не могла прийти чудовищная мысль о занятии им шпионством. Могу лишь сказать, что и мне в голову не могла прийти мысль, что такой опытный, как он, шпион мог сам себя ввести в пасть врагу.

Другой не менее разительный пример имел место с австрийской службы полковником Редлем, который сам стоял раньше у дела тайной разведки. Ускользнув в Вене от наблюдения филеров после получения им на почте денег в письме «до востребования», полковник Редль поехал на автомобиле в гостиницу. Филеры, следившие за ним, не могли его сопровождать из-за отсутствия на стоянке свободного автомобиля. Дождавшись возвращения на свою стоянку вернувшегося из гостиницы автомобиля, они обыскали его, и нашли футляр от перочинного ножика. Немедленно же они помчались на автомобиле в гостиницу, где филер, знавший в лицо полковника Редля, спросил, не его ли этот футляр, который найден в автомобиле. Смутившись, полковник Редль признал его за свой, чем и положил начало следствию по обвинению его в государственной измене.

Хотя активная тайная разведка делится на четыре вида: политическую, военную и морскую, экономическую, научную и техническую, ниже будут рассматриваться лишь приемы работы военной и морской контрразведок, где наиболее полно видна сущность этой работы вообще. Что касается остальных видов контрразведки и вообще всей контрразведки в самом широком смысле слова, то она найдет себе помощь как в различного рода запретительных мерах правительства в виде бюро печати и пр., так и в цензурных учреждениях, главное назначение коих особенно в военное время будет заключаться в охране интересов государства в целях его обороны.

До Русско-японской войны контрразведка находилась всецело в руках политического сыска (жандармов), являясь его подсобным делом. Этим и объясняется то обстоятельство, что борьба с неприятельскими шпионами велась бессистемно, шпионские процессы являлись редкостью. Предел этому кладется созданием у нас Главного управления Генерального штаба, когда контрразведка всецело ему подчиняется и на нее возлагается «обнаружение, обследование, разработка и ликвидация шпионских дел» на всей территории государства, причем органы общей и жандармской полиции не руководят уже этим делом, а лишь оказывают содействие военной контрразведке до ликвидации по ее указаниям шпионских дел включительно.

Подробно разработанное Главным управлением Генерального штаба и штабами военных округов и рассмотренное на съезде старших адъютантов разведывательных отделений пяти западно-европейских военных округов «Положение о контрразведывательных отделениях» утверждается военным министром 8 июля 1911 г.

Согласно этому положению, вся территория Российской империи делится на десять контрразведывательных округов, причем район Казанского военного округа причисляется к Московскому военному округу, а Омского – к Иркутскому военному округу. Кроме того, для ведения контрразведки в самом Петрограде создается 2-е Петроградское городское контрразведывательное отделение. Начальники контрразведывательных отделений подчиняются начальникам разведывательных отделений соответствующих военных округов, а через их штабы – Главному управлению Генерального штаба, в коем, кроме того, было учреждено особое центральное регистрационное делопроизводство, в котором сосредотачивались сведения о всех осужденных за шпионство лицах, а равно и к нему прикосновенных.

Начальниками контрразведывательных отделений назначались знакомые с политическим сыском жандармские офицеры. Расходы на содержание контрразведывательных отделений видны из прилагаемой таблицы.

Следует хотя бы несколько слов сказать о графах таблицы – наем и содержание конспиративных квартир и секретные расходы. Конспиративные квартиры служат для свидания с особо важными секретными сотрудниками внутреннего наблюдения – сексотами по терминологии большевиков за подозреваемым в военном шпионстве лицом. Обыкновенно на этих квартирах проживают бесплатно наиболее доверенные чины контрразведывательного отделения, лучше всего из числа семейных, причем одна из комнат и предназначается для секретных свиданий. Эти чины контрразведывательных отделений, находясь в соседних комнатах, всегда могут оказать содействие в случае необходимости. Нечего и говорить, что жизнь этих чинов контрразведки ничем не должна бросаться в глаза окружающим, дабы насколько возможно дольше сохранить в тайне действительное назначение конспиративной квартиры. В этих же видах должно быть несколько конспиративных квартир. Что касается свиданий с более мелкими сотрудниками, то таковые происходят чаще всего в парках.

По графе – секретные расходы оплачиваются: содержание, награды и прочее секретных сотрудников, филеров и пр. Эта графа – 246 000 рублей составляет около двух третей расходов на контрразведку во всем государстве – 364 200 рублей, или 36 000 фунтов стерлингов – сумма далеко не чрезмерная для государства, раскинувшегося на одной шестой части земного шара.

Наиболее крупное ассигнование – 59 400 рублей было на Петербургское городское контрразведывательное отделение, коему работы в главном административном центре страны с министерствами, законодательными палатами и обилием иностранных миссий было по горло. Затем шли в порядке размеров ассигнований Варшавское и Киевское контрразведывательные отделения по 41 700 рублей, Хабаровское – 36 000 рублей, Виленское – 33 900 рублей и так далее, что объяснялось важностью противника (Германия, Австро-Венгрия, Япония и пр.), за тайными агентами коих им приходилось следить.

Суммы на контрразведку ассигновывались из кредита «на известное Его Императорскому Величеству употребление», а потому и суммы на тайную разведку не подлежали государственному контролю, а исключительно лишь контролю своего военного начальства в лице окружного генерал-квартирмейстера и начальника штаба округа.

Так как на тайную разведку Варшавского и Киевского военных округов отпускалось по 55 000 рублей в год каждому, то кредит их на контрразведку – 41700 рублей – составлял лишь третью четверть суммы на тайную разведку. Если эту пропорцию применить вообще к кредитам на тайную разведку, т. е. общий кредит на контрразведку увеличить на одну четверть, что составит 90 000 рублей, весь кредит на тайную разведку составит 364 200 + 90 000=454 200 рублей, т. е. менее полумиллиона рублей, а не те десятки миллионов рублей, о которых говорят иностранные военные специалисты этого дела. Таким образом, общий расход на активную и пассивную тайные разведки составит 364 200 + 454 200 = 818 400 рублей, т. е. менее миллиона рублей для такого государства, как Россия.

Согласно приведенного выше «Положения о контрразведывательных отделениях», главное руководство всей контрразведкой лежало на Главном управлении Генерального штаба, а на местах – на штабах военных округов. Последние вполне оправдали и возлагавшиеся на них задачи, и отпускавшиеся им суммы. Особенного много было шпионских дел в Варшавском военном округе, что объясняется вдававшимся положением его в территории Германии и Австро-Венгрии.

Эти судебные шпионские процессы, на коих я всегда выступал в качестве эксперта, скоро выяснили отсталость нашего шпионского законодательства от далеко опередившей его шпионской практики в смысле определения сущности шпионства. Насколько это было возможно, я старался на экспертизе исправить этот пробел, подробно излагая в общей ее части современное понятие о шпионстве. После ряда судебных процессов мне пришла в голову мысль переработать закон о шпионстве, представив проект его в Главное управление Генерального штаба. При содействии помощника военного прокурора Варшавского военно-окружного суда подполковника Резанова проект этот был составлен, а затем и проведен в наших законодательных палатах, и 5 июля 1912 г. высочайше утвержден.

Этот новый закон предоставлял, между прочим, право министру внутренних дел воспрещать на определенный срок сообщение в печати сведений, касающихся внешней безопасности России или вооруженных сил ее, или сооружений, предназначенных для военной обороны страны. 28 января 1914 г. министр внутренних дел воспретил на один год опубликование в печати подробных сведений.

12 июля 1914 г., т. е. перед самой уже Великой войной, был тем же порядком опубликован второй, значительно дополненный перечень не подлежащих оглашению в печати сведений, выдержки из коего приводятся ниже.

1. «Об устройстве, составе и численности всякого рода воинских частей и учреждений военного и морского ведомств, а равно о местах расположения, о передвижении сих частей и учреждений и об изменениях в их устройстве, составе и численности.

2. О вооружении, снаряжении, обмундировании, довольствии, санитарном состоянии, боевых качествах и всякого рода техническом оборудовании армии и флота или их отдельных частей, а равно и о всех предполагаемых и вводимых изменениях по сим предметам.

3. О современном состоянии, вооружении, снаряжении, снабжении всякого рода запасами и значении для военного времени крепостей, укреплений, опорных пунктов (баз) и военных портов, а также о проектировании и сооружении новых, о расширении или упразднении существующих, о численности и составе их гарнизонов.

4. О местах расположения и о передвижении отрядов и учреждений добровольной санитарной помощи.

5. О производстве всякого рода работ в крепостях, укреплениях, опорных пунктах (базах), военных портах, на судах флота и по подготовке позиций, а также на заводах по изготовлению заказов военного и морского ведомств для надобностей военного времени.

6. Сведения, указывающие на подготовку к мобилизации».

Из этого перечня виден объем тех сведений об обороне государства, которые призвана была оберегать контрразведка. В настоящее время, когда война затрагивает буквально все области человеческого ума и распространяется на всю территорию воюющих государств, перечень не подлежащих опубликованию сведений будет несравнимо обширнее, будет при этом затрагивать интересы гражданского населения страны, несущего в тылу немалые тяготы во имя защиты своей Родины.

Таким образом, передача дела контрразведки в руки военного ведомства, ассигнование на ведение ее значительных денежных средств и проведение нового закона о шпионстве значительно облегчили у нас борьбу с иностранными шпионами. Благодаря привлечению к этому нелегкому делу опытных в политическом сыске жандармских офицеров контрразведка значительно скорее встала на ноги, чем не имевшая у себя поначалу опытных руководителей тайная разведка. К началу Великой войны мы имели кадры опытных контрразведчиков, которыми и поделились с формировавшимися с объявлением мобилизации штабами армий. Ряд блестящих дел по контрразведке вплоть до осуждения нескольких офицеров армий наших противников включительно, признание последними заслуг нашей контрразведки – все это говорит о блестящем состоянии ее в мирное время.

К сожалению, это нельзя сказать про контрразведку военного времени. Она, как и тайная разведка, была оставлена Главным управлением Генерального штаба на произвол судьбы. В особенно тяжелом положении оказались вновь сформированные штабы тыловых военных округов на театре военных действий.

Ставка Верховного главнокомандующего обращала на контрразведку столько же внимания, сколько и на тайную разведку, т. е. предоставила им обеим работать по их собственному усмотрению, без общего руководства. Между тем война изъяла контрразведывательные отделения штабов армий и военных округов на театре военных действий из подчинения Главного управления Генерального штаба, предоставив наблюдение за их работой штабам фронтов и отдельных армий. Лишь в начале 1915 г. Ставка спохватилась, и 15 февраля этого года генерал-квартирмейстер при Верховном главнокомандующем в циркулярном письме на имя генерал-квартирмейстеров фронтов рисует печальную картину работы контрразведки армий и военных округов на театре военных действий в таких выражениях: «По-видимому, основы “Положения о контрразведывательных отделениях” ими не соблюдаются и многие из таковых отделений как сформированные с объявлением мобилизации или даже после ее, как о том доходят сведения, вовсе этих Положений не имеют».

Только 6 июня 1915 г. Верховный главнокомандующий утвердил новое «Наставление по контрразведке в военное время». Таким образом, почти весь первый год войны контрразведкой никто из высших военных органов не интересовался совсем, и потому она велась бессистемно, чтобы не сказать, спустя рукава.

Статья 1-я вышеназванного «Наставления» говорит, что «общая цель контрразведки заключается в обнаружении, обследовании, разработке и ликвидации в кратчайший срок <…> всякого рода шпионских организаций и агентов, тайно собирающих сведения о наших вооруженных силах и вообще всякого рода сведения военного характера, дабы воспрепятствовать этим организациям и агентам действовать нам во вред».

В статье 33-й «Наставления» говорится, что «контрразведка, всеми мерами стремясь к достижению общей цели, указанной в статье 1-й, <…> в частности должна:

а) ограждать войска, штабы, управления и заведения, обслуживающие армию, от проникновения в них агентов противника;

б) освещать по получении особых указаний генерал-квартирмейстера личный состав штабов, управлений, учреждений и заведений;

е) заблаговременно обнаруживать подготовляющиеся забастовки на заводах и фабриках, изготовляющих необходимые для армии и флота предметы и материалы».

Согласно статье 4-й «Наставления», контрразведывательное отделение Главного управления Генерального штаба, являясь в отношении контрразведки высшим регистрационным органом и отчетным учреждением для театра военных действий и всего государства, выполняет также, по указанию начальника Генерального штаба, особые поручения внутри империи и за границей.

Остальные девяносто статей «Наставления» мало чем отличаются от «Положения о контрразведывательных отделениях» мирного времени и касаются техники и регистрации работы. Главный недостаток этого «Наставления» – отсутствие органа для руководства всей контрразведкой вообще и на театре военных действий в частности, ибо Ставка этим делом совсем не занималась; Главное же управление Генерального штаба являлось лишь регистрационным и отчетным учреждением, а не руководящей инстанцией.

Насколько контрразведка во время Великой войны была в загоне видно хотя бы из того, что контрразведывательное отделение для охраны самой Ставки, а впоследствии и государя императора было сформировано лишь после принятия его величеством на себя верховного командования. Это обстоятельство, конечно, было учтено врагами императорской России, несомненно имевшими там свои уши. В изданной Михаилом Лемке в 1920 г. в Петрограде книге-дневнике «250 дней в царской Ставке (25 сентября 1915 г. – 2 июля 1916 г.)» автор ее, штабс-капитан запаса, переводчик в Ставке совершенно откровенно говорит о том, как он использовал доверчивость и халатность чинов Ставки до генерала Алексеева включительно, чтобы похищать секретные военные документы. Он копировал их почти что на глазах у всех и ежедневно в казенных пакетах отправлял их в Петроград с фельдъегерями.

На 216-й странице своей книги Михаил Лемке пишет: «Как я и думал, к Носкову (Генерального штаба полковнику, служившему в Ставке) приходил фельдъегерь спросить, знает ли он, что от меня ежедневно идут толстые пакеты на фельдъегерский корпус… Было отвечено утвердительно». Невзирая на подобное предупреждение, Михаил Лемке ни на йоту не изменяет своего поведения вплоть до откомандирования его из Ставки 7 июня 1916 г.

Из вышесказанного видно, насколько планомерно и продуктивно работала контрразведка в мирное время, настолько преступно беззаботно относились к ней на войне высшие чины армии до начальника штаба Верховного главнокомандующего включительно.

Образцом отрицательной постановки контрразведки является ее работа в Добровольческой армии. Причиной тому было нежелание использовать опыт сведущих лиц императорского режима в лице хотя бы уцелевших чинов жандармского корпуса, т. е. введение и в это специальное дело узкой партийности. Это обстоятельство в связи с отсутствием каких-либо инструкций по контрразведке и ставило борьбу с неприятельскими шпионами в безнадежное положение. Между тем в гражданской войне контрразведке должно быть отведено более даже важное место, чем в войне с внешним противником благодаря легкости проникновения шпионов. Только этим обстоятельством и можно объяснить наличие в рядах белых армий таких изменников, как Монкевиц, Добровольский, Достовалов, Скоблин и др., «имена же их Ты, Господи, веси».

Неразборчивость в делах привлечения лиц для занятия контрразведкой привела к целому ряду своевольных их деяний, дискредитировавших самую идею Белого движения. В конечном результате эта трагичность положения заставила штаб Добровольческой армии приняться за упорядочение этого важного дела, начав с разработки «Положения о контрразведке». Для рассмотрения проекта была создана комиссия из военных и гражданских лиц под председательством управлявшего военным отделом (военным министерством) генерала Вязмитинова. В нее был приглашен и я, хотя начиная со 2 января 1918 г. мне не находилось в Добровольческой армии места по партийным, конечно, соображениям. Открыв заседание комиссии, генерал Вязмитинов передал председательствование в ней мне. Комиссия эта рассмотрела проект Положения о контрразведке, который и представила затем на утверждение главнокомандующему генералу Деникину.

Положение о контрразведке мало улучшило ведение ее в Добровольческой армии, так как ее верхам не удалось побороть разъедавшую партийность и привлечь к работе сведущих в этом деле лиц.

Особенностью постановки у нас контрразведки в отличие от иностранцев является передача ее в руки всецело военного ведомства, коему и надлежит самому оберегать себя от тайных врагов, а не доверять это дело государственной важности не заинтересованному в нем другому ведомству, такому как Министерство внутренних дел. Богатая по своим результатам работа нашей контрразведки после Русско-японской войны лишь подтверждает это мудрое решение. В самом деле, активная тайная разведка настолько изощряет ум ее руководителей в смысле постановки и выполнения ею целей, что применение этого опыта к родственной ей пассивной тайной разведке является вполне целесообразным. По этой же причине у нас, как правило, начальник контрразведывательного отделения подчинялся не генерал-квартирмейстеру, а начальнику разведывательного отделения. Это вызывалось не только желанием разгрузить первого от очень сложной и требующей кропотливой вдумчивости работы по контрразведке, но тем обстоятельством, что новое и живое дело контрразведки скорее по плечу молодому офицеру, чем занимающемуся разработкой главным образом оперативных вопросов генералу.

Прежде чем перейти к более подробному описанию технической стороны контрразведки, я остановлюсь на работе испытанного шпиона в нашей Ставке Михаила Лемке, базируясь на его же книге «250 дней в царской Ставке». Это послужит, кроме того, и ответом на высказанное одним из моих слушателей желание, чтобы я более подробно осветил приемы шпионской работы.

Штабс-капитан запаса Лемке попадает в Ставку благодаря своему очень давнему знакомству с еще 1891 г. с генерал-квартирмейстером при Верховном главнокомандующем генералом Пустовойтенко в доме его жены. Это обстоятельство создает непонятную между ними откровенность, доходящую даже до того, что он ставит Михаила Лемке в известность о веденной за ним «жандармской слежке». Мало того, генерал Пустовойтенко заставляет смотреть на него, Михаила Лемке, и генерала Алексеева как на жертву «жандармского» произвола.

В Ставку Михаил Лемке попадает 25 сентября 1915 г. в качестве переводчика. Его сначала привлекают к работе по делам печати, а затем с декабря и к дежурству по секретной аппаратной, где в открытую по аппарату Юза передавались секретные оперативные и другие распоряжения фронтов, Военного министерства и др. Это свое положение в связи с неограниченным к нему доверием генералов Алексеева и особенно Пустовойтенко Михаил Лемке использовал очень мудро.

«Материалами для меня, говорит он в главе «О дневнике», служили прежде всего бесчисленные документы, проходившие через или около меня, чаще же (и в очень большом числе) попадавшиеся мне под без устали искавшую их руку. Все они тщательно копировались, когда на месте, в управлении же (генерал-квартирмейстера), когда дома, когда в театре, в ресторане, на дежурстве, в аппаратной секретного телеграфа (больше всего) и так далее. Вторым источником были ежедневные беседы с самыми различными по своему положению людьми, хорошо знавшими то, что ставилось предметом умышленно направлявшегося мной разговора, причем я видел и знал – знаю и теперь, – что говорившие со мною никогда и не подозревали, с какой целью я затрагивал ту или другую тему… Вполне понимая ясно такого своего рода неслужебные занятия, я в самом же начале основательно пригляделся к мерам наблюдения за каждым из нас и когда понял, что и в Ставке все делалось по-русски спустя рукава и только формально, стал смелее, чем достигнул возможного максимума в выполнении своей цели, увеличивая, конечно, степень риска и тяжесть грозившей мне кары» (с. 15–18).

Для характеристики этого халатного отношения Ставки к хранению секретов Лемке приводит следующее обстоятельство. «Эти карты (весьма секретные, с расположением войск фронтов) могут видеть все офицеры нашего управления (генерал-квартирмейстера) и никакой особенной тайной они не ограждаются» (с. 38).

Если сопоставить это утверждение Лемке с тем, что он говорит в своем «Дневнике» от 16 января 1916 г., как это видно из прилагаемой выписки, то будет понятно, какую богатую жатву он собрал, базируясь на безграничном к нему доверии генералов Алексеева и Пустовойтенко, с одной стороны, и на преступной небрежности чинов Ставки в деле охраны порученных им секретов – с другой.

На странице 466 своей книги Лемке говорит: «В 1 час 15 мин. идут в Собрание завтракать. Тогда во всем управлении (генерал-квартирмейстера) не остается ни одного офицера, кроме дежурного по аппаратной внизу, который и не обязан караулить что бы то ни было. В это время можно сделать, что хочешь со всем, что не заперто, да и запирается все довольно примитивно».

Сведения, копировавшиеся Михаилом Лемке, касались и организации нашей армии в самом широком смысле слова, т. е. не только ее устройство, но и пополнение, вооружение, снаряжение, питание и пр., и оперативные задания и выполнение их в виде секретных отчетов об операциях, указаний для ведения и подготовки их и секретных дипломатических сношений, и пр., и пр., что и видно из ряда приводимых ниже выдержек из его «Дневника»:

1) 1 декабря 1915 г. будет призвано под ружье 400 тыс., 1 января 1916 г. – 600 тыс., 1 февраля 1916 г. – 700 тыс. (13 октября 1915 г., с. 152).

2) Документ (телеграмма генерала Рузского от 29 октября 1915 г. о количестве пулеметов (6–8) на полк) очень важный потому, что, бесспорно, устанавливает количество наших полков на Северном фронте (105 полков). (29 октября 1915 г., с. 192).

3) Телеграмма помощника военного министра генерала Беляева с указанием, что ежемесячная выработка ружейных патронов достигает 105–110 млн, а ежемесячная производительность Тульского завода около 400 пулеметов (29 октября 1915 г., с. 192–193).

4) Указание фамилий командующих тринадцати наших армий, их начальников штабов, генерал-квартирмейстеров (17 декабря 1915 г., с. 295). Изменения в этом списке к 4 апреля 1916 г. приведены на странице 71 «Дневника».

5) «Только половина корпусов Северного фронта имеет у себя мортирные дивизионы, а на Юго-Западном фронте 70 процентов их» (23 января 1916 г., с. 478).

6) «15 сентября отсюда была отправлена в Калугу особая комиссия для осмотра и отвода помещений под Ставку» (27 сентября 1915 г., с. 40).

7) «Командующий 5-й армией Павел Адамович Плеве полез 18-го на немцев под Двинском» (19 октября 1915 г., с. 160).

8) «Ох, удастся ли наш план теперешнего наступления на Юго-Западном фронте, немцы все узнали заранее и везде, по-видимому, приготовились. Долго собирались, внезапность исчезла».

«Иванов (главнокомандующий Юго-Западным фронтом) донес, 17-го начинается атака 7-й армии; поддерживать будет 11-я армия».

Далее идет замечание самого Михаила Лемке, рисующее убожество его стратегических познаний:

«Задача пустячная: “разбить живую силу противника и стремиться отбросить его на Север”… совсем как на дивизионных тактических задачах в офицерских собраниях мирного времени» (17 декабря 1915 г., с. 296).

9) На странице 474 приводится расположение штабов двенадцати наших армий на всем западноевропейском фронте.

10) «Секретные указания командующего 7-й армией командирам корпусов по управлению в бою», по опыту Буковинской операции с 16 по 26 декабря 1915 г. (7 января 1916 г, с. 347–349).

11) «14–20 мая шли очень усиленные переговоры шифрованными телеграммами с итальянцами, французами и англичанами относительно просьбы первых, чтобы мы немедленно начали наступление на Юго-Западном фронте для оттяжки австрийцев, особенно сильно наседавших на итальянцев. Решено было начать наступление 22 мая» (с. 831).

12) «1 или 2 июня начинает операцию Западный фронт: удар на Лопишино, демонстрации в других местах. Дело поведет 25-я дивизия и два полка 75-й дивизии» (31 мая 1916 г., с. 838).

13) «Операция на Западном фронте поначалу не удалась» (1 июня 1916 г., с. 838).

14) «Пустовойтенко (генерал-квартирмейстер при Верховном главнокомандующем) посылает иногда оперативные телеграммы в копиях великому князю Сергею Михайловичу. Так переданы мне сегодня (31 мая) телеграммы от 29–30 мая с просьбой вручить обратно, извиняясь, что они без конверта» (31 мая 1916 г., с. 837).

Так как мне достоверно известно, что генерал Пустовойтенко имел в своем личном архиве копии подобных секретных телеграмм, то надо полагать, подобные вышеуказанные случаи передачи их без конвертов имели место, что давало Михаилу Лемке удобный случай их копировать.

На страницах 750–757 своего «Дневника» Михаил Лемке приводит ряд секретных дипломатических документов, касающихся России, Румынии и пр. 1 июня 1916 г., т. е. накануне вынужденного ухода Лемке из Ставки в Главное управление Генерального штаба в своем «Дневнике» он пишет: «А все-таки достал еще четыре секретных документа к румынским отношениям», которые затем и приводит почти целиком.

Подобных выше приведенных секретных документов Лемке в 841-страничном своем «Дневнике» приводит бесчисленное количество, и он побил, я полагаю, рекорд в отношении обилия и разнообразия доставлявшихся шпионами документов.

В «Дневнике» не говорится, для кого они предназначались. Трудно поверить, чтобы эти документы нужны были Лемке как историку и автору «Дневника», как он говорит на 283-й его странице. Слишком велик был риск, сопряженный с собиранием документов, что ясно сознавал и сам Лемке, говоря на 543-й странице «Дневника»: «Чую что-то недоброе, надо беречься».

Будучи связан, по его собственным утверждениям, с социал-революционерами, социал-демократами, возможно он был политическим шпионом, на что указывает его физическая, хотя и беспричинная ненависть к государю императору, к имени коего он прибавляет даже ругательные эпитеты (с. 619).

Это предположение находит себе косвенное подтверждение и в факте ознакомления Лемке с секретной запиской Департамента полиции «О Земском и Городском съездах Союзов» и близко к ним стоящих: Терещенко и Шликевича. Они, по словам Лемке, ее не знали, несмотря на вообще большую осведомленность Терещенко (с. 774). Следует также иметь в виду, что сам Лемке и Терещенко значатся вообще в списке масонов Н. Свиткова на страницах 26-й и 30-й.

Фраза Лемке по поводу наступления Юго-Западного фронта: «Немцы все узнали заранее и везде, по-видимому, приготовились» (с. 296), заставляет предполагать в нем и военного шпиона. Не будет большой ошибкой считать Лемке и политическим, и военным шпионом, полагавшим на военных неудачах России построить новое ее политическое будущее. Недаром же его обширный «Дневник» был выпущен в свет в 1920 г. государственным издательством большевиков.

Инициатива изгнания Лемке из Ставки принадлежит штабу Северного фронта. Когда в его контрразведывательном отделении собралось достаточно агентурных данных против Лемке, то я, как исполнявший должность 2-го генерал-квартирмейстера, его поручил начальнику разведывательного отделения Северного фронта полковнику Рябикову запросить данные о нем в Ставке.

Для характеристики наивности чинов ее в смысле охраны секретов я приведу следующие выписки из «Дневника» Лемке, касающиеся этого запроса: «При раскладке бумаг по делам» натолкнулся (Лемке) на телеграмму Ассановича начальнику разведывательного отделения штаба Северного фронта полковнику Рябикову, посланную в Псков 6 февраля (1916): «В должности переводчика состоит штабс-капитан в распоряжении полковника Носкова по делам печати. Слова в кавычках… зачеркнуты. Очевидно, это обо мне. Когда я спросил Ассановича, что это значит, он, вспыхнув, сказал, что это не обо мне и, взяв телеграмму, разорвал ее. Чую что-то недоброе, надо беречься» (с. 542–543).

Хотя Лемке и был спугнут как шпион после 4,5 месяцев работы в Ставке (с 25 сентября 1915 г.), но до 2 июня, когда он ушел из нее, т. е. в течение еще четырех месяцев он продолжал интенсивно работать по собиранию секретнейших документов в Ставке. Базировался он в этом преступном деле прежде всего на доверии к нему генерала Пустовойтенко, а через него и генерала Алексеева.

Вскоре после запроса полковника Рябикова я получил частное письмо от генерала Пустовойтенко с просьбой сообщить ему факты, порочащие Лемке. Невзирая на добрые между нами отношения по прежней службе в штабе Варшавского военного округа, я довольно сухо ему ответил, что данные имеются для начала дела, т. е. его разработки, а если бы были неопровержимые, порочащие Лемке факты, то я тогда просил бы Ставку ликвидировать это дело с согласия, конечно, начальника штаба Верховного главнокомандующего.

Это обстоятельство не заставило, однако, Ставку насторожиться, наоборот, судя по «Дневнику» Лемке, в главных руководителях ее встретилось самое упорное сопротивление для ликвидации этого позорного дела. Лишь вмешательство дворцового коменданта, генерала Воейкова, в целях охраны государя императора заставило Ставку после долгих препирательств с «жандармами» уступить и откомандировать Лемке в Главное управление Генерального штаба.

Надо отдать справедливость, что Ставкой все же принимались меры для охраны государя императора, но лишь после вмешательства в это дело штаба Северного фронта. Так 8 марта 1916 г., т. е. месяц спустя после первого его запроса о Лемке, последний пишет в «Дневнике»: «Сегодня, чтобы во время доклада Алексеева (государю императору) удобнее было удалить из большой комнаты генерала Залесского, Ассанович просил выйти и меня. Таким образом, я лишаюсь возможности слышать доклад и реплики Николая» (с. 619). А на другой день говорится, что «доклад царю обставляется все большей тайной; приказано никого не допускать входить в соседнюю комнату, а Ассановичу, Пиковскому, Корзуну и Кудрявцеву уходить в другое место и дверь из журнальной комнаты запирать на ключ» (с. 622).

Еще месяц спустя 12 апреля у генерала Пустовойтенко и Лемке происходит такой разговор: «Еще в феврале (1916 г.), – говорит генерал Пустовойтенко, – начальник разведывательного отделения Северного фронта полковник Рябиков, а теперь наш полковник Озеровский (начальник контрразведывательного отделения Ставки) сообщили, что вы (Лемке) печатались в каком-то журнале социал-революционной партии… “Былое”… Я знаю, что вы теперь держитесь так, как и надо держаться в мундире; знаю, что и в прошлом у Вас не было никаких собственно партийных связей, и так как, однако, мне надо выдержать объективный тон, то я потребовал, чтобы Озеровский представил мне более точные данные. Вот чем они, мерзавцы, занимаются, вместо того, чтобы ловить шпионов». На вопрос Лемке, грозит ли ему какая-нибудь неприятность, генерал Пустовойтенко отвечает: «Ровно никакой, пока я здесь. будьте совершенно спокойны» (с. 746).

Здесь характерен не только разговор человека, стоящего во главе контрразведки Ставки, с подозреваемым в шпионстве его подчиненным, притом в период только начавшейся разработки о нем, но и эпитет «мерзавцы» по адресу чинов контрразведки только потому, что они нелицеприятно исполняли свой тяжелый долг.

Не менее показателен и разговор генерала Алексеева с Крупиным по делу Лемке, помещенный под датой 19 апреля 1916 г.

«Крупин говорил с ним (генералом Алексеевым) издалека о слежке за мной контрразведывательного отделения. Алексеев был вообще возмущен работой жандармов; говорил, что они пересадили в контрразведку политический сыск, совершенно не способны отказаться от него и даже провоцируют, считая это лучшим способом уловления. Я могу быть спокоен, меня не выдадут» (с. 766).

Интересно сопоставить эту лестную для Лемке аттестацию генерала Алексеева с помещенным ниже заявлением самого аттестуемого.

«Записку о своей (Лемке) литературной деятельности я подал Пустовойтенко вчера, совершенно, конечно, не скрыв ни своих сочинений, ни своего постоянного участия в левой периодической печати с самого начала этой деятельности» (с. 766).

4 мая 1916 г., т. е. за месяц до ухода из Ставки, Лемке просит у генерала Пустовойтенко разрешения на двухнедельный отпуск, причем у них происходит разговор, поразительный для начальника, не говоря уже о человеке, хотя бы немного знакомого если не с техникой, то с задачами контрразведки.

«Он (генерал Пустовойтенко) сказал, что жандармы все еще наседают на меня (Лемке), уже посвятили в дело генерала Воейкова (дворцового коменданта), и у Пустовойтенко с ним была беседа. Теперь он получил от него вторую обо мне справку Департамента полиции, которую и прочел мне под большим секретом».

«Мне ставятся в ней обвинения:

1) Что в 1905–1906 гг. у одного лица, замешанного в партии социал-революционеров, найден был мой адрес, и я тогда же был взят под наблюдение;

2) Что в 1911 г. мой адрес также найден у другого такого же лица, которое посетило меня, но неизвестно за каким делом;

3) Что в 1911 г. у меня был произведен обыск, не давший никаких результатов, почему я и был оставлен на свободе;

4) Что во время своего управления фирмой М. М. Стасюлевича я поддерживал сношения с лицами, изобличенными в участии в партиях социал-революционеров и социал-демократов».

«Все верно, – говорит Лемке, – не возражаю. Пустовойтенко сказал, что потребует теперь точного указания этих алгебраических лиц».

Далее происходит длинный разговор, в результате коего генерал Пустовойтенко соглашается с предложением Лемке откомандировать его, «но не в строй и не в штаб, где она (аттестация) меня погубит, а в какое-нибудь тыловое учреждение. Разумеется, лучше всего, чтобы Вы оставались здесь спокойно. Для этого мне надо поговорить с Воейковым и убедить его, что если что и было у Вас раньше, то теперь в 1914–1916 гг. нет и не было ничего».

В заключение этого разговора Лемке заявляет генералу Пустовойтенко: «Но, пожалуйста, помните, что я не считаю себя скомпрометированным и не раскаиваюсь в том, что имею неподходящий к мундиру образ мыслей» (с. 820–821).

24 мая Лемке пишет, что вернулся из отпуска, и генерал Пустовойтенко ему сказал, что «вопрос о моем (Лемке) уходе решен – Воейков на этом настаивает». При этом было решено, что Лемке будет устроен в отделе генерал-квартирмейстера Главного управления Генерального штаба. Генерал Пустовойтенко заявляет Лемке, что о его «политическом прошлом» отсюда сообщать не будут.

29 мая 1916 г. Лемке пишет в «Дневнике» о взгляде на это дело генерала Алексеева со слов Крупина: «Он (генерал Алексеев) возмущен всем делом (Лемке), удивлен, что Пустовойтенко не взял на себя ответственность за мое здесь оставление (а ею Воейков был бы удовлетворен) и хотел свалить оставление на Алексеева. Последний сказал Крупину, что речь идет о его непосредственно подчиненном и притом хорошо ему известном, потому только Пустовойтенко и может решить вопрос о ручательстве» (с. 834).

Наконец, 2 июня 1916 г. упорными усилиями дворцового коменданта генерала Воейкова, а не по настоянию тех руководителей Ставки генералов Алексеева и Пустовойтенко, которым непосредственно надлежало это сделать, изгоняется из нее чрезвычайно опасный шпион Лемке во второе по важности после Ставки военное учреждение – Главное управление Генерального штаба.

О нем Лемке говорит так: «О службе моей в сумасшедшем доме, называемом Огенквар (отдел генерал-квартирмейстера Главного управления Генерального штаба), когда-нибудь [напишу] после в связи с началом заставшей меня там Февральской революцией».

Успех плодотворной шпионской работы Лемке базировался, как я это уже говорил раньше, на упорном, вопреки здравому смыслу, содействии ему верхов Ставки в лице генералов Алексеева и Пустовойтенко. Это тем более им непростительно, что первый по прежней должности начальника штаба Киевского военного округа имел у себя в подчинении контрразведывательное отделение, второй же воочию видел в штабе Варшавского военного округа шпионскую аферу полковника Гримма, а кроме того, по должности генерал-квартирмейстера Юго-Западного и Северо-Западного фронтов также имел у себя в подчинении контрразведывательное отделение. Я не говорю уже о прямом нарушении ими пункта б. ст. 33 «Наставления по контрразведке в военное время», гласящего о том, что контрразведка должна «освещать по получении особых указаний генерал-квартирмейстера личный состав штабов, управлений, учреждений и заведений».

Я умышленно подробно остановился на работе шпиона Лемке, чтобы показать не только практические приемы его искусной работы и тем значительно облегчить разбор в дальнейшем технической стороны контрразведки, но и оттенить неподготовленность в этом отношении нашего высшего военного персонала во время Великой войны. Здесь повторилась та же история, что и с нашей тайной разведкой, – блестящие ее успехи в мирное время и полная почти ее анемичность во время Великой войны. И там, и здесь, т. е. и в активной, и в пассивной тайных разведках, ясно видны неподготовленность высших военных руководителей в Великой войне в понимании их значения, с одной стороны, и неумение использовать сведущих в этом отношении лиц – с другой.

Техника разработки шпионского дела заключается в получении и классификации сведений о подозреваемых в военном шпионстве лицах, разработке дела и его ликвидации, т. е. в производстве арестов, обысков и пр.

Наибольшие затруднения представляют получения сведений о подозреваемых в военном шпионстве лицах ввиду того, что шпион работает в одиночку, а не сообща, как то имело место в подпольных политических организациях, где всегда можно найти недовольных азефов. Обнаружить поэтому шпиона, обыкновенно ничем не выделяющегося из окружающей среды, дело нелегкое и возможно лишь при широком содействии не только осведомленных в этом деле правительственных органов, но главным образом всех слоев населения, разумно воспитанных в целях сохранения военных тайн государства, т. е. в конечном результате и своих собственных интересов, с крушением государства обыкновенно страдают и частные интересы его подданных. Сразу, однако, достичь понимания этого нельзя, требуется лишь систематическое разъяснение народным массам их гражданских обязанностей. Базируясь, в частности, на имевших место шпионских делах, можно воспитывать широкие круги населения в духе содействия охране военных интересов страны.

В первую очередь должны быть осведомлены о вреде шпионства офицеры. С этой именно целью в штабе Варшавского военного округа был установлен после Русско-японской войны порядок подробного оповещения о неподлежащих оглашению приказаниях по округу о всяком дошедшем до суда шпионском деле, не делая никаких тайн из описания тех приемов, к которым прибегали шпионы в целях собирания секретных военных сведений. Это доверие высшего военного начальства к офицерам, во-первых, ликвидировало все кривотолки после судебного разбирательства шпионских дел, а, во-вторых, воспитывало в должном направлении офицерскую среду, через нее и солдат в должном исполнении ими гражданского долга. Невольно просачивалось это затем и в толщу гражданского населения, которое являлось, таким образом, незаменимым сотрудником агентов правительства.

Этим разумным пониманием своих обязанностей особенно с началом мобилизации и можно объяснить отсутствие у нас с началом войны нежелательных актов шпиономании, доходивших в других местах даже до эксцессов, на которые так сетовали наши противники.

Раньше было указано, что шпион все же человек, хотя и старающийся держать себя в руках, а потому нередко и он выходит из рамок ему дозволенного обыкновенно в смысле траты зарабатываемых им денег на кутежи, женщин, карты и пр. Это обстоятельство и должно натолкнуть пытливый ум контрразведчика на необходимость детального обследования источников получения этих средств. Но он не всегда может быть в каждом увеселительном заведении или в игорном притоне, или даже в обыкновенном ресторане. Ценным ему в этом отношении помощником могут быть широкие круги населения, воспитанные в патриотическом духе.

Для иллюстрации разумного проявления инициативы со стороны военных чинов я приведу дела по разоблачению капитана германского Генерального штаба фон Ш. и германской службы поручика Д.

Первый имел задачей обрекогносцировать форты Новогеоргиевской крепости. Изучив имевшиеся о ней сведения и занеся некоторые из них в свою записную книжку, он отправился на станцию Варшавско-Млавской железной дороги Яблона, где имелся обширный парк, подходивший к интересующим капитана фон Ш. фортам Новогеоргиевской крепости. Его блуждание вблизи фортов показалось подозрительным унтер-офицеру крепостной жандармской команды, который его и арестовал. Отобранная у него записная книжка, с занесенными в нее принятыми в германской армии сокращенными обозначениями состава гарнизона этой крепости, ясно указывала на то, что не ради праздного путешествия появился в районе крепости германский офицер Генерального штаба, чего, впрочем, он и не отрицал. Варшавская Судебная палата присудила его к трем годам арестантских отделений. Отбывать это наказание ему, впрочем, не пришлось, так как он был обменян на осужденного германским судом за шпионство лейтенанта нашего флота В.

Не меньший интерес представляло собой шпионское дело германской службы поручика Д. в смысле разумного отношения к исполнению своего долга подполковника железнодорожных войск С. Ему показалось подозрительным поведение ехавшего вместе с ним на пароходе поручика Д., и он решил присмотреть за ним, а затем и сообщить об этом жандармским властям, когда пришлось с ним расстаться. В пути поручик Д. многое из виденного заносил в дневник и снял фотографическим аппаратом Сызранский мост. Приехав из Царицына в Крым, поручик Д. должен был затем возвращаться домой через пограничную станцию Александрове, лежавшую в районе Варшавского военного округа, где и был распоряжением этого штаба арестован.

Из отобранного у него дневника было видно, что поручик Д. изучал у себя дома русский язык, готовясь быть военным переводчиком, и для практики отправился в Россию. Он побывал у своего соотечественника, который благодаря женитьбе на русской помещице стал помещиком Казанской губернии. Видел маневры в районе Казани с наводкой моста через Волгу, очень интересовался Сарепской немецкой колонией на Волге и пр. Поручик Д. был приговорен к двум, кажется, годам в арестантские отделения, но вскоре был обменян на осужденного германским судом за шпионство капитана нашей артиллерии К.

Если указанные два дела обязаны своим возникновением проявлению разумной инициативы со стороны наших воинских чинов, то сообщение сведений о подозреваемых в военном шпионстве лицах в соответствующие контрразведывательные отделения вменяется уже в служебную обязанность тем правительственным агентам, которые по своей службе близко соприкасаются с этим делом. В первую очередь это касается чинов общей и политической полиции, а также органов, наблюдающих за неприкосновенностью государственной границы, – пограничной и таможенной стражи. Частое общение с местным населением, знание его имущественного положения и политических взглядов – все это дает им возможность легко определить причины уклонения от нормального образа жизни и выяснить причины такового. В случае малейшего подозрения в нечистоте намерений взятых на учет лиц о них ставится в известность соответствующее контрразведывательное отделение.

Подобным же образом должны поступать и другие гражданские, общественные и военные учреждения. Надобно только разъяснить всем им, что сообщение этих первоначальных, так называемых агентурных сведений, дает лишь толчок к обследованию, а затем и к разработке их, что бесконечно еще далеко от обвинения кого-либо в столь тяжелом преступлении как шпионство. Кроме того, выступление лиц, сообщивших на суде в качестве свидетелей, вовсе не обязательно и всецело зависит от их желания.

Нечего и говорить о том, что даже самый факт сообщения этих сведений должен храниться в глубокой тайне. Только при соблюдении этих условий будет гарантировано содействие правительственных агентов, служащих общественных учреждений и наконец широких слоев населения делу борьбы со шпионством путем выполнения каждым из них лежащего на нем гражданского долга.

Рестораны, кофейни, игорные дома, кафешантаны, кинематографы и пр. являются излюбленными местами, где человек старается забыться от тяжелой повседневной жизни или казарменной обстановки у себя дома, в надежде иногда в один день поправить и свое материальное положение путем участия в азартных играх. Здесь-то под влиянием пленительных соблазнов в виде вина, женщин и пр. человек нередко делается рабом таящейся в нем страсти, выходит из пределов своего бюджета. Помощь ему в это время в виде денежной субсидии или другого рода содействия может якобы случайно оказать тайный вербовщик шпионов и тем связать его с собой.

С другой стороны, наблюдение за выходящими из рамок своего бюджета кутящими людьми может натолкнуть опытного человека на ряд заключений, могущих заинтересовать и контрразведчика. Ввиду этого все эти заведения должны быть под наблюдением агентов контрразведки, будут ли то сами содержатели их, буфетчики, лакеи, артисты и особенно артистки или же просто часто посещающие их дамы полусвета. Эти люди за небольшое сравнительно вознаграждение могут дать ценные для контрразведчика сведения о посетителях этих заведений.

В одном из таких варшавских ресторанов, обычно посещаемом военными писарями, был заагентурен как мнимый шпион писарь штаба Варшавского военного округа, раскрывший большое шпионское дело отца и его сына Г. Сам старик Г. довольно часто приходил в этот ресторан и обратил внимание на одного военного писаря, к которому и обратился с просьбой что-то переписать на машинке, за что хорошо ему заплатил. В следующие свои посещения Г, угощая писаря, попросил его давать ему в копиях те бумаги, которые он переписывает, разумеется, тоже за плату. Учуяв в этом недоброе, писарь доложил об этом своему начальству, что и послужило началом интересного шпионского дела, дошедшего до суда и раскрывшего многие интересные приемы тайной разведки.

Сведения, получаемые по пп. А и Б от правительственных чинов и агентов контрразведки, далеко не полностью могут осветить ту среду, в которой вращаются шпионы, а потому без деятельного содействия широких кругов населения здесь не обойтись. Чем выше уровень его политического развития, тем скорее можно рассчитывать на его содействие в деле поимки шпионов. Очень ценные в этом отношении услуги контрразведке могут оказать наши дворники, на глазах у коих протекает повседневная жизнь жильцов домов. И на самом деле эти дворники являлись в прежнее время негласной агентурой политического сыска. Большевики устройством домовых комитетов устранили дворников и тем самым лишились того звена, который в чистых руках совершенно не был тягостен для честных русских людей.

Для иллюстрации полезного участия в делах охраны тайн и интересов государства широких слоев населения я приведу два случая, имевших место во время Великой войны, очень показательных для обрисовки должного понимания русскими людьми своего гражданского долга.

С августа 1915 г. и по февраль 1916 г. я фактически исполнял должность 2-го генерал-квартирмейстера Северного фронта с подчинением мне разведывательного и контрразведывательного отделений. Особенно много работы давало мне контрразведывательное отделение во главе с энергичным и знающим его начальником жандармским ротмистром Сосновским.

Сама жизнь заставляла все более и более раздвигать рамки понятия о контрразведке, широко захватывая экономическую жизнь страны. Вхождение в район Северного фронта Прибалтийского края, Финляндии, Беломорского побережья, Петроградского военного округа с массой заводов, работающих на оборону, столкновение национальных интересов немцев и латышей в Прибалтийских губерниях, центробежные стремления финнов и шведов в Финляндии, рабочий вопрос в Петрограде – все это тяжелым бременем ложилось на работу чинов контрразведывательного отделения Северного фронта. В день мне приходилось подписывать по контрразведывательному отделению до ста бумаг, базирующихся на обширных докладах чинов контрразведки. Кажется, не было министерства, с которым мне не приходилось иметь дела, за исключением лишь Святейшего правительствующего синода. Я отлично теперь понимаю вопль генерала Людендорфа о перегруженности его работой по вопросам тыла, не дававшей ему возможности сосредотачиваться на разработке оперативных заданий. Не в лучшем положении был во время Великой войны и генерал Алексеев. Однажды штабом Северного фронта была получена подробная докладная записка одного из наших видных честных работников по страховому делу о том, как наши военные секреты делаются достоянием противника через так называемые перестраховочные конторы. Вся эта записка была проникнута глубоким желанием помочь военному ведомству в борьбе с этим злом. Сущность дела заключалась в том, что существовавшие у нас страховые общества брали на себя лишь одну треть страховой суммы, передавая остальные приблизительно две трети так называемым перестраховочным конторам, главным образом германским и отчасти австрийским. Таким образом, ни мы, ни наши союзники таких перестраховочных контор не имели.

Техника страховки заключалась в занесении в особые досье подробных сведений о страхуемом предмете с точным указанием срока страховки: касается ли это заводов, работающих на оборону, или расширения их путем постройки дополнительных сооружений и установки новых машин, или постройки новых военных и торговых судов или же их снаряжения, или же это касается военных грузов, следующих на торговых океанских судах, главным образом из С.А.С.Штатов и пр. В последнем случае точно указывался путь следования судов и время, на которое действует страховка. Дубликат такого досье должен был быть отправлен в перестраховочную контору, т. е. в Германию или Австро-Венгрию, через нейтральные, конечно, страны.

То есть благодаря перестраховочным конторам наши противники, сидя у себя дома, могли, не прибегая к денежным затратам, а наоборот, извлекая даже барыши из дела перестраховки, последовательно фотографировать развитие работавшей на оборону промышленности нашей и наших союзников, а также следить за подвозом к нам и к ним недостающих для войны припасов из С. А. С. Штатов, Японии, Южной Америки, Австралии, Индии и пр. Я думаю, отчасти этой осведомленностью надлежит объяснить успешность действия германских подводных лодок в первую половину Великой войны.

Ознакомившись с этим делом, я по указанию начальника штаба фронта командировал в Петроград военного юриста полковника Резанова для осмотра делопроизводства перестраховочной конторы «Шварц, Брант и Кº» и др., причем сведения вышеупомянутой докладной записки вполне подтвердились. В результате этого обследования все перестраховочные конторы у нас были закрыты, и возбужден был в Министерстве внутренних дел вопрос о передаче столь прибыльных перестраховочных операций самому правительству. Незадолго до революции министр внутренних дел Протопопов в разговоре поздравил меня, что перестраховку взяло на себя правительство.

Кроме того, тогда же штабом Северного фронта был возбужден вопрос о начале предварительного следствия против председателя страхового общества «Россия» А И. Гучкова по обвинению его по ст. 108 Уголовного уложения в содействии противнику через перестраховочные конторы. Казалось бы, бывший председатель комиссии по государственной обороне Государственной думы, всегда интересовавшийся военными вопросами, не мог не быть осведомлен об утечке этим путем наших военных тайн. К сожалению, дело это было передано следователю по особо важным делам Петроградского окружного суда Середе, между прочим, допрашивавшего по нему и меня в качестве свидетеля, и было им прекращено. Этого, впрочем, надо было ожидать от зараженной революционной пропагандой петроградской юстиции.

Второй случай разумного участия частных лиц в оберегании государственных интересов имел место во время пребывания моего председателем комиссии по борьбе со шпионами и мародерами тыла с 2 июня 1916 г. до начала революции. Моей комиссией, между прочим, были обследованы в смысле спекулятивной работы крупнейшие наши банки: Русский для внешней торговли, Петроградский международный, Соединенный (в Москве), Русско-французский и др., они получали лихвенные барыши благодаря неестественному вздутию цен на предметы первой необходимости. Для характеристики бывшей в то время спекуляции достаточно привести мнение о ней военного министра генерала Шувалова, ранее бывшего начальником Главного интендантского управления, со слов Лемке: «По данным, собранным Шуваловым, 300–400 процентов наживы с военных заказов являются обычными, а иногда эта прибыль доходит до 1000–1200 процентов». («250 дней в царской Ставке», с. 700).

Так как вышеперечисленным банкам грозила ответственность по суду, то за них вступился бывший тогда министром финансов Барк, исходатайствовав у государя императора соизволение на образование комиссии из подчиненных ему лиц для обследования работы банков, придерживаясь почти той же программы, по которой работала и моя комиссия. Когда это из разговора с министром финансов Барком стало известным мне, а через меня и моим сотрудникам по комиссии, банковским служащим, главным образом бухгалтерам, то последние умоляли меня не передавать своих дел во вновь проектированную комиссию, где все их разоблачения будут, несомненно, сведены на нет. Они руководствовались интересами ведущего войну государства, сознавая, что могут потерять сейчас и даже в будущем, после войны, свои выгодные места в банке. В этом голосе простых, но глубоко честных русских людей, вполне отдававших себе отчет в преступных спекуляциях банков, я нашел опору для окончания начатого совершенно мне незнакомого банковского дела.

Перлюстрация или чтение агентами правительства частной почтовой корреспонденции, если и применялась в императорской России, то только лишь по постановлению судебного следователя или же, в виде исключения, в порядке сыска. Во всяком случае, она применялась к бесконечно малой части русского населения.

В настоящее время это сделалось столь обычным явлением по отношению по крайней мере к заграничной корреспонденции, что уже не возбуждает тех нареканий, которые в былое время сыпались на «черные кабинеты». Хочется верить, что проверка частной корреспонденции есть пережиток Великой войны, когда не только заграничная, но и вся внутренняя корреспонденция в действующую армию или из нее подвергалась просмотру военной цензуры в лице чинов военно-цензурных комиссий, подчиненных военноцензурным отделениям штабов фронтов.

Цензура писем, идущих из действующей армии, охраняла военные секреты страны; цензура же корреспонденции, направляемой в действующую армию, оберегала ее от разлагающего влияния тыла, всегда менее стойко переносящего невзгоды войны в виде разного рода стеснений, особенно в продовольственном отношении, что сильно влияет на понижение морального духа народа. От этого психического яда и должна оберегать военная цензура дух войск на фронте.

Перлюстрация или тайное чтение писем подозреваемых в военном шпионстве лиц, может иногда дать весьма ценные сведения для контрразведки в смысле расширения объема дела, разъяснения его неясностей, нового его освещения и пр. Ввиду этого получаемые перлюстрацией сведения тоже относятся к числу тех секретных данных, которые помогут стать отправной точкой для разработки шпионского дела.

Это обстоятельство учитывается шпионами, и они принимают особые меры в виде писания корреспонденции условным, не особенно бросающимся в глаза языком, или же употребляя для этой цели секретные чернила.

Разработка дела Мясоедова выяснила, что он почти всю корреспонденцию получал не по почте, а с оказией. При этом письма писались таким языком, что иногда смысл их нельзя было понять. Судебное разбирательство его дела делилось на две части: первая касалась характеристики авторов писем еврейского по преимуществу происхождения, причем Мясоедов каждого из них характеризовал в лестных для них выражениях, что и записывалось председателем суда. После перерыва заседания был произведен осмотр вещественных доказательств в виде чтения этих писем. При этом каждый раз попытка Мясоедова придать невинный смысл этим письмам наталкивалась на столь логичные возражения суда, что Мясоедов заканчивал обыкновенно бранью свои возражения по адресу «жидов» – авторов писем, прилагая к ним нелестные эпитеты. Тогда председатель суда зачитал мнение Мясоедова о них, данное в первой части заседания, чем поставил Мясоедова в невыгодное положение. На судей это обстоятельство произвело очень неблагоприятное впечатление.

Все эти письма еще до отобрания их после обыска у Мясоедова получались контрразведкой штаба Северного фронта по телеграфу через его секретаря, и они-то главным образом послужили материалом, заставившим произвести обыск у Мясоедова, благодаря чему у него были найдены и другие уличающие его документы.

Что касается секретных чернил, то прежде всего надо заметить, что рецептов таковых имеется большое количество, некоторые из коих приведены в секретном австровенгерском наставлении для тайной разведки. Секретными, невидимыми простым глазом, чернилами пишется тайный текст письма между строк обыкновенного письма и затем проявляется получателем письма подобно фотографической пластинке при помощи соответствующих реактивов. Самый простой способ – это писание лимонным соком, причем написанный этим способом текст делается видимым после недолгого подогревания письма на лампе. Один из моих агентов, отбывающий наказание в Львовской тюрьме, писал мне письма мочой вместо лимонного сока.

Перечисленные под рубриками А, Б, В, Г сведения о подозреваемых в военном шпионстве лицах, получаемые как от тайных агентов контрразведки и правительственных и общественных учреждений, так и от частных лиц, а также и путем перлюстрации, носят название агентурных сведений, т. е. сырого материала, подлежащего еще проверке, а затем разработке, если для того будет достаточно оснований. В сыром же виде эти сведения никоим образом не могут быть переданы судебному следователю, не имеющему в руках средств для их разработки, а зачастую стесненному в своих действиях и буквой закона. Для начала предварительного следствия судебным следователям нужны определенные отправные данные, будут ли то неоспоримые вещественные доказательства, найденные у подозреваемых в военном шпионстве лиц, или же веские показания свидетелей.

Удержать в памяти ту массу лиц, которые проходят в агентурных сведениях по подозрению в военном шпионстве, нет возможности, а потому им ведется учет по системе. Различаются два разряда лиц: одни, просто проходящие по шпионским делам, другие же – заподозренные в военном шпионстве. На первых лиц регистрационные карточки делаются белого цвета, а на вторых – красного. В карточки заносятся все данные о регистрируемых лицах до их личных примет и адресов включительно, при этом делаются ссылки на номера дел контрразведывательного отделения. Одна из карточек идет в Центральное регистрационное бюро при Главном управлении Генерального штаба, две другие – соседям слева и справа, а четвертая – остается в архиве своего контрразведывательного отделения.

Обязательной регистратуре подлежат также лица, служившие по тайной разведке и контрразведке и почему-либо уволенные, лица, не принятые по той или иной причине на эту службу; лица, проходившие в периодической печати по шпионским делам, хотя бы они и не относились к России.

По мере того как накапливается достаточное, по мнению начальника контрразведывательного отделения, количество данных, порочащих прикосновенное к шпионству лицо, оно переводится в разряд заподозренных в военном шпионстве лиц, т. е. белая на него карточка заменяется красной; на него, кроме того, составляется особый регистрационный лист, включающий более подробные о нем данные, чем могут поместиться в регистрационной карточке. Добытые о нем данные подвергаются уже более детальному обследованию и разработке.

Для наведения по телеграфу необходимых справок организуется Центральное регистрационное бюро при Главном управлении Генерального штаба, располагающее регистрационными карточками всех контрразведывательных отделений, т. е. данными о всех заподозренных в военном шпионстве или же проходивших только по шпионским делам лицам. Центральное регистрационное бюро может иногда своими данными осветить шпионское дело совершенно с другой стороны и направить его в иное русло, а иногда соединить вместе разные поначалу шпионские дела, т. е. раскрыть целую уже организацию. Поэтому первым актом при разработке шпионского дела должно быть наведение подробных справок о всех проходящих в нем лицах в Центральном регистрационном бюро.

Поимка военного шпиона представляет собой дело огромной трудности, так как это касается человека незаурядных способностей как умственных, так и в смысле воли, работающего при этом в одиночку, а не в целой подпольной организации, как это принято в тайной революционной работе, поэтому найти человека, склонного выдать его, а до ареста неослабно следить за ним, т. е. тайного агента-осведомителя или секретного сотрудника – сексота – далеко не так просто. Несравнимо легче найти «азефа» в тайной политической организации, где всегда могут быть разочаровавшиеся в ней члены.

Сексотами обыкновенно бывают или обиженные поставщики шпиону секретных документов, или мелкие осведомители шпиона, или близкие к шпионам женщины, или лица, желающие на выдаче его заработать деньги, или лица, работающие идейно и пр. Мне памятен такой случай. Один секретный сотрудник за крупную сумму денег обязывался предать шпиона с поличным в руки правосудия; при этом для доказательства незначительности требуемой им за это суммы приводил такой аргумент: «Вы знаете, он (шпион) очень, очень умный человек, прямо как министр, значит, я должен быть умнее его, быть председателем Совета министров». Так как дело это касалось секретного отделения типографии штаба Варшавского военного округа, то последний на эти условия согласился.

В целях конспирации сексоты носят особые клички, порядок расшифровки коих такой же, как и кличек агентов активной тайной разведки. Свидания с сексотами обыкновенно имеют место не в общественных местах, а преимущественно на конспиративных квартирах, и обставляются большой тайной, дабы раньше времени не спугнуть отслеживаемого шпиона. Эта предосторожность особенно необходима в малонаселенных пунктах, где жизнь как говорится на пятачке. Как общее правило свидания с сексотами контрразведкой должны обставляться большей тайной, чем встречи с агентами активной разведкой, которых в данном пункте скорее могут не знать в лицо, особенно если они иностранцы, а не местные жители.

При свидании с сексотами даже на конспиративных квартирах, не говоря уже о встрече с ними в общественных местах, должны быть приняты особые меры и против агрессивных с их стороны действий, согласно русской пословице: «Береженного и Бог бережет».

Все сообщаемые сексотом сведения, в особенности касающиеся намерений обследуемого лица, а также и его действии за известный промежуток времени с точным указанием часа и чисел месяца, заносятся в особый дневник и служат материалом для постановки сексоту новых задач и для проверки сообщаемых им данных путем наружного наблюдения. На результатах проверки последних должна базироваться надежность сексота.

Частота конспиративных свиданий с сексотом будет зависеть от хода разработки дела, и по мере приближения к его окончанию они должны быть чаще. При разработке очень важного дела может быть и несколько сексотов, сведения коих перекрестно проверяются полученными от других сексотов данными, а также результатами наружного наблюдения.

В целях беспристрастного ведения этого внутреннего наблюдения за шпионом руководство им не должно быть поручаемо даже высшим чинам наружного наблюдения.

Таким образом, очень деликатная работа по направлению деятельности сексотов должна в конечном результате заблаговременно и точно определить момент ликвидации дела, что может быть приурочено или к передаче шпиону его сотрудником секретного документа, или к поездке первого с полученными материалами за границу, или, наконец, в этом деле надо положиться на чутье руководителя контрразведки, что настал момент ликвидации дела.

Как внутренняя агентура сексотов служит для освещения намерении шпиона, так главное назначение наружного наблюдения заключается в фиксировании действий его при помощи приставленных к нему агентов наружного наблюдения, так называемых филеров. Филерская служба требует от агентов наружного наблюдения кроме умственного развития и памяти, находчивости, особого развития зрительной памяти, которая должна фиксировать все доступные глазу мелочи повседневной уличной жизни, и умения вести наблюдение на расстоянии, дабы не попасть в поле зрения наблюдаемого. Если паче чаяния это совершилось и филер оказался «проваленным», то его надлежит заменить другим. В силу этого филер ни по своему костюму, ни по образу поведения не должен бросаться в глаза, а так сказать раствориться в общей массе людей. Особенно трудна бывает служба филера в смысле наблюдения за квартирой шпиона в мало посещаемых публикой районах, так как нахождение его на одном и том же месте в течение ряда последовательных дней может бросаться в глаза. Тогда приходится одному из филеров изображать, например, уличного торговца с лотком или специально нанимать для него лавочку, или быть извозчиком, стоящим на бирже, или просто нанять временно квартиру и из окна ее следить за наблюдаемым.

В целях той же конспирации филер не может входить за наблюдаемым в ресторан, во двор, где проживает наблюдаемый, и пр., так как здесь особенно легко попасться ему на глаза.

Обыкновенно за наблюдаемым следят два филера с тем, чтобы один из них всегда мог быть экстренно послан в наблюдение за новым интересным лицом, вошедшим в круг наблюдения, или же послан сообщить важные сведения в контрразведывательное отделение и пр. Короче говоря, наблюдаемое лицо никогда не должно быть оставляемо без наблюдения за все время нахождения его вне своей квартиры. В важных случаях может быть поставлено наблюдение и на ночь.

Все проходящие по наружному наблюдению лица носят даваемые самими филерами клички, связанные с бросающимися в глаза их наружными признаками, например, рыжий, блондинка, картуз, хромой, котелок и пр. Под этими кличками эти лица проходят за все время наблюдения.

Все свои наблюдения, т. е. маршрут следования наблюдаемого, время встречи его на улице со знакомыми, посещения ими его или визиты его к ним, пакеты с указанием их размеров, если таковые были у них в руках, и тому подобные мелочи – все это с указанием времени заносится в дневник наружного наблюдения. Все эти данные сначала служат для проверки сексотов или агентов внутреннего наблюдения, а затем для постановки новых задач или для ликвидации дела. Очень важную услугу могут оказать здесь филерам тайные карманные фотографические аппараты разнообразнейших систем, что даст затем возможность приложить эти фотографии к регистрационным карточкам подозреваемых в военном шпионстве лиц.

Сама передача филерами суточных наблюдений производится по вечерам заведующему наружным наблюдением, который затем ставит им дополнительные задачи или принимает меры к установлению наружного наблюдения за новым интересным лицом, вошедшим в круг наблюдения, или устанавливает ночное наблюдение, или заменяет узнанного наблюдаемым («провалившегося») филера и пр. Все данные наружного наблюдения за день сводятся в форму дневника, который будет носить примерно следующий характер:

«Рыжий вышел из своей квартиры в 8 час. 15 минут утра и пошел по Маршалковской улице. В 8 час. 40 мин. он встретил Весельчака, с которым переговорил на улице пять минут, а затем зашел с ним в кофейную «Москва». Из этой кофейной вышли в 10 час. утра и пошли вдвоем по Симбирской улице до Нижегородской площади, где наблюдаемый простился с Весельчаком и продолжал идти один до Саратовской улицы и так далее.

Удержать в памяти всех лиц, с которыми встречался наблюдаемый во время всего наблюдения, нет возможности, а потому по мере наблюдения составляется схема наружного наблюдения, например, Рыжий, на которой он занимает центральное положение, обозначен звездой. От него идут радиусы к другим звездам, обозначающих под кличками лиц, проходивших по наблюдению. Посещения ими квартир друг друга обозначаются стрелками, а встречи на улице – крестиками на линиях, соединяющих указанных в дневнике лиц. На подобной схеме с изображением результатов наблюдений за несколько дней сразу бросаются в глаза узлы свиданий по обилию стрелок, что дает толчок сексоту выяснить причину их путем внутренней агентуры. В свою очередь, он же должен выяснить содержание вносимых в дом наблюдаемого или передаваемых ему на улице пакетов. Для иллюстрации я хочу привести описание работы наружного наблюдения за мной австро-венгерских филеров на железнодорожной линии Львов – Тржебинье – Граница (наша пограничная железнодорожная станция).

Вскоре после аннексии Боснии и Герцеговины у нас с Австро-Венгрией установились очень натянутые отношения, с минуты на минуту грозившие превратиться в вооруженный конфликт. Донесения наших агентов были чрезвычайно сбивчивые. Эту неясность не мог разъяснить и наш военный агент в Вене полковник Марченко. Чтобы самому себе уяснить обстановку на месте, я решил проехать в Австро-Венгрию, посетив Прагу, Вену, Будапешт, Львов и Перемышль. Я рассчитывал прибыть во Львов из Будапешта рано вечером, что избавляло меня от необходимости прописки паспорта в гостинице до свидания с исполнявшим должность генерального консула во Львове В. В. Олферьевым. Попутно я предполагал проверить данные рекогносцировки одной из перевальных через Карпаты железных дорог.

К сожалению, поезд запоздал и пришлось заночевать в гостинице, прописав после повторного визита лакея и свой чин. Рано утром на следующий день я услышал страшный стук в свою дверь, так что я выругался даже по-русски. По-видимому, пришедшие для наблюдения за мной филеры решили лично убедиться, дома ли еще я. Выйдя из гостиницы, я повернул влево и, пройдя несколько шагов, оглянулся назад, чтобы знать, не следят ли за мной. Мне показалось, что за мной следуют два филера. Чтобы проверить это, я решил пройти через расположенный на горке парк с двумя пересекающимися под прямым углом аллеями и сел на перекрестке их на скамейку лицом к филерам, упорно фиксируя их глазами. Это изрядно их смутило, так как им необходимо было решить, что делать дальше – не садиться же по моему примеру на скамейку. Оживленно беседуя между собой, они повернули к выходу из парка и несколько раз оглянулись на меня. Я, сидя на скамейке, продолжал фиксировать их глазами, заставляя тем их выйти из парка. Сделав это, они снова оглянулись, и наши глаза опять встретились. Делая вид, что они чем-то очень озабочены и совершенно не интересуются мной, они пересекли улицу и вошли в ворота дома, опять оглянувшись на меня. Снова я поймал их взгляд, и когда они скрылись во дворе, я быстро двинулся в обратную сторону, нанял извозчика и приказал везти меня прямо. Проехав несколько перекрестков, я приказал везти себя на ту улицу, где было расположено наше консульство.

Заждавшемуся меня В.В. Олферьеву, я самодовольно заявил, как счастливо отделался от филеров. Улыбнувшись, В. В. Олферьев указал мне из окна на человека, неустанно следившего за ним, который теперь будет наблюдать и за мной. Мне становилось даже смешно. Действительно, после переговоров мы отправились на квартиру В. В. Олферьева завтракать, сопровождаемые филером.

Я сильно замешкался с завтраком, быстро расплатился в гостинице и, захватив с собой чемоданчик, несомненно уже обысканный, приехал на вокзал за пять минут до отхода скорого поезда Перемышль – Краков. Быстро купив билет, я сел в вагон в хорошем настроении духа от сознания удачно выполненного во Львове поручения.

В вагоне было мало народу. Я развернул «Новое время» и углубился в его чтение. Поезд быстро мчал нас на запад. Выйдя в коридор, я заметил на скамейке прилично одетого человека. По виду это был не пассажир, ибо порожних мест в вагоне было много.

Кажется, в Перемышле этого господина сменил другой человек, и тогда я окончательно решил, что это следящие за мной филеры. На станции Тржебинье мне пришлось ждать несколько минут скорого поезда Вена – Варшава. Взяв в руки чемоданчик, я стал прогуливаться по платформе, встречаясь с господином, вылезшим со мной из вагона. Мне казалось, что он старался толкнуть меня, дабы устроить скандал, начать составлять полицейский протокол и пр. Я, инстинктивно бросив прогулку, подошел к стенке станционного здания и, прислонившись к ней, стал терпеливо ожидать прихода венского поезда.

Через день по моему возвращении в Варшаву была получена расшифрованная полковником Стоговым телеграмма Главного управления Генерального штаба, извещающая со слов полковника Марченко о моем аресте во Львове. Пришедшая на другой день «Slowo Polske», а затем немецкие, венские и берлинские газеты так приблизительно описывали мой мнимый арест: «Уже давно австрийские власти обращали свое внимание на усилившуюся особенно в последнее время работу русских шпионов, которых у нас было немало арестовано. Но все это была мелкота, главная же щука – руководитель их Генерального штаба полковник Батюшин все ускользал. Неожиданно он, однако, появился во Львове. Наша, однако, полиция неотступно и тайно за ним следила, ища удобного момента его арестовать, что и случилось на вокзале во Львове, когда взволнованный полковник Батюшин брал себе билет, чтобы ускользнуть от полиции. Но здесь подошел к нему полицейский агент и объявил его арестованным. Полковник хотел было оказать сопротивление, но агент показал ему свои полномочия, и полковник Батюшин сдался. При нем найдено очень много уличающих его доказательств. Следствие ведется очень энергично. Ожидается очень интересное дело».

Это сенсационное известие было подхвачено нашей левой печатью, и немало труда стоило мне и моей жене, чтобы успокоить наших родственников, выражавших сочувствие в таком большом горе.

Это клеветническая газетная кампания нужна была австрийским властям, чтобы обратить внимание на столь «опасного шпиона». Отголоски этого предупреждения имели место в самом начале Великой войны, когда распространились слухи о моем аресте австрийцами в Галиции, что, по словам Ронге, их обрадовало. Лишь впоследствии оказалось, что это была ошибка.

Я подробно остановился на своей поездке по Австро-Венгрии, чтобы показать не только приемы наружного наблюдения, но и передать очень неприятные переживания наблюдаемого, острота коих к тому же увеличивается полной неизвестностью о своей участи.

Основой для установки плана ликвидации дела, т. е. определения лиц, у коих надлежит произвести обыски и аресты, служит схема наружного наблюдения за заподозренным в военном шпионстве лицом. Перед ликвидацией должна быть произведена немалая работа – расшифровать при помощи внутреннего наблюдения все клички, а равно при содействии наружной полиции точно установить адреса и занятия лиц, которые их носят. Все эти данные обозначаются другими, обыкновенно красными чернилами на полях схемы. Беглого взгляда на схему достаточно, чтобы сразу же определить узлы свиданий, т. е. лиц чаще всего друг с другом встречавшихся, у коих и надлежит в первую очередь произвести обыски, и арестовать их в зависимости от найденного у них уличающего материала или оставить на свободе. Может быть, также придется поступить и с особенно интересными в служебном или общественном отношении лицами, хотя бы свидания с ними наблюдаемого были и не так часты.

Ликвидация дела должна быть произведена в один день, а если возможно и в один час, дабы помешать преждевременному разглашению этого факта. В этих же видах и дальнейшие обыски и аресты в зависимости от результатов произведенной уже ликвидации должны быть совершены в возможно непродолжительном времени. Надобно пока пользоваться сравнительной свободой действий контрразведки в административном порядке, так как все действия судебных властей скованы буквой закона.

Быстрый просмотр отобранных по ликвидации материалов сразу дает картину состава преступления и его квалификацию, почему и дальнейшее расследование должно вестись в рамках тех статей Уголовного уложения, под которые подходит это преступление. По мере хода дела должны быть посвящены в него тот следователь по особо важным делам, который будет вести это дело, и прокурор Судебной палаты, как наблюдающий за следствием орган. Здесь-то очень часто могут быть трения в лучшем случае из-за слишком формального отношения прокурорского надзора в столь тонком деле, как шпионство, главной базой коего являются косвенные улики и убеждение судей, а не прямые улики. Должен сказать, что за мою почти десятилетнюю практику перед Великой войной у меня никогда не было расхождений в оценке этих улик с высшими чинами варшавской Судебной палаты. Далеко этого не могу сказать про высший прокурорский надзор петроградской и киевской Судебных палат.

Перед окончанием расследования по делу Рубинштейна я несколько раз говорил о нем с прокурором петроградской Судебной палаты Завадским, причем вначале он скорее был склонен найти в деяниях его состав преступления хотя бы уже потому, что у него при обыске был найден секретный документ штаба 3-й армии, о котором штаб Северного фронта за подписью его начальника генерала Данилова (Юрия) дал заключение, что документ этот в интересах обороны государства должен был храниться в тайне от иностранных государств и, следовательно, никоим образом не мог находиться у Рубинштейна. Впоследствии Завадский уклонился от принятия дела Рубинштейна. Пришлось тогда обратиться к эвакуированным варшавским судебным властям, которые не только приняли к производству это столь нашумевшее дело, но даже арестовали опять Рубинштейна 6 декабря 1916 г. по высочайшему повелению условно освобожденного из-под ареста на поруки. Мало того скоро они нашли у Рубинштейна и шифр для сношений.

Я думаю, что Завадский действовал в этом деле под влиянием революционной пропаганды, так как после революции он сразу же стал товарищем председателя Чрезвычайной следственной комиссии. Такое деяние трудно было допустить со стороны высшего представителя судебной власти и ока правосудия столицы.

Еще большие терзания пришлось испытать при передаче вышеописанного дела киевских сахарозаводчиков: Абрама Доброго, Израиля Бабушкина и Иовеля Гопнера, повинных в незаконном вывозе во время войны в Персию одной трети годового нашего производства рафинада в район противника. На допросе меня следователем по особо важным делам киевского Окружного суда Новоселецким прокурор киевской Судебной палаты Крюков, не оспаривая самого вывоза сахара-рафинада, потребовал от меня доказательств, что это делалось по предписанию германских властей. Конечно, такого документа я представить не мог, и дело в конечном результате было прекращено, причем государь император наложил на этом деле приблизительно такую резолюцию: «Освободить, и если они в чем-либо виноваты, то пусть своей дальнейшей деятельностью заслужат себе оправдание».

Лишь вышедший уже после революции труд секретаря Распутина Арона Симановича «Распутин и евреи» разъяснил истинную причину прекращения этого дела. Арестованный Иовель Гопнер обещал дать Симановичу за свое освобождение 100 тыс. рублей, в счет каковой суммы он и дал ему 10 тыс. рублей, обещав уплатить остальное по его освобождении, чего однако не сделал. За это Симанович, будучи на освобожденной от большевиков территории юга России, привлек его к ответственности через одесский Окружной суд. Симанович в этом случае действовал через Распутина, а последний воздействовал на министра юстиции Добровольского, чем только и возможно было объяснить исходотайствование помилования этим крупнейшим спекулянтам.

Не меньше тяжелых переживаний приходится на долю эксперта по шпионским делам на предварительном судебном следствии и на судебном разбирательстве. Я выступал экспертом на всех шпионских делах, имевших место на территории Варшавского военного округа в промежуток времени с 1905 по 1914 г. Эксперт в шпионских процессах играет главную роль, ибо на его показаниях как принявшего присягу специалиста строит свои обвинения прокурор. Естественно, поэтому все стремления защитника направлены на то, чтобы свести на нет все утверждения эксперта. В особенно тяжелом положении я чувствовал себя как эксперт на судебном разбирательстве дела германской службы поручика Д. При осмотре вещественных доказательств особенное внимание обращал на себя сделанный им фотографический снимок Сызранского моста, единственной тогда переправы на среднем течении реки Волги, служившей связью между богатейшими районами Западной Сибири. Защитник в доказательство своего утверждения, что мост этот не представляет такой важности, которую приписывает ему эксперт, представил суду купленную им открытку с изображением этого моста. Я чувствовал себя в тяжелом положении, из которого выручил меня прокурор В. Д. Жижин, задав мне вопрос, – одинаковое ли значение имеет снимок на открытке, сделанный неизвестным аппаратом с неизвестного расстояния и под неизвестным углом, или же снимок, где все эти данные известны. Когда после процесса я обратился к защитнику с укором за его казуистику, то он на это ответил, что в шпионском процессе единственная лазейка для защитника опорочить, насколько это возможно, показания эксперта, не давая ему возможности быть безапелляционным судьей.

Вспоминаю я и другой случай, доставивший мне большое удовлетворение. Это было на судебном разбирательстве дела капитана германского Генерального штаба фон Ш. Моя роль заключалась лишь в дешифровке условных названий войсковых частей гарнизона Новогеоргиевской крепости, которые значились в его записной книжке. На вопрос председателя суда, что он может сказать по поводу моей экспертизы, капитан фон Ш. по-офицерски ответил, что он ничего возразить против меня не имеет. Нужно было видеть в это время физиономию защитника, у которого этим заявлением было выбито из рук главное орудие защиты. Я думаю – это редкий, если не единственный случай в практике суда по шпионским делам.

Свою экспертизу я обычно делил на две части. В первой общей части я старался, оставаясь на букве закона, расширить понятие о шпионстве, превратив его из базы в точку отсчета для обвинения. Во второй же части я детально разбирал вещественные доказательства, подтверждая нахождение в них тех тайн, которые в интересах обороны государства должны быть секретом для противника. Эти экспертизы, данные мною по целому ряду дел, настолько были интересны, что производивший следствие по шпионским делам варшавского Окружного суда Орлов не раз просил меня издать их в назидание потомству. Так я и не собрался сделать этого до Великой войны.

Выше были изложены основы ведения контрразведки, причем было указано, что для правильно поставленной разработки шпионского дела нужно как внутреннее наблюдение, т. е. работа тайных агентов или секретных сотрудников, так и наружное наблюдение. Сплошь, однако, и рядом приходится разработку дела благодаря капризам действительности основывать на внутреннем освещении, не прибегая к наружному наблюдению, и обратно. Образцом правильно веденной разработки шпионского дела является дело отца и сына Г., интересное еще и по тем остроумным приемам, к которым прибегал старик Г. для выпытывания секретов огромной важности.

Выше было упомянуто, секретным сотрудником в этом деле явился тот писарь штаба Варшавского военного округа, у которого старик Г. сначала попросил что-то перепечатать ему на машинке, а затем просил доставлять ему копии секретных военных документов. Еще много ранее того штабу Варшавского военного округа удалось получить секретное описание германского Генерального штаба наших крепостей. Документ этот был переведен на русский язык, издан типографским путем и разослан для ознакомления войск с теми скудными данными, которыми располагал наш противник относительно наших крепостей. С этого описания была отбита копия на пишущей машинке и вручена старику Г. как наш секретный документ через указанного писаря.

При обыске у старика Г. найден не только этот документ, но в потаенном месте за привинченной мраморной доской умывальника вся переписка с немецким руководителем тайной разведки и список его вопросов не только организационного, но и чисто оперативного свойства. Будучи арестован, старик Г. чистосердечно признался в своей вине, ссылаясь на тяжесть своего материального положения, и поведал о тех приемах, к которым он прибегал для получения ответов на поставленные ему руководителем немецкой тайной разведки вопросы.

В числе их был вопрос о том, что из себя представляет кадровая батарея 48-й артиллерийской бригады. Дело в том, что в Варшавском военном округе были расположены 46, 47, 48 и 49-я пехотные резервные бригады из четырех двухбатальонных полков каждая, скрытая же артиллерия, вышеупомянутой кадровой батареи, имелась лишь в 40-й пехотной резервной бригаде. Эту неясность и должен был разъяснить старик Г., не знавший даже, где была расквартирована эта батарея.

Как-то едучи на площадке трамвая в Варшаве, он разговорился со своим соседом, артиллерийским солдатом со странной шифровкой на погонах, в коей фигурировала и цифра 48. Оказалось, что это как раз и есть интересующая старика Г. батарея, расположенная в городе Радимин Селдецкой губернии. В этой батарее имелся, по словам этого солдата, отличный оркестр балалаечников.

Старик Г. решил воспользоваться собранными этим путем сведениями, чтобы побывать в городе Радимине как гость батареи. В скором после этого времени супруга командующего войсками Варшавского военного округа давала большой благотворительный бал, на котором старик Г. решил устроить выступление этого оркестра. Немедленно же он пишет письмо командиру этой батареи об этой своей затее, ставя при этом лишь два условия для участия оркестра батареи на балу: безвозмездность его услуги и обязательность личного ознакомления с игрой оркестра.

Польщенный столь заманчивым приглашением командир батареи просит старика Г. в офицерское собрание на обед и даже высылает за ним экипаж. За обедом с оркестром балалаечников в офицерском собрании старика Г. сажают между командиром батареи и старшим ее офицером. Улучив момент, старик Г. спрашивает последнего о странности наименования батареи. Ничего не подозревающий старший офицер ее спокойно разъясняет Г., что в военное время каждый взвод батареи разворачивается в батарею, т. е. кадровая батарея превращается в четырехбатарейную бригаду.

Вернувшись в веселом расположении после вкусного обеда в обществе, которое, по словам Г, ему и во сне не снилось, он пишет письмо супруге командующего войсками и устраивает в конце концов бесплатное выступление упомянутого оркестра на устраиваемом ею вечере к удовольствию ее самой и командира батареи.

Не менее находчив был старик Г. при разрешении и второго поставленного ему вопроса – предполагается ли открытием военных действий вторжение масс нашей конницы в пределы Германии. Старик Г. сначала и не знал, как приступить к разрешению этого вопроса. Часто бывая в своей кирхе в Варшаве, он, естественно, знал о тех распрях, которые были около нее из-за председателя церковной общины. После одного из воскресных богослужений старик Г. подходит к часто посещавшему эту кирху начальнику кавалерийской дивизии генералу Р и представляется ему как старый магистр фармации. Благообразный с большой белой бородой, вид старика Г. невольно расположил этого генерала в его пользу. Начав разговор с церковных распрей, старик Г., льстя генералу, предложил ему для спасения положения занять должность председателя церковной общины. Генерал согласился, что дало Г. возможность посещать дом генерала по делам выборов.

В одно из таких посещений старик Г. затронул в разговоре вопрос о только что имевшей место катастрофе с дирижаблем «граф Цеппелин». Развивая эту тему, старик Г. незаметно перешел на войну 1870–1871 гг., когда «граф Цеппелин», вторгшись со своим разъездом во Францию, едва не попал в плен. После этого старик Г. стал описывать те ужасы, которые ожидают Германию со вторжением в ее пределы массы русской конницы. «От этого мы теперь отказались», – заявил генерал.

Для того же, чтобы быть в курсе дела варшавской крепости, старик Г. не остановился даже перед созданием у себя на квартире в Варшаве маленького клуба для офицеров гарнизона этой крепости, особенно для тех, которые жили изолированно на отдельных ее фортах. Хотя находившаяся под боком Варшава и тянула их к себе своими соблазнами, но это было им не по карману.

Старик Г. устройством у себя на квартире места свидания этих офицеров, где они могли за скромную плату не только выпить рюмку водки, но даже и сыграть в карты, шел на встречу их небольшим требованиям. Естественно, офицеры эти, не стесняясь, вели разговоры, большей частью на злободневные военные темы, давая тем желанную пищу пытливому уму старика Г.

Не всегда, однако, является возможность вести одновременно и внутреннее и наружное наблюдения за подозреваемом в военном шпионстве лицом. Тогда центр тяжести разработки дела ложится только на одно из них, в большинстве случаев на внутреннее наблюдение. Большим затруднением является также установка военного наблюдения на театре военных действий особенно вблизи боевого фронта, в большинстве случаев обнаженного от населения. Здесь волей-неволей приходится вести разработку дела при помощи внутреннего наблюдения, т. е. при содействии сексотов. Например, при разработке дела Мясоедова, оперирующего в районах действующей армии, установка наблюдения за таким человеком, к тому же знающим приемы политического сыска, как он, было бы равносильно провалу всего дела. Пришлось приставить к нему сексота в виде личного его секретаря, опытного чиновника Департамента полиции, главное назначение коего заключалось в перлюстрации получаемых Мясоедовым с оказией писем, содержание которых и послужило одной из главных против него улик.

Не сразу однако вошел к нему в доверие этот секретарь. Жил он в Ковно, в смежной с Мясоедовым комнате. Как-то вечером секретарь писал письмо своей невесте и, не докончив его, вышел во двор. Немедленно же он услышал направлявшиеся к его столу шаги Мясоедова, начавшего читать его письмо. Подсмотрев за этим в замочную скважину, секретарь через несколько дней проделал то же самое, причем в письме невесте расхвалил до небес своего начальника. Повторилась та же история и на другой после этого день. Отношения Мясоедова к своему секретарю резко изменились в лучшую для последнего сторону, и с той поры он вошел в доверие своего начальника. Так по крайней мере говорил об этом этот секретарь.

Дело Мясоедова началось с письменных показаний раненого в боях Самсоновской армии в августе 1914 г. поручика 23-го пехотного Низовского полка К. Его, оставшегося на поле сражения, подобрали немцы, а затем как мнимого шпиона командировали в Россию со следующими задачами: разрушить мост через Вислу в Варшаве, подкупить коменданта Новогеоргиевской крепости, убить великого князя Николая Николаевича и пр. Так как в его рапорте имелись данные относительно расквартирования германских западных частей в Восточной Пруссии, а также сведения об укреплении расположенных там виадуков и мостов, что вполне соответствовало действительности, то не было оснований не верить и показаниям поручика К. относительно Мясоедова как работавшего в пользу Германии шпиона. По приказанию Ставки контрразведывательное отделение Северо-Западного фронта приступило к разработке этого сложного и очень запутанного дела. В самом начале его приезжал в штаб Северо-Западного фронта в Седлец жандармский полковник, по-видимому, с ведома Сухомлинова с предложением своих услуг помочь разработке дела. Так как оно около месяца находилось без движения в штабе 4-й армии в Петрограде, и однако к разработке его, видимо, боялись приступить «Страха ради иудейска», то штаб Северо-Западного фронта просил Ставку или убрать этого жандармского полковника, или пусть сама Ставка ведет разработку этого дела. Ставке пришлось уступить.

В ночь на 19 февраля 1915 г. дело это было ликвидировано, причем обыски были произведены в Ковно, Петрограде, Вильно, Киеве, Одессе, Либаве, Двинске, Варшаве и пр. Все арестованные были направлены в Варшавскую тюрьму, дабы на театре военных действий надежнее изолировать арестованных от внешнего мира. Мера эта оказалась нелишней, так как сразу же начались систематические нарушения правил свидания с арестованными, за что варшавскому тюремному инспектору, невзирая на его высокий чин действительного статского советника, пришлось менее чем в 24 часа оставить свое место по приказанию главнокомандующего Северо-Западным фронтом генерал-адъютанта Рузского. Эта решительная мера сразу же возымела действие, напомнив правительственным агентам об их долге на войне.

О грандиозности этого дела можно судить потому, что весь отобранный, на нескольких притом языках, у арестованных материал переписки достигал 62 пудов, т. е. одной тонны. Среди нее был один интересный документ 10-й армии секретного характера, при которой заведующим тайной разведкой в иоганнисельбургском районе и состоял Мясоедов – «Адреса 19 января (1915 г.)». Про него в книге арестованного по делу Мясоедова Фрейната «Правда о деле Мясоедова и др.» говорится, что это был «листок бумаги с указанием расположения в указанный день отдельных частей 10-й армии» (с. 50). На самом деле это было расположение входивших в состав 10-й армии дивизий, т. е. документ огромной важности. Мясоедов так и не мог объяснить, для чего понадобился ему этот документ, полученный незаконным при этом путем. Если бы он доставил нам такой же документ относительно германской армии, действовавшей против нашей 10-й армии, то, вероятно, его не постигла бы столь печальная участь, ибо знать точное расположение противника – значит, наполовину его победить.

Среди отобранных у Мясоедова бумаг была настолько интересная его переписка с генералом Сухомлиновым, что начальник штаба Северо-Западного фронта генерал Гулевич приказал положить ее на дно секретного ящика разведывательного отделения этого штаба и «никому не показывать». Переписка эта послужила впоследствии основанием для начала дела генерала Сухомлинова.

Большой интерес в смысле технической разработки дела представляет собой процесс вольнонаемного типографщика типографии штаба Варшавского военного округа Р Дело это начато по предложению его хорошего знакомого, который за крупную сумму денег обязался предать Р. в руки правосудия как шпиона. Дело это велось исключительно путем внутреннего освещения вышеупомянутым сексотом. Р. был арестован на пути за границу, причем у него были отобраны исправленные корректурные оттиски, обыкновенно бросавшиеся в сорную корзину, секретного военностатистического описания территории Варшавского военного округа.

К разряду этих же дел, разработанных при содействии лишь внутренней агентуры, относится в свое время много нашумевшее дело директора Русско-Французского банка Д. Л. Рубинштейна. Устанавливать за ним наружное наблюдение было бесполезно, настолько он был ловок. При обыске, например, у него был найден дневник установленного за ним Департаментом полиции наружного наблюдения. Он был в хороших отношениях с директором этого Департамента генералом Климовичем; да вообще у него были очень хорошие знакомства в высших сферах. Накануне, например, обыска у него обедал министр внутренних дел Протопопов. Его очень хорошо знала А. А. Вырубова. Про Распутина, которому доставал любимую им мадеру, и говорить нечего. Ввиду этого разработка дела Рубинштейна представляла огромные трудности не в техническом отношении, а главным образом благодаря его связям в Петрограде.

При обыске у него был найден секретный документ штаба 3-й армии. Вероятно, у него было бы найдено несравнимо большее количество секретных документов, если бы он не был предупрежден о готовящемся у него обыске человеком, близко стоящим к председателю Совета министров Штюрмеру, что выяснилось лишь впоследствии.

Кроме того, расследованием было выяснено, что Рубинштейн зарабатывал до 40 процентов прибыли с заказов на оборону путем выдачи возглавляемым им банком гарантий, бравшим эти заказы частным заводам и предприятиям. Результатом этой лихвенной наживы была несвоевременность поставок предметов обороны и несоответствующее притом их качество, чем наносился ущерб армии.

Образцом разработки шпионского дела при помощи одного лишь наружного наблюдения является дело австрийской службы полковника Редля. Неполучение в Вене долго лежавшего письма «до востребования» со вложением в него русских денег заставило австрийцев установить наружное наблюдение за его получателем. По-видимому, оно его упустило, настолько он быстро получил это письмо и уехал на наемном автомобиле в гостиницу. Другого автомобиля на бирже не было, почему офицеры и не могли последовать за ним. Обыскав отвезший полковника Редля автомобиль, филеры нашли футляр от перочинного ножика, который и был предъявлен одним из них полковнику Редлю. Последний, смутившись, признал футляр за принадлежавший ему, чем себя и выдал.

В отличие от активной тайной разведки пассивная не делится мною на контрразведку мирного и военного времени, так как фактор объявления войны почти что не отражается на мирных приемах ее работы во время войны. Последнее обстоятельство должно лишь ускорить эту работу, насколько возможно содействуя быстрому очищению оперативного и тылового районов от подозреваемых в военном шпионстве лиц. Если при этом не будет найдено достаточно улик для начала судебного процесса, то лица эти во всяком случае должны быть удалены в глубокий тыл государства на все время военных действий. В этом отношении наше «Положение о полевом управлении войск» 1914 г. давало широкие права особенно главнокомандующим фронтами.

Столь строгие меры приходится иногда применять даже к части населения государства, когда центробежные ее стремления угрожают интересам государства. Иногда же приходится это делать в отношении целой профессии. Во время Великой войны пришлось, например, выслать из Риги специальными даже поездами дам-профессионалок легкого поведения в глубокий тыл, так как город этот, перегруженный ими, находился в переходе от передовых позиций и представлял уже собой опасность в смысле охраны военных тайн. В самом деле посещение офицерами разных притом войсковых частей и учреждений этих дам, поддержание письменных с ними сношений, оставление иногда офицерами своих точных адресов для личных их посещений – все это при умелом использовании неприятелем могло нарисовать картину расположения наших войск на широком притом фронте.