Глава 10
Вашингтонский след на «Снегу»
Начало 1930-х годов. Советская Россия постепенно вставала на ноги после революций и потрясений в ходе гражданских сшибок. Заработала промышленность, хотя и за счет деревни. Заводы начали поставлять продукцию в народное хозяйство и в армию. Тракторные заводы кроме машин для колхозных полей стали выпускать танки. И было чего бояться – в Германии пришли к власти нацисты во главе с Гитлером, для которого «восточный вопрос» был отражен в его программной книге «Майн кампф» («Моя борьба»), а «северная программа» подогревалась на Дальнем Востоке японскими милитаристами.
Лига Наций, словно не видя агрессивной политики этих двух стран, отмалчивалась. Для Советского Союза завоевание японцами Маньчжурии представляло собой прямую опасность по многим причинам. Перед этой военной угрозой СССР был одинок. Япония обладала к тому времени довольно-таки сильной армией. Все это помогает понять, почему советская политика состояла из череды дипломатических протестов, политических компромиссов, военных контрмер в виде передвижения войск к нашим границам, и одновременно примирительных предложений, направленных на то, чтобы лишить японцев предлога для нападения.
Как говорится, это был период, когда враг занимал больше места в наших мыслях, чем друг – в нашем сердце. Все потому, что среди ненавистных качеств врага не последнее место занимали его достоинства, а то, что у японцев они были, советское руководство не сомневалось. История это демонстрировала на протяжении первых десятилетий ХХ века.
Сталин прекрасно понимал, что Япония – реальный враг СССР на Дальнем Востоке. Он часто рассуждал так:
«Граница с Китаем и Кореей должна быть на замке. Надо ее укреплять не только расположением там крупных гарнизонов, но и строительством укрепрайонов, ведь настоящий враг тебя не покинет, тем более если ты будешь слабый. А еще нужно искать врага моего врага – то есть моего друга.
Понятно, что Китай, Корея, Монголия могут претендовать на эти категории, но они сегодня экономически слабые страны. Вот бы заиметь врагом Японии какую-то большую и сильную страну, например такую, как Соединенные Штаты. Было бы спокойнее воспринимать бряцание оружием самураев».
Наши добывающие органы в лице ИНО (внешняя разведка) ОГПУ, а потом 5-го отдела ГУГБ НКВД держали, как говорится, пальцы на пульсе обстановки взаимоотношений США и Японии. Руководители государственной безопасности понимали, что американский Белый дом не заинтересован в укреплении господства Страны восходящего солнца в тихоокеанской акватории и усилении ее влияния на островные государства. Топка негативного отношения янки к амбициям императорской военщины Японии нуждалась в дровах. И они скоро нашлись…
Подбросил их советский разведчик ИНО ОГПУ Исхак Абдулович Ахмеров, направленный в 1935 году на нелегальную работу в Соединенные Штаты. Он заменил неожиданно погибшего при невыясненных обстоятельствах своего коллегу – резидента нелегальной разведки. Как человек общительный и уже достаточно поднаторевший в делах разведки, Ахмеров быстро вошел в курс дела и создал широко разветвленную, работоспособную нелегальную резидентуру. В ее состав входило десятка полтора завербованных агентов, в том числе и на вершинах власти – в госдепартаменте, министерстве финансов и даже в спецслужбах, от которых в Москву стала поступать важная разведывательная информация.
Но все по порядку.
* * *
В кабинете у Сталина находился Лаврентий Павлович Берия, только что назначенный на пост наркома внутренних дел после ареста своего предшественника Николая Ежова. Еще вчера он возглавлял Главное управление госбезопасности НКВД СССР. А незадолго до отстранения «кровавого карлика» от работы он, занимавший самую высокую чекистскую должность, стал еще и первым заместителем Ежова. Это были этапы восхождения Берии на высокий пост наркома.
Вождь понимал, сколько дров наломано прежним руководством, а поэтому обсуждал с новым наркомом мероприятия по минимизации последствий развязанных Ежовым репрессий. Свое участие в них он, естественно, исключал, считая, что своих личных врагов у него было мало, а вот тех, кого наплодил Ежов, – море. Кровавое море.
Потом разговор плавно перешел на тему о состоянии советско-японских отношений на Дальнем Востоке, об усилении границы, о помощи Монголии. Затронули и больной вопрос о бегстве к японцам начальника Дальневосточного управления НКГБ комиссара 3-го ранга Люшкова.
– Товарищ Берия, что-то я не слышу наших разведчиков, – попыхивая трубкой, промолвил Иосиф Виссарионович и вскинул цепкий взгляд оливковых глаз на наркома. Его глаза в таких ситуациях недовольства наливались заметной желтизной, взгляд становился цепким, что говорило: надо отвечать по существу и рисовать доброкачественную перспективу.
– Товарищ Сталин, после недавних чисток мы избавились от балласта. Удалось закрыть образовавшиеся бреши в зарубежных резидентурах в результате предательства Орлова и других негодяев в разведке. Пришли надежные молодые кадры – патриоты нашей страны. Я уже вам докладывал материалы по США. Активно работает там наш резидент-нелегал «Юнг» – Ахмеров, но сегодня и к нему есть вопросы.
– Какие? – насторожился Сталин.
– Женился на американке.
– Ну и что? Кто она?
– Хелен Лоури – племянница местного лидера компартии Эрла Браудера. Правда, хорошо помогает ему. В замах у него Норманн Бородин. Еврей по национальности. Развернул кипучую вербовочную деятельность, в том числе и среди своих единоверцев. Боюсь, как бы не споткнулся и не навербовал подстав.
– Следите, чтобы не получилось, как с Люшковым или Орловым, – не отступал от своих предостережений Сталин.
– Постараемся держать эти вопросы под контролем. – Подобострастно сверкнув просветленными стеклами пенсне, Берия бросил покорный взгляд на Хозяина.
– Сейчас главное – дисциплина и преданность наших людей в разведке, – медленно проскрипел вождь.
– А что касается материалов, помните, я вам в прошлом месяце докладывал наметки наших выходов на связи Рузвельта…
– Помню, – буркнул Сталин. – А что дальше?
– Последние шифрограммы говорят о большой их перспективе.
– Через кого? – Сталин прищурил глаза, насторожился и словно захотел быстрее услышать ему пока неведомую тайну.
– Как мне докладывал Фитин, через министра финансов Моргентау. Его советник господин Уайт, вошедший в контакт с Ахмеровым, полностью разделяет наши взгляды: негативно относится к нацистам, политику Гитлера терпеть не может, враждебен к японским милитаристам и их политике в Тихоокеанском регионе, затрагивающей американские национальные интересы.
– Конечно, неплохо было бы, чтобы янки попугали японцев, как это сделали в 1921 году. Тогда их как ветром сдуло с Дальнего Востока, хотя они и планировали надолго остаться и расширить свой «плацдарм». Ну что же, делайте это святое дело, но осторожно. Должна быть особая секретность.
* * *
И вдруг как гром с ясного неба: в середине 1939 года в вашингтонскую резидентуру поступила шифрованная телеграмма за подписью своего руководителя:
«Юнгу.
Работу резидентуры свернуть. Агентуру законсервировать. По завершении всех указанных мероприятий прибыть в Москву».
Ахмеров не мог ослушаться приказа, хотя понимал внутриполитическую обстановку на Родине.
Как потом напишет продолжатель начатого дела Ахмерова генерал-лейтенант Виталий Григорьевич Павлов, ставший в последующем заместителем начальника ПГУ КГБ СССР:
«Хотя Вторая мировая война еще не началась, все указывало на то, что она разразится в ближайшее время. Растущая агрессивность фашистской Германии требовала от внешней разведки резко активизировать получение секретной информации о планах Гитлера, а мы в этот момент сами перекрыли доступ к наиболее важным и перспективным источникам. Хуже не придумаешь!»
На связи у Ахмерова в США была агентура, состоящая, как правило, из убежденных антифашистов, которые видели в сотрудничестве с советской разведкой наиболее эффективный путь борьбы с коричневой опасностью. Кроме того, давая согласие на свое сотрудничество с советской разведкой, как правило, янки выдвигали обязательное условие: не делать ничего такого, что могло нанести ущерб интересам или безопасности их родине – Америке.
Многие агенты-американцы после победы над фашистской Германией и милитаристской Японией сразу прекратили контакт с нами. Но некоторые из них с началом холодной войны по собственной инициативе возобновили связь.
Среди агентов Ахмерова не оказалось таких, кто захотел бы прервать сотрудничество с советской разведкой. Сказалось сильное влияние резидента как высокоинтеллектуальной личности – своеобразного магнита. Он всегда относился к своим негласным помощникам с глубоким уважением, ничем не ущемлял их человеческое достоинство и чувство местного патриотизма.
Жестокие «чистки», сопровождаемые «сладостью мщенья» своим предшественникам центрального аппарата НКВД, особенно его зарубежных структур, проводившиеся в 1937–1939 годах наркомами Ежовым и Берией, многих тогда отпугивали от этой важной и опасной работы. Они привели к тому, что в ИНО из примерно 100 сотрудников осталось всего десятка два. Некоторые направления были совершенно оголены.
Однажды мартовским вечером 1 937 года, как вспоминал Александр Орлов, Ежов созвал совещание своих заместителей, занимающих эти должности во время Ягоды, а также начальников основных управлений центрального аппарата НКВД. Он сообщил, что по распоряжению ЦК ВКП(б) каждому из них поручается выехать в определенную область для проверки политической надежности руководства соответствующих обкомов партии.
Ежов снабдил их подробными инструкциями, раздал мандаты на бланках ЦК партии и приказал срочно отбыть к местам назначения. Только четыре руководителя управлений НКВД не получили таких заданий. Это были начальник ИНО Слуцкий, начальник погранвойск Фриновский, начальник личной охраны Сталина Паукер и руководитель Московского областного управления НКВД Реденс, женатый на свояченице Сталина Аллилуевой.
На следующее утро все получившие мандаты отбыли из Москвы. Места назначения, указанного в этих мандатах, никто из них не достиг, – все были тайно высажены из вагонов на первой же подмосковной станции и на машинах доставлены в одну из тюрем НКВД. Через два дня Ежов проделал тот же самый трюк с заместителями «уехавших». Им перед отъездом сообщили, что они направляются для участия в выполнении того же задания.
Прошло несколько недель, прежде чем сотрудники Лубянки узнали о безвозвратном исчезновении начальства. За этот срок Ежов сменил в НКВД охрану, а также всех командиров в частях НКВД, размещенных на территории Москвы и Подмосковья. Среди вновь назначенных командиров оказалось множество грузин, присланных из Закавказского УНКВД. Уже тогда на кадровую политику в органах госбезопасности оказывалось влияние Берии.
Опасаясь со стороны сотрудников НКВД безрассудных действий, продиктованных отчаянием, Ежов практически забаррикадировался в отдаленном крыле здания на Лубянке и окружил себя мощным контингентом личной охраны. Каждый, кто хотел попасть в его кабинет, должен был сначала подняться на лифте на пятый этаж и пройти длинными коридорами до определенной лестничной площадки. Затем спуститься по лестнице на первый этаж, опять пройти по коридору к вспомогательному лифту, который и доставлял его в приемную Ежова, расположенную на третьем этаже.
В этом лабиринте посетителю неоднократно преграждали путь охранники, проверявшие документы у любого человека, будь то сотрудник НКВД или посторонний, имеющий какое-либо дело к Ежову.
Потом пошли массовые аресты следователей, принимавших участие в подготовке московских процессов, и всех прочих лиц, которые знали или могли знать тайны фальсификаций. Их арестовывали одного за другим, днем – на службе, а ночью – в их квартирах. Когда рано утром опергруппа явилась в квартиру Чертока, прославившегося свирепыми допросами Каменева, он крикнул:
– Меня вы взять не сумеете!
Он выскочил на балкон и сиганул с двенадцатого этажа, разбившись насмерть.
Феликс Гурский, сотрудник Иностранного отдела, выбросился из окна своего кабинета на девятом этаже. Так же поступили еще двое следователей.
Участились случаи, когда сотрудники Лубянки стали выбрасываться из окон. Слухи о самоубийствах начали гулять по Москве. Свидетелей хоть отбавляй – чекистский штаб стоял и стоит в многолюдном центре столицы!
Разведчики госбезопасности, прибывшие в Испанию и Францию, рассказывали жуткие истории о том, как вооруженные оперативники прочесывают дома, заселенные сотрудниками НКВД, и как в ответ на звонок в дверь в квартире нередко раздавался выстрел – очередная жертва пускает себе пулю в лоб. Инквизиторы, не так давно внушавшие ужас несчастным сталинским пленникам, ныне сами оказывались захлестнутыми диким террором.
Такими же методами, может, слегка мягче, особенно поначалу, происходила и «чистка» Лаврентием Берия коридоров теперь уже ежовской Лубянки. А потом Хрущев и его «зачистил» вместе коллегами, часть из которых была совершенно невиновна в преступлениях «властолюбивого паладина».
Последствия репрессий для внешней разведки оказались ужасающими, не меньшими, чем для военной.
«К 1938 году, – писал И.А. Дамаскин в книге «Сталин и разведка», – были ликвидированы почти все нелегальные резидентуры, оказались утраченными связи почти со всеми нелегальными источниками, а некоторые из них были потеряны навсегда.
Ветеран внешней разведки Рощин рассказывал мне, что когда после Отечественной войны он восстановил в Вене связь со своим бывшим агентом, тот воскликнул:
– Где же вы были во время войны? Ведь я все эти годы был адъютантом самого генерала Кессельринга!»
В начале 1941 года начальник разведки П. М. Фитин представил руководству НКГБ отчет о работе внешней разведки с 1939 по 1941 год, в котором говорилось:
«К началу 1939 года в результате разоблачения вражеского руководства (по-другому он писать не мог. – Авт.) в то время Иностранного отдела почти все резиденты за кордоном были отозваны и отстранены от работы. Большинство из них затем были арестованы, а остальная часть подлежала проверке.
Ни о какой разведывательной работе за кордоном при этом положении не могло быть и речи. Задача состояла в том, чтобы наряду с созданием аппарата самого отдела создать и аппарат резидентур за кордоном».
В «Очерках истории внешней разведки» сказано, что «потери состава были столь велики, что в 1938 году в течение 127 дней подряд из внешней разведки руководству страны вообще не поступало никакой информации. Бывало, что даже сообщения на имя Сталина некому было подписать, и они отправлялись за подписью рядовых сотрудников аппарата разведки».
Это было страшное время, как видит читатель, и для чекистов. Разгрому подверглись не только резидентуры, но и центральный аппарат нашей разведки.
Такая же обстановка отмечалась и в контрразведывательных подразделениях органов госбезопасности. Снимались не только начальники управлений, но и были обезглавлены все оперативные отделы. Таким образом, только по центральному аппарату НКВД СССР Ежов приказал арестовать и затем «по суду» расстрелять более 100 руководящих работников.
* * *
Итак, Ахмеров и его заместитель Бородин прибыли в Москву. Но, к счастью, их не арестовали, а только понизили в должности. Можно подразумевать, что мотивов для понижения было два: оба сотрудника работали при Ягоде и Ежове, а у резидента еще и жена иностранка, пусть даже родственница коммуниста № 1 США. На связь с иностранкой или иностранцем тогда смотрели чуть ли не как на контакт с прокаженным. И все же вторая жена Ахмерова много помогала в разведывательной деятельности мужа в Америке. Об этом прекрасно были осведомлены и Фитин, и Берия.
Но так уж в жизни случается, что подозрение имеет значительно больше вероятности быть неверным, чем верным; чаще несправедливым, чем справедливым. Нет друга для добродетели и всегда есть враг для счастья. Правда, в разведке не те параметры, как утверждают сами разведчики: обжегшись на молоке, дуют на воду.
С вызванными, а скорее, отозванными в Центр резидентами Берия решил провести «воспитательную» беседу. Под подозрение попал даже известный к тому времени разведчик Василий Михайлович Зарубин, еще в марте 1930 года назначенный нелегальным резидентом ИНО ОГПУ во Франции.
Выехал он в командировку по документам инженера Яна Кочека вместе с женой Е.Ю. Зарубиной (Горской). В 1933 году его перебрасывают нелегальным резидентом в Берлин. Там он вербует ряд ценных агентов, в том числе особо важного агента – сотрудника гестапо Вилли Лемана, который подписывал свои сообщения псевдонимом «Брайтенбах».
Полученная через него информация о структуре, кадрах, операциях РСХА, гестапо и абвера, о военном строительстве и оборонной промышленности Германии оценивалась достаточно высоко и неоднократно докладывалась Сталину.
В 1937 году Зарубин направлялся в специальную командировку вместе с женой в США, но в 1939 году был отозван и назначен, как и Ахмеров, с понижением в должности, – всего лишь старшим оперуполномоченным 7-го отделения ГУГБ НКВД СССР. И это человек с таким оперативным стажем и разведывательными результатами!
В один из январских дней 1940 года начальник внешней разведки Павел Михайлович Фитин приказал всем руководителям отделений прибыть в кабинет наркома на совещание. Павлов, в то время заместитель начальника американского отделения, тоже прибыл на этот сбор по причине отсутствия своего непосредственного начальника. На совещании в основном были молодые начальники, разбавленные такими зубрами разведки, как Сергей Михайлович Шпигельглас, Василий Михайлович Зарубин, Александр Михайлович Коротков, Исхак Абдулович Ахмеров, и другими. Последние вели себя спокойно и сдержанно, были неразговорчивы. Постояв в приемной, они с другими оперативниками через некоторое время были приглашены в кабинет наркома.
Как вспоминал Павлов, «это было большое, отделанное красным деревом помещение, вдоль стен которого стояли мягкие кожаные кресла. На возвышении располагался огромный письменный стол на резных ножках, покрытый синим сукном. Мы расселись в креслах, а товарищи постарше, с Шпигельгласом во главе, заняли стулья прямо перед подиумом.
Вдруг позади стола бесшумно открылась небольшая дверь, которую я принял было за дверцу стенного шкафа, и вышел человек в пенсне, знакомый нам по портретам. Это был Берия. Его сопровождал помощник с папкой в руках. Не поздоровавшись, нарком сразу приступил к делу.
Взяв у помощника список, он стал называть по очереди фамилии сотрудников, которые сидели перед ним. Слова его раздавались в гробовой тишине громко и отчетливо, как щелчки кнута.
– Зарубин!
Один из сидевших перед столом встал и принял стойку «смирно».
– Расскажи, – продолжал выдавливать из себя жуткие по содержанию слова в такой аудитории нарком, обжигая разведчика леденящим взглядом, – как тебя завербовала немецкая разведка? Как ты предавал Родину?
Волнуясь, но тем не менее твердо и искренне один из самых опытных нелегалов дал ответ, смысл которого состоял в том, что никто его не вербовал, что он никого и ничего не предавал, а честно выполнял задания руководства. На это прозвучало угрожающе равнодушное:
– Садись! Разберемся в твоем деле.
Затем были названы фамилии Короткова, Журавлева, Ахмерова и других старослужащих разведки, отозванных с зарубежных постов. Унизительный допрос продолжался в том же духе с незначительными вариациями.
Мы услышали, что среди сидевших в кабинете были английские, американские, французские, немецкие, японские, итальянские, польские и еще бог знает какие шпионы. Но все подвергнувшиеся словесной пытке, следуя примеру Василия Михайловича Зарубина, держались стойко. Уверенно, с чувством глубокой внутренней правоты отвечал Александр Михайлович Коротков, под руководством которого я прослужил в дальнейшем несколько лет в нелегальном управлении.
Спокойно, с большим достоинством вели себя Исхак Абдулович Ахмеров и другие наши старшие коллеги.
Совещание, если его можно так назвать, – оно было похоже на экзекуцию, – закончилось внезапно, как и началось.
Дойдя до конца списка и пообещав опрошенным «скорую разборку», Берия встал и, опять не говоря ни слова, исчез за дверью. Его помощник предложил нам разойтись.
Никаких дополнительных разъяснений к увиденному и услышанному не последовало. Мы были ошеломлены. Просто не верилось, что все это произошло наяву. Для чего было разыграно это действо? Почему Берия решил подвергнуть опытных разведчиков такой «публичной казни»? Для их устрашения?
Мы терялись в догадках, но в конце концов склонились к тому, что эта демонстрация была задумана, чтобы преподать урок нам, молодым: будьте, мол, послушным инструментом в руках руководства НКВД и не думайте, что пребывание за границей укроет кого-либо от недреманного ока Центра…»
Конечно, это была, по разумению Лаврентия Берии, «профилактическая беседа», которой он намеревался нагнать страху на присутствовавших разведчиков, недавно назначенных после «наркомовской прополки ежовского поля».
А вот пример, приведенный другим свидетелем этого совещания.
Берия в беседе с каждым сотрудником, как вспоминал присутствовавший на этом совещании Павел Судоплатов, «пытался выведать, не является ли он двойным агентом, и говорил, что под подозрением сейчас находятся все».
Моя жена была одной из четырех женщин – сотрудниц разведслужбы. Нагло смерив ее взглядом, Берия спросил, кто она такая: немка или украинка.
– Еврейка, – к удивлению Берии, ответила она.
С того самого дня жена постоянно предупреждала меня, чтобы я опасался Берии.
Предполагая, что наша квартира может прослушиваться, она придумала для него кодовую кличку, чтобы мы не упоминали его имени в своих разговорах дома. Она называла его князем Шадиманом – по имени героя романа Антоновской «Великий Моурави», который пал в борьбе за власть между грузинскими феодалами.
Дальновидность моей жены в отношении судьбы Берии и ее постоянные советы держаться подальше от него и его окружения, оказались пророческими.
* * *
Но пора раскрыть биографическую страницу и нашего героя – выдающегося советского разведчика Исхака Абдуловича Ахмерова (1901–1975).
Родился он в городе Троицке Челябинской области – татарин по национальности. Отец умер, когда Исхаку было несколько месяцев. Мать вместе сыном поселилась у своего отца, который был кустарем-скорняком. В 1912 году скончался и дед. Пареньку пришлось «пойти в люди» – податься в батраки. Получив среднее образование, он поступает в Коммунистический университет народов Востока. После – на факультет международных отношений Первого государственного университета (ныне МГУ. – Авт.), который закончил в 1930 году. По окончании вуза молодого специалиста-международника заметили кадровики органов госбезопасности и предложили работу. Он согласился, и в течение 1930–1931 годов воюет, в том числе и на незримом фронте, в Бухарской республике с басмачами.
В 1932 году он уже сотрудник ИНО ОГПУ и после непродолжительной стажировки НКИД направляется в командировку в Турцию под прикрытием секретаря генерального консульства СССР в Стамбуле. Потом он работал в Трапезун-де (Трабзоне). В 1934 году Ахмерова направляют на нелегальную работу в Китай, куда он прибыл по чужим документам через Европу. Под видом турецкого студента он поступил в американский колледж для иностранцев в Пекине. Для него это была удачная «крыша».
Через несколько лет, в 1935 году, его назначают на нелегальную работу в США. Он проводит там ряд блестящих вербовочных операций, приобретая агентуру, в том числе и из высокопоставленных чиновников.
Второй раз в США он был в период с 1942 по 1945 год, возглавляя новую нелегальную резидентуру, жил под псевдонимами Билл Грейнке, Майкл Грин и Майкл Адамец. Ахмеров и его супруга в Америке отработали блестяще. Только за годы войны они переправили в СССР 25 тысяч пленок с секретными материалами. Они прекрасно разбирались в тонкостях внутриполитической обстановки в США.
«В Исхаке Абдуловиче я видел тот идеал разведчика, которому стремился подражать. Это был человек, – напишет со временем его младший коллега и друг генерал-лейтенант В. Г. Павлов, – с колоссальной трудоспособностью и неиссякаемой энергией. Удивляла его упрямая настойчивость в достижении поставленной цели. И огромная сила воли. Не скрою, даже знавшим его достаточно хорошо казалось, что он несколько суховат, чрезмерно сдержан, не только неразговорчив – молчалив. Но, как я убедился, это происходило от его великой скромности. Он никогда не выпячивал своих заслуг, а они были огромны…
В начале 1940 года, когда состоялось наше знакомство, передо мной предстал сорокалетний худощавый, подтянутый мужчина в строгом, безупречно выглаженном костюме. По своему внешнему виду он напоминал дипломата. С этим образом хорошо гармонировали негромкий, спокойный голос и размеренная, чуть запинающаяся, но абсолютно правильная речь что на русском, что на английском языках.
По-английски он говорил, кстати, с явным американским акцентом».
Итак, после 12-летнего пребывания за рубежом на нелегальной работе в 1 945 году возвратился на Родину и был назначен заместителем начальника отдела нелегальной разведки. Выполняя поручения руководства разведки, выезжал в краткосрочные командировки в различные страны. Проводил операции по восстановлению утраченной связи с агентами-нелегалами. Выполнял другие ответственные задания по линии внешней разведки.
Умер И. А. Ахмеров в 1975 году.
Открытие мемориальной доски в честь 110-летия со дня рождения легендарного советского разведчика состоялось 7 апреля 2011 года.
Кроме русского Ахмеров прекрасно владел татарским, турецким, английским и французским языками. За выполнение специальных заданий по линии нелегальной разведки полковник Ахмеров награжден двумя орденами Красного Знамени, орденом «Знак Почета» и многими медалями. Ему также было присвоено высокое звание «Почетный сотрудник Госбезопасности СССР».
Говоря о разведчиках подобного масштаба, хочется заметить, что Кремль не особенно привечал их во все времена. Что касается отношения Сталина к разведке и разведчикам, то об этой стороне деятельности вождя еще мало написано.
«Как Сталин относился к спецслужбам, – писал Игорь Дамаскин, – в частности, к разведке и ее сотрудникам? Если не считать жестоких репрессий, которым в годы «большого террора» он подверг личный состав разведки, то его отношение к ней соответствовало образу единоличного, абсолютного правителя. По своему разумению он казнил и миловал, вознаграждал или оставлял без внимания подвиги (ни одному агентурному разведчику не было прижизненно присвоено звание Героя Советского Союза).
Сообщения разведки он добросовестно прочитывал, но далеко не всегда адекватно реагировал на них, то есть действовал в соответствии с «синдромом Кассандры» – в основном доверял тем сообщениям, которые соответствовали его мнению, а остальные, особенно неприятные для него, отвергал.
Так же, впрочем, поступали и все монархи, президенты, канцлеры и прочие «вожди» всех времен и народов.
Как и все главы государств, он не любил публично высказываться о деятельности своих спецслужб, а тем более признавать их провалы…
Конечно, наиболее серьезно и откровенно свое мнение о деятельности разведки и о планах ее дальнейшей работы Сталин высказывал на заседаниях Политбюро».
Но это уже другая тема исследования.
* * *
Однако вернемся в 1939 год.
Лубянка. ИНО ОГПУ теперь стало 5-м отделом ГУГБ НКВД СССР. Отозванный из США Исхак Ахмеров и молодой его руководитель Виталий Павлов обсуждали создавшееся положение с законсервированной в Соединенных Штатах Америки резидентурой и ее агентуре…
Они понимали, что новый нарком Берия и его грузинская камарилья, завезенная в Москву, решили «разобраться» с такими, как Ахмеров, и ему подобными столпами разведки.
Их подвергали унизительным допросам, после чего одних расстреливали, других отправляли на лесоповал, а третьих просто вышвыривали как негодный материал на улицу. Ахмерову из-за отлично сделанной работы повезло – его направили на самую низкую должность – младшего оперуполномоченного в американское отделение.
– Исхак Абдулович, что будем делать с оставшейся агентурой в США? – спросил молодой начальник 1-го отделения ГУГБ НКВД Виталий Павлов, которому в ту пору исполнилось всего лишь четверть века.
– Виталий Григорьевич, я считаю, есть два варианта: первый – оставить пока законсервированной, временно выведя ее из игры, второй – передать на связь сотрудникам легальной резидентуры. Но последний вариант опасен риском расшифровки, – четко и профессионально грамотно определился 38-летний Ахмеров.
– Согласен, время сегодня динамичное. Запах мировой войны чувствуется многими. Думаю, наше высокое руководство, – Павлов поднял указательный палец вверх над головой, – скоро вынуждено будет вновь активизировать работу в США…
Так оно и случилось.
Ровно через год, опять обсуждая положение в Соединенных Штатах и оставленной там ценной агентуры, Ахмеров заметил о вспыхнувших в Америке в начале 30-х годов антияпонских настроениях в связи с сообщениями о так называемом «меморандуме Танаки».
Дело в том, что в 1927 году премьер-министр Японии генерал Гинти Танака положил на стол императору секретный доклад по вопросам внешней политики. Основными его положениями были: Япония должна проводить политику завоевания сопредельных стран в целях достижения мировой гегемонии и ключевого господства в Восточной Азии.
Ключом же для дальнейших завоеваний Японии должен сначала стать захват Маньчжурии и Монголии. Затем она обязана будет использовать этот плацдарм как базу для проникновения в Китай, с последующими войнами с Советским Союзом и Соединенными Штатами.
Этот секретный документ был добыт агентурным путем в правительственных кругах Японии резидентом нашей внешней разведки в Сеуле И.А.Чигаевым. Вскоре мировая общественность узнала о нем, так как Сталин дал указание обнародовать этот секретный японский документ.
– Япония может напасть на нас, как только Германия вторгнется в пределы СССР, – подчеркнул Ахмеров.
– Вот было бы здорово, если бы Вашингтон, как было в двадцатых годах, мог приструнить Токио, – оптимистично заметил Павлов.
– Да, тогда США заставили японцев убраться с нашей территории. Думаю, можно и надо будет подтолкнуть янки.
– Как?
– Я, кстати, вспомнил одну из бесед с интересным моим агентом «Иксом». Он сотрудник министерства финансов США. У него там много влиятельных связей. Среди них есть человек, пользующийся особым расположением самого министра Генри Моргентау.
– Кто же это?
– Я о нем уже сообщал, это его непосредственный помощник – Гарри Декстер Уайт, кстати, убежденный антифашист. На этом можно здорово сыграть…
* * *
Ахмеров, находясь в США и выдавая себя за синолога, занимающегося проблемами Дальнего Востока, в том числе и Китая, действительно заинтересовал Уайта. А дело было так. В целях знакомства с Уайтом наш резидент попросил своего агента «Икса», у которого был повод для встречи – празднование дня рождения, пригласить объект оперативной заинтересованности с гостями в небольшой ресторанчик. Эта вечеринка прошла продуктивно для нашего разведчика.
Уайт был поражен интеллектом и взглядами на германский нацизм и японский милитаризм нового знакомого – «китаеведа», который заявил, что собирается в длительную поездку в Поднебесную. Уайт предложил встретиться с ним после возвращения из-за границы.
Павлов поднял все материалы по Уайту и пришел вместе с Ахмеровым к выводу о необходимости побудить Вашингтон предостеречь Японию от экспансионистских намерений. Павлов вспоминал:
«Мы тут же засели за формулировки целей операции, дав ей кодовое название «Снег» по ассоциации с фамилией Уайта, означавшей по-английски «белый». В первом приближении они, эти цели, выглядели следующим образом:
– США не могут мириться с неограниченной японской экспансией в Тихоокеанском регионе, затрагивающей их жизненные интересы;
– располагая необходимой военной и экономической мощью, Вашингтон способен воспрепятствовать японской агрессии, однако он предпочитает договориться о взаимовыгодных решениях при условии, что Япония:
1) прекращает агрессию в Китае и прилегающих к нему районах,
2) отзывает все свои вооруженные силы с материка и приостанавливает экспансионистские планы в этом регионе,
3) выводит свои войска из Маньчжурии.
Эти первоначальные тезисы подлежали окончательному формулированию с учетом возможных замечаний руководства внешней разведки. В отработанном виде их предстояло довести до сведения Уайта, который сам найдет им убедительное обоснование, чтобы в приемлемой форме преподнести руководителям США.
Ахмеров подготовил подробный план встречи в Вашингтоне с Уайтом и беседы с ним, включая порядок ознакомления с тезисами и идеей продвижения их в руководство США. Моя же главная задача состояла в том, чтобы хорошо подготовиться в языковом отношении, отработать легенду знакомства с Ахмеровым в Китае, подобрать надежные маршруты в Вашингтоне для выхода на встречу».
Ахмеров очень много помог тогда своему молодому начальнику.
А через несколько недель Павлова вызвал шеф внешней разведки П.М. Фитин. Он неожиданно предложил:
– Виталий Григорьевич, ты руководишь делами США, а сам там еще не был. Поезжай в начале будущего года, посмотри, как работают те молодые разведчики, которых ты туда отправил. Что же касается вашего плана «Снег», я должен еще проконсультироваться с руководством наркомата.
Вскоре Фитин сообщил Павлову, что в принципе их план с Ахмеровым одобрен, но ему надо лично доложить об операции наркому.
Берия вызвал Павлова в октябре 1940 года.
– Товарищ Павлов, – спросил нарком, – вы сами понимаете всю серьезность этой операции?
– Да, товарищ нарком.
– Ну, тогда готовьте необходимые мероприятия и храните в полнейшей тайне все то, что связано с операцией. После проведенной разведывательной акции вы, Ахмеров и Павел Михайлович (Фитин. – Авт.) должны забыть все и навсегда. Никаких следов операции «Снег» ни в каких делах не должно остаться. Понятно вам?
– Так точно! – по-военному ответил Павлов.
«Хотя ни страха или опасения за себя, ни малейшей оперативной робости не было, – вспоминал генерал-лейтенант, – мне было ясно, что, удайся операция хотя бы наполовину, это будет большой победой, мы сможем считать, что внесли свой вклад в дело борьбы с назревавшей угрозой гитлеровской агрессии.
Ведь смысл нашего с Ахмеровым предложения, одобренного руководством, сводился к одному – предупредить или хотя бы осложнить принятие японскими милитаристами решения о нападении на наши дальневосточные рубежи, помешать экспансии Токио в северном направлении. При этом в случае успеха я заранее относил все заслуги на счет Ахмерова: он был неизмеримо опытнее меня, несравненно глубже понимал проблемы Дальнего Востока и знал политику США.
Моя роль сводилась к простому исполнению талантливого замысла выдающегося разведчика».
* * *
Итак, операция «Снег» после этой инструктивно-санкционированной беседы с наркомом начала разворачиваться по всем правилам разведывательного жанра.
Она была отработана до мельчайших деталей.
На этом уровне началась подготовка ко второй командировке Ахмерова в США, теперь уже под псевдонимом «Рид».
Вскоре он благополучно прибыл в Америку и осел в Балтиморе, в часе езды от Вашингтона, где проживала и работала его ценная агентура. Он стал совладельцем предприятия по пошиву готового платья. На встречи со своей агентурой он ездил в столицу США. Кроме того, готовил условия для встречи Павлова с Уайтом.
Вслед за Ахмеровым в США вместе с напарником на пароходе с миссией дипломатических курьеров убыл и Павлов. Как и планировалось, встреча с американцем состоялась в подобранном ресторане, где он удачно довел до Уайта всю информацию от своего друга Билла (Ахмерова. – Авт.) о перспективе японско-американских отношений в связи с агрессивным курсом Токио.
– Билл немного рассказывал о вас, – начал Павлов, – и попросил об одолжении, которое я охотно выполняю. Он подчеркивал: то, что я собираюсь передать вам, очень актуально и его нельзя откладывать до тех пор, когда он вернется на родину и встретится с вами.
– Когда Билл намерен приехать в США?
– Билл хочет сделать как можно скорее, не позже конца года. Он усиленно работает над проблемами американояпонских отношений, и у него вызывает большую тревогу экспансия Японии в Азии. Вот как раз в связи с этим и просил меня, по возможности, встретиться с вами и, если вы не будете возражать, ознакомить с идеей, которая, по его убеждению, может заинтересовать вас.
– Встреча с Биллом пару лет назад у меня оставила хорошее впечатление. Это явно человек глубоких мыслей.
Наш разведчик, извинившись за то, что не очень полагается на свои знания английского языка, положил перед Уайтом, как и было договорено заранее, небольшую записку.
– Что это? – спросил американец.
– Тезисы Билла.
– Вот как?!
Прочитав документ, Уайт воскликнул:
– Меня поражает совпадение собственных мыслей с тем, о чем, судя по тезисам, думает и Билл. Японцев давно надо приструнить, и я давно об этом думаю, – в конце беседы с Павловым заметил Уайт.
В Москву полетела радостная шифротелеграмма:
«Все в порядке, как планировалось. Клим».
Это был псевдоним нашего разведчика Виталия Григорьевича Павлова.
Так завершился триумф хорошо продуманной, скоротечной, но крайне важной по последствиям операции «Снег» без вербовки объекта. Вовремя доведенная логически выверенная и пронизанная духом современности информация активизировала американскую сторону «приструнить» японцев.
* * *
После встречи с советским разведчиком Уайт составил два документа, основные положения которых вошли в меморандум министра финансов Моргентау для президента США Рузвельта и госсекретаря Хэлла. Они полностью совпали с рекомендациями Билла, мнение которого высоко ценил высокий американский государственный чиновник. Есть данные, что Уайт разыскивал «синолога», чтобы поблагодарить его за идею, которая имела большой успех, и сказать, что «все сработало» так, как они солидарно мыслили.
Уайт, как один из приближенных лиц Генри Моргентау, был в курсе реальной угрозы гитлеровского нападения на нашу страну. И конечно же он понимал, что, ограждая СССР от агрессии Японии на Дальнем Востоке, он будет способствовать усилению Советского Союза перед этой угрозой в Европе. То есть его действия соответствовали антифашистским идеям, приверженцем которых он долгое время являлся сам.
Госсекретарь США Корделл Хэлл 26 ноября 1941 года предъявил ультиматум Токио, что вызвало настоящий переполох, даже в некотором смысле шок, среди политических кругов Японии.
Страна восходящего солнца ответила на этот документ 7 декабря того же года конкретикой в виде Перл-Харбора. На следующий день Рузвельт объявил войну Японии.
По возвращении В. Г. Павлова в Москву руководитель внешней разведки СССР Павел Михайлович Фитин поблагодарил оперативника за удачно проведенную операцию и заявил, что к Берии идти на доклад не надо, так как после шифровки о результатах операции «Снег» он уже сообщил наркому.
– Да и не время сейчас любоваться победами. Началась война, – на выдохе осипшим голосом то ли от усталости, то ли от простуды, нахмурив брови, проговорил Фитин. – Для нас сейчас настало горячее время, как и на фронте.
* * *
В 1992 году в Вашингтоне вышла книга бывшего конгрессмена Гамильтона Фиша «Мемуары американского патриота». В ней он как раз касается роли Гарри Уайта, повлиявшего на развитие американо-японских отношений.
Автор книги приводит два документа от 6 июня и 17 ноября 1941 года, составленные Уайтом для своего начальника Моргентау. Они полностью вошли в меморандум для Хэлла и Рузвельта от 18 ноября 1941 года.
Эти данные лишний раз подтверждают значимость операции «Снег».
Следует отметить, что Уайт вместе со своим шефом Моргентау в конце войны принимал участие в организации и проведении международной конференции по созданию всемирных денежных институтов, способных урегулировать финансовые отношения по окончании Второй мировой войны.
Бреттон-Вудская конференция или, как она называлась официально, Валютно-финансовая конференция Организации Объединенных Наций, состоялась в июле 1944 года в США, штат Нью-Хэмпшир, в городе Бреттон-Вудсе и проходила в отеле «Маунт-Вашингтон».
На конференции присутствовало 730 делегатов из 44 государств – участников антигитлеровской коалиции. Она проходила с 1 по 22 июля 1 944 года в жарких дебатах, но закончилась в целом успешно. На ней были созданы такие организации, как Международный банк реконструкции и развития и Международный валютный фонд.
Председательствовал на конференции министр финансов США Генри Моргентау. Американскую делегацию возглавлял
Гарри Уайт. Главой советской делегации был заместитель министра внешней торговли М.С.Степанов, а Китая – Чан Кайши. Надо сказать, что делегации двух ведущих держав мира, США и СССР, сотрудничали позитивно.
Однако после завершения конференции правительство Советского Союза неожиданно приняло решение о неприсоединении к работе Всемирного банка и Международного валютного фонда. Игнорирование ратификации соглашений, выработанных на конференции, по мнению многих экономистов, негативно повлияло на дальнейшее развитие промышленности и сельского хозяйства нашей страны.
* * *
А теперь хочется подробнее остановится на судьбе Гарри Уайта и расследовании его деятельности ФБР, подозревавшего чиновника в причастности к агентуре советской разведки.
Еще на второй день начала Второй мировой войны, 2 сентября 1939 года, после нападения на Польшу помощник госсекретаря и советник президента Рузвельта по внутренней безопасности Адольф Берли, благодаря стараниям журналиста Исаака Дон Левайна, встретился с советским агентом-перебежчиком Виттекером Чемберсом. Последний утверждал, что в окружении Рузвельта есть обилие советской агентуры, и среди них он назвал имя Уайта.
Рузвельт идею шпионажа отверг, назвав ее абсурдной. Директор ФБР Джон Эдгар Гувер в 1942 году разоблачения, сделанные Чемберсом, назвал как истерию или гипотезу провалившегося советского агента.
Агент-связник советской разведки Элизабет Бентли 7 ноября 1945 года перешла на сторону США и рассказала следователям ФБР об антиамериканской деятельности Уайта. В частности, предательница заявила, что в конце 1942 или начале 1943 года «…она узнала от советских шпионов Натана Грегори Сильвермастера и Людвига Ульмана, что одним из источников государственных документов, которые они фотографировали и передавали куратору НКВД Якову Голосу, был Гарри Декстер Уайт.
По заявлению Гарри Трумэна, «Уайт через шесть лет был отстранен от государственных дел».
В июне 1947 года Уайт действительно неожиданно уходит в отставку и быстро освобождает свой кабинет – в тот же день.
А 13 августа 1948 года он уже давал показания и защищал свою репутацию перед Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности. Через три дня, 16 августа, после дачи показаний он умер от сердечного приступа. Это был второй приступ. Умер он в летнем доме на своей ферме Фиц Уильям в штате Нью-Хэмпшир.
Надо признать тот факт, что Уайт был преданным интернационалистом. Он всю свою энергию посвятил сохранению Большого альянса союзников во время Второй мировой войны и сохранению мира через торговлю. Не надо забывать, что это был период, когда машина холодной войны набирала обороты и шла уже по Америке «охота на ведьм».
В 1953 году предательница Э. Бентли вновь напомнила о себе в прессе таким острым и неожиданным пассажем, не известным до этого ФБР:
«Уайт шпионил всю войну, передавая печатные клише, которые министерство финансов использовало для печатания союзнических военных марок в оккупированной Германии, что позволило и СССР печатать деньги с избытком, подогревая черный рынок и раздувая инфляцию во всей оккупированной Германии, нанеся США ущерб в сумме 250 миллионов долларов».
Она также заявила, что «…выполняла поручение советского резидента в Нью-Йорке Исхака Абдуловича Ахмерова».
Дополнительные свидетельства о деятельности Уайта в роли агента НКВД были получены из советских архивов от офицера КГБ Александра Васильева. Потом он вместе с американским автором Аленом Вайнстейном (Вайнштейном) подготовил книгу «Soviet Espionaqe in America – the Stalin Era». Васильев сделал обзор советских архивных документов о деятельности Уайта в пользу Советского Союза. Все эти материалы нашли свое отражение в этой книге.
Недавно в США было опубликовано сверхсекретное досье контрразведывательных спецслужб под названием «Венона». В нем ФБР собрало более двух тысяч документов посольства СССР и советской разведки, перехваченных в годы Второй мировой войны, а затем дешифрованных американскими специалистами. В досье упоминаются имена и псевдонимы более сотни американских граждан, которые сотрудничали или могли сотрудничать с советской разведкой в период 1941–1945 годов, из числа занимающих высокие посты в администрации Рузвельта.
Агентство национальной безопасности назвало в числе других и помощника министра финансов США Гарри Декстера Уайта, фигурировавшего якобы под псевдонимом «Юрист».
Предатель Родины, бывший офицер архива КГБ СССР Василий Митрохин, похитивший ряд архивных оперативных документов и вывезший их в Лондон, назвал и другие псевдонимы Гарри Уайта – «Адвокат», «Ричард» и «Кассир».
В 1992 году в США вышла книга бывшего сенатора Гамельтона Фиша «Мемуары американского патриота». В ней он подчеркивает видную роль Гарри Уайта в возникновении Японо-американской войны.
Кроме того, он называет его скрытым коммунистом и агентом НКВД. При этом Фиш ссылается на предателей и перебежчиков Бармина, Чемберса, Бентли и Гузенко.
Сын министра финансов говорил:
– Уайт был основным создателем «Плана Моргентау». В чем же заключался этот план? Прежде всего, в выводе после войны всей промышленности из Третьего рейха, роспуска его вооруженных сил и превращения Германии в «страну в основном земледельцев и пастухов».
План был подписан Рузвельтом и Черчиллем на Второй конференции в Квебеке в сентябре 1944 года. Уайт, со слов отпрыска Моргентау, копию плана якобы передал советской разведке.
А еще, по данным этого источника, Уайт считал, что главная задача послевоенной дипломатии США должна сводиться к тому, «как изобрести средства, способные обеспечить длительный мир и дружеские отношения между Америкой и Россией. Любая другая проблема в сфере международной дипломатии бледнеет перед этой главной задачей».
Семья Уайта и его биографы до сих пор считают его невиновным. Стефан Шлезингер по этому поводу писал:
«Среди историков единого мнения об Уайте до сих пор не существует, но многие склоняются к тому, что он пытался помочь Советскому Союзу, но не считал свои действия шпионажем».
И действительно, он, как энергичный антифашист, открыто выступал в защиту Советской России – жертвы Германии и Японии. Своих интернациональных взглядов от коллег не скрывал.
Генерал-лейтенант В.Г. Павлов, который был организатором операции «Снег» вместе с И.А. Ахмеровым, отмечал:
«Со своей стороны я, наверное, единственный оставшийся в живых участник операции «Снег», могу засвидетельствовать: Гарри Уайт никогда не состоял с нами в агентурных отношениях».
И в заключение хочется еще сказать о В.Г. Павлове, сыгравшем важнейшую роль в операции «Снег».
Он пришел в разведку с последнего курса Омского автодорожного института. Проработал в ней почти 50 лет. Дослужился до высокого звания в органах госбезопасности – генерал-лейтенанта. В суровые годы (конец 30 – конец 40-х) руководил американским отделением советской разведки.
Был резидентом в Канаде, потом в Австрии. Многие годы руководил нелегальной разведкой. В 1961 году он был назначен заместителем начальника Первого главного управления (ПГУ – внешняя разведка) КГБ СССР.
Одиннадцать лет находился в Варшаве в качестве руководителя представительства КГБ СССР при МВД ПНР. В 1984 году возвратился в Москву. В 1987 году ушел в отставку.
В 1996 году издал книгу «Операция «Снег», в которой рассказал о своей жизни и работе. Автор книг «Руководители Польши глазами разведчика» и «Сезам, откройся».
Многие детали операции «Снег» еще и теперь покрыты покровом тайны.
Но, говоря о ее результатах, можно утверждать, что защитники Москвы сразу же почувствовали возможность перейти в контратаку на неприятеля, которая завершилась контрнаступлением. Советский Союз был избавлен от опаснейшей ситуации ведения войны на два фронта. Япония была вовлечена в войну с Америкой, и от планов агрессии против СССР ей пришлось отказаться.
Операция органов госбезопасности СССР «Снег» внесла свой заметный вклад в дело победы над противником под Москвой. Без точной информации о поведении американцев в отношении японцев у Сталина не было бы уверенности отдать приказ о срочной переброске подкреплений – войск с Дальнего Востока под Москву в суровую зиму 1941 года.
