Глава седьмая
Человек удивительной судьбы
Так уж заведено, что человеческие судьбы лепятся из окружающих обстоятельств и поступков самих людей.
Младший лейтенант в отставке Мария Ивановна Диденко, участница Сталинградской битвы, сотрудница военной контрразведки Московского округа ПВО и центральных аппаратов МГБ СССР и 3-го Главного управления КГБ СССР.
С ней автор этих строк знаком с 1974 г. по службе в центральном аппарате военной контрразведки КГБ СССР. Это человек удивительной судьбы. Проработав вместе около 15-ти лет, она ни одним словом не обмолвилась о боевых буднях на фронте. Считалась просто участницей войны, которых в 1970-х гг. было еще достаточно на службе в подразделениях военной контрразведки.
И вот встреча четверть века спустя.
Мы сидим с Марией Ивановной в Совете ветеранов Департамента военной контрразведки ФСБ РФ в историческом месте — бывшем здании Особого отдела Московского военного округа на Пречистенке в доме № 7, и мирно беседуем о пережитом. Если честно, меня волновали ее воспоминания о периоде работы в Смерш, о чем она никогда не говорила.
— Мария Ивановна, меня интересует ваша служба в годы войны, в том числе и период Смерша. Время, наверное, было не из легких?
— Вы правы, мне нынче перевалило за девяносто, но даже сегодня чисто физически легче переживать с таким мешком солидных лет за плечами, чем в период военного лихолетья. Хотя я была молодой и сильной. Нахлебалось горя наше поколение. Я была на войне больше в окопах, на маршах, в отступлении и наступлении, чем в кабинетах. Свою жизнь в Смерше я бы скорее назвала походной. Хотя начинала службу с кабинетов на Лубянке.
— А как вы попали в органы госбезопасности?
— Жила я до войны в Москве в районе Сретенки с мамой и сестрой. Окончила восемь классов и решила поскорей приблизиться к какой-нибудь конкретной профессии. Хотелось поскорей помочь матери.
Поступила в строительный техникум. Сразу же влилась в круговорот активной жизни. Меня избрали секретарем комсомольской организации. Отучившись два курса, по рекомендации райкома комсомола в 1940 г. была направлена в органы НКВД. Меня определили в 3-е Управление народного комиссариата Военно-Морского флота СССР.
Назначили на должность помощника оперуполномоченного. Первым моим начальником в органах был комиссар госбезопасности Петр Андреевич Гладков. Осенью 1942 г. подразделение переименовали в 9-й отдел Управления Особых отделов НКВД СССР.
В 9-м отделе я познакомилась с моей коллегой Антониной Николаевной Смирновой, красивой и статной женщиной. Мы в какой-то мере были даже подругами. Через некоторое время я заметила, что моя подруга после отдельных звонков краснела и отвечала на вероятные вопросы позвонившего ей неизвестного мне человека как-то сбивчиво, невпопад, словно волновалась с ответами. Понижала голос, чтобы я не услышала этих самых ответов.
— Тоня, ты чего — вся горишь от стеснения, влюбилась, что ли? — спросила я однажды после такого звонка.
Антонина еще больше покраснела и призналась, что на нее «положил глаз» сам Виктор Семенович Абакумов.
— Ну и что, значит, понравилась ты ему.
— Стыдно…
Со временем она осмелела, и они стали прогуливаться по Кузнецкому мосту — их замечали наши сотрудницы. Красивая пара!
И действительно, через некоторое время наш шеф развелся с первой женой. И второй его супругой стала моя подруга. Вскоре у них родился сын. В 1951 г., после ареста Абакумова, задержали и Антонину Николаевну вместе с двухмесячным ребенком.
Малышу пришлось организовывать в заключении детское питание: у матери на нервной почве пропало молоко. Рассказывали, что следователям приходилось подкармливать младенца — покупали в магазине молоко и приносили им в камеру…
— Какая она была?
— Внешне чуть выше среднего роста, лицо слегка продолговатое, русые волосы, глаза серые с голубизной. Кожа лица отливалась аристократической белизной. Одевалась она со вкусом. Помню, любила ходить в голубом кашемировом платье. Девчата, наши сотрудницы, были без ума от этого красивого платья…
Но всё это случится потом, после сорок пятого, а пока шла война…
Я стала проситься на фронт.
— Как и когда это произошло?
— Когда на устные мои просьбы кадровики не реагировали, я решилась на авантюру — написала рапорт на имя Виктора Семеновича Абакумова.
— Передали в кадры?
— Нет, я его понесла сама. Понимала, что он решит вопрос положительно, т. к. не надо забывать, какое время это было — канун Сталинградской битвы. Патриотические порывы приветствовались.
— На какой фронт вас направили и на какую должность?
— Наш эшелон прибыл в город Горький. Там, как потом я выяснила, в четвертый раз формировалась 24-я армия, входившая в состав Донского и Сталинградского фронтов. Командующим армией был генерал Галанин. Потом после 1943 г. армия получила новое наименование — 4-я Гвардейская.
Меня назначили помощником оперуполномоченного с возложением функций секретаря особого отдела одного из соединений армии. Я отвечала за сохранность сейфов с агентурными делами и другими секретными материалами. Вооружена была пистолетом ТТ и автоматом ППШ.
В каждом металлическом ящике находилась бутылка бензина и спички для срочного уничтожения документов в случае непредвиденных обстоятельств. Мне также поручили быть ответственной за охрану вместе с личным составом отделения арестованных предателей, членовредителей и немецких лазутчиков до суда.
— Как вы попали из Горького под Сталинград?
— Дивизии армии погрузили в эшелоны и направили в сторону Сталинграда. Остановился наш состав в степи. Спешились и пешком шли до Калача. Было очень жарко. Многие, в том числе и я, сапогами натерли ноги до крови. Под Калачом попали под такой обстрел, что думала — не выберусь живой. Гул, взрывы, дым, стоны раненых, ржанье покалеченных лошадей, обезумевшие лица контуженных и кровавые останки людей — и наших, и немцев на земле и даже на крышах домов и ветвях деревьев. Наших павших военных, к сожалению, было больше. Это все война…
А потом Сталинград: ничего нового вам сказать не могу. Об этой эпопее уже написано столько, что мне неудобно повторяться, кроме того, что на берегу Волги, в этом Сталинградском пекле погиб мой отец Васильев Иван Павлович. Царство ему небесное! Не увиделась с ним, а ведь могла…
— Какие фронтовые пути-дороги вас встретили после Сталинграда?
— Меня направили на трехмесячные курсы шифровальщиков в Москву. Они тогда располагались в этом здании, где мы с вами сегодня находимся. Отучилась тут положенный срок и сразу же была направлена секретарем-шифровальщицей Особого отдела НКВД, а после 19 апреля 1943 г. — отдела контрразведки Смерш, 3-го гвардейского танкового Котельниковского корпуса 5-ой гвардейской танковой армии генерала Ротмистрова. С сослуживцами прошла дорогами Украины, Белоруссии и Прибалтики. Запомнила имя командира нашего корпуса — генерал-майор Вовченко Иван Антонович.
Помню, в Белоруссии, в районе Молодечно у одной из деревень случилось ЧП. Отдел перемещался на новые позиции. Секретке выделили вездеход-амфибию. Машина мощная — готовая ездить по бездорожью и плавать по воде.
При подъезде к реке Уша «закипел», а потом и загорелся двигатель. Стали тушить пламя, но не тут-то было. Машина вспыхнула факелом
Взвод охраны стал срочно выгружать сейфы из полюбившегося нам вездехода. Побежала искать помощи. В одном доме веселилась компания. Среди офицеров я увидела знакомого корпусного прокурора. Он был пьян. Все равно я у него попросила помощи — секретные ведь документы, а немцы — на том берегу. Он что-то промямлил невразумительное. Тогда с командиром взвода мы решили задержать машину то ли его, то ли какого-то другого офицера и доставили документы в назначенный пункт.
В конце войны была направлена секретарем-шифровальщицей в отдел контрразведки Смерш 29-го танкового корпуса 5-й танковой армии.
Войска корпуса принимали активное участие на Курской дуге. Особенно запомнились бои во встречном сражении под Прохоровной. Наша 5-я армия, под руководством того же Ротмистрова, была на острие атак немцев. Как сейчас помню, в середине июля 1943 г. уперлись лбами две броневые силищи — немецкая и советская. Фашисты никак не могли захватить Прохоровку, прорвать оборону наших войск и выйти на оперативный простор, а нашим войскам не удавалось окружить группировку противника.
И вдруг это случилось 12 июля 1943 г. — земля заходила ходуном от артиллерийско-танкового огня с обеих сторон. В единоборстве встретились броневые машины. Они были похожи на громадных черепах, ползущих друг на друга и так же неуклюже, по-черепашьему переворачивающихся на свои броневые панцири. Горела сталь, как дерево. Сотни костров с густым черным и едким дымом заволокли пространство боя.
— А как действовали военные контрразведчики вашего отдела?
— В наш отдел Смерша 29-го танкового корпуса то и дело приезжали с докладами начальству оперативники. Получали инструктажи и тут же отправлялись на поле брани. Я замечала тогда, что все они были в пыли, чумазые, пропитанные пороховыми газами. Они сражались на передовой не только своим специфическим оружием, но и огневым.
— Были ли смертельные случаи со стороны ваших сотрудников?
— А как же, с любого сражения кто-то не возвращался — погибал. В том аду у нас погибло трое.
— А чем вы, Мария Ивановна, были загружены в тот период?
— Работы было много — тут и регистрация секретных документов, и отправка шифровок, и раскодирование входящих шифротелеграмм, и сохранность секретного делопроизводства. Гарантии не было, что мы не попадем в окружение. Но все-таки была уверенность, что после Сталинграда на Курской земле мы выстоим.
— После самой битвы какое впечатление оказали на вас детали и панорама этого грандиозного сражения?
— Впервые я почувствовала запах горелой стали, пылающей брони. До этого не было такого ощущения. Танки горели, как спички. Теперь, после боев, они стояли покореженные, перевернутые, с разорванными гусеницами и снесенными башнями, остывшие. Серо-грязные их тела с налетом пыли казали жуткое зрелище.
Вокруг валялись в неестественных позах застывшие наши и немецкие воины. Тошнотворный запах от разлагающихся трупов людей и лошадей не давал полной грудью вдохнуть воздух. Порой приходилось мочить носовой платок и через него дышать…
Поэтому мне казалось, — наверное, так оно и было — организм испытывает кислородное голодание. За сутки животы падших лошадей от жары раздувались до неимоверных размеров. Потом они лопались сами по себе, обдавая округу зловонием, если кто-либо из солдат не протыкал эти огромные пузыри штыком.
Не забыть мне Курскую битву никогда…
— А дальше, на каких баталиях вам пришлось побывать?
— Наша 5-я танковая армия и ее 29-й танковый корпус участвовали в Белгородско-Харьковской стратегической операции, вели бои по расширению плацдарма на реке Днепр юго-восточнее города Кременчуг, сражались в Корсунь-Шевченковской наступательной операции. Потом была Белоруссия, Литва и Восточная Пруссия.
Многие эпизоды забылись — сколько воды утекло!
В Белоруссии видела, как пострадало местное население от немцев. Одни печные трубы стояли по хуторам, деревням и селам. Домов нет, стен нет, а печи курятся вовсю. Возле них крутятся бабы да копошатся детки.
Видела, как из леса привели к нам в отдел те же бабы с вилами наперевес «пленного» полицая — местного предателя, прятавшегося в лесу от народного гнева. Привели поколоченного ими, но самосуда белорускам не дали мы осуществить.
Судили зверя на месте, военно-полевым судом — «шлепнули» его солдаты.
А в другом районе видела аналогичную картину. Того по
приговору правого и скоротечного суда вздёрнули — повесили. Это всё лики войны.
Помнится, на границе Белоруссии и Литвы наткнулись наши оперативники на логово «лесных братьев». Жестокие были националисты. Много нарубили «красной капусты» — так они называли свои жертвы из числа наших военнослужащих, советского и партийного актива, евреев.
Привели их тоже в отдел. Разные и они были. Одни переживали — просили пощадить, другие смотрели волками на нас.
Подключили следователя. Нашлось десятка два свидетелей. Наиболее кровожадных передали суду, а молодежь отпустили после профилактических бесед.
В Прибалтике наши оперативники постоянно участвовали в облавах против хорошо вооруженных лесных «литовских полицаев», ведущих, по существу, партизанскую борьбу. Особой страницей в деятельности литовской полиции являлось участие в Холокосте — уничтожении еврейского населения.
— Мария Ивановна, я недавно прочитал в одной из газет, что в годы Второй мировой войны на территории Литвы было уничтожено почти девяносто четыре процента литовских евреев. Правдоподобна ли эта цифра?
— Вполне. Причем уничтожение евреев литовские вооруженные формирования нередко осуществляли, не дожидаясь приказа немецкого военного командования, с целью первичного грабежа. Жертв тщательно обыскивали, забирали драгоценности, потом раздевали и уже нагими вели на расстрел.
Местом массовых казней евреев гитлеровцами и их литовскими пособниками были форты Каунаса, а также специально созданный для этих целей лагерь в местечке Поныри. Именно в этом лагере только за один день в апреле 1943 г. было уничтожено два эшелона советских граждан в количестве более 5 000 человек.
Я эту цифру хорошо запомнила, т. к. готовила и отправляла в ОКР Смерш армии шифровку год спустя после этой трагедии.
В Литве было очень много уклонистов, когда на призывные пункты военных комиссариатов многие просто не приходили.
В Восточной Пруссии сотрудники Смерш нашего корпуса встречались с дикими случаями ведения партизанской войны недобитыми нацистскими солдатами и офицерами спецслужб и вермахта, сколоченные в диверсионно-террористические отряды под названием «Вервольф».
Видела волчьи, колючие взгляды этого зверья. Вначале не хотели отвечать на задаваемые вопросы. Потом они сдавались на милость победителей и отправлялись в плен.
В конце войны я была контужена взрывной волной, слава богу, не зацепила разорвавшаяся неприятельская бомба осколком.
Отлежалась в госпитале и снова на войну…
— А после войны?
— А после войны направили служить в Особый отдел МГБ СССР Московского округа ПВО, где я проработала несколько лет. Помню треклятый 1951 г., когда арестовали нашего шефа Виктора Семеновича Абакумова, а затем и его супругу Антонину Николаевну Смирнову с малюткой-сыном, о чем я уже говорила вам раньше.
Потом предложили работу в центральном аппарате 3-го Главного управления КГБ СССР, где и прослужила я в 10-ом отделе до пенсии.
О прожитом и пережитом не сожалею — так судьба мне на пророчила. Пока больше нахожусь в вертикальном положе нии. Лежать долго боюсь. В движении — жизнь!
— Значит, долгая жизнь вам завещана.
— Дай бог!..
