Глава 37 Тристен
Ночь, жарко, как в парилке, рядом медленно течет река, от которой несет гнилью: обильная растительность в такую погоду уже начала преть. Я с улыбкой посмотрел в черное небо и увидел, как луна косилась на меня хитрым, но одобрительным взглядом. Эта круглая голова, лишенная тела, болталась на виселице звезд.
— Смотри, — хочу сказать ей я, — смотри, что будет, как ловко я проверну свое дельце.
— Тристен? — нежным голоском зовет девушка — И нагибается в темноте в сторону той тропинки, откуда она ждет моего появления, — Ты там? — Она, похоже, начала нервничать. — Тут так темно!
Я немного выжидаю, наслаждаясь зрелищем: она стоит передо мной, такая стройная, такая тоненькая, лопатки выпирают, словно ангельские крылья, которые я обломаю, прежде чем она успеет подумать о том, что надо улетать…
Я облизываю губы и крепче сжимаю нож. Ладонь, вцепившаяся в рукоять, мокра, словно я уже пролил ее кровь.
— Тристен, — снова шепчет она, — где ты?
Голос ее подобен музыке, подобен пению сирены. Но на речные камни рухнет не мое тело.
Я подхожу к ней сзади, я больше не в силах откладывать это томительное удовольствие.
— Привет, любимая, — шепчу я ей в ухо. — Бy!
Она вздрогнула и чуть не закричала, но я не даю ей раскрыть рот— я не зажимаю его рукой, а кладу ладонь на ее трепещущий живот, чтобы придать ей уверенности, и нежно уткнувшись в ее шею, целую ее, и она стонет — от облегчения и желания, и в то же время посмеиваясь.
— О, Тристен…
Она расслабляется, прижимаясь спиной к моей груди, мои губы, дразня, скользят вверх, к ее уху, и я успеваю заметить ее улыбку.
— Заждалась? Может, думала, что я вообще не приду?
— Нет, Тристен, — уверяет она, прижимаясь крыльями к моей спине. — Нет, я в тебя верила. Я доверяю тебе.
— Правильно, любимая, — говорю я, медленно поднося к ее шее нож, пока он не касается ее кожи. Еще один сюрприз! — Верь мне.
— Тристен? — поначалу она просто удивлена. Она даже не понимает. — Что…
— Верь мне, — шепчу ей я, и губы мои дрожат от радости, так, наверное, дергаются ноги повешенного в последнее мгновение его жизни. — Все будет волшебно. Волшебно, как ты сама.
— Тристен! — вопит она, понимая, что ее обманули, пытается вырваться из моих рук. — Тристен? Это не смешно. Тристен!
Тристен, Тристен, Тристен тебя стиснул. Эта милая фразочка крутится в голове, лишь добавляя удовольствия. Мгновение становится еще слаще.
Она продолжает свои бессмысленные попыткивырваться, упирается в меня, пытается развернуться, я слегка поддаюсь, ведь мне так хочется видеть ее лицо, когда она будет умирать.
— Тристен! — вопит она, поворачиваясь ко мне, чтобы закидать меня обвинениями и молить о пощаде — и ее глаза, неожиданно карие, распахнуты от ужаса, а я глубоко-преглубоко вонзаю нож, я люблю ее за эту жертву, которую она мне принесла, за ее кровь, которая уже течет по моим рукам и начинает капать с моего запястья.
— Тристен! — кричит она, даже на последнем издыхании называя меня по имени, ослабевая в моих объятиях.
Я держу ее обмякающее тело, смотрю на то, как жизнь медленно выходит из ее груди и глаза закрываются. Она уже на грани забытья, но ей все же хочется узнать.
— Почему, Тристен? За что?
Я проснулся на рассвете, лишенный сил, измотанный, руки спрятаны под подушку — я боялся посмотреть на них, потому что не знал… Только потом я наконец набрался смелости и вытащил их, дрожа от страха — меня просто колотило…
Я убедился, что ладони мои мокры от пота, а не от крови…
А до этого момента я не был уверен, что не убил Джилл Джекел. Я же ездил к ней. Накачал ее маму снотворным ради собственного спасения. Несправедливо наорал на нее саму. И уничтожил все свои шансы на еще одни поцелуй, которого мне так хотелось.
Я повернулся на бок, не в состоянии отвести взгляда от не запятнанных кровью рук — единственного доказательства чистоты, которая во мне еще осталась.
Джилл.
Это оказалась не Бекка Райт, как я считал. Разумеется, это была не она. Живущее во мне чудовище все это время хотело Джилл. Как и я сам.
Я свесил ноги с кровати и оделся. В душ я не пошел.
Если я не излечусь этой же ночью — если эксперимент не удастся, — думаю, никому не будет дела до того, как мое безжизненное тело будет пахнуть, когда его найдут на полу в лаборатории мистера Мессершмидта.
Чуть подумав, я собрал книги, решив все же пойти на уроки. В школе я хоть отвлекусь, почувствую себя нормальным, так и день пройдет, а вечером я снова проберусь в школу — на этот раз один.
Запихивая в сумку учебники, я подумал, что для человека, которому, возможно, сегодня суждено умереть, я как-то на удивление спокоен.
Возможно, это спокойствие было вызвано тем, что, пробудившись ото сна, в котором я убил Джилл Джекел, я понял, что всерьез ее люблю. Возможно, даже мы ее любим — я и живущее внутри меня чудовище. Нас обоих притягивали невинность этой девушки, ее широко открытые, доверчивые глаза, та хрупкость, с которой она нам отдавалась — и в то же время ее трудноуловимая сила, которая требовала от нас обоих ответственности за то плохое, что мы ей сделали.
Разница заключалась в том, что зверю хотелось пролить ее кровь: испить ее до дна, уничтожить. А я же… я проснулся в уверенности, что готов пролить за нее собственную кровь.
Я забросил сумку на плечо и вышел из дому на улицу, где светило солнце. Вопрос ведь лишь в том, кто сделает первый шаг.
