ТРИ ПОДАРКА
Мой отец.
Я знаю, это он. Только он умеет останавливать время.
И я стою на коленях, неподвижно и молча. Снежинки висят в воздухе многослойным прозрачным занавесом, а вокруг сереет покрытая снегом земля. Впереди даже не видно леса.
А потом возникает просвет.
Он.
Темный силуэт движется в темноте, снежи нки качаются перед ним, словно подвешенные на ниточках.
Он подходит ближе, пальцем отодвигает одну снежинку, нежно сдувает другую. Он подходит все ближе, не летит, а шагает, по колено в снегу.
Не дойдя до меня нескольких шагов, он останавливается, пинком отбрасывает снег и садится скрестив ноги.
Я не вижу его лица, только силуэт. Кажется, он в костюме.
— Наконец-то.
Голос его спокоен, он очень похож на мой, только звучит более… задумчиво.
— Да, — говорю я, и мой голос звучит как-то непривычно, словно я маленький мальчик.
— Я ждал этой встречи. Я давно ее ждал, — говорит он.
— Я тоже ее ждал. — Потом добавляю: — Целых семнадцать лет.
— Уже? Семнадцать лет…
— Почему ты не приходил раньше?
— Ты на меня сердишься.
— Немного.
Он кивает.
— Почему ты не приходил раньше? — Мой голос звучит жалко, но я так измучен, что мне уже все равно.
— Натан, тебе всего семнадцать лет. Ты еще очень молод. Когда ты повзрослеешь, то поймешь, что время может идти по-разному. Иногда оно замедляется… потом вдруг начинает бежать. — Он делает круговое движение рукой, отчего снежинки вокруг него взвихряются и образуют что-то вроде небольшой галактики, которая медленно уплывает вверх, пока совсем не скрывается из виду.
И это так удивительно. Видеть отца, наблюдать его силу. Вот мой отец, он сидит так близко, совсем рядом со мной. И все-таки ему следовало прийти раньше.
— Мне плевать на то, как движется время. Я спрашиваю, почему ты не пришел раньше?
— Натан, ты мой сын. И я ожидаю от тебя некоторого уважения… — Он делает глубокий вдох и долгий выдох, от которого еще несколько снежинок срываются со своих мест и падают перед ним на землю.
— А ты мой отец, и я ожидаю от тебя некоторой ответственности.
Он коротко усмехается.
— Ответственности? — Он слегка склоняет голову к правому плечу, потом выпрямляет ее снова. — Не могу сказать, чтобы я часто слышал это слово… А ты? Ты когда-нибудь слышал о том, что такое уважение?
После небольшой паузы я отвечаю:
— До сих пор не часто.
Он молчит, зачерпывает одной рукой снег, просыпает его меж пальцев.
И говорит:
— Меркури собиралась дать тебе три подарка, я полагаю.
— Да.
— Что она хотела взамен?
— Кое-какую информацию.
— Что-то дешево для Меркури.
— И еще кое-что.
— Дай угадаю… Это несложно: она хотела моего уничтожения. Меркури очень предсказуема.
— Но у меня нет намерения тебя убивать. Я так ей и сказал.
— И она согласилась?
— Кажется, она решила, что я потом передумаю.
— А! Ну, тогда она позабавилась бы, пытаясь заставить тебя переменить решение.
— Значит, ты мне веришь? Я не убью тебя.
— Я пока не знаю, чему верить.
А я не знаю, что сказать. Нельзя ведь просить кого-то о трех подарках. Так не делают. И я молчу, но, раз он пришел в мой семнадцатый день рождения, то, наверное, он пришел именно за этим? Или нет?
— Какая ей была нужна информация?
— Кое-что о Совете и моих татуировках. Я ничего ей не сказал.
— Не люблю я татуировки.
Я протягиваю руку и показываю ему ту, что у меня на тыльной стороне ладони, и ту, что на пальце. Они сине-черные, а моя кожа в темноте кажется молочно-белой.
— Они хотели использовать мой палец, чтобы сделать из него ведовскую бутылку. Чтобы заставить меня убить тебя.
— Значит, мое счастье, что твой палец еще на месте. Твое счастье, что ты не рассказал всего Меркури. Думаю, она уже отрезала бы твой палец.
— А еще ей был нужен Фэйрборн.
— Ах да… где он?
— Роза украла его у Клея, но… все пошло не так. Ее застрелили Охотники. А я потерял Фэйрборн.
Молчание.
Он опускает глаза, тянет себя за нос двумя пальцами.
— Вот тут мне уже куда труднее тебе поверить. Где именно это произошло?
— В лесу, по пути сюда. — Тут я ощущаю в боку такую боль, что весь вздрагиваю. — Меня отравили или что-то в этом роде.
— В чем дело? Ты ранен? — спрашивает он, наклоняясь ко мне. Голос у него встревоженный. Встревоженный! От радости мне хочется плакать.
— Меня подстрелила Охотница. Я залечиваюсь, но все начинается снова. Пуля еще там.
— Нам надо ее достать.
— Больно будет.
— Несомненно. — Теперь его голос насмешлив. — Покажи.
Я расстегиваю куртку, затем рубашку.
— Снимай их. Ложись на снег.
Когда я снимаю рубашку, он встает, обходит меня кругом и берет в руки нож, подаренный Габриэлем.
— Что это такое? — И он проводит по моей спине пальцем. Странное ощущение, когда его палец касается моей кожи. Руки у него холодные, как снег.
— Шрамы.
— Вижу. — Он снова усмехается, чуть слышно. — Кто их сделал?
— Киеран О’Брайен, Охотник. Это было давно.
— Для кого-то и тысяча лет небольшой срок. — Он проводит по моей спине своей шершавой ладонью, и его прикосновение оказывается на удивление нежным.
— Ладно… ложись. Не двигайся.
Он не торопится.
Я стискиваю зубы; ощущение такое, как будто мое мясо снимают с ребер, словно кусок курятины с косточки. Но мясо сидит на удивление крепко.
Я начинаю считать. После девяти цифры становятся ругательствами.
Потом боль прекращается.
— Пуля засела позади ребра. Трудно было достать. Теперь можешь заживляться.
Я так и делаю, чувствуя, что он смотрит, как быстро затягивается моя рана.
Начинается знакомый зуд, и я понимаю, что без пули в теле исцеление идет значительно лучше.
Я хочу встать, но отец хватает меня сзади за волосы и тянет мою голову вверх. Его колено стоит на моей спине, нож у моего горла. Сначала он проводит по нему плоской стороной лезвия, потом поворачивает нож режущим краем к коже. Я еще не зарезан.
— Твоя жизнь принадлежит мне, Натан.
Нож так близко, что я не осмеливаюсь даже сглотнуть. Моя спина изогнута назад так, что вот-вот переломится.
— Однако сегодня я в настроении дарить, а не отнимать, так что прими от меня свою жизнь как подарок.
Он отпускает мои волосы, и я падаю на землю. Но тут же встаю в снегу на локти и колени, думая: неужели он все-таки это сделает? Такой подарок считается? И который сейчас час?
Я оборачиваюсь: он сидит рядом со мной, скрестив ноги. Он и правда в костюме, но без галстука, верхняя пуговица рубашки расстегнута. Лицо еще в тени.
Я надеваю рубаху и сажусь, скрестив ноги, напротив.
Он протягивает мне пулю.
— Держи… еще один подарок. Может быть, он научит тебя быть осторожнее с Охотниками.
Пуля круглая, металлического зеленого цвета, с вырезанными на ней метками.
— Наука фейнов в сочетании с магией ведьм. Не самая изысканная штука, но убивает не хуже всякой другой.
Судя по его голосу, он опять о том же.
— Я тебя не убью. Мэри рассказывала мне о видении. Я тебя не убью.
— Увидим. — Он наклоняется ко мне и очень тихо говорит: — Время покажет.
— Меркури, правда, не сдастся.
— Она считает, что я поступил с ней несправедливо. И, наверное, она права. А еще она думает, что это я привел Охотников сюда, но ты ей скажешь, что нет. Я никогда бы не поступил так с ней. Охотники очень хороши, Натан. Им не нужна моя помощь. Скажи ей, что они нашли способ распознавать ее проходы в пространстве. Пусть будет осторожнее впредь.
— Я скажу ей, если увижу ее. Но…
Разве он не хочет, чтобы я ушел с ним?
Молчание. Неподвижность. Снежинки ждут.
— Что теперь? — спрашиваю я.
— Между нами?
Я киваю.
— Я не очень верю пророчествам, Натан, но я человек осторожный. Так что предлагаю тебе держаться в будущем подальше от Охотников и беречь свой палец, а то как бы тебе не потерять его так же, как ты потерял Фэйрборн.
— Но…
Я не могу просить его, чтобы он взял меня с собой. Он мой отец. Но я не могу Он сам бы меня позвал, если бы я был ему нужен.
— Почему все же ты так и не пришел за мной?
— Мне казалось, с тобой все хорошо. У меня были отрывочные видения о тебе. Ты и сам прекрасно справлялся. Правда, потом, когда тебя забрали, я ничего больше не видел. Тебя хорошо спрятали. Но потом ты сбежал. И я рад этому, Натан, рад и за себя, и за тебя.
Он бросает взгляд на свое запястье, но я не вижу на нем часов.
— Мне пора идти.
Он снимает со своего пальца кольцо, берет мою руку и надевает мне его на указательный палец.
— Тебе, кольцо моего отца и отца моего отца.
Он берет нож, делает разрез на своей ладони и протягивает ее мне.
— Моя кровь — твоя кровь, Натан.
Его рука передо мной, настоящая, из плоти и крови. Я осторожно беру его ладонь в свои. У него шершавая холодная кожа, и я, прикасаясь к ней губами, пью его кровь. И, пока я втягиваю в себя капли крови и глотаю, я слышу странные слова, которые он, наклонившись, шепчет мне на ухо. Кровь у него крепкая и сладкая на вкус, она теплом разливается по моему горлу, по груди и желудку, а слова проникают мне в мозг, растворяются во мне: я не понимаю их смысла, но они вызывают во мне память о том, что мне хорошо знакомо, я чувствую запах земли и ее пульс, он бьется в моем теле, и в теле моего отца, как он бился в теле его отца, и отца его отца, и я, наконец, понимаю, кто я есть.
Выпуская его руку, я поднимаю голову и вижу его глаза.
Мои глаза.
Маркус встает и говорит:
— Я очень серьезно отношусь к отцовским обязанностям, Натан.
Он поворачивается и уходит, и тогда снежинки начинают снова медленно-медленно падать. Ветер набирает силу, он толкает меня, взвихряет снег вокруг. Сквозь его вой я едва различаю слова Маркуса:
— Надеюсь, мы еще встретимся, Натан.
И снежинки начинают падать гуще, ветер превращается в пургу, а вокруг нас все становится белым.
Снежинки слепят меня, и он уходит.
Кольцо тяжелое. Оно толстое и теплое. Вокруг темно, и я не могу разглядеть нанесенные на него знаки. Я верчу его на пальце, чувствую его тяжесть, целую его и шепчу «Спасибо». Я колдун.
Я встретился с отцом. Ненадолго, но все же встретился. Я думаю, он понял, что я не собираюсь его убивать. Если бы он мне не верил, то вряд ли дал бы три подарка. В голове у меня прояснилось. Чувство изумительное. Я чувствую, что улыбаюсь.
И тут небо над моей головой раскалывает молния, и гром потрясает воздух.
