Этот инцидент заставил Наполеона решиться. Он быстро спустился по лестнице, знаменитой избиением стрельцов, и приказал, чтобы его проводили за город, на дорогу на Петербург, к Петровскому императорскому дворцу.

Мы находились в осаде, среди океана огня, который блокировал все ворота крепости и не допускал выхода из нее. После некоторых поисков удалось найти подземный ход к Москве-реке. И вот через этот выход Наполеон, его офицеры и гвардия вырвались, наконец, из Кремля. Но выиграли ли они что-нибудь от этого? Они находились теперь ближе к пожару и не могли ни двигаться вперед, ни оставаться здесь. Куда идти, как пройти через это море огня? Пепел слепил глаза, а буря оглушала, и даже те из нас, кто уже успел немного ознакомиться с городом, не могли теперь ориентироваться, так как улицы исчезли среди дыма и обломков.

А между тем надо было торопиться. С каждой минутой пламя усиливалось. Единственная узкая, извилистая и всё еще горящая улица скорее казалась входом в ад, нежели выходом из него. Император, не колеблясь, пустился пешком через этот опасный проход. Он продвигался среди горящих сводов, падающих столбов и раскаленных железных крыш. Эти обломки затрудняли путь. Пламя, с яростным шумом пожиравшее здания, среди которых мы шли, и раздуваемое ветром, высоко поднималось, образуя дугу над нашими головами. Мы шли по земле, охваченной огнем, под пламенеющим небом и между двумя стенами огня! Жар обжигал нам глаза, а между тем мы должны были держать их открытыми, чтобы видеть опасность. Жгучий воздух, горячий пепел, огненные искры — всё это затрудняло дыхание. Мы почти задыхались в дыму и обжигали себе руки, закрывая ими лицо от жара и сбрасывая искры, которые ежеминутно осыпали нас и прожигали одежду.

Среди этого невыразимого бедствия, когда, казалось, единственным спасением было быстрое бегство, наш нерешительный и смущенный командир вдруг остановился. Вероятно, тут бы и кончилась его жизнь, полная приключений, если бы грабители 1-го корпуса не узнали императора среди вихрей пламени. Они тотчас же подбежали и помогли ему выбраться из дымящихся обломков квартала, уже обращенного в пепел.

Тут-то нам повстречался Даву. Раненный в сражении у Москвы-реки, он велел принести себя на пожар, чтобы извлечь оттуда Наполеона или погибнуть вместе с ним.

Увидев императора, он с восторгом бросился к нему. Наполеон обошелся с ним ласково и с тем спокойствием, которое никогда не покидало его в минуты опасности.

Прежде чем выйти из этого моря бедствия, ему пришлось пройти мимо длинного обоза с порохом, — еще одна немалая опасность, но по крайней мере последняя, и к ночи он уже был в Петровском.

На другое утро, 17 сентября, Наполеон взглянул в сторону Москвы, надеясь, что пожар уже прекратился. Но он продолжал бушевать с прежнею силой. Весь город представлял сплошной огненный смерч, который поднимался к самому небу и окрашивал его цветом пламени. Наполеон долго смотрел на эту зловещую картину в угрюмом молчании и, наконец, воскликнул: «Это предвещает нам большие несчастья!»

Усилие, сделанное им, чтобы достигнуть Москвы, истощило все его военные средства. Москва была пределом всех его планов, целью всех его надежд — и теперь она исчезала на глазах! Что предпринять дальше? Всегда такой решительный, он начал колебаться. Он, который в 1805 году, не задумываясь, мгновенно отказался от подготовленной с таким трудом и с такими расходами высадки и решил в Булонь-сюр-Мер захватить врасплох и уничтожить австрийскую армию, совершивший все походы Ульмской кампании вплоть до Мюнхена и диктовавший год спустя, с такою же безошибочностью, все движения своей армии вплоть до Берлина, — этот самый человек как раз в день вступления своего в Москву и назначения в ней губернатором того, кого он хотел, почувствовал нерешительность и остановился, пораженный! Никогда даже самым близким людям и своим министрам не поверял он своих наиболее смелых планов, и они узнавали о них лишь из приказов, которые должны были выполнять! И вот он вынужден был теперь советоваться с ними, испытывать нравственные и физические силы тех, кто окружал его.

Во всяком случае, он хотел сохранить прежний порядок. Он объявил, что пойдет на Петербург. Эта победа была начертана на его картах, до сих пор оказывавшихся пророческими. Различным корпусам был даже отдан приказ держаться наготове. Но это решение было только кажущееся. Он просто хотел выказать твердость и пытался рассеять печаль, вызванную потерей Москвы. Поэтому Бертье и в особенности Бессьер без труда отговорили его, доказав, что состояние дорог, отсутствие жизненных припасов и время года не благоприятствуют такой экспедиции.

Как раз в этот момент было получено известие, что Кутузов, бежав к востоку, внезапно повернул к югу и теперь находится между Москвой и Калугой. Это был еще один лишний довод против экспедиции в Петербург. Всё указывало на то, что теперь надо идти на эту разбитую армию, чтобы нанести ей последний удар, предохранить свой правый фланг и операционную линию, завладеть Калугой и Тулой, житницей и арсеналом России, и обеспечить себе короткий, безопасный и новый путь отступления к Смоленску и Литве.

Кто-то предложил вернуться к Витгенштейну и Витебску.

Наполеон оставался в нерешительности среди всех этих проектов. Ему улыбалось только одно — завоевание Петербурга! Все другие проекты казались ему лишь путями отступления, признанием ошибок. И — либо из гордости, либо из политики, не допускающей ошибок, — он отверг их все.

Кроме того, где он должен был остановиться в этом отступлении? Он надеялся на заключение мира в Москве и не подготовил зимних квартир в Литве. Калуга его не прельщала. Где находятся большие нетронутые провинции? Лучше бы угрожать им; тогда, увидев, что им есть что терять, русские будут вынуждены заключить мир. Возможно ли искать другой битвы, новых завоеваний, не оставляя при этом незащищенной операционную линию, состоящую из больных, отставших, раненых и конвоев разного рода? Москва была пунктом общего сбора; как это можно изменить? Какое еще имя будет столь привлекательно?

Наконец — и превыше всего, — как можно было отказаться от надежды, ради которой он принес такие большие жертвы, когда он знал, что его письмо Александру только что миновало русские аванпосты, когда восьми дней было бы достаточно, чтобы получить столь желанный ответ, и когда он должен был использовать это время для сосредоточения и реорганизации армии?

Оставалась едва только треть армии и треть столицы. Но он сам и Кремль еще стояли на ногах. Его слава еще не померкла, и он уверил себя, что два таких великих имени, как Наполеон и Москва, соединенные вместе, окажутся достаточными для завершения всего. Он решился поэтому вернуться в Кремль, который, к несчастью, удалось сохранить одному из батальонов его гвардии.