Двадцать седьмого июля император появился на аванпостах еще до рассвета. Первые лучи солнца указали ему, наконец, где находится русская армия, расположившаяся лагерем на возвышенности, господствующей над всеми дорогами к Витебску. У подножия этой позиции протекала речка Лучеса, промывшая глубокое русло. Впереди десять тысяч кавалерии и несколько пехотных отрядов, по-видимому, намеревались защищать подступ к ней. Пехота помещалась в центре на большой дороге. Ее левый фланг находился в возвышенных лесах, а кавалерия на правом фланге вытянулась в двойную линию, упираясь в Двину.

Фронт русских находился, однако, уже не против нашей колонны, а на нашем левом фланге. Он переменил направление вместе с рекой, изгиб которой удалил его от нас. Надо было, чтобы французская колонна развернулась, пройдя по узкому мосту, перекинутому через овраг, отделявший ее от этого нового поля битвы, и переместила фронт налево, выдвинув вперед правое крыло, чтобы с этой стороны опираться на реку и лицом к лицу встретить неприятеля. Император уже обратил внимание на маленький, отдельно стоявший холмик на краю оврага, вблизи моста и налево от большой дороги. Оттуда он мог видеть обе армии и, находясь сбоку от поля битвы, наблюдать ее, как секундант наблюдает дуэль.

Первыми выступили двести парижских стрелков 9-го пехотного полка. Они тотчас повернули налево, на виду всей русской кавалерии, опираясь, как и та, на Двину и обозначая левый фланг нового строя. За ними последовал 16-й конный егерский полк и несколько легких пушек. Русские хладнокровно смотрели, как мы дефилировали перед ними и готовили атаку.

Бездействие русских благоприятствовало нам. Но Мюрат, опьяняемый всеми обращенными на него взорами и увлекаемый своей обычною горячностью, двинул егерей 16-го полка на всю русскую кавалерию. Мы смотрели со страхом, как этот маломощный французский отряд, приведенный в беспорядок шествием по местности, перерезанной глубокими оврагами, двигался к неприятелю; несчастные егеря чувствовали себя приносимыми в жертву и поэтому нерешительно шли на верную гибель. При первом же движении русских гвардейских уланов они повернулись к ним спиной. Но овраги, через которые надо было переходить, задержали их бегство. Настигнутые уланами егеря были опрокинуты, и многие погибли.

При виде этого Мюрат, вне себя от огорчения, бросился с саблей наголо в битву, вместе с шестьюдесятью офицерами и окружающей его конницей. Его дерзость поразила русских уланов, и они остановились. В то время как он сражался и один из ординарцев спас ему жизнь, отрубив руку врага, уже занесенную над его головой, остатки 16-го полка, собравшись вместе, отправились под защиту 53-го полка.

Эта неудачная атака на русских гвардейских уланов привела егерей к подножию холма, откуда Наполеон давал указания корпусам армии. Несколько егерей французской гвардии тотчас же спешились, согласно обычаю, чтобы образовать заслон вокруг него. При помощи карабинов они отбросили неприятельских уланов, которые, отступая, повстречались с двумя сотнями парижских стрелков, оставшихся между двумя армиями вследствие бегства 6-го конного егерского полка. Они атаковали их, и взоры всех обратились сюда.

С той и с другой стороны этих пехотинцев считали уже погибшими. Только они одни не отчаивались. Прежде всего их командирам удалось, сражаясь, достигнуть местности, покрытой кустарниками и рытвинами, у берегов Двины. По привычке к войне все тотчас же собрались туда, чтобы быть вместе и опираться друг на друга ввиду приближающейся гибели. Тогда — как это всегда бывает в минуты неизбежной опасности — все посмотрели друг на друга, и более молодые, глядя на старших и на офицеров, старались прочесть на их лицах, на что они могут надеяться, чего должны бояться и что должны делать. Но все оказались преисполненными уверенности и, полагаясь друг на друга, стали в то же время больше рассчитывать на себя.

Прежде всего они искусно воспользовались условиями местности. Русские уланы, запутавшиеся в кустарниках и задержанные на своем пути рытвинами, тщетно ударяли своими длинными пиками в чащу и старались пробиться сквозь нее. Пули настигали их, и они падали, раненые или убитые, а их тела, вместе с телами лошадей, увеличивали препятствия, которые представляла эта местность. Наконец они отступили. Их бегство, крики радости нашей армии, почетный приказ, немедленно посланный императором и награждавший самых храбрых, его слова, прочитанные позже всей Европой, — всё это уяснило храбрецам, какой славой они себя покрыли. Они сами еще не понимали этого, так как достославные поступки всегда кажутся самыми обыкновенными тем, кто совершает их. Они уже приготовились к тому, чтобы быть убитыми или взятыми в плен, и вдруг увидели, почти в тот же момент, что они — победители и награждены!

Между тем Итальянская армия и конница Мюрата, за которыми следовали три дивизии 1-го корпуса, порученные, со времени Вильны, графу Лобо, произвели атаку на большую дорогу и леса, служившие точкой опоры левого неприятельского фланга. Схватка была горячая, но кончилась быстро. Русский авангард поспешно отступил за овраг Лучесы, чтобы не быть сброшенным туда. Неприятельская армия соединилась на другом берегу. Она насчитывала 80 тысяч человек.

Дерзкое поведение русских, занимавших сильную позицию, притом у одной из столиц, ввело в заблуждение Наполеона. Он полагал, что честь потребует от них, чтобы они удержали за собой это положение. Было только одиннадцать часов. Наполеон приказал прекратить атаку, чтобы спокойно осмотреть линию фронта и подготовиться к решительной битве на следующий день. Он отправился на холм, где были стрелки, и позавтракал среди них. Оттуда он мог наблюдать за неприятелем, причем один из стоявших близко к нему стрелков был ранен неприятельской пулей. Последующие часы были употреблены на рекогносцировку местности и ожидание других армейских корпусов.

Наполеон назначил битву на следующий день. Прощаясь с Мюратом, он сказал: «Завтра в пять часов взойдет солнце Аустерлица!» Эти слова объясняют, почему военные действия были приостановлены в момент успеха, воодушевившего солдат. Последние были удивлены, что их заставляют бездействовать, когда они, наконец, настигли армию, бегство которой истощало их силы. Мюрат, ежедневно обманывавшийся в своих ожиданиях, заметил императору, что Барклай, может быть, потому только выказывает такую отвагу в этот час, чтобы иметь возможность более спокойно удалиться ночью! Но так как ему не удалось убедить в этом Наполеона, то Мюрат смело расположился лагерем на берегу Лучесы, почти среди врагов. Такая позиция вполне отвечала его предприимчивому характеру и желанию услышать первые звуки отступления врага в надежде помешать ему.

Мюрат ошибался, а всё же оказалось, что он был прав. Наполеон же был реально прав, но события обманули его. Такова игра судьбы. Французский император правильно понял намерения Барклая. Русский генерал, полагая, что Багратион направляется к Орше, решил драться, чтобы дать ему время подойти к нему. Но известие, которое он получил вечером, об отступлении Багратиона через Новый Быхов к Смоленску, заставило его внезапно изменить свое решение.

В самом деле, 28-го, на рассвете, Мюрат послал сказать Наполеону, что он отправляется преследовать русских, которых уже не было видно. Наполеон настаивал на своем мнении, продолжая утверждать, что вся неприятельская армия находится там и что необходимо поэтому двигаться осторожно. Наконец он сел на лошадь, с каждым шагом его иллюзия исчезала, и вскоре он очутился посреди лагеря, покинутого Барклаем.

Всё в этом лагере указывало на знание военного искусства: удачный выбор места, симметрия всех его частей, точное и исключительное понимание назначения каждой части и, как результат, порядок и чистота. Притом ничего не было забыто. Ни одно орудие, ни один предмет и вообще никакие следы не указывали, вне этого лагеря, какой путь избрали русские во время своего внезапного ночного выступления. В их поражении было как будто больше порядка, чем в нашей победе! Побежденные и убегающие от нас, они давали нам урок! Но победители никогда не извлекают пользу из таких уроков — может быть, потому, что в счастьи они относятся к ним с пренебрежением и ждут несчастья, чтобы исправиться.

Русский солдат, найденный спящим под кустом, — вот единственный результат этого дня, который должен был решить всё! Мы вступили в Витебск, оказавшийся таким же покинутым, как и русский лагерь.

Напрасно обыскали мы все дороги. Направились ли русские к Смоленску? Или же они пошли вверх по Двине? Иррегулярный отряд казаков увлек нас за собой в этом последнем направлении, между тем как Ней отправился к Смоленску. Мы прошли шесть лье по пескам, среди густых облаков пыли и удушливого зноя. Ночь застала нас около Агапонова.

Изнемогая от усталости, голода и жажды, армия нашла для утоления только грязную, мутную воду. В это время Наполеон, Мюрат, Бертье и Евгений держали совет в императорской палатке, разбитой во дворе одной усадьбы, на возвышенности, на левой стороне большой дороги.

Эта столь желанная победа, которой мы так добивались и которая с каждым днем становилась для нас всё более и более необходимой, еще раз ускользнула из наших рук, как это уже было в Вильне! Русский арьергард был настигнут, это правда, но был ли это арьергард всей русской армии? Не представляется ли более вероятным, что Барклай бежал к Смоленску, через Рудню? До каких же пор надо будет преследовать русских, чтобы заставить их принять сражение? Необходимость организовать завоеванную Литву, устроить склады, лазареты, установить новые пункты для отдыха, обороны и наступления по всей операционной линии, которая удлинялась ужасающим образом, — разве всё это не должно было заставить нас остановиться на склонах Великой России?

Недалеко оттуда произошла стычка, о которой Мюрат умолчал. Наш авангард был сшиблен, и многие из кавалеристов должны были спешиться, чтобы продолжать отступление. Другие же не могли вывести из сражения своих истощенных лошадей иначе как держа их за узду. Император спросил Бельяра, и этот генерал откровенно заявил, что полки уже очень обессилены, что они измучены и нуждаются в отдыхе. Если продолжать идти еще шесть дней, то конница погибнет, поэтому пора остановиться!

К этим изматывающим факторам добавлялись еще палящие лучи солнца, отраженные горячими песками. Император был утомлен и потому согласился. Течение Двины и Днепра обозначало французскую боевую линию. Армия расположилась лагерем на берегах этих двух рек и между ними. Понятовский со своими поляками находился в Могилеве, Даву и 1-й корпус — в Орше, Дубровне и Любовичах, Мюрат, Ней, Итальянская армия и гвардия растянулись от Орши и Дубровны до Витебска и Суража. Аванпосты находились в Лядах, Инкове и Велиже, напротив аванпостов Барклая и Багратиона. Обе неприятельские армии — одна, бежавшая от Наполеона, через Двину, Дриссу и Витебск, другая, выскользнувшая из рук Даву, через Березину и Днепр, через Бобруйск, Быков и Смоленск, — соединились, наконец, между двумя реками.

Отделившиеся от центральной армии большие корпуса были расположены следующим образом: направо — Домбровский, против Бобруйска и против 12-тысячного корпуса русского генерала Эртеля; налево — Удино и Сен-Сир, в Полоцке и в Белой, на Петербургской дороге, которую обороняли Витгенштейн с 30 тысячами человек; на крайней левой — Макдональд и 38 тысяч пруссаков и поляков против Риги. Линия их растянулась направо, по реке Аа и к Динабургу.

В то же время Шварценберг и Ренье, во главе Саксонского и Австрийского корпусов, заняли, по направлению к Слониму, пространство между Неманом и Бугом, прикрывая Варшаву и тыл Великой армии, который подвергался опасности со стороны Тормасова. Виктор двигался от Вислы с резервом в 40 тысяч человек. А Ожеро собрал 11-ю армию в Штеттине.

Что касается Вильны, то там остался Маре вместе с посланцами разных дворов. Этот министр управлял Литвой, переписывался со всеми начальниками, посылал им инструкции, которые он получал от Наполеона, отправлял вперед продовольственные запасы, рекрутов и всё остальное.

Как только император принял решение, он вернулся в Витебск со своей гвардией. Двадцать восьмого июля, входя в императорскую квартиру, он снял саблю и, положив ее резким движением на карты, которыми были покрыты его столы, воскликнул: «Я останавливаюсь здесь! Я хочу здесь осмотреться, собрать армию, дать ей отдохнуть, хочу организовать Польшу. Кампания 1812 года кончена! Кампания 1813 года сделает остальное!»