Когда Мюрат достиг Гумбиннена, он очень удивился, найдя там Нея и узнав, что с самого Ковно армия шла без арьергарда. К счастью, преследование русских, как только они сошли со своей территории, замедлилось. Они, казалось, на прусской границе колебались, не зная, вступают ли они на землю союзников или врагов. Мюрат воспользовался этой нерешительностью, чтобы отдохнуть несколько дней в Гумбиннене и направить остатки корпусов в различные города по течению Вислы.

Во время этой дислокации армии он собрал ее командиров. Не знаю, какой злой гений помогал ему на этом совете. Хотелось бы верить, что его несдержанность была вызвана тяжелой обязанностью оправдывать перед этими воинами свое стремительное бегство, досадой на императора, который возложил на него такую ответственность, или, может быть, стыдом появиться побежденным среди тех народов, над которыми мы одержали столько побед. Но так как его слова носили явно оскорбительный характер, а его поступки не противоречили им, и так как они, наконец, были первыми признаками его измены, то история не может замалчивать их.

Этот воин, взошедший на трон по единственному праву победы, возвращался побежденным! С первых же шагов по завоеванной земле Мюрат чувствовал, как она вся трепещет под ним и корона колеблется на его голове. Тысячу раз за этот поход он подвергался опасностям; но он, король, не боявшийся умереть, как простой солдат, не мог перенести мысли, что ему придется жить без короны. И вот, посреди военачальников, руководство которыми вручил ему его император, Мюрат, чтобы оправдаться, начал обвинять его в честолюбии, которым страдал и сам!

— Нельзя служить безумцу! — кричал он. — Из-за него мы не можем спастись; ни один европейский принц не верит больше ни его словам, ни его договорам! Если бы я принял предложение англичан, то был бы таким же великим королем, как австрийский император или прусский король!

Возглас Даву остановил его.

— Король прусский, император австрийский, — грубо прервал он, — короли милостию Божиею, их создало время и привычка народов; а ты — ты король только милостью Наполеона и из-за французской крови! Ты можешь остаться королем только благодаря Наполеону и храня верность Франции; тебя ослепляет черная неблагодарность!

И тут же он объявил ему, что донесет на него императору; другие военачальники молчали. Они извиняли королю его резкость, вызванную скорбью, и приписывали необузданному гневу те выражения, которые ненависть и подозрительность Даву слишком буквально поняли.

Мюрат был смущен: он чувствовал себя виноватым. Так была затушена первая искорка измены, которая позже погубила Францию!

Вскоре нам пришлось переживать унижение в Кёнигсберге. Великая армия, которая в течение двадцати лет проходила с триумфом по всем столицам Европы, теперь предстала перед населением города изувеченной и безоружной. Местные жители толпами собирались по пути нашего следования, чтобы поглазеть на наши раны и оценить масштаб наших несчастий; мы шли под тяжестью своих бед, видя их отвратительную радость.

Тень Великой армии, почти свергнутой с пьедестала, всё же была внушительной. Армия не утратила свой величественный дух; побежденная стихиями, она сохраняла, в присутствии людей, свою победную и величавую осанку.

Немцы оставались покорными, но их холодная наружность скрывала ненависть. Они должны были облегчать наши страдания, но при этом будто ждали сигнала.

Зима, до тех пор сопровождавшая армию, вдруг ушла. Внезапное повышение температуры на двадцать градусов оказалось для нас роковым. Большое число солдат и генералов не выдержали этой перемены. Эбле, гордость армии, пал ее жертвой. Ларибуазьер, главнокомандующий артиллерией, последовал за ним. Каждый день и каждый час мы получали удручающие сообщения о новых смертях.

Посреди общей скорби произошли два события, обратившие все печали в отчаяние: неожиданный бунт и письмо от Макдональда. Восстание было подавлено, но письмо содержало сведения, имевшие решающее значение.