Шестого декабря, на следующий же день после отъезда Наполеона, небо показало себя еще ужаснее: птицы падали замерзшими на лету! Атмосфера была неподвижной и безмолвной: казалось, что всё, что могло в природе двигаться и жить, даже сам ветер, было подавлено, сковано и как бы заморожено всеобщей смертью. Ни слов, ни ропота, лишь мертвое безмолвие, безмолвие отчаяния!

В этом царстве смерти все двигались, как жалкие тени! Глухой и однообразный звук наших шагов, скрип снега и слабые стоны умирающих нарушали это гробовое безмолвие. Ни гнева, ни проклятия, ничего, что предполагает хоть немного чувства; едва оставалась сила умолять; люди падали, даже не жалуясь, — по слабости ли, из покорности ли, или же потому, что жалуются только тогда, когда надеются смягчить кого-либо, или думают, что их пожалеют.

Таковы были последние дни Великой армии.

Ее последние ночи были еще более ужасны; те, кого темнота захватывала вдали от всякого жилья, останавливались на опушке леса; там они разводили костры, перед которыми и сидели всю ночь, прямые и неподвижные, как призраки. Они не могли согреться этим теплом; они пододвигались к нему так близко, что загоралась их одежда. Ужасная боль заставляла их лечь, а на другой день они напрасно старались подняться.

Но те, кого зима оставила невредимым и кто хранил еще остатки мужества, готовили себе скудный обед. Так, в Смоленске обед состоял из нескольких ломтей жареной конины и ржаной муки, разведенной в растопленном снеге, или галет, которые, за отсутствием соли, приправляли порохом из патронов.

В Жупранах, в том городе, где император на один только час разминулся с русским партизаном Сеславиным, солдаты жгли целые дома, чтобы согреться на несколько минут. Зарево этого пожара привлекало несчастных, которых суровый холод и страдания довели до безумия; они сбегались в бешенстве и со скрежетом зубов и с адским хохотом бросались в эти костры, в которых и погибали в ужасных мучениях. Голодные их товарищи без ужаса смотрели на них; были даже такие, которые подтаскивали к себе эти обезображенные и обугленные пламенем тела и — это правда — решались поднести ко рту эту отвратительную пищу!

Такова была эта армия, вышедшая из самой цивилизованной нации Европы, — армия, некогда такая блистательная, победоносная, имя которой еще царило в стольких завоеванных столицах! Ее самые сильные воины, гордо прошедшие по стольким победным полям, потеряли свой благородный облик: покрытые лохмотьями, с голыми израненными ногами, опираясь на сосновые палки, они едва тащились, а всю силу, которую они когда-то употребляли для побед, теперь использовали для бегства!

Суеверные народы занимаются предсказаниями, и мы уподобились им. Некоторые говорили, что наш переход через Березину освещала комета, и считали это дурным знаком. Другие цитировали древних пророков, которые объявили о нашествии татар на берега Сены именно в это время. Третьи вспоминали об ужасной и разрушительной буре, которая разразилась во время нашего вступления на русскую территорию. «Сами небеса заговорили! И вот она — беда! Сама природа пыталась предотвратить эту катастрофу! Почему мы остались глухими к ее голосу?»

Как будто бы Провидение из сострадания к нашей слабости приказывало, чтобы каждый человек, песчинка мироздания, творил и чувствовал так, будто он является центром Вселенной.