ЭДУАРД СТРЕЛЬЦОВ
Захожу к Сергею Шмитько, на Автозаводскую, в старый, кучеренковский еженедельник «Футбол», где было так уютно, и вижу, как поэт пыжится над заметкой.
Морщится, курит одну за одной. Оказалось, трудится над информашкой, освещает чье-то официальное мероприятие… Сорок строк… Срочно в номер…
Я посочувствовал, а он усмехнулся: «Мне, понимаешь, легче обо всем этом в стишках сказать. А тут вот казенщина нужна, скукотища. Хочешь, за пять минут сделаю? Выпей пока растворимого кофе… Вот тебе банка, вот пепельница. Посиди».
Я посидел и унес домой, рожденный за три минуты в сигаретном дыму, длинный стихотворный набросок. Мне запомнились такие строки:
…Лучше выпить коньяка
и бутылку пива
За успехи «Спартака»
и «Локомотива»…
Это и в самом деле было куда как лучше скучной заметки, которая появилась три дня спустя. Стихи вышли шутейные, но прекрасно отражали суть дела. Помню, подумал: «Если б редактором был я, ограничился бы стихами».
Встречи с поэтом и журналистом, старейшиной нашего цеха Сергеем Николаевичем Шмитько почему-то всегда отрывочны, случайны и запоминаются надолго. Вот, в июле, сидим мы во дворике Литинститута, где он когда-то учился, а я просто люблю там бывать…
Шмитько говорит, торопясь и переезжая с одной темы на другую, вовсе не связанную с предыдущей, а я в основном слушаю и стараюсь запомнить детали. Он рассказывает, как этот двор подметал Андрей Платонов, как вон в том желтоватом флигеле когда-то жил Осип Мандельштам и как Николай Рубцов, приезжий вологодский поэт, сдавал сессию и хлопотал о московской ночевке.
Во дворе, наискосок от нас, в углу футбольной площадки, лежит мячик, и я сказал, показав рукой: «Мячик лежит…»
Сергей Николаевич кивнул: «Вот именно мячик… Так и Стрельцов всегда говорил — мячик… Не мяч, а только мячик…» И привел характерную для Стрельцова историю.
— Эдика, уже ветерана, пригласили на какое-то чествование районного масштаба. По дороге, в трамвае (!), великий футболист вдруг занервничал:
— Понимаешь, я забыл дома удостоверение…
— Какое удостоверение? — удивился спутник.
— Удостоверение заслуженного мастера спорта. На столике лежит, в прихожей.
— Ну и что? — недоумевал провожатый.
— Как что? А вдруг без него не пустят? — выдохнул Стрельцов.
«Понимаешь, именно в этом, именно в этом — „а вдруг не пустят?“ — и заключался характер Эдуарда Анатольевича Стрельцова», — резюмировал Шмитько.
От кого-то, уж и не помню, от кого именно, в раннем детстве услышал его фамилию — «Стрельцов». Именно по фамилии, без имени, уважительно и строго звали его в нашем доме. А футболом в нашем доме болели с довоенных времен. Болели исключительно за «Динамо».
Обстоятельств не помню, но, скорее всего, эту фамилию я услышал от дяди. В конце концов, ведь это я — семилетний пацан — первым в семье стал вдруг болеть за «Торпедо». Нуждался же я в некотором просвещении!
Так неприметно вошел в мою жизнь Стрельцов и сопровождает по сию пору. Ненавязчиво так, неприметно, вроде и нет его, а вдруг — стоп, стоп, вот он, рядом… Помалкивает, думай, мол, сам, разбирайся…
И в самом деле, пора.
Во дворе мне сказали, как отрезали: «Стрельцов — футболист хороший, а человек — плохой! Потому что сидел в тюрьме. А у нас просто так людей не сажают. У нас не Америка, там чуть что — сразу! Особенно если негр!»
Дома я поставил вопрос ребром — как же так? Ведь футболисты — лучшие люди на земле, разве их могут сажать в тюрьму? Неужели соврали? Вообще-то, в нашем дворе ребята хорошие…
Ответили как-то уклончиво, как обычно не отвечали. Но подтвердили — в тюрьме сидел. За преступление. Отсидел. Вышел. И снова играет. Причем лучше всех. Остальное узнаешь потом, когда вырастешь. Сейчас важно — хорошо учиться.
Я понял, что с «Торпедо» и Стрельцовым вышла несправедливость. Ошибка вышла. И стал болеть за команду еще сильнее. Хотя по телевизору ее показывали не так уж и часто. «Спартак» куда чаще! Но «Торпедо» у него, бывало, выигрывало, и я понимал: Стрельцов всех сильнее. И плохим, стало быть, быть не может. Сильный — он всегда добрый, так нас учили и в школе, и в кино, и в книге.
Никита Симонян любит вспоминать такую историю. Разбор полетов в «Спартаке» после неудачного матча с «Торпедо».
Тренер, обращаясь к защитнику: «Что же ты, милый, Стрельцова-то не закрыл? Вот он и положил нам свои два. Они вон как Симоняна из игры выключили!»
— Обижаете, — возражает в сердцах расстроенный защитник. — Симоняна и я бы выключил.
В пионерлагерях мое поколение училось жизни. Там про всякие «глупости» рассказывалось просто и без затей. А иногда и показывалось. Наш пионервожатый Саша — брат известного полузащитника Киселева из «Спартака». Любимец местных женщин и герой очередного матча против деревенских. У него настоящие бутсы с шипами.
После утреннего кросса и купания голышом в холодном еще пруду он рассказывает нам про Стрельцова. Произносит страшное слово — «изнасилование». Мы уже знаем, что это такое… В его глазах горечь, слова он цедит медленно, будто сплевывает: «Все беды от баб… дочь министра оказалась, отсюда и шухер… прокурор старался от души…»
Вечерами, тайком, слушаем Высоцкого. «Плюс пять мне сделал прокурор…» Казалось, что про Стрельцова.
В Доме кино была премьера фильма о Стрельцове. Людей было много. Я запомнил вдову — всю в черном — и мать-старушку. Когда ее назвали, она поклонилась присутствующим в пояс. И по ее лицу текли слезы.
Фильм был, как и положено, сентиментальный. С экрана говорили много и как-то очень убедительно. Тема — Стрельцов был очень добрый и беззащитный. Играл не хуже Пеле. Словом, елейности хватало. Не потому ли сидевший рядом организатор ветеранских футбольных матчей вдруг вспомнил:
— Летели как-то играть. Туда он по трапу еще сам зашел. А обратно — мы его заносили. Три дня в номере не просыхал. Дверь открывал только тому, кто в магазин бегал.
Без злобы всякой сказал. С грустью. Я посмотрел на него, а он смутился, покраснел и уставился в экран. Все кадры живого Стрельцова были известны. Их слишком мало, кадров. О Высоцком, кстати, сказать, немногим больше.
Мой отец совсем не болел за футбол. Если я приставал чересчур долго, отшучивался: «Как не болею? Болею. Кто там сейчас слабее? „Зенит“? Вот за него и прибаливаю. За слабого. Сильный, он и так разберется».
И все-таки я уговорил его пойти на Стрельцова. Одного меня в Лужники еще не пускали.
Было холодно и дождливо. Голов не было, и народ ругал Стрельцова тихо, но настойчиво. Я боялся, что и отец скажет что-нибудь типа: «Ну и что же твой Стрельцов?»
Но отец молчал. Может, он понимал мое состояние? Не знаю. Не спросил. А теперь и не спросишь.
Играли, между прочим, с «Араратом», который стоял на вылет.
Эту историю любят вспоминать в кулуарах. В газетах она, понятное дело, не обнародовалась.
Футболист «Торпедо» продал матч. То есть взял деньги и обещался не забивать одной южной команде. Об этом никто не знал, но потом узнали. Узнали свои.
— Ты пойми, почему мы тебя выгоняем, — сказал ему Стрельцов. — Мы тебя не потому выгоняем, что ты деньги взял. А потому, что ты с ребятами не поделился.
Футболист перешел в другую команду и выступал там неплохо.
«Картошка», как и стройотряд, являлась обязательной в вопросах получения высшего образования. И, на мой взгляд, это было совсем не лишним.
Малознакомый преподаватель неожиданно встрял в наш разговор о Стрельцове. Перекур затянулся. Кандидат наук, поблескивая на солнце очочками и поминутно их протирая, изложил свою версию стрельцовского сидения. Он слышал ее от достойных людей, входящих во многие кабинеты без стука.
Даже в поле он излагал, понизив голос.
Оказалось, Стрельцов получил так много — 12 лет — вовсе не потому, что… А потому, что на суде брякнул: «Зря я в Англии не остался. Предлагали же!»
Так что сами понимаете… Мы понимали. Но недоверие у меня лично осталось. Оно усилилось, когда выяснилось, что доцент страшился «картошки» и хотел сделать из нас «рабочую аристократию».
Однажды мы с приятелем переживали творческий кризис. Его усиливали жара и похмелье.
Вечерело, а спортивная полоса в ежедневной газете не сдана. Дежурный редактор заглядывал в нашу комнатку уже в седьмой раз.
И тут приятеля осенило. Он ткнул в календарь:
— Завтра день рождения Стрельцова! Разделимся…
Мы разделились и в первый и последний раз в жизни написали заметку за двумя подписями. Наш Стрельцов был разным, но он был живым. По сию пору я думаю о нем так, как думалось в тот жаркий день.
Между прочим, приятель мой вспоминал о том, как он не взял у него интервью, как почувствовал, что, находясь рядом, в одной компании, за рюмкой чаю, подло и нехорошо оказаться вдруг на пару часов журналистом; он просто слушал его, старался запомнить и поднимал рюмку вместе с ним.
Мой приятель легко «разговаривал» наших профи, тех, что в Канаде, с клюшкой. А вот со Стрельцовым… Диктофон показался чужим и лишним. И об этом не стоило сожалеть, и ему удалось это выразить. Звали приятеля Миша Быков.
А вскоре, часа через два, позвонил Михаил Гершкович. И заговорил о Стрельцове. Вернее, о памятнике, который почти готов.
Готов он мог быть много раньше, но загулявший рабочий обиделся на весь мир и крушил кувалдой всё, что попало под руку. Попал и Стрельцов. Бронзовый, но попал.
Памятник на Ваганькове открывали год спустя. В день рождения, который почти совпадает с днем смерти. Батюшка освящал, снимали белую холстину, возлагали цветы. Торпедовцы, динамовцы, цеэсковцы, спартаковцы… Все. Поминали. Солнце било в глаза и мешало нашему фотокору работать. Но он хорошо знал свое дело.
Презентаций книги юриста N. о деле Стрельцова было несколько. Я побывал на одной из них. Официальный зал. Портрет Стрельцова в углу. Речи. Шампанское и фрукты. У входа почему-то раздавали значки команды «Торпедо-ЗИЛ». Входишь, а в ладони значок. Здороваться неудобно.
Я полистал книгу. Писать юрист не умел. Попробовал представить здесь, в зале живого Стрельцова. Не смог. Благородство авторов и исполнителей никак не вязалось с человеком в пропотевшей футболке под девятым номером.
Шампанского я пить не стал. Книгу подарил знакомой — весьма далекой от футбола. Зато читающей «Мегаполис» и разные там «Сов. секретно». Вот значок сохранил. Красивый.
Вообще, я заметил, что любителей покопаться в гробу у нас более чем достаточно. В Америке есть целое подразделение в журналистике — «разгребатели грязи». Но там разгребают грязь еще живущих людей.
У нас — гуманнее. И здоровее. У нас копаются исключительно в царстве мертвых.
Газетный заголовок — «Кто заказал Эдуарда Стрельцова?» — убивает читателя наповал.
Я хоть и не читаю газет, и то сломался. Купил. Ознакомился. И что же? Вновь возвышенность, благородство, реабилитация и… НКВД. Или КГБ, не важно. Состряпали дело Стрельцова, организовали поездку на дачу, подложили специально обученную даму. Зачем? А чтобы обескровить профсоюзную команду «Торпедо». А заодно и профсоюзную команду «Спартак», потому что Татушин и Огоньков играли в «Спартаке». И тоже были на даче. И к ним тоже подвезли специально подготовленных дамочек.
И всё ради побед «Динамо» и ЦСКА! Несмотря на приближающийся чемпионат мира, в котором впервые выступает сборная СССР, где центрфорвард Эдуард Стрельцов — один из лидеров команды. Как, впрочем, и Огоньков с Татушиным.
Кусочки уголовного дела… Что-то про анализы спермы… Сальные подробности «отдыха на природе». Полученные синяки и снятая одежда.
И, конечно же, продолжение следует! То есть не забудьте купить и следующий номер нашей газеты!
Мне представляется, Эдуард Анатольевич Стрельцов потугам всех этих «благодетелей» вряд ли обрадовался бы. И это еще мягко говоря.
Да и не посмели бы они при нем-то, живом, не посмели бы.
Наши борцы за правду уже разоблачили убийц Есенина. Вычислили убийц Маяковского. Теперь вот взялись обелить Стрельцова, не спросив ни у кого: а нуждается ли он в вашей реабилитации?!
Знакомый журналист со стажем слушал-слушал благородного юриста со товарищи, а потом шепнул мне:
— Брехня это! Изнасилования там и близко не было. Он с той бабой давно знаком был. А она его оженить хотела. Мне один футболист рассказывал, когда жил у меня. Ничего этот юрист не знает…
Бывший защитник «Динамо» и сборной страны Эдуард Мудрик вспоминал:
— Собрались ветераны сборной на какой-то показательный матч. То ли в Донецк, то ли в Вологду. Собрались на вокзале. Смотрим, все на месте, кроме Стрельцова. Он живет рядом с вокзалом, но мы волнуемся: вдруг забыл?
Звоню из телефонной будки:
— Эдик, через полчаса поезд!
— Помню. Но еще рано.
За 15 минут до отхода его все нет. Звоню.
— Эдик, пятнадцать минут осталось!
— Еще рано, — слышу невозмутимый ответ.
Вот уже пять минут остается…
Кричу в трубку:
— Эдик! Пять минут! Пять, понимаешь?!
— Уже поздно; — спокойно отвечает Стрельцов.
Истории Мудрика похожи на анекдоты. Но, как ни странно, они не придуманы. Разве что самую малость…
Мудрик знает сотни таких историй. Собери, издай — книга выйдет на загляденье. Правда, многое рассказы утеряют на письме. Хотя рассказчик Мудрик — потрясающий.
В нелепом, на мой взгляд, телевизионном ток-шоу в течение целого года определялся лучший отечественный футболист XX века. Участвовали известные в прошлом игроки и тренеры. Не обошлось без журналистов и спортивных чиновников. Бобров или Федотов? Яшин или Хомич? Стрельцов или Блохин? И так далее — имен, повторяю, хватило на целый год.
В конце концов главный приз достался Стрельцову.
Если бы Эдуард Анатольевич был жив, думаю, за призом бы не пришел. Он знал, что такое слава, он знал, что такое жизнь. Побрякушки его вряд ли интересовали.
Недавно мне позвонил журналист со стажем. Поинтересовался, нельзя ли опубликовать его материал в газете. Тем более ему вот-вот шестьдесят исполняется. Юбилей.
Я горячо поддержал:
— Конечно, — говорю, — мемуарчик какой-нибудь…
Он принес четыре страницы. Три из них были посвящены Васе Уткину, который не знает, кто такой Стрельцов! И не стесняется заявлять об этом с экрана.
Я позвонил автору и говорю:
— Вы об этом уже писали! Три года назад. Именно в нашей газете.
— Ну и что? С тех пор ничего не изменилось. Ни во мне, ни тем более в Уткине! Стрельцова не знать!
Я напомнил о мемуарчике.
— Какой мемуарчик, когда люди Стрельцова забыли!
И в трубке раздались частые, как брань, гудки.
На Автозаводской площади большое движение. Переходить ее надо с умом. Или на светофор.
Человек с Востока, в мятых брюках и кепке, не спешил делать ни того ни другого. Ему гудели, а он в затылке чесал. Словно и не подвергался опасности, а стоял где-нибудь на скале в полном своем одиночестве.
Я предложил кепке помощь, и мы оказались на тротуаре. Но он и здесь продолжал размышлять. Наконец обратился ко мне:
— Слушай, дарагой, где здэсь дэньги на памятник Стрэльцову собирают? Я из Баку спэциально приехал.
Я показал ему на корпуса ЗИЛа, где размещался тогда торпедовский футбольный клуб. А заодно поинтересовался, откуда такая любовь к москвичу, торпедовцу, который ведь и «Нефтчи» забивал.
— Да пусть бы он и тэперь забивал! Такого игрока на руках надо носить, как дэвушку! У нас тоже люди играли — Банишевский, Маркаров, но Стрэльцов — он… Они все как дети перед ним, понял, дарагой?
С его слов выходило, что именно в Баку Стрельцов провел свой первый матч после зоны. Неофициальный. Товарищеский. Потому что люди из Баку хорошо попросили.
Я потом рылся в архивах, опрашивал знакомых футбольных статистиков. Подтверждения бакинского матча не нашел. Но — памятник Стрельцову на стадионе «Торпедо» стоит.
А вот разных машин на Автозаводской площади стало еще больше.
Онкологический центр на Каширке виден издалека. Несмотря на старания архитектора, от здания веет чем-то мрачным. Стрельцов умер там.
Михаил Гершкович вспоминал:
— Пришли мы к нему поздравлять. Знали, что ему плохо, что надежды нет никакой, но день рождения есть день рождения. Рая, жена его, взяла Эдика за руку, подняла ее, в наши поочередно протянутые ладони положила: «Эдик, ребята пришли к тебе, поздравить». Он глаза прикрыл, мол, понимаю. Узнал. А может, нам просто хотелось в это верить?
Минут десять побыли в палате, говорили что-то бодрое и ненужное. Ну что в таких случаях говорят…
Утром, часов в восемь, я позвонил Раисе Михайловне и услышал: «Умер Эдик. Ночью умер»…
Недалеко от Каширки — Варшавка. Варшавское шоссе. Там, где однажды нашли умирающего молодого красивого мужчину. Как оказалось, Валерия Воронина. Убитого неизвестно кем. Убийца не найден. Умирал Воронин в тех же краях, что и Стрельцов.
Поразительно, что на всех фотографиях, что мне довелось видеть, Стрельцов спокоен, умиротворен. Никакой истовости, напряжения в лице, никакой муки.
Да и привычного теперь оскала радости тоже в нем нет. Никакого сверхторжества и триумфаторства.
Словно и не было матча, боли, победы. А была просто жизнь.
Без показного героизма и дешевой патетики.
Ежемесячник «Торпедо» издавали два веселых человека. Саша и Юра. Они были и редакторами, и заказчиками, и наборщиками, и курьерами. А также продавцами тиража.
Параллельно они боролись с завистниками.
Казалось, они знали о «Торпедо» всё, ведь каждый новый номер получался пригожим, читабельным и свежим, как мамин пирог.
Продавали они его где придется — у завода, на стадионе и на Ленинградском вокзале. Там приходилось бороться за место с другими торговцами и торговками. В этой борьбе им здорово помогал портвейн.
Однажды я встретил их там, как раз в период борьбы за место под солнцем. Принял липкий стакан — символ недолгого мира. И говорю:
— Знал бы Стрельцов, что номер его памяти продается среди бомжей, воблы и семечек…
Юра подумал, прикурил и закончил:
— То есть среди народа. Для которого он и играл. Значит, все нормально.
Стоит ли говорить, что я остался вместе с ребятами и уехал на последнем поезде метро?
Номеров вышло около тридцати. Лучшие из них — именные. Посвященные Воронину и Стрельцову.
Затем у клуба кончились деньги, и ежемесячник «Торпедо» стал раритетом.
Когда мы, наконец, станем чемпионами мира по футболу? На этот вопрос некоторые ветераны отвечают:
— Да мы бы ими стали в 1958-м! Если бы Эдика не посадили да не убрали Огонькова с Татушиным! Всех бы порвали.
В конце тридцатых годов в нашей стране жило много испанцев, эмигрировавших от Франко. Один из них работал на заводе и дружил с моим дядей. В шестидесятых большинство из них вернулось на родину. Дядин друг уехал в Бильбао.
Иногда от него приходили поздравительные открытки. В них, между прочим, он спрашивал:
— Как там Стрельцов? Недавно ваша сборная играла у нас, а его почему-то не было.
Не думаю, чтобы дядя отвечал на столь невинный для испанца вопрос. Не думаю.
На моей книжной полке стоит деревянный игрушечный камин из Бильбао. Как память об Испании. Как память о том вопросе. Как память о дяде. Как память о Стрельцове.
Как его звали, этого баска? Я снова забыл спросить.
Никита Симонян часто вспоминает эту историю.
— 1956 год. Мельбурн. Мы — олимпийские чемпионы. Получаю золотую медаль, но к радости примешивается укол совести — Стрельцову-то медали не дали. Не полагалось тогда. Давали только тем, кто выступал в финале. Получалось несправедливо: он играл все матчи, а на последнюю игру тренеры выпустили меня.
Подхожу к Эдику, говорю: «Эдик, эта золотая медаль не моя. Она твоя. Ты ее заслужил. Можешь взять ее себе». Эдик отказывается наотрез, обижается даже. Я отступил, но, когда плыли обратно на теплоходе «Грузия», вновь к нему подхожу. А он рассердился: «Еще раз предложишь мне свою медаль — обижусь!»
…Интересно, что в некоторых книжках к рассказу Симоняна добавлялась одна деталь. Стрельцов в ответ говорит более старшему товарищу: «Бери, бери. Я еще молодой, еще выиграю».
Владимир Дерябин, бывший в шестидесятые капитаном одесского «Черноморца», душа-человек. Про себя лично — как ни упрашивай — ничегошеньки не расскажет, зато про других — пожалуйста!
Как-то ехали с ним в Одессу. Спросил Дерябина про Стрельцова. Тот вспомнил такой момент:
«— Играли у нас, в Одессе. Наш защитник Юра в раздевалке перед матчем клятву дает: не пропущу Стрельца! Мы только усмехнулись… Играем, значит… А Юра, надо сказать, парень могучий, приклеился к Эдику, как репей, то по ногам молотит, то за майку держит. Ну Эдик будто не замечает. И вот проспали мы комбинацию… Кто-то ему на ход кинул по центру. Стрельцов, только-только пассивный, вялый был, — как рванет! Юра оторопел, за ним во весь дух! Стрельцов по дороге двоих, как детей, обыграл и к штрафной! Тут Юра наш изловчился и сзади ему на шею как прыгнет! Чистый Тарзан. А Стрельцов даже бега не замедлил: врывается в штрафную и, не дожидаясь вратаря, — с размаху в угол. И говорит Юре: „Слезай, что ли, приехали…“ Нельзя было его удержать, невозможно».
Дерябин осенью умер. Так и не рассказав о себе.
Известный тренер Владимир Сальков играл за донецкий «Шахтер» защитником. Персонально против Стрельцова — такое у него было задание, если «Шахтер» встречался с «Торпедо».
— Вот Стрельцов с мячом, приближается к штрафной, замахивается бить по воротам. Я реагирую на замах. Он сразу меняет решение, видя, что я перекрыл ворота. Делает новое обманное движение, но я и на него успеваю среагировать. Но и оно оказывается ложным. Я понимаю это, видя, что он делает третий финт, понимать-то понимаю, но уже лежа на траве, координацию потерял! Народ смеется на трибунах, а мне не до смеха. Я пытаюсь и лежа ворота закрыть, как амбразуру телом, ползу по траве. А он, видя, что удар может прийтись мне в спину, забирает мяч и мимо меня лежащего тихонько так катит мяч в дальний угол! Вратарь у нас тогда был приличный, но, наблюдая эти ложные его замахи, готовился к сильнейшему удару, а тут — прямо застыл как вкопанный.
Я многих нападающих до и после видел, но чтобы вот такой гол сотворить… Фантастический талант. Талантище. И это ведь в 1966 году было, после стольких лет заключения.
Владимир Маслаченко, прекрасный голкипер и профессиональный комментатор, сказал о Стрельцове, мне кажется, лучше всех: «Стрельцов — это футбольный Шаляпин».
Впервые в футболке «Торпедо» он вышел на поле 4 апреля 1954 года в Харькове. Это был первый тур очередного чемпионата страны. Паренек, которого скоро будет знать вся страна и которому еще не исполнилось семнадцати лет, отыграл неполный второй тайм. Он вышел на замену под двенадцатым номером. И забил мяч на 70-й минуте. 3 мая его впервые увидели москвичи. «Торпедо» играло с «Локомотивом» и победило — 1:0. Этот единственный мяч забил шестнадцатилетний Эдуард Стрельцов.
26 июня 1955 года он впервые играл за сборную. Против шведов, в Стокгольме. И забил три мяча!
Как-то на стадионе «Торпедо» по трибунам прошелестело: «Стрельцов, Стрельцов!!!» Я долго искал его глазами. Они никак не хотели останавливаться на лысоватом здоровом дядьке в коричневом пиджаке.
Он сразу же сел и стал для меня невидим. Он не ждал ничьего, моего в том числе, внимания. Это я понял годы спустя.
Кто-то спросил его, играл ли он там, на зоне. Он ответил, что только однажды. И рассказал о том матче так:
— Нас вывезли на пятый лагпункт, километрах в трехстах от Кирова, в тайгу. Кругом решетки, решетки, проволока и… охрана, охрана, охрана, аж в две шеренги…
Единственное в своем роде описание футбольного матча. О себе самом, об игре не сказано, заметьте, ни слова.
Отбывал он точно по приговору — на тяжелых работах: лесоповал, узкоколейка в тайге, химзавод, строительство домов.
Он не сломался там, а потом — здесь — не любил вспоминать о прошлом.
Последний раз перед тюрьмой забил столичному «Спартаку». Забил гол, и встреча 2 мая 1958 года завершилась вничью — 3:3. За восемь последних игр забил пять мячей.
В его письмах оттуда (некоторые — опубликованы) про тюрьму очень мало. Вообще, если бы не знать, что они из зоны, читатель и не догадался бы ни о чем.
Вот человек уехал работать. Работает. Ему тяжело, но это с непривычки, — привыкну, будет полегче. А в целом всё нормально, главное, вы там следите за своим здоровьем, обо мне не волнуйтесь…
Пишет он в основном матери, Софье Фроловне, и если просит о чем, то добавляет: если трудно, тогда не надо. И — главное, он словно забыл, что был знаменитым на всю страну футболистом. Он словно и не знал об этом. Приговор был — лишение свободы сроком на 12 лет без поражения в правах. Позднее Верховный суд РСФСР снизил наказание до семи лет, а в 1963 году Стрельцов от неотбытого срока наказания (два года три месяца десять дней) был условно-досрочно освобожден. Выходит, в заключении он пробыл пять лет.
Литература о Стрельцове поразительна. Она вроде бы есть, но ее как бы и нет.
Сложно найти книгу об отечественном футболе, в которой бы не упоминалось его имя.
Однако и книг, посвященных собственно Стрельцову, очень мало. О Бекхэме пишут куда чаще.
Особняком стоит творчество спортивного литератора Александра Павловича Нилина. Нилин был дружен с Ворониным и Стрельцовым. Дружен в течение многих лет. Естественно, что он мог бы написать о них не просто тома — собрание сочинений. И Нилин действительно написал о Стрельцове несколько книг.
Но они, мне кажется, уступают другим его книгам, не отмеченным столь близким и столь теплым отношением к герою. Давно замечено: рассказать о том, кого хорошо знаешь и любишь, — сложно.
Лично мне больше всего нравится книжка Нилина о Бескове. Зато Бесков был ею недоволен и даже сердит на автора.
Мне хотелось бы привести здесь литературный отрывок, посвященный Эдуарду Стрельцову. После долгих сомнений я остановился на Аркадии Галинском, замечательном футбольном журналисте, уже покинувшем этот мир.
Не выходит больше и газета, откуда этот отрывок взят. Она называлась «Советский спорт плюс восемь».
Судьба Галинского — не из простых. Один из самых талантливых из пишущих о футболе, он подвергался незаслуженным гонениям, травле. Его пытались изгнать из футбола за то, что он показывал футбол таким, каким тот был. Он не рисовал лубок, вот в чем дело.
Когда Аркадий Романович умер, его вдова принесла нам в редакцию последние, неопубликованные доселе статьи. Они поразительно успевали за временем.
Итак, слово Галинскому. Он оказался свидетелем возвращения Стрельцова в большой футбол после пяти лет заключения.
«В конце июля 1963 года мне позвонил в Киев заместитель редактора отдела футбола „Советского спорта“ Александр Вит (в ту пору я был заведующим украинским корпунктом этой газеты) и спросил: не хотелось ли бы мне съездить на недельку в Одессу, чтобы передать оттуда отчет о матче сборной клубов Москвы (а фактически — сборной СССР) с олимпийской командой Японии? Вопрос показался мне странным. Во-первых, почему на недельку, если требовался отчет об одном-единственном матче? Во-вторых, сколько-нибудь серьезной борьбы в нем быть не могло, а в „Советском спорте“ для соревнований подобного рода отводилось обычно несколько строк сугубо статистической информации. Отчего я и ответил Виту, что справиться с этим заданием сможет в Одессе любой начинающий местный журналист. Но Вит засмеялся и сказал, что матч с японцами состоится 31 июля, а 25-го в Одессу прилетит, чтобы сыграть в тот же день товарищескую встречу с „Черноморцем“, московское „Торпедо“. В составе же последнего впервые после пятилетнего перерыва выступит Стрельцов!»
Прервем здесь автора для ремарки. Общеизвестно, что Стрельцову долгое время не разрешали играть. Что огромную роль здесь сыграл Вольский, в ту пору парторг ЗИЛа. Он будто бы напрямую выходил с просьбой о Стрельцове в верха партии!
Но! Как видим, руководители спортивной прессы тоже не могли или не хотели сообщать о предполагаемом выходе Стрельцова на поле. Пусть и в товарищеском матче! Здесь и подвернулся Галинский. Киев — политическая периферия…
«…B Одессе, в раздевалке „Торпедо“, сидел, зашнуровывая бутсы, уже не юноша с открытым светлым нежным лицом и симпатичным русым коком над высоким лбом, а грузноватый, сильно лысеющий мужчина. У юноши были красивые длинные сильные ноги, теперь же ноги Стрельцова напоминали колонны. Он поднял голову, внимательно посмотрел на меня и несколько напряженно поздоровался. Я сказал: „Эдик, всё будет хорошо!“ Он ответил: „Я надеюсь“. В футбольной раздевалке говорить много не принято, мы условились побеседовать в автобусе — торпедовцы после матча вылетали в Москву вечерним рейсом. Ужинали футболисты практически всухомятку, уже в самолете. Стрельцов, рассказали мне, есть не мог.
О том, что одесская публика имеет возможность увидеть 25 июля 1963 года игру Эдуарда Стрельцова, местное радио сообщало в тот день несколько раз. И свыше сорока тысяч зрителей, пришедших на стадион, не ошиблись в своих надеждах, — писала газета „Черноморская коммуна“. — На 12-й минуте счет был 2:0 в пользу гостей. Центрфорвард „Торпедо“ Э. Стрельцов дважды заставил голкипера „Черноморца“ Б. Разинского вынуть мяч из сетки. Первый гол Стрельцов забил со штрафного, а второй мяч направил в ворота ударом с ходу — столь же сильным, сколь и неотразимым.
„Первый гол Стрельцов забил со штрафного…“ Это волшебство мне не забыть. Мяч был положен примерно метрах в восемнадцати от ворот и почти прямо против них. Одесситы выстроили стенку, прикрывая левую от голкипера сторону. Арбитр, как обычно, суетился, делая вид, что намерен отодвинуть игроков на положенные девять метров. В конце концов, метрах в пяти от мяча стенка пятиться перестала. Стрельцов разбежался и ударил. После чего мяч исчез из поля зрения. Где же он? Судья побежал к воротам. И тут, наконец, все увидели мяч. Он лежал в сетке у левой стойки. Но ведь мяч над стенкой не пролетал! Значит, он каким-то образом ее обогнул — сбоку, снизу? Ах, так вот почему и московские, и одесские игроки, когда мяч был вынут из сетки, буквально облепили Эдика…
Я видел тысячи забитых мячей, сотни из них описывал в отчетах подробно, но этот гол поражает воображение и поныне. После матча, в автобусе, прошу Стрельцова объяснить мне происшедшее. Его рассказ я записал по возвращении в гостиницу, и этот текст привожу далее дословно: „Одесситы, — говорит Стрельцов, — стенку построили неважно, поскольку дальний от вратаря угол был не совсем закрыт. Я подумал, — говорит он, — бить надо туда прямо, с подъема, а главное — быстро, как только судья отойдет. И уже стал разбегаться, когда стенка сдвинулась и закрыла стойку, видно, Разинский подсказал. Словом, шансов никаких, но не останавливаться же! Вот на ходу и решил резать по самому краю мяча и как можно сильнее, да стопу „навалить“ покруче. Ну и еще, наверное, подфартило: может быть, стенку они все-таки недотянули“».
Галинский не был бы Галинским, если бы, навестив через несколько дней сборную, не сказал в полный голос: «Стрельцов в Одессе сыграл потрясающе!»
У игроков и тренеров — пауза из «Ревизора». Все же знают, что играть Стрельцову — запрещено! Но это в Москве, Одесса же — вольный город.
Первый официальный матч за «Торпедо» Стрельцов провел только два года спустя. 15 апреля 1965 года. В Баку.
Так что к пяти годам заключения добавились еще два года отлучения от футбола на воле. Семь лет вне футбола!
Он забил в 26 матчах 12 мячей, «Торпедо» стало чемпионом страны!
…Не про этот ли матч 1965 года вспоминал тот бакинец с Автозаводской площади?
Как тут не привести лаконичный отзыв легендарного Григория Федотова. Отозвав как-то Стрельцова в сторону, Григорий Иванович только и сказал: «Я сам играл, но как ты играешь…»
Что ответил Стрельцов — неизвестно. Но он ответил Федотову игрой. Два мастера мирового класса «разговаривали» на поле.
В быту они были людьми скромными и витийством не отличались.
Эдуарда Стрельцова невозможно представить себе в другой команде. Только в «Торпедо».
«Завод, — как говорили сами футболисты о команде, — куда мы без него?»
Теперь эти времена в прошлом.
Угловой Лобановского вошел в поговорку. Все знают, что мяч, пущенный долговязым рыжим нападающим киевского «Динамо» от бокового флажка, зависал в воздухе и аккуратно укладывался под дальнюю штангу. Коронный удар этот Лобановский шлифовал на каждой тренировке.
Неповторимый удар — такое бытовало мнение.
Однажды разговор этот возник на торпедовской базе в Мячкове. «Неповторимый удар», — сказал кто-то.
«Да ну? Так уж — неповторимый?» — улыбнулся Стрельцов и направился с мячом на угол поля. Тщательно установив мяч, Стрельцов словно задумался, поглядел вниз, на ворота, опять на мяч и, отойдя на несколько метров, с короткого разбега пробил. Мяч завис над пустыми воротами и — опустился в угол у дальней штанги.
До этого Стрельцов никогда угловые не пробивал. Принципиально не любил отправлять мяч туда, где партнеру еще предстояло за него побороться.
У меня, видевшего его мальчишкой, осталось, как теперь кажется, верное впечатление. Вот он — один, могучий, опытный, всё наперед знающий, а кругом остальные — ученики. Талантливые и не очень. И соперники — злые и не очень. Что интересно, и зритель такой же.
Я слышал, как освистывали его! И орали: «Бегай!» И мне это не нравилось, и я не орал вместе со всеми. Потому что не знал, но чувствовал — и в стойке его в центре поля что-то таится пока неизвестное.
А потом — мяч, движение, одно, другое, пас — и все белые футболки с черной буквой «Т» на груди мельтешат, как снег, и кто-то свободно выходит на вратаря…
«Словарь любителя футбола» продавался в газетном киоске. И стоил 56 копеек!
Сумма для меня — огромная. Заполучить ее у родителей — задача почище алгебраической. Кроме того, я боялся, что книжка, на обложке которой футбольный мяч, как спутник, облетает Землю, вот-вот будет распродана. И я останусь ни с чем.
Но мне повезло, и вскоре я вооружился клеем, чтобы заняться ее ремонтом. Странички разлетались от внимательного чтения. Книжечка была издана провинциально — в Ростове-на-Дону. Но в ней было всё! От истории Кубка Англии до режима питания игроков в калориях.
Вот что в ней было написано в разделе «Удар пяткой»:
«Удар пяткой — отбрасывание мяча назад партнеру. Футболист при этом как бы перешагивает бьющей ногой через снаряд и резко отталкивает его пяткой.
Особенно эффективен этот прием вблизи ворот соперника, так как он всегда неожидан для защищающихся. Нападающий делает вид, будто собирается пробить по цели или дать кому-нибудь из партнеров впереди или сбоку, а сам отбрасывает мяч пяткой назад. Это застает обороняющихся врасплох и может привести к взятию ворот».
Стрельцов как мастер именно такого паса не назван, хотя он буквально рисуется при чтении. На той же странице помещен рассказик про «Удар через себя», где аккуратно добавлено, что «у нас этим приемом хорошо владели Ниазбей Дзяпшиа и Гиви Чохели».
Книжка выпущена в 1970 году, так что я не обижался за молчание о торпедовской «девятке». Теперь — не обижаюсь тем более.
В 1974 году выходит книжка Константина Есенина «Московский футбол». О Стрельцове Есенин говорит так:
«Заслужив спортивную славу, Стрельцов, однако, этой славы не выдержал, и в 1958 году случилось так, что „Торпедо“ пришлось с ним расстаться. Но это не деморализовало коллектив».
И через пару страниц:
«Несколько сезонов бывший центр нападения „Торпедо“ выступал в заводской клубной команде, наблюдал „большой футбол“ с трибуны. Это обогатило его игру…»
Теперь эти слова режут слух! Оказывается, вот что обогатило Стрельцова… Сидение на трибуне и матчи за заводскую команду.
На игры которой — Константин Сергеевич не мог не знать об этом — ходила вся Москва. Думаю, и Есенин ходил.
Но иначе тогда о Стрельцове и писать-то было нельзя. Вот нельзя — и всё.
Правда, стоит добавить, и маститый Лев Иванович Филатов, и знаток всех футбольных цифирей Константин Есенин были преданными болельщиками «Спартака». Но не «Торпедо». Отношения этих команд на поле всегда были перпендикулярными.
Вот и в более поздних книгах своих (а их немало) Лев Иванович о Стрельцове рассказывает, но сквозь зубы, столько же, сколько, допустим, о Родионове или Банишевском…
Эдуард Стрельцов забил в ворота «Спартака» восемь мячей.
Оценивая отечественных нападающих, Николай Петрович Старостин оставляет на долю Стрельцова лишь колорит. И ограничивается банальным: «Тебе много дано, с тебя много спрашивается».
Правда, книга была написана Н. П. Старостиным давно. Брат Андрей любил в сердцах бросить старшему: «Ничего ты, Николай, в футболе не понимаешь!»
Режим Эдуард Стрельцов нарушал. О чем искренне признался тренеру сборной СССР Михаилу Якушину: «Вы уж освободите меня, могу подвести вас…»
По части нарушения режима Стрельцов напоминает Джорджа Беста. Или Марадону. И по таланту они где-то рядом. «Непьющие люди в футбол не играют», — по сию пору любят повторять футболисты.
Вадим Никонов, которого я очень любил и за которого болел отдельно, говорил мне:
— Да разве я играл? Я в основном учился играть у великих. Мне повезло, я у профессоров учился.
Под профессорами Никонов понимал Стрельцова, Иванова и Воронина.
Юрий Тишков рассказывал:
— Никонов научил нас многому. Порой самым простым вещам, неожиданно простым, до того простым, что сам бы никогда не додумался. К примеру, пас своему, если на тебе сразу несколько соперников висят и голову поднять некогда. Значит, на гетры смотри. Гетры, они ведь разные. Кати на свои — и порядок!
Никонов, игравший, кстати сказать, под восьмым номером, в честь своего кумира Валентина Иванова, в свою очередь заметил, что премудрость про гетры перенял от них — от профессоров — Стрельцова и Иванова.
Когда о Сереже Шустикове заходила-загуляла недобрая слава любителя «отдохнуть», я с тревогой спросил у его отца, заслуженного торпедовца Виктора Михайловича Шустикова, не пропустившего ни одной тренировки и сыгравшего за «Торпедо» больше всех — 427 матчей, о сыне. Тот неожиданно для меня ответил:
— А чего? Я сыном доволен. Голова светлая, всё видит на поле, соображает. Да и с мячом… Может. Мне еще когда про него Эдик сказал: «Голова светлая!» А он таких вещей просто так не скажет. Ни по дружбе, ни по чему другому… Гуляет? Так это пройдет.
Виктор Шустиков был дружен со Стрельцовым. Именно он приехал встречать его, когда срок Стрельцова закончился.
Тандем Иванов — Стрельцов был лучшим у нас в футболе. Причем дело даже не в забитых ими голах — за сборную и за «Торпедо». Дело в глубине понимания игры, в интуитивном чувстве — где в тот или иной момент находится партнер.
Ни Иванов, ни Стрельцов не могли похвастаться тем, что кто-то еще понимает их лучше, чем они оба два. И уж тем более никто не мог заменить кого-то из них.
Хотя рядом с ними играли выдающиеся мастера. И в «Торпедо», и в сборной.
Константин Иванович Бесков, который, кажется, и поставил их вместе в 1956 году, вспоминал:
«На установке, которую я проводил перед матчем с динамовцами, в центр нашего нападения был назначен Иван Моргунов. Перед ним была поставлена задача: перемещаться и уводить за собой центрального защитника динамовцев Константина Крижевского, который, как я мог предположить, станет опекать Моргунова персонально и вплотную. Значит, уводить в сторону, передвигаясь параллельно линии штрафной площади, в непосредственной близости с ней. А в освобождающуюся таким образом зону центрального защитника динамовцев в нужный момент должны были врываться либо Иванов (если Моргунов уводит Крижевского влево), либо Стрельцов (если Крижевский выманен направо). Наш замысел удался: Крижевский неотступно преследовал Моргунова даже без мяча, тандем Иванов-Стрельцов выполнил свою задачу „засады“, и торпедовцы выиграли.
Следующая встреча — с ЦДСА. Там в центре обороны играл Анатолий Башашкин, который, как правило, сочетал персональную опеку с игрой в зону. Вряд ли, думал я, Башашкин оставит свою зону без присмотра ради „держания“ Моргунова, тут нужен более опасный форвард. Поставлю-ка я в центр атаки Эдика Стрельцова. От него Башашкин далеко отрываться не станет, значит, будет уходить со своего центрального поста, а туда сможет „наведаться“ Валентин Иванов.
Так мы и сделали. Башашкин действительно не отходил от Стрельцова, который исправно заманивал его то в одну, то в другую сторону от центра обороны ЦДСА. И на освободившееся пространство сразу же вырвался Иванов. У него было минимум два стопроцентных момента, Валентину не повезло, а то бы счет был 2:0…»
Так, с легкой руки Бескова, получился неповторимый тандем Иванов — Стрельцов. Или Стрельцов-Иванов. Они и забивали вместе, и гуляли вместе.
Знаменитая история о том, как они опоздали на поезд, в котором уезжала сборная, как догоняли его на автомашине и как, догнав, каялись и обещали искупить делом — и искупили, забили, кажется, на двоих три мяча, общеизвестна.
И всё же в жизни большими друзьями они не стали. Но относились друг к другу тепло, по-товарищески. Известно, что голос Стрельцова был отмечен тогда, когда решалось — передавать ли команду молодому тренеру Валентину Козьмичу Иванову или искать поопытнее. Стрельцов поддержал Иванова, чья долгая тренерская судьба знала немало счастья.
Валентин Козьмич сотни, наверное, раз вспоминал Эдуарда Стрельцова. Устно и письменно. На собраниях и на турнирах, на открытии памятника и на кладбище, среди друзей и среди журналистов, дома и на работе, по телевизору и в кино.
Это нелегкая доля. Иванов справлялся с ней очень достойно. Но — так мне казалось почему-то — главного о Стрельцове он так и не сказал. Или не обобщил в какую-то большую и важную главу — воспоминание. И, рассказывая о нем, Иванов всегда собирался с духом, — это чувствовалось — внимательно относился к каждому своему слову и даже жесту.
Смерть Стрельцова он переживал тяжело. Я помню его лицо на похоронах. Измученное и скорбное.
Однажды я брал у него интервью, и по делу мы поговорили быстро, а у него была пауза, и он никуда не спешил.
Я спросил, не подумывает ли он о новой книге. Заметил, что теперь можно сказать куда больше, чем позволялось ранее. Иванов усмехнулся:
— Да кто ее теперь издавать будет? И продавать тоже? Теперь же всюду предоплата, а? Да и нужна ли она кому?
Я думаю, что любая искренняя книга мемуаров очень нужна. Про футбол таких книг почти нет.
Как-то спросил Игоря Чугайнова, тоже тренировавшегося у Стрельцова:
— Что же вы такие закрытые люди — футболисты? Про это — нельзя, и про то — нежелательно! Крепостные прямо…
— А ты как думал? — хохотнул он в ответ. — Мы и есть крепостные. Футбол-то игра — командная, может, слышал? Все одной ниточкой связаны…
Стрельцов заканчивал выступление в 1970 году. В том же году заканчивал выступать Лев Иванович Яшин. Стрельцов играл на месяц дольше Яшина. Правда, у него не было никакого прощального матча.
26 сентября в «Лужниках» «Торпедо» проиграло минчанам 0:1, и последний матч Стрельцова смотрело всего-то восемь тысяч зрителей…
На похоронах Льва Ивановича кто-то обратил внимание на то, как плохо выглядит стоящий у могилы Эдуард Стрельцов.
Да и он сам, видимо, чувствовал… И ушел совсем скоро, следом за Яшиным, как выходил вслед за ним на зеленый ковер стадиона в матчах за сборную.
Они ушли в вечность.
Для меня они были и остались очень большими. Очень большими, потому что я видел их — маленьким.
Когда говорят, что вот жаль, что Стрельцов совсем не известен на Западе, я не понимаю…
Вот и Пушкин там тоже не очень известен. Меньше, чем Достоевский.
Зона Стрельцова — Россия, здесь его знал каждый, и любили его, как своего, русского, мастерового, не очень счастливого.
А кто в России был особенно счастлив?
В прошлом футболист разных команд, поигравший и в первой, и в высшей футбольной лиге Александр Ткаченко нашел литературную стезю. Или она нашла его.
Ткаченко стал поэтом и писателем.
Беспощадная по правдивости его книга «Футболь» не имеет аналогов. Причем, я думаю, не только в России. Естественно, что реакция на книгу была различная. Но все соглашались в одном: ничего похожего о футболе они никогда не читали.
Вот один отрывок из воспоминаний Ткаченко. Он не вошел в книгу.
«Банька не только примиряла футболистов, но и несла в себе фактор примирения. Помню, как-то Эдик Стрельцов лежал на мраморной плите, положив под голову распаренный веник, и массажист встряхивал его мышцы. Подходили защитники, которые накануне вставляли ему на всю растрату и сзади и спереди, так что Эдик только охал. Смотрели на его бесконечные синяки на теле и извинялись. А Эдуард великодушно отмахивался от них: да ладно, мол, мужики, всё нормально, дело житейское. В московском „Локомотиве“ тогда играл на позиции центрального защитника Олег Чиненов. В бане подошел он как-то после игры к Стрельцову, обнял его и говорит: „Эдик, я тебя обожаю, извини, пожалуйста, ради бога, врезал тебе нечаянно, не хотел!“
Эдика любили, но и били в игре нещадно, но он был добродушным и всем всё прощал».
Кажется, Валентин Козьмич Иванов вспоминал о том, что Эдик мог и не простить. Если подло, в открытую, били товарища.
Он заступился за своего и был удален вместе с грубияном. Терпеть, видя, как бьют товарища, не смог.
А когда стали намекать, пора уж тебе, уходи, просить о себе тоже не мог. Ушел, и всё…
Анатолий Папанов — большой русский актер — болел за «Торпедо». Об этом не все знали, как все знали почему-то, что за «Торпедо» болеют Арканов и Ширвиндт.
Мне кажется, многие киногерои Папанова чем-то напоминали Стрельцова. Или они — Стрельцов, Папанов — были чем-то схожи. Большие, красивые русские люди. Не суетные. С талантом от Бога.
Валерий Воронин, отвечая на какую-то анкету, на вопрос о партнерах ответил так:
— Уважаю партнеров, понимающих тебя без слов. Этим качеством выгодно отличались Иванов, Батанов, Маношин. Было бы превосходно, если бы партнеры научились понимать Стрельцова так же, как он понимает их…
Об исключительном созидательном таланте Стрельцова, проявившемся в 1960–1970-е годы, у нас написано бесконечно мало.
Валерий Воронин, один из самых интеллектуальных футболистов своего времени, в одном предложении выразил и величие, и одиночество таланта.
Любопытно, что Стрельцов плохо бил пенальти. Статистик Юрий Кошель подсчитал: Стрельцов бил пенальти семь раз. Забил три, причем один из них — с повторного удара. Четыре раза вратари отражали его удар.
В чемпионате и Кубке он забил 115 мячей. А «Торпедо» за те годы, что выступал в нем Стрельцов, — 490. Каждый пятый мяч — на счету Стрельцова!
А вот его голевой расклад по годам:
1954 год. 22 игры (5 забитых мячей) — «Торпедо» занимает 9-е место.
1955-й. 22 (15) — 4-е.
1956-й. 22 (12) — 5-е.
1957-й. 15 (12) — 2-е.
1958-й. 8 (5) — 7-е.
1965 год. 26 (12) — 1-е.
1966-й. 31 (12) — 6-е.
1967-й. 20 (6) — 12-е.
1968-й. 33 (21) — 3-е.
1969-й. 11 (—) — 5-е.
1970-й. 12 (—) — 6-е.
Больше всего забивал в ворота «Динамо» (Тбилиси) — 14 в 17 играх, ЦСКА — 11 в 17 играх, «Спартаку» и «Динамо» (Киев) по 8 за 18 игр.
222 матча в чемпионатах СССР — ровно 100 голов. Еще 15 забил в Кубке страны. 25 голов — за сборную СССР.
Рассказывают, на манер анекдота, что Брежнев в ответ на обращение к нему многочисленных ходоков, страдающих, что Стрельцову всё не разрешают играть в чемпионатах СССР, сказал: «Я не понимаю. Отсидевший в тюрьме слесарь может вернуться к станку. А почему футболист не может вернуться к своему главному делу?» И Стрельцов вернулся.
Или: версия о роли министра культуры Фурцевой в деле Стрельцова. Она якобы мечтала познакомить с ним дочь, на что подвыпивший молодой форвард ответил: «Не-е, я свою Алку ни на кого не променяю…» Стрельцов говорил о своей первой жене, которая подала на развод сразу же после суда.
Рассказывают о том, что Стрельцов долго-долго не хотел читать книгу Иванова «Центральный круг», где о нем была специальная глава, которая называлась так: «О человеке, который был сильнее всех на поле и слабее всех за его пределами».
Герои всегда обрастают мифами: было ли это на самом деле, не было ли — так ли теперь важно?
Вот признание о своих первых шагах в команде Валерия Воронина:
— Я вижу их одних: Иванова и Стрельцова. А меня для них нет. Они не видят меня в упор. Эдик — рассеянно-добродушно, Иванов — категорически. Кто не играет так, как он, для него не существует. А кто еще играет так, как он? И возможно ли так сыграть? Я хочу это понять. Я стараюсь не обижаться. Тем более что кричит он не на одних только младших, начинающих. И на старших — для него нет разницы. В команде есть он и Стрельцов — остальные не в курсе дела.
Михаил Гершкович остался недоволен моей реакцией на создание команды «Торпедо-Лужники». Я критиковал, в частности, новое название команды.
Гершкович для убедительности прибег к ненормативной лексике.
В ответ я сказал:
— Михаил Данилович, не думаю, чтобы Эдуард Стрельцов приветствовал бы продажу команды за бесценок. И уж тем более не оценил бы новое название…
Гершкович со мной не согласился. Но в значительно более корректной форме.
Позже Сергей Шустиков говорил: «Торпедо» есть «Торпедо». При чем тут какие-то «Лужники» с черточкой?
Название через год поменяли. То есть вернули старое.
Дмитрий Пасынский из тех, кто зарывает талант в землю. Его своеобразное умение мыслить на бумаге было отмечено самим Филатовым. Дима по праву считался одним из лучших, если не лучшим, среди молодых футбольных журналистов.
Однако горячее желание руководить заставило Пасынского переквалифицироваться в футбольного чиновника.
В устной речи Пасынский словно наверстывает то, что не успел сделать в редакции. Например, выдает тему: отчет о матче глазами водителя пожарной машины, что завсегда стоит на беговой дорожке. Или — публиковать диалоги с тренерской скамейки. Без купюр.
Пасынский знает то, что творится в футболе. И то, что скрывается за этим понятием. Поэтому он молчит. То есть не пишет. Его советы и наблюдения активно используют коллеги. Я в том числе. Как настоящий творческий человек, Дима не жаден.
В ответ на мою просьбу вспомнить что-нибудь о Стрельцове он незамедлительно, но обстоятельно рассказал следующее:
— Первые профессиональные уроки футбола я получил у Алексея Корнеева, игрока «Спартака» и сборной страны. Мы занимались в Сетуни, стадион «Искра». Однажды, по случаю какого-то праздника, там был устроен матч между мужской командой «Искра» и сборной ветеранов Москвы. Конечно же я сидел на трибуне и смотрел во все глаза.
Так вот, среди ветеранов мне запомнились трое: Маслаченко, Шестернёв и Стрельцов. Маслаченко — сухой, подвижный, подтянутый — заметно выделялся среди товарищей. У тех уже появились животики, двойные подбородки. А Маслаченко был такой… плейбой, хотя этого слова мы тогда еще не знали. На контрасте с ним смотрелся Альберт Шестернёв. У него уже и лысина намечалась, но он руководил всеми и вся, жестом, взглядом, — и его все слушались. Трибуны вздыхали: «Алик… Алик!» Он недавно завершил выступления за ЦСКА. И Стрельцов. Рывка, дриблинга у него уже не было, но зато был фирменный пас пяткой. За игру он отдал три-четыре таких паса, причем два из них прошло. Как сейчас помню, он получал мяч и выдерживал паузу. Кто там набирал ход в свободную зону, он не смотрел. Но пас метров на десять-двенадцать он делал именно тогда, когда было нужно его сделать. Партнер, во-первых, уже был на ходу, но не в офсайде, и, во-вторых, пас был удобен, он шел прямо на ногу. Пас этот сразу отсекал нескольких защитников, он выводил партнера на оперативный простор.
Позже, когда я читал о знаменитом стрельцовском пасе, мне уже объяснять было ничего не надо. Я его видел и запомнил. Поразительно, но на партнера он не смотрел…
Поэт и футбольный журналист Сергей Николаевич Шмитько рассказывает как-то раз:
— Ну вот, смотри, я тогда никому не известный молодой человек, «корреспондент» (это длиннющее слово футбольные люди почему-то любят, выговаривают уверенно, в нем — имя твое и фамилия, пока ты никто), и залезает этот корреспондент, я то есть, в знаменитый торпедовский автобус после домашней игры в Лужниках.
Кто-то меня позвал? Кто-то окликнул? Я кого-то о чем-то спросил и за ответом пролез? Врать не буду, не помню.
А только помню я трепет. Рядом-то кто сидит? Рядом-то не просто люди — имена, кумиры, игрочилы. Для любого тогда просто рядом с ними постоять — событие, счастье на всю жизнь. Валентин Иванов. Валерий Воронин. Витя Шустиков. Да все они, торпедовцы, автозаводцы — это же лучшие игроки Союза… А уж Эдик Стрельцов… Тут и говорить-то нечего! Великий. Любимец. Стрелец.
Вот как бы теперь любой безусый парнишка сделал? Он бы по салону, как по льду, поехал бы, да? Он бы вопросиками зачирикал, как воробушек после дождя. Как вы забили гол? Кому посвящаете победу? Что сказал тренер в перерыве? Сколько планируете забить?
…А я только и углядел, что заслуженные сидят впереди, кто помоложе — сзади, ну и проперся быстрее в хвост, притулился на свободном сиденье. Какие еще вопросы? Ни боже мой. Немота от восторга и ужаса.
Я ведь уже и армию отслужил. Бывал кое-где. Кое-что видел в жизни. Но вот робею и только смотрю, смотрю…
Автобус меж тем не ждет, он едет, автобус-то. Из Лужников вырулил, набережная, река, свернул куда-то, в переулочки. И темнотища кругом. Осень. А матчи тогда в семь часов начинались. Слышу, говорят, едут на базу. А мне-то зачем на базу? Мне-то домой надо.
Да и не пустят на базу. Надо где-то сойти… А где?
Наклоняюсь к соседу, спрашиваю про метро. Парень плечами жмет, не знаю я, говорит, про метро. И спит себе. Я другого, запасного, тихонько спрашиваю: «Мне бы, мол, выйти, желательно, у метро. Не скажете, какая тут поблизости станция?» «Не-а, — сопит, не поворачивая головы, — я не в курсе. А метро мы уже проехали».
Ну, я приуныл, пялюсь в окно, хочу понять, где едем — и не понимаю. И тут… Вижу боковым зрением: поднимается фигура из первых рядов и идет прямо ко мне.
Стрельцов!!! Присаживается спокойненько рядом и объясняет ровным таким голосом, что вот теперь мы едем туда, а потом повернем и если тут, на повороте, сойти и пойти правее, а там немного свернуть переулочком, то минут через семь аккурат станция метро и будет.
Так он мне это, как родному, рассказывал, что я сразу всё понял. Слез, где сказали, иду к метро, ликую, курю, вспоминая его интонацию, и думаю про себя: «Вот… Ты, Серега, сегодня получил от самого Стрельца пас на выход. Рассказать кому — не поверят. Засмеют. Лучше и не рассказывать».
А дорогу он мне объяснил — тютелька в тютельку.
…Глава близится к завершению. К последней точке. Как не предоставить слова Эдуарду Анатольевичу?
Итак, Эдуард Стрельцов. «Вижу поле». Запись Александра Нилина.
«…Теперь можно сказать, что лучше было бы совсем не играть, чем играть за дубль. И „ахилла“ бы не порвали.
Главное, ведь глупо порвали. Сколько меня прежде ни били на поле, как и всех, впрочем, нападающих, я редко жаловался — судьба. Но в дубле я не был опасным форвардом. Не разжигала меня совершенно игра на таком уровне. Играл без большого азарта…
И вдруг, пожалуйста, играем с дублем московского „Динамо“, и Никулин — защитник, чья грубость никому не в новинку, но здесь-то мог бы, кажется, укротить себя — подкатывается под меня. Да так, что я прямо вскрикнул от боли.
„Ахилл“ — травма из тех, после которых часто и не возвращаются в футбол. А еще вот в таком странном для себя качестве — и без травмы списывают…
Пока лечился — операция, конечно, и прочее — я почти успокоился. Такой уж характер — верю, что хорошее со мной еще случится, хотя сколько раз в этом обманывался.
„Торпедо“ к тому же играло тогда очень средненько. И я поверил, что вернусь и снова придусь ко двору.
Теперь-то я понимаю, что надежды практически не было — и лучше бы мне не возвращаться.
Мне намекали, а я не понимал. Я привык играть в футбол — привык, вернее, жить футболом. И даже про тренерскую работу не хотел слышать. Сгоряча я бы тогда перешел в другую команду и еще бы поиграл. Конечно, правильно, что руководство заводское со всей настойчивостью отговорило меня от такого шага. Мы — те, кто играл в большой футбол, — не себе одним принадлежим. Я многим обязан автозаводу, „Торпедо“, и совершенно правильно, что жизнь моя и дальше оставалась с ними связана.
Я не хотел никому показывать своих переживаний. Держался неестественно бодро, хотя всё неестественное мне — нож острый… Кузьме, как видно, мое независимое от нынешнего положения в команде поведение, скорее всего, надоело. Он-то в свое время ушел безо всяких, а я вот резину тяну.
За дубль я больше играть не стал. Перед сборами звонил Кузьме: „Мне в Мячково приезжать?“ — „Как хочешь…“
Миша Гершкович единственный спросил: „Зачем ты уходишь, Анатольич?“
Мне приятно было, что именно он, игрок в расцвете лет, не понимает: почему я ухожу, не доиграв…
Но больше мне уже нельзя было оставаться при таком положении.
Я тихо-спокойно, как мне кажется, ушел.
В мире футбола ничего не изменилось без меня. А столько мне всего разного в разные годы было говорено: какой я необыкновенный, как же будет без тебя…
А вот так».
Раньше у стадиона «Торпедо», на заборе, висели жестяные футболистики в разных маечках, согласно командным цветам. Табличка первенства лесенкой такой получалась. После игры тут собирались люди, беседовали, курили, спорили. Фанатов еще не было никаких, и милиция со стадиона людей не торопила.
Мне запомнился спор двух старичков — спартаковца и торпедовца. Первый долго-долго, взахлеб говорил и на забор показывал: «Спартак» стоял куда выше «Торпедо». Второй долго молчал, стряхивал пепел в сторону. И сказал только одно: «Зато у нас есть Стрельцов!» Развернулся и пошел к шашлычной.
Я подавал мячи на матчах дублеров. Тогда на «Торпедо» играли только дублеры и трибуна была только одна.
Иногда нас прогоняли, потому что приходили ребята из торпедовской футбольной школы. Иногда — нет, видимо, они с кем-то играли.
Мы старались отличить и запомнить тех, кто попал сегодня в дубль, но вообще-то играет за основу.
На матче дублеров «Торпедо» и «Динамо» запомнился Ларин. Он бил так сильно, что штанги гудели. Мы в буквальном смысле дрожали и пригибались от ларинских зарядов. Но Стрельцов всё одно бьет сильнее, — утешал себя я.
Мой племянник болеет за «Торпедо».
Иногда мы вместе ходим на стадион, где уже нет жестяных футболистов, но есть две трибуны, подогрев, милиция и фанаты.
Камень на месте будущего памятника Стрельцову заинтересовал племянника.
— А кто это — Стрельцов? Расскажи! — попросил он с настойчивостью десятилетнего человека.
Вот я и рассказываю.
