Через секунду библиотекарь, не постучав, отворил дверь. Он ступая до такой степени неслышно, что это даже удивило князя. Сам он никогда не мог бы так ступать, без малейшего шороха. Стул он тоже ухитрился отодвинуть беззвучно. Во всем, что он делал, во всех движениях была какая-то поразительная легкость.

— Ну-с? Что вам от меня угодно? — садясь и пристально глядя на князя, спросил гость, как дыхание, тихим голосом.

— Мне? — Князь чувствовал странную спутанность мыслей. — Что мне угодно? А вот мне прежде всего угодно знать, почему вас нынче совсем не слышно, — он сказал это в далеко не любезном тоне.

— Вы же сами просили меня не шуметь.

Князь нахмурился.

— Предположим. Но, войдя сюда, вы, насколько я заметил, не поклонились. Это неучтивость. Я обращаю ваше внимание на то, что здесь дама.

Говоря, князь по лицу библиотекаря старался понять, что тот об этом думает.

— Под словом «дама» я всегда понимал существо до некоторой степени одушевленное, — в тоне деловой поправки заметил библиотекарь.

Князь засмеялся.

— А помните, вы говорили, что я рожден под знаком Венеры?

— Я и не отказываюсь. — Библиотекарь тонко посмотрел на князя. — Что же касается объекта, то… Объекты, уверяю вас, бывают иногда чрезвычайно странные, Впрочем, позвольте рассказать вам один анекдот. Не слишком веселый, правда. Но зато очень кстати. Можно?

— Сделайте одолжение.

— Я, кажется, говорил вам, что у меня была дочь.

— О, да. Как же. Я любовался у вас ее произведениями.

— Любовались? Вам, может быть, не известно, князь, что дочь моя была больна.

— Я слышал. Какая-то операция…

Библиотекарь очень нахмурился.

— Нет. Болезнь была чисто психическая. Это ведь и по картинам видно. Откуда эти темы? Почему всегда чудовищное? А потом вдруг бросила краски, стала хандрить. «Живопись меня не удовлетворяет. Мне нужно более телесное искусство». Занялась скульптурой. Тоже бросила. Все не то. Я должна создать нечто совершенно плотское. Живое, но бездушное. У вещей, отец, есть бессмертие, это их преимущество перед нами. Если художник дает им жизнь, они становятся богами. Я сделаю себе бога. — Библиотекарь засмеялся каким-то хилым, расслабленным, но полным желчи смехом. — И что же бы вы думали? В тот же день она заперлась у себя в мастерской и начала работать над созданием такой «живой вещи». «Это будет нечто гениальное, — говорила она. — Я обессмерчу себя, сделав бога». — Библиотекарь опять желчно засмеялся. — Мы и тогда, конечно, знали, что это бред. Но слушайте дальше, слушайте. Когда она умерла, — говорить об обстоятельствах ее смерти сейчас не буду, — когда она умерла, мы с доктором в тот же день отправились в ее ателье. Ключа мы так и не нашли. Пришлось взломать замок. И вот, когда мы взломали его и вошли… — Библиотекарь вскинул на князя глазами. — Тогда… Что бы, вы думали, мы там увидели? Гениальное произведение? Ах, это, как мы и ожидали, оказалось только бредом сумасшедшей. Я не видал зрелища более жалкого. Представьте себе, князь, что там… в этом пустом, холодном ателье, среди пестрых лоскутьев и обрывков валялась самая обыкновенная, сделанная из тряпья…

Князь, во все время рассказа не спускавший глаз с куклы, теперь вдруг увидел, что она, как бы внезапно вздрогнув, запрокинулась назад и упала на пол. Возможно, что библиотекарь толкнул ее стул. Она упала прямо к его ногам. Князь видел, как тот с брезгливым отвращением ее отпихнул. С минуту оба молчали.

— Я всегда знал, что это — вампир, — задумчиво сказал князь.

— Именно — вампир. Вещи не только живут, они обладают способностью отнимать жизнь. С моей бедной Нини это и случилось. Она бы не умерла, если бы не несчастная, маниакальная любовь к этой игрушке.

Князь долго молчал. Разгадка, разгадка всего, которую он так давно и безуспешно искал, она была тут. Совсем близко. В этой необычайной и страшной истории маленькой Нини.

— Скажите, — спросил он, не успев обдумать своего вопроса, — правда ли, будто, как я слышал, ваша дочь умерла по вине какого-то шарлатана?

— Шарлатана? — в бешенстве вскричал библиотекарь. Конические глаза его хотели, казалось, выскочить из-за стекол очков.

— Выбирайте ваши выражения, уважаемый князь. Я не позволю так отзываться о моем лучшем друге!

— Я, право, не думал, что он ваш друг, — начал князь. — Я ведь ничего е знаю. Повторил, что слышал. Я был уверен, что вы сами должны ненавидеть человека, по вине которого умерла ваша дочь.

— Моя дочь умерла по своей собственной вине! — с прежней запальчивостью перебил библиотекарь. — А лечил ее, повторяю, мой друг, венский профессор, мировая знаменитость. Нини, конечно, была бы жива, если бы ей не вздумалось сделать глупость…

— Она… Она лишила себя жизни? — спросил князь, мгновенно почувствовав боль в спине и головокружение. Такое именно чувство испытываешь, стоя на краю и глядя в пропасть.

— Но это уже слишком! — вставая, закричал библиотекарь. — Это издевательство! Как смеете вы задавать подобные вопросы? По какому праву! Я отказываюсь говорить с человеком, который не способен уважать семейные тайны другого!

Он бросился к двери, рванул ее, выскочил вон и с силой ее за собой захлопнул. Опять не раздалось ни малейшего звука.

Князь несколько секунд просидел в совершенном оцепенении. Как тогда, как на скамейке под липами. Он не мог вскрикнуть, не мог встать, не имел силы пошевелиться. На этот раз даже мыслей у него в эти первые секунды не было. Библиотекарь, казалось, унес с собой и его самого, или, по крайней мере, какую-то очень существенную его составную часть. Пружину, которая приводила его в движение. Способность думать, чувствовать, двигаться вернулась к нему опять мгновенно. Он вскочил, сорвал с вешалки пальто и шляпу и выскочил в коридор. Наружная дверь оказалась, однако, заперта. В кармане пальто, куда он обыкновенно клал ключ, князь не нашел его. Тут он вспомнил, что выбросил его библиотекарю. Тот, стало быть, унес его. Князь опять вбежал в комнату и, с трудом цепляясь за подоконник, полез в окно. Догнать библиотекаря сейчас же, немедленно, было необходимо. Князь чувствовал, что иначе он пропал.