18

— Нечего старикам торчать на «медвежьих боях» и рассиживаться на холодных скалах, — строго сказала Ловиса, когда на утро выяснилось, что Лысого Пера трясет озноб, что у него ноют все суставы, и он не желает вставать с постели.

Впрочем, вставать он не захотел и после того, как озноб прошел.

— В конце концов, глядеть вокруг я могу и лежа не хуже, чем сидя, — сказал он.

Всякий день Маттис заходил в каморку Лысого Пера, чтобы рассказать старику, как протекает их разбойничья жизнь после объединения шаек. Пока все обстояло как нельзя лучше. Борка вел себя вполне прилично и не бунтовал. А вообще-то он толковый малый, и теперь, когда они действуют сообща, им одна за другой сопутствуют удачи, а солдат фогта они так ловко водят за нос, что сердце радуется.

— Вот увидите, скоро все солдаты сбегут из леса, — хвастался Маттис.

— Цыплят по осени считают, — бормотал Лысый Пер, но Маттис не обращал внимания на слова старика, да у него и не было времени долго тут рассиживаться.

— Мощи ты наши! — любовно воскликнул он и на прощание похлопал Лысого Пера по плечу. — Постарайся хоть немного мяса нарастить на свои кости, чтобы поскорее встать на ноги!

Ловиса просто из кожи вон лезла, чтобы угодить Лысому Перу. То горячий крепкий бульон принесет, то какое-нибудь особое блюдо, которое старик прежде любил.

— Ешь, пока не остыло, — упрашивала она, — хоть ложечку, чтобы согреться изнутри.

Но даже кипящий бульон не мог выгнать холод из тела Лысого Пера, и это тревожило Ловису.

— Надо перевести его сюда в зал, поближе к очагу, — сказала она как-то вечером Маттису. — Пусть отогреется у огня.

Маттис взял его на руки и, как больного ребенка, вынес из каморки и уложил на свою постель. Теперь Лысый Пер спал рядом с Маттисом, а Ловиса перебралась к Рони.

— Наконец-то я, бедняга, хоть немножко оттаю, — радовался Лысый Пер.

Наутро Лысый Пер отказался возвращаться в свою каморку. В этой широкой кровати ему было хорошо, он в ней и остался. Лежа, старый Пер наблюдал, как Ловиса управляется со своими домашними делами, по вечерам вокруг него собирались разбойники и хвастались своими подвигами, а Рони рассказывала о том, как они с Бирком провели этот день в лесу, и Лысый Пер был доволен.

— Вот так я и должен жить, пока жду… — сказал он как-то.

— Чего? — спросил Маттис.

— А ты как думаешь? — вопросом на вопрос ответил Лысый Пер.

Догадаться Маттис в тот раз так и не смог, но он с тревогой замечал, что старик день ото дня все худеет и слабеет, и спросил Ловису:

— Чего ему не хватает, а?

— Лет ему много, вот что.

Маттис с испугом поглядел на жену.

— Но, надеюсь, он от этого не умрет?

— Умрет, — сказала Ловиса.

— Молчи! — закричал Маттис и заплакал. — Я не позволю ему умирать!

Но Ловиса лишь покачала головой.

— Ты многое можешь, Маттис, — сказала она. — Но тут ты бессилен.

А уж как Рони беспокоилась о Лысом Пере! Чем больше старик ослабевал, тем дольше сидела она возле него. Теперь Лысый Пер лежал все чаще с закрытыми глазами, но иногда поднимал веки, глядел на девочку, улыбался ей и говорил:

— Радость души моей, смотри не забудь того, что я тебе сказал!

— Не забуду, — отвечала Рони. — Только бы найти его.

— Найдешь, найдешь, — уверял ее Лысый Пер. — Придет время, и ты его найдешь.

— Хорошо бы, — сказала она.

Бежали дни, и Лысый Пер все больше слабел. И вот настала ночь, когда никто не лег спать. Вся шайка собралась вокруг Лысого Пера — и Маттис, и Ловиса, и Рони, и все разбойники. Лысый Пер лежал неподвижно, прикрыв глаза. Маттис испуганно вглядывался в лицо старика, отыскивая в нем признаки жизни, но, несмотря на яркий огонь в очаге и резкий свет свечи, которую зажгла Ловиса, у кровати Лысого Пера было темно, и никаких признаков жизни Маттис заметить не смог. И тогда он закричал:

— Он умер!

Но тут Лысый Пер открыл глаза и с упреком поглядел на Маттиса.

— Нет, я не умер, — прошептал он. — Неужто ты думаешь, что я такой невежа, что уйду от вас, не попрощавшись?

Потом он снова закрыл глаза и долго лежал так, а все молча стояли вокруг и вслушивались в его прерывистое дыхание.

— А вот теперь пора, — тихо сказал Лысый Пер и снова открыл глаза. — Теперь, братья мои, прощайте… Я умираю…

И он умер.

Рони никогда не видела, как умирают люди, и она заплакала.

«Но ведь старик так устал жить, — подумала она. — Особенно за последние дни. Может, он ушел куда-нибудь отдохнуть, и мы только не знаем куда».

А Маттис шагал по залу из угла в угол, рыдая в голос и выкрикивая:

— Как же так? Ведь он всегда был, а теперь его нет. — Маттис все повторял и повторял эти слова: — Как же так? Он всегда был, а теперь его нет!

И тогда Ловиса сказала:

— Маттис, неужели ты не знаешь, что никому не дано быть всегда. Мы рождаемся, живем и умираем, таков закон жизни. Чего же ты убиваешься?

— Как мне его не хватает! — вдруг закричал Маттис. — Просто сердце останавливается в груди.

— Хочешь, я тебя обниму? — спросила Ловиса.

— Да! Обними, обними поскорей! — крикнул Маттис. — И Рони пусть тоже обнимет.

Так и сидел он, попеременно прижимаясь то к Ловисе, то к Рони, и оплакивал Лысого Пера. Сколько он себя помнил, Лысый Пер всегда был рядом с ним, а теперь его не стало.

На другой день они похоронили Лысого Пера у реки. Зима придвинулась еще ближе. Впервые пошел снег, и белые сырые хлопья падали на гроб, который несли на руках Маттис и его разбойники. Гроб этот Лысый Пер выстругал себе сам, еще когда был молодым, и всю свою жизнь хранил его в чулане для одежды.

«Разбойнику гроб может понадобиться в любую минуту», — говаривал в свое время Лысый Пер, а все последние годы удивлялся, что он ему все еще пока не понадобился.

«Все равно рано или поздно он мне пригодится».

И вот теперь пригодился.

Траур по Лысому Перу омрачил жизнь живущих в замке. Всю долгую зиму Маттис ходил мрачнее тучи, да и все разбойники тоже были невеселы, потому что их настроение всегда зависело от настроения Маттиса. А Рони с Бирком от всей этой печали убегали в лес. Там, как и везде, теперь воцарялась зима. И когда Рони мчалась на лыжах вниз по склону горы, то забывала обо всем печальном. Но стоило ей переступить порог замка и увидеть мрачного Маттиса, который молча и неподвижно сидел у камина, как горе снова обступало ее.

— Утешь меня, Рони, — просил Маттис. — Расскажи что-нибудь…

— Скоро снова придет весна, и тебе станет легче, — говорила она, но Маттис в это не верил.

— Лысый Пер никогда больше не увидит весны, — говорил он со вздохом.

И на это у Рони не было слов утешения.

Зима казалась бесконечной, но все же она кончилась, и пришла весна. Она всегда приходит, не считаясь с тем, умер ли кто-нибудь или нет. Маттис повеселел, как всегда весной, он уже насвистывал и распевал песни, когда во главе своих разбойников скакал через Волчью Пасть. А там, внизу, его уже поджидал Борка со своими людьми. Эге-гей! Сейчас после долгой зимы снова начнется развеселая разбойничья жизнь! И оба атамана, и Маттис, и Борка, радовались этому, ведь ничего другого, кроме как разбойничать, они не умели делать. Они родились разбойниками и останутся ими всю свою жизнь.

А вот дети их оказались куда умнее и радовались совсем другим вещам. Например, тому, что уже почти растаял снег и они снова смогут ездить верхом, или тому, что скоро, очень скоро переберутся в Медвежью пещеру.

— А еще, Бирк, я рада тому, что ты не хочешь быть разбойником.

Он рассмеялся:

— Я же поклялся! Вот только на что мы будем с тобой жить, когда вырастим?

— Известно на что, — сказала Рони. — Мне Лысый Пер сказал, мы будем искать серебряные самородки.

И она рассказала Бирку секрет о серебряной горе, которую маленький серый гном показал Лысому Перу в благодарность за то, что тот спас ему жизнь.

— Он говорил, что там попадаются самородки серебра величиной с валун, — сказала Рони. — И кто знает, может, так оно и есть. Лысый Пер клялся, что это чистая правда. Я знаю, где эта гора. Мы можем поскакать туда на конях и увидеть все своими глазами.

— Это не к спеху, — ответил Бирк. — Только никому об этом не болтай, а не то туда побегут все разбойники и растащат до нас все самородки.

Рони рассмеялась:

— Ты такой же хитрый, как и Лысый Пер. Ведь наши разбойники ненасытны на добычу, как ястребы. Поэтому Лысый Пер и не велел мне никому, кроме тебя, об этом рассказывать.

— Пока, во всяком случае, мы вполне обходимся и без серебряных самородков, сестра моя. Нам здесь, в Медвежьей пещере, нужны совсем другие вещи.

Весна все больше вступала в свои права, а Рони никак не решалась сказать отцу, что хочет снова перебраться в Медвежью пещеру. Но Маттис и сам все понимал, и никогда нельзя было предсказать, как он поступит.

— Моя старая пещера великолепное место! — воскликнул он вдруг ни с того ни с сего. — А весной там особенно прекрасно. Как ты считаешь, Ловиса?

Ловиса хорошо знала своего мужа с его внезапными переменами настроения, и слова Маттиса нимало ее не удивили.

— Перебирайся туда, детка, — сказала она, — раз отец тебе это советует. Но мне тебя будет очень не хватать.

— А осенью ты ведь вернешься домой, как всегда, — сказал Маттис, словно Рони со дня рождения каждую весну уходила из замка, а осенью возвращалась.

— Ага, как всегда, — заверила его Рони, удивленная тем, что все обошлось так легко.

Она-то ожидала слез и криков, а тут перед ней сидел Маттис с таким же веселым видом, какой у него бывает, когда он вспоминает свои дурацкие детские проделки в старом свинарнике.

— Да, когда я жил в Медвежьей пещере, я был о-го-го какой бесстрашный, все мне было нипочем. Да и вообще, если хочешь знать, та пещера — моя, не забывай об этом. Может статься, я буду навещать вас время от времени.

Когда Рони рассказала Бирку об этом разговоре, он великодушно усмехнулся:

— По мне, пусть приходит. Время от времени. Если его курчавая черная голова не будет там постоянно маячить, это уже счастье.

Раннее утро. Прекрасное, как утро первого дня творения. Рони и Бирк отправились в Медвежью пещеру. Вот они идут по лесу, а вокруг торжествует весна. На всех деревьях, зеленых кустах, во всех водоемах бушует бурная жизнь: всё щебечет, шелестит, стрекочет, поет и плещется, везде звенит юная и яростная весенняя песнь.

И вот они наконец добираются до своей пещеры, до своего дома, скрытого в глухом лесу. Тут все, как и прежде, ничто не изменилось, все хорошо знакомо, все на своих местах. И река, которая гудит там, глубоко внизу, и лес, освещенный утренним солнцем. Но весна эта новая, хоть и такая же, какими вообще всегда бывают весны.

— Ты только не пугайся, Бирк, я сейчас должна выкричаться. Ты слышишь весну?

И Рони закричала пронзительно и громко, как птица. Это был яростный, ликующий крик. Он разнесся далеко-далеко над лесами, над горами и над рекой.