Размытый силуэт старенького, потрепанного огнем зенитных батарей «небесного тихохода» У-2 описал широкий полукруг над лесной чащобой, скованной небывалой для ноября стужей, и пошел на второй заход. Армейский разведчик Виктор Бутырин приник к плексигласовому колпаку кабины, пытаясь отыскать огни сигнальных костров.

Эти места были ему хорошо знакомы. В сентябре 1941-го здесь, у деревни Пендяковка, насмерть стоял его батальон. Трое суток гитлеровцы гусеницами танков утюжили передовые позиции рот ленинградского ополчения и лишь на четвертый день смогли сломить их отчаянное сопротивление. Те, кто уцелел после рукопашной, нашли спасение в лесах. Среди них был и стрелок-пулеметчик младший сержант Бутырин. К середине сентября окруженцы с боями пробились на позиции советских войск, и там им пришлось пройти через фильтрационный пункт военной контрразведки особого отдела дивизии. У особистов вопросов к Виктору не возникло, зато они появились у майора Гусева из разведотдела штаба Северо-Западного фронта, и после беседы с ним Бутырин был направлен на краткосрочные курсы подготовки зафронтовых разведчиков.

Подобного поворота он никак не ожидал. Три месяца назад, 17 июня 1941 года, поднимаясь по ступенькам мрачного особняка на Литейном, младший научный сотрудник центральной лаборатории гидродинамики Бутырин уже мысленно попрощался со свободой. Колючий взгляд следователя НКВД и его «непростые» вопросы, казалось, не оставляли Виктору шансов уйти от убойной 58-й статьи. Зловещая коса репрессий, безжалостно прошедшая по семье Бутыриных в 1938 году, снова нависла над ним.

…В тот майский вечер они с матерью так и не дождались отца. Его телефон молчал, дежурный вахтер ничего вразумительного сказать не мог. Недобрые предчувствия, охватившие их, спустя несколько часов подтвердились. Перед рассветом в квартиру вломились трое и перевернули все вверх дном в поисках «доказательств шпионской деятельности» отца. Обыск закончился арестом матери.

Вслед за родителями Виктора в тюрьму отправились сестра отца и двоюродный брат матери Лещенко — крупный работник наркомата путей сообщения. Ему «аукнулась» недавняя командировка в Америку. Ретивые следователи из НКВД разглядели в нем «американского шпиона», но до трибунала дело довести не успели, так как сами оказались… «наймитами империализма, пробравшимися в органы госбезопасности и занимавшимися шельмованием советских кадров».

После освобождения дяди у Виктора затеплилась робкая надежда, что справедливость восторжествует и в отношении отца с матерью и они вернутся домой. Но время шло, а вместе с ним таяла и надежда. И тогда он начал, что называется, стучаться во все двери. В управлении НКВД это восприняли по-своему и принялись копать под него. Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не война, которая, как безжалостный экзаменатор, отмеряла каждому то, чего он заслуживал.

Враг рвался к Ленинграду, и военкомату было не до того, чтобы выискивать «темные пятна» в биографиях добровольцев. На вес золота был каждый штык. 7 июля красноармеец Бутырин в составе маршевой роты отправился на передовую. Три месяца в окопах, и ни одной царапины — это было настоящим чудом. Следующее чудо произошло после выхода Виктора из окружения, когда армейский разведчик майор Гусев остановил на нем свой выбор. В пользу Бутырина говорили не столько знание немецкого языка и навыки работы на рации, полученные еще в школьном кружке, сколько месяцы, проведенные на передовой. И Гусев не ошибся в своем выборе. К ноябрю 1941-го на счету Виктора были уже три удачные заброски в тыл к гитлеровцам. Он оказался одним из немногих, кому удалось не только добыть ценные данные о противнике, но и вывести из окружения сотни красноармейцев и командиров.

На этот раз перед ним стояло более сложное задание. Разведчику Бутырину предстояло легализоваться на оккупированной территории, потом наладить работу резидентуры военной разведки штаба Северо-Западного фронта по сбору информации о частях 1-го армейского корпуса вермахта, а также организовать диверсии на транспортных коммуникациях Мга — Кириши и Мга — Тосно. Успех предстоящей операции, как, собственно, и жизнь Виктора, во многом зависел от надежности неведомых ему Бориса, Петра и дяди Вани. Их имена, адреса явок и пароли он вызубрил, как таблицу умножения. До встречи с ними оставались считаные минуты.

Самолет снизился. Летчик обернулся и энергично закрутил рукой над головой. Виктор догадался — подошло время высадки и, напрягая зрение, силился разглядеть сигнальные огни, но так ничего и не увидел. Ночной мрак скрадывал очертания. Летчик медлил и продолжал кружить над лесом. Наконец, луна выглянула из-за туч и блеклым светом залила окрестности. Сквозь морозную дымку проступили черный пунктир железной дороги, идущей на Мгу, белое овальное пятно занесенного снегом озера и сгоревшая церковь, взметнувшаяся к небу черной свечой колокольни.

Прошло еще несколько томительных мгновений, лес поредел, и на поляне высветился сплюснутый в вершине треугольник из костров. Это разведчики дяди Вани сигнализировали о готовности к приему десанта. Виктор сдвинул в сторону плексигласовый колпак кабины, оттолкнулся от сидения и перевалился за борт. На счет пять рука нашла кольцо и резко дернула. Над головой раздался хлопок, и парашют смятым тюльпаном распустился в ночном небе. Мощный встречный поток воздуха подхватил Виктора и потащил в сторону озера.

Попытки выправить положение ни к чему не привели, его все дальше относило в сторону. Огни сигнальных костров пропали из вида. Справа вспучилась штабелями дров лесосека. Земля стремительно приближалась.

Виктор изо всех сил налег на стропы. Уроки, полученные в аэроклубе у инструктора Евсеевича, не пропали даром. Парашют стал более послушен, скорость упала. Теперь все зависело от удачи. В последний момент ветер резко изменил направление. Внизу проступило темное пятно. Густой еловый лес ощетинился мохнатыми пиками. Стараясь ослабить удар, Виктор сжался в комок и в следующую секунду врезался в макушку ели. Острая нестерпимая боль огнем разлилась по позвоночнику, и в глазах потемнело. Ломая ветки и увлекая за собой груды снега, Виктор рухнул в сугроб. Лес откликнулся утробным вздохом. Прошло мгновение, и на поляне снова воцарилось белое безмолвие…

Сознание медленно возвращалось к Виктору. Как сквозь вату до него доносился остервенелый лай собак. Он с трудом открыл будто налившиеся свинцом веки. Перед ним плыла и двоилась багровым оскалом брызжущая слюной клыкастая пасть. Рука, дернувшись к пистолету, плетью упала на снег. В глазах зарябило от роя черных точек, а когда они рассеялись, на месте собачей морды появилась раскрасневшаяся на морозе конопатая рожа.

«Конопатый» — бывший командир отделения конвойных войск НКВД, а ныне старший поисковой команды тайной полевой полиции Зверев склонился над пленным, и по его физиономии растеклась самодовольная ухмылка. Наконец-то ему в руки попал не труп, а живой радист с кодами. Сноровисто обшарив карманы парашютиста, Зверев достал из них гранату, нож, из кобуры вынул пистолет и приказал встать. Виктор сделал попытку, но острая боль пронзила спину, и он снова потерял сознание. Зверев пнул его нагой и приказал двум карателям погрузить красного парашютиста в сани. Они ухватил Виктора за ноги, оттащили к дороге и забросили на сено. Рядом с ним положили рацию и вещмешок. К этому времени из леса вышли остальные, расселись по саням, и поисковая группа тронулась в путь. Зверев с тревогой косился на пленного и торопил возницу — за живого парашютиста немцы платили в два раза больше.

Начальник 501-го отделения тайной полевой полиции (ГФП) майор Карл Гофмайер также надеялся, что на этот раз группа захвата сумеет взять живым красного парашютиста и ему наконец удастся покончить с «бандитами» неуловимого дяди Вани. Карательные команды сбились с ног, гоняясь за ними по окрестным лесам, но они каким-то непостижимым образом выскальзывали из хитроумных ловушек. И только недавно дело сдвинулось с мертвой точки. И не хваленый абвер и не мясники из гестапо, а он — майор Гофмайер, аристократ и «военная косточка» — смог утереть им нос и первым выйти на «бандитов». Его особый подход к славянам, над которым недавно кое-кто посмеивался за спиной, принес результат.

Агент Проныра, завербованный им лично, оправдывал свою кличку и сумел внедриться в «банду» дяди Вани. Законченный негодяй, он к тому же оказался прирожденным артистом. С ролью жертвы Проныра справился блестяще. Но не столько синяки, оставшиеся после «работы» душегуба Зверева, сколько дерзкий побег из тюрьмы со связником «бандитов» сделал его среди них своим. И хотя верхушка «бандитов» Проныру к себе близко не подпускала, тем не менее его информация позволила Гофмайеру перехватить две группы диверсантов и не допустить подрыва железной дороги.

Эти успехи не остались незамеченными. На последнем кустовом совещании начальников подразделений тайной полевой полиции в Пскове результативная работа начальника 501-го отделения по нейтрализации «красных бандитов» находилась в центре внимания. Завистники из числа шаркунов паркета, метившие на место Гофмайера, были посрамлены и теперь рассыпались в похвалах. Те же, кто, как и он, кресты на грудь и звезды на погоны зарабатывали в окопах, от души жали ему руку.

На лице Гофмайера появилась тщеславная улыбка. Он уже лелеял надежду, что после захвата красного парашютиста и разгрома «банды» дяди Вани следующей ступенькой в карьере станет его перевод в Берлин. Бросив нетерпеливый взгляд на часы — вот-вот с докладом должен был подъехать унтер-офицер Штейнблюм, — Гофмайер прошел к окну и выглянул во двор. Там происходило то, что уже сидело у него в печенках: десяток арестованных «бандитов» под присмотром автоматчиков очищали плац и спортивный городок от выпавшего накануне обильного снега. Сверху со сторожевых вышек на них хищно целились вороненые стволы пулеметов. Со стороны бывшего школьного стадиона доносилась звонкая, раскатистая пальба — комендантский взвод проводил стрельбы.

Гофмайер вернулся к письменному столу и потянулся к папкам с документами. Под руку попал отчет коменданта железнодорожной станции Мга. Уже на первом листе у Гофмайера пропало всякое желание читать дальше. Документ пестрел цифрами убитых, пущенных под откос вагонов и метрами взорванных железнодорожных путей. Этому ежедневному кошмару, казалось, не будет конца. Вырубки леса у железнодорожного полотна, драконовский комендантский час, казни заложников не останавливали русских фанатиков. Они с каким-то непостижимым для него упорством продолжали атаковать железную дорогу и одиночные посты. Гофмайера охватило жгучее желание сгрести со стола весь этот ворох бумаг и швырнуть в печь.

Пронзительный скрип подмерзших тормозов заставил Гофмайера встрепенуться. Он подбежал к окну и выглянул во двор. Перед крыльцом, взметнув снежное облачко, остановился «опель». Из него вышел сияющий обер-лейтенант Функ. Сердце Гофмайера радостно встрепенулось. Интуиция не обманула его: Проныра не подвел, и операция по захвату русского парашютиста, похоже, завершилась удачно. Сгорая от нетерпения, Гофмайер шагнул к двери и на пороге столкнулся с Штейнблюмом и Функом. Их довольные физиономии говорили сами за себя. Функ бодро доложил: шифры, коды, рация, а главное живой радист находятся в руках группы захвата. Гофмайер забыл про отчет коменданта железнодорожной станции Мга, к нему вновь вернулось хорошее настроение. Он прошел к буфету, достал бутылку коньяка, рюмки, налил до краев и пригласил Штейнблюма с Функом к столу.

Потягивая коньяк, они принялись намечать будущую операцию против «бандитов» дяди Вани. Функ, еще не остывший после охоты на парашютиста, в своих идеях зашел так далеко, что Берлину пришлось бы бросить все дела и заниматься только тем, что сейчас рождалось в его голове. Гофмайер не останавливал буйный полет фантазии ретивого подчиненного и лишь снисходительно кивал головой. Впервые за последние недели выпала редкая минута, когда он мог позволить себе насладиться успехом. Краем уха слушая захмелевших Функа и Штейнблюма, Гофмайер в душе предвкушал скорое перемещение в Псков, а там, чем черт не шутит, и в Берлин.

Ржание лошадей и громкие голоса, донесшиеся со двора, вернули его, Функа и Штейнблюма к действительности. Они дружно подхватились из кресел и приникли к окну. В ворота въехала группа захвата Зверева. Трое саней, не останавливаясь, свернули к конюшне, а четвертые приткнулись рядом с «опелем». С них сошли, а скорее сползли три скрюченные фигуры и, вихляя из стороны в сторону, потащились к крыльцу.

Гофмайер с нетерпением ждал встречи с красным парашютистом. Он уже всем своим существом жил предвкушением предстоящего поединка с русским. Ноздри его хищного носа затрепетали, а в глазах появился азартный блеск. То же самое читалось на лицах Штейнблюма и Функа.

Внизу хлопнула входная дверь. Под тяжестью шагов жалобно заскрипели ступени деревянной лестницы. Перед кабинетом они затихли. Прошла секунда-другая, и громкий стук всколыхнул напряженную тишину штаба. Гофмайер разрешил войти. Дверь распахнулась. Зверев с Остапчуком втащили в кабинет парашютиста и, придерживая его под руки, застыли у порога. Гофмайер цепким оценивающим взглядом пробежался по нему.

Невысокого роста и далеко не богатырского телосложения русский не произвел впечатления. Мимо такого пройдешь и не обратишь внимания. Сделав шаг вперед и покачиваясь с пятки на носок, Гофмайер продолжал буравить парашютиста холодным взглядом. На обмороженном и затекшем от кровоподтеков лице жили одни жгуче-черные глаза. В них он увидел то же, что десятки раз наблюдал у арестованных подпольщиков и партизан. В глазах парашютиста полыхал огонь ненависти.

«Швайн! Упрямый фанатик!» — подумал Гофмайер, и его охватило жгучее желание растоптать парашютиста. С трудом подавив вспышку ярости, он, тяжело ступая, вернулся к столу и, развалившись в кресле, намеренно выдержал долгую паузу.

Тепло, исходившее от русской печки, отогрело заиндевевшее на морозе лицо Виктора. Кусочки льда на бровях, ресницах растаяли и бурыми ручейками заструились по щекам. Он тряхнул головой. Потолок со стенами перестали кружиться, и перед ним, как сквозь туман, проступили размытые силуэты. Серебряное шитье погон выдавало в них офицеров. За их спинами с парадного портрета таращился пучеглазый фюрер.

В наступившей тишине было слышно лишь звонкое потрескивание поленьев в печи. Затянувшемуся молчанию, казалось, не будет конца. Первым терпение иссякло у Штейнблюма. Он шагнул к Виктору, но, наткнувшись на колючий взгляд Гофмайера, остановился. Тот, сохраняя каменное выражение лица, начал допрос. Не получив ответов, он кивнул Штейнблюму, и тот пустил в ход кулаки. Один из ударов пришелся на поврежденный позвоночник Виктора. От нестерпимой боли в его глазах все потемнело, и, теряя сознание, он повалился на Зверева.

К жизни Виктора вернул сладковато-холодный привкус на запекшихся от крови губах. Он с трудом их разжал, и живительная влага тонкой струйкой полилась в пересохший рот. Чьи-то заботливые руки осторожно касались лица и смоченной в воде тряпицей очищали от сукровицы. Виктор открыл глаза и, освоившись с полумраком, увидел перед собой три склонившиеся фигуры. Слабые лучи солнца, проникавшие в камеру через крохотное зарешеченное оконце, падали на исхудавшие, в ссадинах и ушибах лица.

Его сокамерниками в тюрьме тайной полевой полиции оказались доктор Потапов, снабжавший партизан медикаментами, и два разведчика из отряда дяди Вани — Николай и Владимир. Они оказались единственными из группы, которая должна была принять посланца с Большой земли — разведчика Северова, захваченного карателями в плен. С их помощью Виктор стащил с себя ватник, телогрейку и, превозмогая боль в позвоночнике, перекатился на живот. Доктор склонился над его спиной и не удержался от горестного восклицания.

Между лопаток синюшными пятнами проступили места ушибов. Пальцы Потапова осторожно касались их и позвонков. Виктор терпеливо переносил боль, пульсирующими ударами отзывавшуюся в затылке, и коротко отвечал на вопросы доктора. Его слова вызвали у Потапова вздох облегчения: он не обнаружил переломов. После перевязки конвой вывел его из камеры, и в ней на время установилась тишина.

Первым ее нарушил Николай. Ему не давала мысль о предательстве. С ним соглашался Владимир. Их доводы показались Виктору убедительными. Об этом говорили сухие факты. Гибель двух групп подрывников и, наконец, засада (а в этом Николай с Владимиром не сомневались ни минуты) на месте десантирования Виктора не могли быть простой случайностью. По их твердому убеждению в отряде дяди Вани действовал коварный и подлый враг. Но кто именно, партизаны не могли даже предположить. Чаще всего ими упоминался некий Сафрон. Именно с его появлением в партизанском отряде Николай связывал все последние неудачи и гибель товарищей. Проклиная предателя, он и Виктор жалели только об одном, что перед смертью не смогут поквитаться с ним.

Близкая смерть не вызывала в Викторе паники и ужаса. С мыслью о ней он уже свыкся. На фронте ему не раз приходилось смотреть ей в глаза. Но тогда рядом с ним сражались товарищи, в руках была винтовка, и свою жизнь он не собирался задешево отдавать. Здесь же, в этом каменном мешке, он ничего не мог сделать своим врагам, и ему оставалось только смириться и ждать смерти. Безысходность подтачивала волю, а дремавший где-то в глубине души страх холодными волнами подкатывал к горлу и перехватывал дыхание. Обостренный опасностью слух ловил каждый шорох и звук за дверью. Сердце начинало учащенно биться, когда в коридоре раздавались шаги. Он ждал вызова на допрос и понимал, что он может стать последним в его жизни.

Время шло, а его все не вызывали. По длинным зубастым теням, скользившим по щербатой стене, Виктор догадался, что день подошел к концу. В камере потемнело, и через несколько минут она погрузилась в кромешную тьму. Вместе с ней усилился мороз и острыми иголками принялся покусывать ноги и руки. Пленники, чтобы сохранить частичку тепла, сбились в кучку. Виктор оказался в середине и, согретый телами товарищей, не заметил, как погрузился в полузабытье. Лязг засова на двери камеры и визгливый скрип ржавых петель вернули его к страшной действительности. Он поднял голову. На пороге возник Зверев. Задрав кверху немилосердно коптившую керосиновую лампу, каратель пробежался злобным взглядом по лицам пленных, остановился на Викторе и приказал следовать за ним.

Превозмогая боль в спине, Бутырин на непослушных ногах вышел из камеры и с трудом дотащился до окованной железом двери. Зверев открыл ее и подтолкнул вперед. Виктор оказался в мрачной, напоминающей могильный склеп, камере. Перед его глазами двоились размытые фигуры Гофмайера и Штейнблюма. Небрежно развалившись на стульях, они оживленно разговаривали. В углу, у пышущей жаром печи чем-то погромыхивал третий. Виктор остановил на нем взгляд и поежился.

Резиновый до самых пят фартук на груди угрюмого бородача и болтавшаяся на поясе плетка говорили сами за себя. Его узловатые пальцы неспешно перебирали разложенные на кухонном столе вязальные спицы, цыганские иголки, щипцы и ножи. Виктора бросало из холода в жар, и липкий пот заструился по щекам. Это не укрылось от Гофмайера, и на его холеной физиономии появилась зловещая ухмылка. Выдержав долгую паузу, он кивнул Звереву и бородачу!

Они набросились на Виктора и, легко подавив сопротивление, привязали веревками к лавке. Затем Зверев поднял с пола клещи, выхватил из пламени головешку и, поигрывая ею, то приближал, то отдалял от лица жертвы. От нестерпимого жара на голове Виктора начали гореть волосы, и зловонный запах пополз по камере.

Гофмайер брезгливо поморщился и кивнул Штейнблюму. Тот поднялся со стула, прошел к двери и, приоткрыв ее, окликнул надзирателя. Из коридора донесся шум шагов, и на пороге возник Николай. Зверев и бородач взялись за него. Между ними завязалась отчаянная борьба, но силы оказались неравны. Палачи опрокинули Николая на соседнюю лавку и привязали к ней.

Бородач, смахнув пот со лба, взялся за клещи и вытащил из огня головешку. У Виктора перехватило дыхание. Он не чувствовал соленого привкуса крови, сочившейся из прокушенной губы. В нем все трепетало в предчувствии адской боли. Гофмайер бросил на него испытующий взгляд и кивнул палачу.

Тот, описав огненный полукруг над головой Виктора, опустил горящую головешку на лицо Николая. Его душераздирающий крик, удушающий смрад горящих волос и человеческой плоти мутили сознание Виктора. Он пытался отвернуть голову к стене, но костлявая, потная лапища Зверева намертво припечатала ее к лавке…

Виктор уже не мог вспомнить, как оказался в камере. Перед его глазами продолжало корчиться и содрогаться истерзанное тело Николая, а под ним, будто черви, извивались выпавшие из вспоротого живота внутренности…