На докладную начальника центра «Цеппелин-Норд» гауптштурмфюрера СС Мартина Курмиса на Потсдамер-штрассе, 29, где размещалось 6-е управление РСХА, политическая разведка службы безопасности среагировала оперативно. Шифровка на столах его руководителей не залежалась. Вечером того же дня с предложениями ведущего специалиста по русской агентуре штурмбанфюрера СС Вальтера Курека она легла на стол руководителя «Цеппелина» оберштурмбанфюрера СС доктора Гайнца Грефе. После ознакомления с шифровкой он позвонил Курмису и потребовал немедленно командировать «Попова», а с ним «Волкова»-Дуайта в его распоряжение.

Ближайший поезд на Берлин отправлялся через час. К тому времени билеты, командировочные и спецпропуска на Дуайта и Бутырина лежали на столе Курмиса. Поднятые среди ночи они стояли перед ним и сонно хлопали глазами. Курмис был краток, так как там, в столице, уже вряд ли чем мог им помочь и потому потребовал только одного — не быть идиотами и использовать подвернувшуюся возможность, чтобы проявить себя.

Прифронтовой Псков провожал Виктора и Николая перекличкой ночных патрулей и лязгом затворов автоматов. К вокзалу они добрались одновременно с приходом поезда. Паровоз сердито попыхивал парами. Из приоткрытых дверей тамбуров бледными полосками пробивался свет. На ступеньках застыли заспанные кондуктора и, помахивая фонарями, выкрикивали номера вагонов. Пассажиров оказалось немного. На фронте шли затяжные бои, и командиры не баловали своих подчиненных отпусками в фатерлянд.

Виктор с Николаем поднялись в полупустой вагон, прошли в купе и по-хозяйски заняли нижние полки. Сиплый свисток паровоза потонул в грохоте и лязге металла. Вскоре под мерный перестук колес Виктор не заметил, как задремал. Проснулся он поздно, солнце вовсю палило в окно. За ним мелькали ухоженные поля, расчерченные, будто по линейке, на идеальные квадраты и прямоугольники, дороги без единой выбоины, как армейский плац, у сверкающих свежей краской фольварков и кирх — лужайки, подстриженные, словно под гребенку.

Здесь, в самом сердце военной машины Германии — Восточной Пруссии, эти идиллические картинки мирной жизни представляли разительный контраст с теми чудовищными разрушениями, которые еще вчера стояли перед глазами Виктора. Он уже больше не мог спокойно смотреть на это бюргерское благополучие и слышать звучащую в коридоре гортанную немецкую речь и раскатистый смех. Перед глазами невольно возникали исковерканные взрывами подводы, машины и вагоны, раздавленные гусеницами танков тела женщин, стариков и детей. От жутких воспоминаний Виктор поежился и, чтобы на время забыться, зарылся в газеты и журналы, которые неугомонный Николай натащил в купе.

В столицу Германии они приехали поздним вечером. Поезд бесшумно остановился у сверкающей идеальной чистотой платформы. Дуайт подхватил чемодан и, сгибаясь под его тяжестью, первым вышел из вагона и завертел головой по сторонам. Виктор, с трудом выбравшись из толчеи, встал рядом и терпеливо дожидался сопровождающего от «Цеппелина».

Встретил их худощавый, напоминающий юношу оберштурмфюрер. На вид ему было не больше двадцати. Над верхней губой пробивалась редкая щетка усов, на щеках играл нежный девичий румянец. При ближайшем рассмотрении курьер для особых поручений из специальной команды СД Алоиз Гальфе оказался не настолько юн. Под его остекленевшим взглядом Виктор почувствовал себя неуютно. В нем сквозило холодное презрение к прибывшим провинциалам.

Дуайт молча проглотил обиду и, вцепившись в свой неподъемный чемодан, потащился за Гальфе. На привокзальной площади их поджидала машина. Вышколенный водитель запихнул вещи в багажник и, не проронив ни слова, тронулся в путь. Виктор приник к стеклу и с жадным любопытством разглядывал Берлин — город, который в далеком шестнадцатом году укрыл его дядю — петербургского большевика от ищеек царской охранки.

За прошедшие десятилетия с городом и его жителями произошло, казалось, немыслимое. Кучка нацистов, свившая свое гнездо в прокуренных подвалах баварских пивных, за короткий срок сумела вывернуть наизнанку Берлин, а вместе с ним и всю Германию степенных и рассудительных гансов и гертруд. Рожденные их безумием губительные бациллы национализма, подобно отвратительным тифозным вшам, расплодились в душах миллионов немцев. В мрачных каменных джунглях, что назывались Берлином, множилось чудовищное зло. В сентябре тридцать девятого года оно лопнуло и, как гнойный нарыв, залило зловонной коричневой жижей тысячи мирных городов Европы.

Виктор, сжав кулаки, продолжал напряженно всматриваться в город и его обитателей. Он уже давно пытался найти и не находил ответа на мучительный вопрос: как могло произойти столь чудовищное превращение целой нации в кровожадное чудовище? Как? Серые стены домов и одинаковые, напоминающие театральные маски лица немцев были немы и безлики. Он замкнулся в себе и перестал обращать внимание на неугомонного Николая. Тот живо реагировал на то, что происходило по сторонам, и пытался тормошить вопросами Гальфе, но вскоре и ему надоело глазеть по сторонам.

Начались пригороды Берлина. За увитыми плющом металлическими оградами линялыми лубочными картинками мелькали виллы и частные пансионаты. Виктор гадал, куда их везет Гальфе, но тот хранил гробовое молчание. За несколько километров до Ораниенбурга водитель свернул на лесную дорогу. Она серой змейкой петляла среди густого соснового бора и закончилась перед высокими металлическими воротами.

В глаза, как в Пскове, не бросались караульные вышки с часовыми, а слух не оглушал лай сторожевых псов. Лишь внимательный глаз мог заметить поблескивающую на солнце серебристую нить проводов высокого напряжения, идущих поверх крепостного парапета, а в угловых башнях угадывались искусно замаскированные пулеметные гнезда. Вместо привычных рядов колючей проволоки по периметру замкнутой петлей вытянулась аллея из аккуратно подстриженных, будто новобранец, молодых лип. За ними на длинных металлических штырях, походя на паутину, висела сетка-«путанка».

На внутренней территории вместо привычного плаца перед главным корпусом раскинулся пышный розарий. Прямые, как стрелы, дорожки были тщательно посыпаны золотистым песком. Сам замок и примыкающие к нему постройки дышали патриархальной стариной и напоминали загородный пансионат для заслуженных ветеранов нацистской партии. Лишь частые глухие хлопки, доносившиеся из подземного тира, где будущие суперагенты и супердиверсанты «вострили себе глаз и набивали руку», нарушали благостную тишину и напоминали, что здесь находится лагерь особого назначения Главного управления имперской безопасности.

В холле гостиницы Виктора и Николая встретил детина с непроницаемым лицом и проводил их на второй этаж, открыл двери двух соседних номеров и оставил одних. Не успели они расположиться, как в коридоре послышался шум шагов. Вместе с Гальфе появился рыжеволосый крепыш среднего роста с фигурой борца и холодным взглядом профессионального убийцы. Это был начальник лагеря особого назначения гауптштурмфюрер СС Зигель. Окатив новобранцев цепким взглядом, он, как хорошо заученный урок, провел с ними инструктаж. После этого Виктор с Николаем остались одни и принялись обживать новое место.

Утро следующего дня началось для них с раннего подъема и энергичной зарядки. После завтрака последовали изматывающие душу допросы, чередовавшиеся с занятиями по радио и минно-взрывному делу. Свободное время оставалось только на сон. С утра и до позднего вечера они крутились как белки в колесе в бесконечной череде тренажей. От пальбы из пистолетов и автоматов, казалось, расколется голова. К вечеру указательный палец немел от ударов по ключу радиопередатчика, а от хитроумных схем минирования, которые чертили инструкторы на досках, начинало рябить в глазах.

Короткий перерыв наступал лишь после ужина. Виктор пытался воспользоваться им, чтоб хоть что-нибудь узнать о загадочном лагере особого назначения гитлеровской разведки. Но завеса тайны над всем, что здесь происходило, была такая, что, кроме фамилии начальника лагеря Зигеля, его заместителя Родентала и периодически наезжавшего из Берлина штурмбанфюрера СС Вальтера Курека, контролировавшего ход их подготовки, ему мало что удалось выяснить. Лишь по количеству стульев в столовой он догадался, что таких, как они с Николаем, здесь было семнадцать.

По обрывкам речи, доносившейся из-за неплотно прикрытых дверей классов, Виктор сделал вывод, что разведывательно-диверсионную подготовку проходили также англичане, поляки, французы и даже американцы. Это был «международный учебный лагерь» для элитных разведчиков Главного управления имперской безопасности.

Единственной нитью, связывавшей Виктора и Николая с внешним миром, был Курек. Он с постоянством маятника Фуко появлялся в замке ровно в девять, и начинались изматывающие Виктору душу беседы-допросы. Курек, подобно клещу, цеплялся за мельчайшие детали его прошлой жизни и службы. Из чего можно было сделать вывод, что он и стоящие за ним высшие руководители «Цеппелина» со всей серьезностью отнеслись к информации о Леонове и, судя по всему, планировали ни много ни мало, а его вербовку с целью получения стратегических разведданных. И для того у них имелись основания. После возвращения Леонова из командировки в США он был вскоре арестован. Ему предъявили дежурное обвинение в «американском шпионаже». И если бы не «смена караула» на Лубянке — «кровавого карлика» Ежова сменил более либеральный Берия, то Леонова ждала бы печальная участь — либо умереть от непосильного труда в лагерях Колымы, либо безымянная могила в Подмосковье. В 1939 г. с него сняли все обвинения. Похудевший и поседевший он возвратился на работу в Наркомат путей сообщения. В руководстве «Цеппелина» учли это и полагали, что страх Леонова снова оказаться в камере на Лубянке может стать хорошей основой для его вербовки.

Наряду с этим рассказы Виктора о времени, проведенном в кругу Леонова, где нередким гостем был сам нарком Лазарь Каганович, натолкнули Курека на, казалось бы, сумасшедшую мысль — поправить дела вермахта на Восточном фронте. Вскоре она оформилась в план теракта против Кагановича, а при удачном стечении обстоятельств — самого Сталина. Главными исполнителями его замысла должны были стать Виктор и Леонов.

Руководство «Цеппелина» поддержало это предложение Курека. Спецы из Главного управления имперской безопасности взялись за подготовку Виктора. Перед его глазами начало рябить от тайного арсенала убийств. По ночам ему снились то ручки, выстреливающие смертоносными ядами, то безобидные заколки, от легких уколов которых с ног валился здоровенный бык. В конце концов, Курек остановился на специально изготовленном бесшумном пистолете, распыляющем отравляющий газ. Это оружие Виктору предстояло применить, когда он вместе с Леоновым окажется на приеме у Кагановича. Собственную, его жизнь Курек гарантировал антидотом — противоядием.

Шел четырнадцатый день подготовки. Утро 18 июня не предвещало ничего необычного. Разве что на этот раз занятия начались без Курека. После завтрака Виктор и Николай вместе с Роденталом отправились в лабораторию и заняли места в специальных кабинах. Инструктор принялся раскладывать на стеллажах свои «гремучие штучки»: ручки, портсигары, зонты, которые, когда надо, в руках боевиков начинали стрелять или брызгать ядами. И тут в дверях появился Зигель.

Судя по выражению его лица, произошло что-то из ряда вон выходящее. Ничего не объясняя, он отвел Виктора и Николая на вещевой склад. Там у них запестрело в глазах от обилия военных мундиров: немецких, русских, английских. Это разнообразие говорило о том, что гитлеровская разведка пока еще работала с размахом. Кладовщик подобрал два мундира пехотных офицеров Красной армии.

Переодевшись, Виктор с Николаем поднялись в кабинет Зигеля и там столкнулись с Курмисом. На днях тот был переведен из Пскова в Берлин с повышением. Новое назначение и новое звание — штурмбанфюрер, кажется, сделали его на полголовы выше. Придирчиво осмотрев бывших своих подчиненных в новой форме, Курмис остался доволен и пригласил к себе в машину. По дороге на их вопросы о цели поездки отделывался общими фразами и ссылался на то, что подробные разъяснения они получат в Берлине непосредственно от Грефе.

Это еще больше разожгло любопытство Виктора и Николая. Они пытались разговорить Курмиса, но тот всякий раз уходил от ответа и предпочитал переводить разговор на другие темы. Чем меньше километров оставалось до Берлина, тем больше он замыкался в себе. Предстоящая встреча бывших подопечных с руководителем «Цеппелина» немало значила и лично для него. Пришло время, как говорят у русских, показывать товар лицом. От норовистого Грефе, болезнь которого сделала его характер непредсказуемым, можно было ожидать чего угодно.

Скрип тормозов и возникшая перед ними мрачная каменная громада Главного управления имперской безопасности положили конец терзаниям Курмиса и заставили неугомонного Дуайта прикусить язык. Они поднялись по ступенькам, вошли в просторный холл и остановились перед часовым. Тот проверил документы, потом скользящим взглядом прошелся по Виктору с Николаем. На его лице не дрогнул ни один мускул — будто перед ним каждый день десятками проходили советские офицеры — и отступил в сторону.

Курмис быстрым шагом двинулся по лабиринту коридоров. Виктор и Николай едва поспевали за ним и продолжали гадать, что их ждет впереди. На них смотрели одинаковые, безликие двери с номерами на металлических табличках. Курмис, видимо, еще не успел освоиться на новом месте и вертел головой по сторонам. После очередного поворота остановился и, помедлив, неуверенно толкнул дверь, за ней оказалась приемная. Навстречу поднялся затянутый в ремни адъютант Грефе. Бросив любопытный взгляд на Виктора с Николаем, распахнул дверь в кабинет.

Пройдя узкий темный тамбур, они оказались в большом квадратном кабинете. Он мало чем отличался от тех, на которые Виктор успел насмотреться в последние дни. За креслом, на стене, висел неизменный портрет Гитлера. В углу неторопливо отсчитывали время старинные напольные часы. За огромным дубовым столом, покрытым синим сукном, в массивном кожаном кресле сидел хозяин кабинета.

Руководитель «Цеппелина» оберштурмбанфюрер Гайнц Грефе напоминал старого кота: все его движения были по-кошачьему мягкими и пластичными. На невзрачном, землистого цвета лице выделялись лишь глаза — холодные и неподвижные, они невидимыми щупальцами цепко хватали собеседника и, как рентгеном, просвечивали потаенные уголки души. Он, к удивлению Виктора, заговорил на сносном русском языке и был немногословен. Его короткие и хлесткие вопросы не оставляли времени на обдумывание ответов. Этой пристрелкой Грефе, похоже, остался доволен.

Беседа-опрос подходила к концу, когда он огорошил их заявлением о предстоящей встрече с всесильным шефом службы имперской безопасности Германии обергруппенфюрером Кальтенбруннером. Вытянувшаяся физиономия Курмиса красноречивее всего говорила о том, что подобный поворот дела и для него явился полной неожиданностью. Решение лично выслушать двух перспективных агентов, которым предстояло сыграть ключевую роль в предстоящей важной операции, получившей кодовое название «Предприятие «Джозеф» («Иосиф»), Кальтенбруннер принял несколько минут назад.

Предложения Грефе и Курека он поддержал, за одним исключением: вербовку Леонова потребовал провести от имени американцев. В этом был свой резон. Кальтенбруннер не был слепым фанатиком и хорошо понимал, что после болезненных поражений вермахта под Москвой, Сталинградом и на Северном Кавказе только недалекий человек мог променять свою близость к Кремлю на мешок рейхсмарок, с каждым днем терявших в цене. Страх нового ареста, который Леонов пережил по возвращении из командировки в США в тридцать седьмом, должен был, по расчетам Кальтенбруннера, стать мощным стимулом к сотрудничеству с американцами. Америка, где Леонов в течение двух лет катался как сыр в масле, в случае угрозы нового ареста могла стать для него запасным аэродромом.

До приема у Кальтенбруннера оставались считаные минуты, и Грефе пришлось на ходу втолковывать Виктору и Николаю, как вести себя и что отвечать на его вопросы. Перепрыгивая через ступеньки, они поднялись в особый сектор. Здесь все, начиная с исполинского часового и заканчивая мрачными серыми стенами коридора, было пропитано духом аскетизма и суровой неподкупности.

На пороге приемной Кальтенбруннера Грефе суетливо поправил сбившуюся нарукавную повязку и пригладил рукой растрепавшуюся прядь волос. Имя «несгибаемого и беспощадного Эрнста» нагоняло страх не только на врагов рейха, но и на соратников по партии. Редкая улыбка на его иссушенном, как кора дуба, лице, испещренном шрамами от ударов шпаги, напоминавшими о временах бурной студенческой молодости, могла ввести в заблуждение только непосвященных. После убийства в 1942 г. в Праге английскими агентами группенфюрера СС Гейдриха он жестоко отомстил за смерть своего предшественника. В первый же день после назначения на должность по его приказу были арестованы и расстреляны тысячи чехов. Потом железной рукой он навел порядок в собственном «хозяйстве». Десятки проштрафившихся офицеров отправились на фронт искупать кровью допущенные в работе промахи.

Разоблачение «Красной капеллы» — сети русских агентов, сумевших пробраться в святая святых — Главный штаб авиации и таскавших секреты из-под носа Геринга, захват большевистской резидентуры и ее руководителя в Бельгии, а еще больше личная преданность подняли авторитет Кальтенбруннера в глазах фюрера. Гитлер без тени сомнения доверял ему расправы не только над внутренними врагами рейха, но и все чаще полагался на его разведывательные доклады, чем на абвер, начавший терять «нюх». Агенты Главного управления имперской безопасности активно действовали в Швейцарии, США, Британии и регулярно добывали ценную информацию о планах западных союзников СССР. Но судьба войны решалась не в пустынях Африки, а на Восточном фронте — на бескрайних русских просторах.

До начала операции «Цитадель», которая по всем расчетам должна была переломать хребет упрямому русскому «медведю», оставалось меньше месяца. Совещания у фюрера заканчивались одним и тем же: он требовал от разведки одного — проникнуть под завесу тайны и разгадать замыслы коварного Сталина. Несмотря на массовую засылку агентуры в тыл Красной армии (только весной абвер и «Цеппелин» забросили свыше двухсот сорока разведывательно-диверсионных групп), результаты их работы оказались плачевными. Большинство агентов ликвидировали в первые же дни, а оставшиеся в живых долго не продержались. Несколько десятков групп, которым повезло больше, тоже не могли похвастаться особыми результатами — поступающая от них информация носила тактический характер.

Поэтому агента «Попова» с его родственником, ответственным работником НКПС, Кальтенбруннер воспринял как дар божий. Вербовка Леонова открывала прямой доступ к стратегическим секретам Сталина. Планы перевозок, которые разрабатывались в НКПС и затем докладывались Кагановичем высшему руководству страны, позволяли заблаговременно узнавать о будущих ударах русских армий. Рейхсфюрер Гиммлер тоже зацепился за группу «Иосиф» и взял на личный контроль подготовку к операции. Все это выводило ее на такой уровень, что Кальтенбруннер решил своими глазами посмотреть на перспективных агентов.

Первым в кабинет вызвали Дуайта-«Волкова». Вместе с ним вошел и Грефе. От волнения перед глазами Николая все плыло и сливалось. На непослушных ногах он прошел к столу, не помнил, как сел на стул, и долго не мог понять вопрос. Постепенно ровный тон и деловитость Кальтенбруннера вернули ему уверенность в себе. Николай, как ему рекомендовал Грефе, отвечал коротко и по существу вопросов. Судя по всему, разговор вызвал живой интерес у шефа германской спецслужбы. Его занимала не только предстоящая операция, но и более широкий круг вопросов. Кальтенбруннер будто забыл про Грефе и обращался только к Дуайту. Он пытался разобраться во многом: почему такой большой отсев среди кандидатов в агенты из русского контингента? В связи с чем происходят их частые провалы? Почему невысок уровень добываемой ими разведывательной информации? Что надо сделать, чтобы изменить положение к лучшему?

И таких «почему?» и «что надо делать?» Николаю, видимо, пришлось бы слышать еще много, если бы не звонок: Кальтенбруннера срочно вызывали в ставку Гитлера. Прием закончился. Беседа, которая, как казалось Николаю, продолжалась вечность, заняла всего несколько минут. Он не помнил, как вышел в приемную. К нему подались Виктор и Грефе. Их лица и радостно поблескивающие глаза сказали ему все. Операция агентурной группы «Предприятие Джозеф» получила поддержку у Кальтенбруннера. По возвращении в лагерь Виктор, Николай, Курмис и Курек занимались подготовкой к вылету.

В ночь на 19 июля 1943 г. плотные облака, казалось, стелились над самой землей, и в них, словно в вате, тонул надсадный гул моторов крадущегося в кромешной темноте «Хейнкеля-111» — спецсамолета из особой эскадрильи рейхсфюрера СС Гиммлера. На подлете к железнодорожной станции Егорьевская, в Подмосковье, он сбросил скорость, совершил крутой разворот и на мгновение будто повис в воздухе. Прошло несколько секунд, и в ночном небе огромными тюльпанами распустились купола двух парашютов. Вскоре молочная пелена, поднимавшаяся над озером, поглотила парашютистов. Налегая на стропы, они проломили стену из прошлогоднего камыша и приземлились на кромке берега…

В 0.20 20 июня 1943 г. дежурный по 47-й радиолокационной станции засек нарушителя на экране радара и немедленно сообщил на командный пункт. Спустя несколько минут об этом уже знали в штабе 1-й воздушной армии Западного фронта, а затем в отделе Смерш. Тут же в воздух взлетели истребители и бросились на перехват гитлеровского самолета, а на земле были подняты по тревоге оперативно-поисковые отряды. Через полчаса сотни солдат и офицеров из дивизии внутренних войск НКВД по охране тыла армии заняли места в кузовах грузовиков и две колонны двинулись к станции Егорьевская. К рассвету они блокировали ближайшие к ней дороги, а с восходом солнца взяли в кольцо участок леса, где высадились парашютисты и начали поиск.

Продолжался он недолго. Гитлеровцы слишком торопились и не потрудились спрятать парашюты — они валялись на берегу озера. На влажном песке отчетливо проступали отпечатки сапог. Розыскные собаки быстро взяли свежий след, который привел к ручью и там оборвался. Поджав хвосты, они жалобно скулили, виновато поглядывая на проводников. Взять диверсантов на месте не удалось, и трубки телефонов в штабах раскалились от командного рева и крепкого мата начальников.

А в это время в тридцати километрах от Егорьевска двое — настырный капитан-летчик и старший лейтенант-артиллерист — вломились в кабинет начальника станции Хорлово и потребовали немедленно дать им связь с Москвой. Тот, оглохший от непрерывных телефонных звонков и угроз начальников эшелонов, не нашел в себе сил сопротивляться и пустил их в кабинет. Заглянувший вслед за ними заместитель не решился задать вопрос. Он недовольно покосился на нахрапистых офицеров и развернулся, чтобы уйти, но в последний момент задержался. Его взгляд упал на старшего лейтенанта. Тот бесцеремонно развалился на топчане и лениво ковырялся спичкой в зубах. Под его сапогами, давно не знавшими щетки и походившими на раскисшую тряпку, расплылась грязная лужа. В углу валялся потемневший от воды и набитый под самую завязку армейский вещмешок. В глазах заместителя мелькнула тень подозрения, и он быстренько выскользнул за дверь.

Кабинет начальника станции снова загудел, как пустой барабан, от голоса капитана. Он потрясал трубкой, дергал телефонной шнур и пытался докричаться до телефонистки. Наконец сквозь треск и шум прорвался ее голос. Капитан потребовал соединить его с дежурным по Главному управлению контрразведки Смерш.

Мембрана снова отозвалась потрескиванием и свистом. Какое-то время в трубке раздавались неясные шорохи, а затем на удивление ясно зазвучал голос дежурного. Капитан повел речь о каком-то полковнике Королеве — фамилия ничего не говорила дежурному, и тогда он потребовал соединить его с самим начальником Смерш Абакумовым.

Сонно клевавший носом начальник станции при упоминании этой фамилии вздрогнул и с испугом покосился на капитана. Тот сделал многозначительное лицо и кивнул на дверь. И он, чего только не наслышавшийся за последние сутки от разгневанных комендантов эшелонов и командиров частей, на этот раз безропотно подчинился. Капитан снова склонился над телефоном и попросил дежурного сообщить Абакумову, что «Северов» прибыл и находится на станции Хорлово. Закончить разговор он не успел.

Дверь распахнулась, и в кабинет ворвались бойцы с младшим лейтенантом. Необстрелянный, еще не нюхавший пороха, молоденький, почти мальчишка, офицер ошалелым взглядом заметался по кабинету, остановился на капитане и, потрясая пистолетом, ринулся к нему. Виктор не успел произнести даже слова, как бойцы смели его и Николая на пол и придавили телами. В проеме двери промелькнуло пылающее, как станционный фонарь, лицо заместителя начальника станции. Он торжествующим взглядом смотрел на распластанных «гитлеровских диверсантов». Последним в кабинет влетел старшина, стреляный воробей. Он сразу кинулся к вещмешкам. Его цепкие пальцы сноровисто развязали веревки, и под ноги младшего лейтенанта полетели нательные рубашки, портянки и пачки махорки. Под ворохом белья тускло блеснула радиостанция. Старшина торжествовал, но не долго.

В болтавшейся телефонной трубке рокотал голос дежурного по Главному управлению Смерш. Младший лейтенант подхватил ее, приложил к уху, и через мгновение его лицо пошло красными пятнами. По обрывкам разговора старшина догадался, что не на тех напали, и кивнул бойцам. Те ослабили хватку и, с любопытством поглядывая на загадочных «диверсантов», отступили к стене. Виктор с трудом поднялся, перед глазами все плыло и покачивалось, смахнул с подбородка кровь, перехватил трубку у побелевшего, как мел, младшего лейтенанта и повторил пароль.

На этот раз тон речи дежурного был совершенно иным. Он потребовал от начальника станции накормить и разместить офицеров на отдых и до приезда оперативной группы Смерш их не беспокоить, а бдительному младшему лейтенанту объявил благодарность. Тот окончательно потерял голову и, лепеча что-то себе под нос, покинул кабинет начальника станции вместе с подчиненными.

После его ухода пришедший в себя заместитель начальника станции принялся мелким бесом рассыпаться перед Виктором и Николаем. На столе, как по волшебству, появились пузатый самовар, горка из кусков сахара-рафинада, краюха ржаного хлеба и пара запеченных в углях картофелин. На этом хлебосольство хозяев не закончилось. Начальник станции метнул на заместителя многозначительный взгляд. Тот понял все без слов и исчез за дверью. Возвратился он со свертком, в нем оказалась бутылка самогонки. Вскоре веселый перезвон стаканов лишний раз напомнил Виктору о том, что он дома. Ядреный, не меньше шестидесяти градусов, самогон быстро ударил в голову и по ногам. После третьей стопки его и Николая повело, перед глазами закачались и поплыли стены и потолок.

Впервые за последние дни они спали безмятежным сном и не слышали трещавшего за стеной телефона, грохота колес вагонов и охрипших от криков комендантов эшелонов и дежурного по станции. Мало кому известные станции Хорлово, Егорьевская и десятки других в эти последние июньские дни 1943 г. напоминали собой один бесконечный железнодорожный состав. До начала великого сражения под Курском и Орлом оставались считаные дни. Сотни эшелонов, подчиняясь совершенно секретным предписаниям Генерального штаба и наркома путей сообщений, совершали замысловатые маневры по густой железнодорожной паутине, чтобы завести в тупик гитлеровскую разведку и в нужный час и в нужном месте сосредоточиться для ответного удара по бронированной гитлеровской армаде из «тигров» и «пантер». Виктор с Николаем не подозревали об этом и спали так, как спят только на войне.

Всего два слова — «Ребята, подъем!» — капитана из отдела Смерш по коломенскому гарнизону подняли Виктора и Николая на ноги. Во дворе их поджидал трудяга — армейский «козлик». Разбитной водитель предупредительно вышел навстречу, подхватил вещмешки, уложил в «собачник» и затем, лихо развернувшись по двору, выехал за ворота. За ними царил хаос из повозок и машин. Но ему, где глоткой, а где нахальством, удалось пробиться к московскому шоссе, и там армейский «козлик» показал, на что способен.

Солнце палило немилосердно. Клубы раскаленной пыли столбом стояли над разбитой бомбежками, гусеницами танков и колесами машин дорогой. Она набивалась за ворот и обжигала кожу, скрипела на зубах, грязными солеными ручьями стекала по лицу. Виктор этого не замечал. Его душа пела. Спустя полтора года он живой и невредимый вернулся домой! Задание «Центра» было выполнено! Рядом с ним сидел кадровый сотрудник «Цеппелина».

А Николай, похоже, все не мог поверить в то, что не арестован, и молча смотрел по сторонам. Вокруг все живо напоминало о недавних ожесточенных боях. Глубокие, словно незаживающие раны, рубцы противотанковых рвов терялись в знойном мареве. Обочины дорог были усеяны ржавой сыпью искореженной военной техники. Сиротливо смотревшие в небо иссеченные осколками колодезные журавли и кирпичные трубы русских печей напоминали о том, что когда-то на их месте были деревни. Проселок вскоре закончился, и серая лента шоссе стремительно понеслась под колесами машины. О близости Москвы напоминали оживленное движение на дороге и дачные поселки.

К этому времени на Лубянке, в кабинете начальника 4-го отдела ГУКР Смерш НКО СССР полковника Георгия Утехина, собрались начальник 2-го отделения капитан Андрей Окунев и старший оперуполномоченный капитан Сергей Сафронов. Новость о возвращении с задания «Северова» взбудоражила их. После потери с ним связи они жили надеждой на то, что в Берлине ему удастся пройти сито проверок и заинтересовать своими оперативными возможностями руководство «Цеппелина». Теперь все опасения оказались позади. Он вернулся, и не один. Кто был тот, второй, им оставалось только гадать.

Окунев с Сафроновым ерзали на стульях, сверлили Утехина вопросительными взглядами и с нетерпением ждали ответов на свои немые вопросы. Тот тоже сгорал от нетерпения увидеть наконец живого, из плоти и крови, разведчика «Северова». Но больше всего им не давал покоя его напарник. Кто он — надежный помощник Виктора или ловко вошедший к нему в доверие хитрый и коварный враг? Он становился ключевой фигурой. Без проверки его надежности операция с гитлеровской спецслужбой теряла всякий смысл. Поэтому сразу же возник вопрос: где поселить Виктора и его напарника, чтобы обеспечить за ними плотный оперативный контроль и перехватить возможный контакт со связником «Цеппелина».

Служебная дача Смерш находилась поблизости от Москвы, в Малаховке, и мало чем отличалась от десятка других. Большинство из них с начала войны пустовало, и потому новый человек был на виду. В таких условиях даже начинающий агент не спешил бы искать связь с резидентом. Поэтому ждать, когда напарник Виктора проявит себя, ни Утехин, ни Окунев, ни Сафронов не могли. Логика развития операции, а еще больше ход последних событий на фронте диктовали свои условия.

После короткого спора они пришли к решению поселить Виктора и посланца «Цеппелина» в Москве на конспиративной квартире в Тихвинском переулке и дать им свободу действий, чтобы проследить их контакты. Конец разговору положил звонок дежурного по Главку, он сообщил: в управление Смерш Московского военного округа доставили двух задержанных на железнодорожной станции Хорлово.

Дорога в управление заняла у контрразведчиков не больше двадцати минут. Все это время Утехина не покидала одна и та же мысль: с кем ему предстоит иметь дело? С советским разведчиком «Северовым» или подставой противника? Жестокое, но справедливое правило разведки: «не проверил — значит, проиграл» — сурово действовало как для чужих, так и для своих. По-человечески он готов был задушить в объятиях вернувшегося из небытия разведчика, но как профессионал обязан ставить под сомнение каждое его слово. С этими сложными чувствами Утехин переступил порог кабинета следователя. Навстречу ему поднялся из кресла осунувшийся, заросший густой щетиной и мало походивший на изображение с фотографии «Северов»-Бутырин. Его напарник остался стоять у стены и настороженно наблюдал за встречей. Пожимая его руку, Утехин ощутил в ней дрожь, и это лишний раз напомнило ему, что предстоит кропотливая работа. Поручив Дуайта Сафронову и Окуневу, сам он занялся Виктором.

За время беседы они успели выпить не один чайник. На дворе уже сгустились сумерки, когда в отчетах Виктора и Николая были поставлены последние точки. Завершился их первый день в Москве ужином в столовой управления. Затем вместе с Сафроновым они отправились на конспиративную квартиру. А Утехин с Окуневым возвратились на Лубянку и, не заходя к себе, поднялись в приемную Абакумова. Там уже находился начальник 3-го отдела подполковник Владимир Барышников. С недавнего времени ему с подчиненными приходилось заниматься не только разработкой заброшенных в тыл советских войск гитлеровских агентов-парашютистов, но и держать в своих руках нити всех радиоигр, которые вели органы Смерш.

Теперь, когда все были в сборе, их принял Абакумов. За те несколько дней, что Утехин провел в командировке, ему бросилась в глаза смертельная усталость начальника Смерш. В последнее время, перед решающей схваткой под Курском, Абакумов работал на износ. При такой нагрузке даже его богатырское здоровье начало давать сбои. Глаза от хронической бессонницы воспалились, щеки глубоко запали, а лицо осунулось и напоминало пергаментную маску. Предложив сесть, Абакумов поторопил Утехина с докладом.

Утехин, прежде чем начать доклад, представил материалы, добытые Виктором в гитлеровских спецслужбах. Они впечатляли. Результаты работы разведчика не уступали некоторым управлениям Смерш фронта. На восьми густо исписанных листах бумаги содержалась ценнейшая информация: фамилии 98 кадровых сотрудников и 133 агентов «Цеппелина», места расположения и системы охраны разведшкол и многое другое. Вместе с тем все это могло оказаться лишь прикрытием в стратегической игре руководства гитлеровской спецслужбы, в которой главной ставкой являлась не жизнь сотни второсортных агентов, а решающий успех в летней военной кампании 1943 г. на Восточном фронте. Поэтому Абакумов внимательно читал отчет, подчеркивал красным карандашом важные места и напряженно думал, пытаясь разгадать головоломку, которую, возможно, загадал «Цеппелин».

В той рискованной и многообещающей оперативной игре, что была задумана им, Утехиным и Барышниковым, нельзя было исключать того, что гитлеровцы перехватили инициативу и сделали ответный ход. Но какой? Решили использовать «Северова» втемную и пошли на жертву кадрового сотрудника Дуайта, чтобы навязать Смершу свою волю? Ответ на этот и многие другие вопросы могли дать только время и сама радиоигра — эта одна из самых сложных по исполнению и эффективная по результатам контрразведывательная операция.

По замыслу Абакумова, ей предстояло стать не просто классической оперативной двух— или трехходовкой, а первой для Смерш гроссмейстерской партией, в которой требовалось связать незримыми нитями десятки действующих разведчиков и контрразведчиков, агентов-радистов, агентов-связников и специалистов по дезинформации из армейских штабов. В этом поистине смертельном спектакле каждому из них отводилась своя строго определенная роль и потому любая фальшь или малейший просчет могли привести к невосполнимым потерям. Несмотря на огромный риск, игра стоила свеч. Для настоящего профессионала нет и не может быть более высокой цели, чем вынудить сильного противника действовать под свою диктовку и при этом создавать у него иллюзию успеха и превосходства.

За спиной Абакумова и его подчиненных к середине 1943 г. уже имелось несколько успешно проведенных радиоигр. Но все они проходили на тактическом уровне. Этой же предстояло стать первой стратегической, и ее цену должен был определять сам Верховный. И несмотря на то что Сталин в последнее время благоволил к нему, порой прощал ошибки, как это случилось в сорок втором году с изменником генералом Власовым, второй раз рассчитывать на его снисхождение не приходилось. Эти мысли болезненной гримасой отразились на лице Абакумова. Отчет Бутырина содержал больше вопросов, чем ответов. Еще большее беспокойство у него вызывали планы «Цеппелина», связанные с проведением теракта против Кагановича. Такая игра становилась опасной и лично для него. Даже малейшей промашки Сталин ему бы не простил. Поэтому на первый план выходила проверка не только Дуайта, но и «Северова». План ее проведения, предложенный Утехиным и заключавшийся в подводе к Дуайту перевербованного гитлеровского агента, Абакумов после доработки отдельных деталей утвердил.

Возвратившись к себе, Утехин и Окунев сели за разработку плана проверки Бутырина и Дуайта. Захваченные остроумной идеей Абакумова они не замечали времени и ломали головы над тем, как осуществить подвод к ним бывшего агента псковской разведывательной школы Герасимова, подготовкой которого занимался Дуайт.

Виктор с Николаем об этом даже не подозревали и спали безмятежным сном. Они были среди своих. Утро следующего дня для них началось не с рыка инструкторов и грохота сапог по булыжному плацу, а с задорного трезвона будильника и аппетитных запахов, доносившихся с кухни. Они с трудом смогли оторвать головы от подушек, но не в силах бороться со сладким искушением сна, снова зарылись в постели. Разбудил их Сафронов.

После завтрака он рассадил Виктора и Николая по разным комнатам, дал листы с кучей вопросов. Ответы заняли у них полдня. После обеда Сафронов уехал на Лубянку, а они отправились прогуляться по Москве и до позднего вечера бродили по городу. На следующий день все повторилось и так продолжалось почти всю неделю.

25 июня, как обычно в девять, появился Сафронов с неизменным портфелем. На этот раз он не стал утомлять Виктора и Николая вопросами, бегло просмотрев отчеты, забрал с собой и отправился на Лубянку. Там они тоже не задержались и, несмотря на то что за окном начали сгущаться тучи, решили прогуляться по городу. Прихватив зонты, спустились вниз, прошли к остановке и едва успели запрыгнуть на подножку подоспевшего трамвая, как хлынул проливной дождь.

Казалось, что само небо обрушилось на землю. От чудовищных раскатов грома закладывало уши, а яркие вспышки молнии слепили глаза. Асфальт пучился, кипел, словно свинец во время плавки. Через мгновение улицы превратились в бурлящие потоки. Стена воды встала перед трамваем, и он пополз, как черепаха. Ливень продолжался недолго. Над Ленинскими горами еще продолжало погромыхивать, а в центре Москвы уже посветлело. Прошло несколько минут, и о былом ненастье, как это бывает в июне, напоминали лишь стайки легких облаков у края горизонта и лужи на асфальте. Небо, умытое коротким грозовым дождем, снова ожило и после изнурительной жары завораживало нежными красками. В воздухе появилась та удивительная свежесть, которая бывает только в это время года.

Трамвай остановился у площади Пушкина. Николай с Виктором выбрались из душного вагона и тут же окунулись в жизнерадостную толпу. Веселыми ручейками она растекалась по скверу и закручивалась в водовороты у летних палаток. Аппетитный запах сдобы привел Виктора в очередь за чебуреками. Николай задержался у памятника Пушкину и, задрав голову, что-то с любопытством разглядывал в великом поэте.

Из задумчивости его вывел удивленный возглас. Он обернулся и вздрогнул. Из-под низко надвинутого на лоб козырька кепки на него смотрел не кто иной, как агент псковской разведшколы Валерий Герасимов. В том, что это он, не было никаких сомнений. Характерный акающий московский акцент, квадратный подбородок и здоровенный кадык на шее еще были свежи в памяти Николая. Четыре месяца назад его и еще двух агентов он готовил для заброски на длительное оседание в Иваново.

Николай смотрел на бывшего курсанта, а в его душе царило смятение. Еще недавно он делал все ради того, чтобы такие, как Герасимов, без тени сомнений убивали, взрывали и шпионили здесь, в Москве, Иваново, Ярославле и где только можно, чтоб только навредить большевикам. И сейчас, когда они снова сошлись лицом к лицу, он находился в растерянности. А Герасимов продолжал засыпать его вопросами. Появление Виктора со стопкой чебуреков в одной руке и двумя кружками пива — в другой прервало разговор с Герасимовым. Буркнув что-то невнятно на прощание, он растворился в толпе.

Для контрразведчиков Смерш, наблюдавших за этой встречей, наступил момент истины: как себя поведет Дуайт? Его поведение и действия сняли у них все вопросы. Он тут же рассказал Виктору о встрече с Герасимовым, и уже вместе они попытались организовать за ним слежку.

Тот оказался тертым калачом. По пути несколько раз пересаживался из трамвая в трамвай, перебегал улицу на красный свет. Виктору и Николаю пришлось немало потрудиться, чтобы не потерять его из виду. Больше часа они кружили по центру Москвы. Герасимов вел себя предельно осторожно и, прежде чем зайти на конспиративную квартиру, находившуюся в районе стадиона «Динамо», пустился петлять по проходным дворам.

На следующий день на стол Утехина легли подробный рапорт бывшего агента «Цеппелина», а теперь агента-опознавателя Смерш Валерия Герасимова, сводки разведчиков наружного наблюдения и технических служб. Все материалы говорили в пользу Бутырина с Дуайтом и снимали последние опасения. Просмотрев итоговую справку, подписанную Окуневым, и не найдя в ней подводных камней, Утехин вызвал его к себе, а затем позвонил Барышникову. В приемную к Абакумову они подошли вместе. Тот принял их без промедления, внимательно изучил материалы проверки и, прежде чем дать разрешение на начало радиоигры, предложил, чтобы завершить морально-психологическую перековку Дуайта, помимо просмотра советских фильмов, провести его по местам, где зверствовали фашисты, и организовать встречи с их жертвами. Позже такая поездка состоялась и оказала большое влияние на Дуайта. От его профашистских взглядов не осталось и следа.

В операции «Предприятие «Иосиф» («Джозеф»), задуманной гитлеровским разведорганом «Цеппелин» 6-го управления РСХА, советская контрразведка Смерш перехватила инициативу.

В рапорте на имя Абакумова о начале радиоигры Утехин так изложил ее существо и высказал свое предложение:

В обсуждении этого предложения, помимо Абакумова и Утехина, принял участие начальник 3-го отдела полковник Барышников. Совещание было коротким. Небольшой спор возник, когда речь зашла о названии предстоящей операции. В конце концов остановились на «Загадке». И когда все вопросы были сняты, Абакумов размашисто, красным карандашом, поставил свою подпись на рапорте Утехина.

После этого контрразведчики принялись готовить в Малаховке, на служебной даче, радиоточку для работы радиостанции «Иосифа», а в Москве сохранили конспиративную квартиру для проживания Виктора и Николая на тот случай, если в «Цеппелине» задумают направить курьеров для проверки.

26 июня 1943 г. на служебной даче в Малаховке в 0.45 по берлинскому времени в эфире прозвучали позывные радиста «РR 7»:

Группа «Иосиф» приступила к выполнению задания.