Подкрепившись и закупив кое-какие припасы, мы выехали на север по испаряющей муссонную влагу автостраде, заполненной дребезжащими грузовиками, в кузовах которых пирамиды барахла опасно кренились при каждом маневре. Я радовался поездке, тем более в компании Абдуллы. Скорость была сейчас очень кстати. Концентрация внимания и быстрота реакции, необходимые при гонке по суматошной трассе, заставляли забыть о боли. Я знал, что позднее боль вернется. Ее можно было временно притупить или подавить, но не изгнать окончательно. «Ну и пусть возвращается, – думал я. – Боль – это всего лишь подтверждение того, что я жив».

Через два часа мы свернули с трассы к Национальному парку Санджая Ганди, оплатили въезд на его территорию и уже без спешки покатили дальше через дремучий, как настоящие джунгли, лес.

Извилистая дорога, ведущая к самому высокому пику в заповеднике, удивила меня хорошим состоянием покрытия. Недавние бури поломали ветви многих деревьев, но лесные жители, чьи хижины и плетеные изгороди виднелись тут и там сквозь придорожную листву, быстро растаскивали их на дрова.

Мы проезжали мимо женщин, закутанных в цветастые сари и гуськом шедших по обочине со связками хвороста на головах. С ними были маленькие дети, и каждый ребенок тащил сук или пучок прутьев соразмерно своим силам.

После дождей парк буйно пошел в рост. Сорная трава вдоль дороги была уже высотой по плечо, лианы сетью оплетали стволы и ветви деревьев, а в сырой тени благоденствовали мхи, лишайники и грибы. Россыпь темно-синих, розовых и по-вангоговски желтых цветов пробивалась через ковер из перепрелых опавших листьев. Мокрые ярко-красные листья устилали дорогу, подобно цветочным лепесткам перед храмом в праздничный день. Воздух был насыщен запахом перегноя и влажной коры, исходившим отовсюду: от земли, древесных стволов, лиан и сочной поросли в подлеске.

Посреди дороги устраивали шумные сборища обезьяны, которые разбегались при звуке мотоциклетных моторов и, забираясь на ближайшие валуны, бурно возмущались нашим вторжением. Когда одна особо крупная обезьянья стая с агрессивными воплями отступила к деревьям, я начал испытывать некоторое беспокойство. Абдулла это заметил и не удержался от столь редкой для него улыбки.

Абдулла был самым бесстрашным и самым надежным из всех известных мне людей. Строгий к другим, он был еще более строг к самому себе. А его спокойная, неколебимая уверенность была предметом восхищения или зависти для всех нас.

Его широкий лоб нависал над вечно изогнутыми вопросительным знаком бровями. Всю нижнюю половину лица, за исключением рта, покрывала густейшая черная борода. Глубоко посаженные глаза цвета меда на терракотовом блюде всегда были грустными – слишком грустными и добрыми, чтобы гармонично сочетаться с широким прямым носом, высокими скулами и твердо сжатым ртом, в целом придававшими его лицу довольно свирепое выражение. Он отрастил длинные волосы, которые ниспадали на широкие массивные плечи, подобно гриве Самсона, питающей силой его руки и ноги.

Все в нем – лицо, стать и нрав – делали Абдуллу прирожденным лидером, и люди с готовностью шли за ним в бой. Но нечто в его характере – скромная сдержанность или осторожная мудрость – отвращало его от власти, на которую он вполне мог бы претендовать в Компании. Многие братья уговаривали, даже умоляли его взять власть в свои руки, но он упрямо отказывался. И это, как водится, побуждало их к еще более активным уговорам.

Я ехал рядом с ним через джунгли, испытывая любовь к этому человеку, а также страх за него – и страх за себя, если я когда-нибудь его потеряю. О чем я совсем не думал в те минуты, так это о своих ранах и о возможных последствиях недавней схватки – как для моего тела, так и для моего рассудка.

Когда мы добрались до покрытой гравием парковочной площадки у подножия горы и заглушили моторы, в голове у меня прозвучал голос Конкэннона: «Дьявол пришел по твою душу, дружок!»

– Ты в порядке, Лин?

– Да.

Оглядываясь вокруг, я заметил телефон на прилавке магазинчика:

– Может, нам еще раз позвонить Санджаю?

– Да. Я так и сделаю.

Он говорил по телефону минут двадцать, отвечая на многочисленные вопросы мафиозного босса.

Здесь, под прикрытием горы, ветра не ощущалось. Единственным строением близ парковки был небольшой магазин, торговавший прохладительными напитками, чипсами и сладостями. Продавец, юноша со скучливо-сонным выражением лица, периодически помахивал бамбуковой тросточкой с привязанным платком, отгоняя полчища мух, которые поднимались в воздух, но через пару секунд снова облепляли покрытый сладкими пятнами прилавок.

Кроме нас, здесь не было приезжих, и никто не спустился с горы, что меня вполне устраивало. Боль пульсировала по всему телу, и этой двадцатиминутной передышки мне едва хватило на то, чтобы немного прийти в себя.

Но вот Абдулла повесил трубку и знаком пригласил меня следовать за собой. У меня не хватило духу сказать ему, что я сейчас слишком слаб для восхождения, – иногда за отсутствием физических сил ты держишься только на волевом усилии и на боязни потерять уважение любимых тобой людей.

На первый уступ горы мы поднялись по крутым, но добротным каменным ступеням. Здесь находилась просторная пещера, арочный вход в которую охраняли коренастые колонны на массивном гранитном постаменте. В глубине пещеры располагалось святилище.

Продолжая подъем по тропе, мы достигли еще одной, самой большой и впечатляющей из всех здешних пещер. В скальных нишах слева и справа от входа стояли две гигантские статуи Будды – каждая в пять человеческих ростов. Статуи на удивление хорошо сохранились, хотя и не были защищены никаким ограждением.

В следующие двадцать минут подъема мы миновали десятки других пещер и наконец вышли на просторную террасу, где тропа расширилась и разветвилась на несколько хорошо утоптанных дорожек. Но это была еще не вершина.

По аллее меж высоких стройных деревьев и цветущих лантан мы добрались до вымощенного беломраморными плитами храмового дворика под куполом, поддерживаемым колоннами. Это капитальное сооружение завершалось небольшой и скромной усыпальницей святого. Высеченный из камня длиннобородый старец задумчиво – и, пожалуй, не без грусти – смотрел на окружающие джунгли. Абдулла остановился, озираясь, посреди крытого мраморного дворика. Он положил руки на пояс, в глазах теплилась улыбка.

– Особенное место? – спросил я.

– Да, братишка. Здесь Кадербхай прошел бо́льшую часть своего обучения у мудреца, у Идриса. Мне также выпала честь присутствовать на некоторых занятиях.

Какое-то время мы постояли в молчании, размышляя о покойном Хане, о Кадербхае, и у каждого из нас был свой набор воспоминаний, с ним связанных.

– Долго нам еще идти?

– Здесь уже недалеко, – сказал он, разворачиваясь, – но это самая сложная часть подъема.

Цепляясь за ветки, траву и лианы, мы начали взбираться по узкой и крутой тропинке, которая вела к вершине. В сухой сезон это было бы не так уж сложно: уступы и торчавшие из земли камни создавали вполне надежную опору для ног. Совсем другое дело – карабкаться в сумерках по скользкой, размытой дождями тропе.

Примерно на полпути нам встретился юноша, спускавшийся с горы. Уклон в этом месте был особенно крут, и мы никак не могли с ним разминуться, так что пришлось сползать обратно на несколько метров и там закрепляться, держась за какие-то чахлые кустики.

Юноша нес большую пластиковую канистру для воды. Съезжая вниз мимо нас, он был вынужден хвататься за наши рубашки, и мы в свою очередь его придерживали.

– Веселенькое дело! – промолвил он на хинди с дружелюбной улыбкой. – Вам принести чего-нибудь снизу?

– Шоколада! – крикнул Абдулла вслед юноше, который продолжал скользить по тропе и уже скрылся за окаймлявшей ее растительностью. – Я забыл купить шоколад! Потом расплачусь!

– Тхик! – донесся ответный крик снизу.

Когда мы достигли вершины, оказалось, что бо́льшую ее часть занимает весьма обширное плато, ровное, как стол, за исключением огромной иззубренной скалы – собственно пика – с зияющими входами нескольких больших пещер. С этой точки открывался прекрасный вид на само плато, на множество переходящих одна в другую долин у подножия горы и на островной город в застилающем горизонт смоге.

Все еще тяжело отдуваясь, я начал осматривать это место. Под ногами похрустывала мелкая белая галька – такая не попадалась мне ни в долине внизу, ни во время подъема. Стало быть, ее приносили издалека и поднимали наверх мешок за мешком. Изнурительная была работа, но эффект получился потрясающий: девственная чистота и безмятежное спокойствие.

Кухонная зона у скалы была открыта с трех сторон, а ее зеленый полотняный навес выцвел как раз настолько, чтобы идеально гармонировать с блеклой листвой окружающих деревьев.

Следующая зона была полностью огорожена брезентом и, судя по всему, играла роль ванной комнаты с несколькими нишами для мытья. Далее под навесом расположились два письменных стола и несколько стоявших рядком шезлонгов.

В отверстиях четырех обжитых пещер виднелись кое-какие детали интерьера: деревянный шкаф с выдвижными ящиками в одной, штабель металлических коробок у входа в другую, большой закопченный очаг с тлеющими углями в глубине третьей…

Я еще не закончил осмотр, когда из самой маленькой пещеры вышел молодой человек со словами:

– Вы господин Шантарам?

Я повернулся к Абдулле, недоуменно подняв брови.

– Я привез тебя сюда по просьбе учителя, – сказал Абдулла. – Это он тебя пригласил, а я всего лишь посредник.

– Он меня пригласил?

Абдулла кивнул, и я снова повернулся к молодому человеку.

– Это вам, – сказал он, вручая мне визитную карточку.

Я взял ее и прочел единственную надпись: «Никаких наставников».

Озадаченный, я передал карточку Абдулле. Он взглянул на нее, рассмеялся и вернул мне.

– Очень оригинально, – сказал я. – Это как если бы адвокат написал на визитке: «Никаких гонораров».

– Наверняка Идрис все объяснит при встрече.

– Сегодня вы с ним вряд ли увидитесь, – сказал молодой человек, приглашающим жестом указывая на пещеру с очагом. – Учитель-джи сейчас в храме ниже по склону беседует с несколькими философами. А вы пока устраивайтесь. Я только что заварил чай.

Я с благодарностью принял приглашение, зашел внутрь, уселся на самодельный деревянный табурет неподалеку от входа и начал прихлебывать вскоре поданный чай.

Погрузившись в раздумья – что я делал, пожалуй, даже слишком часто в последнее время, – я мысленно вернулся к схватке с Конкэнноном. Долгая поездка и подъем на гору помогли остудить эмоции и прояснить голову. И вот, попивая сладкий чай в обители мудреца Идриса, я вновь увидел перед собой глаза Конкэннона и с удивлением обнаружил, что не испытываю гнева из-за его бессмысленного и жестокого нападения. Вместо этого я испытал разочарование – причем разочарование того сорта, какое испытываешь по отношению к друзьям, а не к недругам.

Примкнув к «скорпионам», он автоматически нажил себе новых врагов. Теперь у наших бойцов не было другого выбора, кроме как нанести ответный удар. Если они этого не сделают, «скорпионы» сочтут бездействие проявлением слабости и нападут снова. Битва началась, и пути назад уже не было. Я подумал, что надо вывезти Карлу из города: она была связана с Компанией Санджая и также подвергалась риску.

Ну вот, пожалуйста. Я не подумал о Лизе, или о Дидье, или о себе самом. Я подумал о Карле. А ведь Лизе явно угрожала опасность, поскольку Конкэннон ее знал и с ней встречался. И я должен был бы прежде всего беспокоиться о Лизе, так ведь нет – я подумал о Карле. О Карле.

Запутавшись в тенетах любви, я глядел на янтарные угли остывающего очага и вдруг почувствовал запах духов. В первую секунду я решил, что кто-то подкинул благовония в другой костер неподалеку, однако аромат этих духов был мне знаком. И очень хорошо знаком.

Затем я услышал голос Карлы:

– Расскажи что-нибудь смешное, Шантарам.

У меня напряглась кожа на лице, по спине пробежал холодок, а кровь мощно устремилась вверх по телу, гулко замолотила в груди и под конец прилила к глазам, отозвавшись резью и жжением.

«Возьми себя в руки, – мысленно сказал я. – Посмотри на нее. Сними это заклятие».

Я обернулся и посмотрел на нее. Но это не помогло.

Она стояла перед входом в пещеру, улыбаясь и повернув лицо навстречу ветру, который развевал темные волосы и серебристый шарфик, открывая высокий лоб, чуть прищуренные зеленые глаза, тонкий нос и манящий изгиб губ – обманчиво манящий, в чем не позволял усомниться упрямо заостренный подбородок. Да, это была Карла.

– Так что, есть у тебя свежая шутка или нет? – произнесла она, лениво растягивая слова.

– Сколько парсов нужно, чтобы заменить перегоревшую лампочку? – выдал я первое, что пришло в голову.

– Мы не виделись два года, – сказала она, все еще не поворачиваясь лицом ко мне, – и после этого лучшее, на что ты сподобился, это шутка про лампочку?

– Точнее, двадцать три месяца и шестнадцать дней. Ты же хотела услышать шутку, так в чем дело?

– О’кей, так сколько парсов нужно для замены лампочки?

– Парсы никогда не заменяют лампочки, потому что для них ничто новое не может быть лучше старого.

Она запрокинула голову и рассмеялась. Смех был хороший, открытый, от всей души, сильный и свободный, как полет ястреба в сумерках, – и этот смех разбил все цепи, которыми было сковано мое сердце.

– Иди ко мне, – позвала она.

И я обнял ее, прижимая к дуплистому древу моей жизни, в потаенных недрах которого гнездилась, никогда их не покидая, мечта о ее любви.