Улица самозабвенно жульничала, когда я припарковал мотоцикл перед «Леопольдом», где фланировали проходимцы всех мастей, высматривая среди туристов потенциальную жертву. Я медленно провел взглядом слева направо вдоль улицы, проверяя, нет ли какой угрозы или, напротив, благоприятной возможности. Мои мысли уже начали выходить из тени – Лизиной тени, накрывшей сады былого, – когда я услышал голос:

– Лин! Какая удача, старик! Я как раз тебя ищу.

Это был Стюарт Винсон, и в донельзя возбужденном состоянии. В данный момент он оказался кстати. После непонятного разговора с Лизой мне было в самый раз отвлечься на что-нибудь вроде донельзя возбужденного человека, которого я никогда и не стремился понять.

– В чем дело, Винсон?

– Там одна девушка… Нужна твоя помощь. У тебя ведь есть типа ниточки в колабской полиции, верно?

– Какие ниточки?

– Ну, за которые можно подергать, чтобы решить вопрос. Так ведь?

– Я всего лишь знаю, кому и как можно сунуть в лапу.

– Вот об этом и речь! Ты не мог бы пойти со мной, старик? Прямо сейчас.

– Но…

– Прошу тебя, Лин! У этой девчонки большие проблемы.

Мой хмурый вид все ему сказал.

– Что? Ты отказываешься? Но она не сделала ничего плохого. Все дело в том, что ее бойфренд загнулся. Похоже, передозировка прошлой ночью, и…

– Минутку. Не так быстро. Кто эта девчонка?

– Я… я не знаю ее имени.

– Очень мило.

– Она при мне его не называла. И я не видел ее паспорт. Даже не знаю, из какой она страны. Но я знаю, что должен ее спасти, – и, может, я единственный ее шанс, понимаешь? У нее такие глаза… трудно объяснить… Это как будто вселенная говорит мне: «Спаси ее!» Просто магия какая-то. Как зов судьбы или типа того. Я пытался выяснить у копов, но у них на все одно слово: «Заткнись».

– Заткнись, Винсон, или уже переходи к сути.

– Минутку, дай мне объяснить. Я только что был в полицейском участке, уплатил штраф за своего шофера, который затеял драку с другим шофером на Кемпс-корнер, там вышла такая история…

– Винсон, мы говорим о девчонке.

– Да, старик. Вот, значит, рассчитался я с копами и уже хотел свалить оттуда, как вдруг заметил эту девушку. Ты бы видел ее, Лин! Эти глаза… ее глаза… они типа как огонь и лед одновременно. Ты не поверишь в такое, пока сам не увидишь. Как вообще такое случается, старик, что какие-то глаза вдруг выворачивают тебя наизнанку?

– Это химия. Давай дальше.

– Так вот, ее приятель откинулся от передоза то ли прошлой ночью, то ли рано утром. Насколько я понял, она проснулась и нашла его уже остывшим. Они ночевали во «Фрэнтике».

– Продолжай.

– «Фрэнтик» – то еще местечко, люди там тертые, умеют держать язык за зубами. Я сам вел там кое-какие дела. Но труп – это вам не пакетик дури. Есть черта, за которую они не перейдут.

– Я знаю «Фрэнтик» и тамошнюю братию. Наверняка они задержали девчонку, вызвали копов и сбыли ее с рук.

– Так они и сделали, гниды.

– Они просто сделали все, чтобы не угодить за решетку. И тебе советую поостеречься, Винсон. Глупо корчить из себя доброго самаритянина в полицейском участке, тем более если торгуешь наркотой. Да они там всякого упакуют в два счета, если нарываться.

– Я это понимаю, отлично понимаю. Но с этой девушкой случилась какая-то мистика. И я полез на рожон, попытался выяснить у копов что и как. Насколько понял, ее привезли из морга, где она опознала труп. Представляю, каково ей было, старик! Она дала показания, расписалась, но ее не отпускают, хотя ясно же, что она невиновна.

– Тут нужна взятка.

– Так я и понял. Но копы не стали со мной разговаривать. Потому мне и нужен ты.

– Кто сегодня на дежурстве?

– Сержант Дилип. Он там всем заправляет. Девчонка сидит в его кабинете.

– Считай, повезло.

– Он согласится ее отпустить? Деньги я дам.

– Будь спокоен: этот тип легко продаст свой табельный ствол и полицейский значок, если предложат подходящую сумму.

– Вот и хорошо!

– А потом нагрянет к покупателю, запинает его до полусмерти и отберет свое имущество.

– М-да, хорошего маловато.

– Он любит видеть в людях страх. Поэтому всячески симулируй испуг, чтобы доставить ему удовольствие, и только потом предлагай деньги.

– Ты так и делаешь?

– В мой испуг Дилип-Молния не поверит. Мы с ним уже прошли эту стадию.

– Если ты пойдешь туда со мной, он примет деньги и отпустит девушку?

– Думаю, да. Однако…

– Однако что?

Я глубоко вздохнул и посмотрел в его встревоженные глаза. Мне нравился Стюарт Винсон. Его красивое лицо, сильно загоревшее за шесть лет пребывания под азиатским солнцем, неизменно выражало отважную решимость и вполне подошло бы какому-нибудь полярному исследователю, возглавляющему рискованную экспедицию, – хотя на деле он был всего лишь удачливым наркодилером, жившим на широкую ногу в городе, где нищета и голод были в порядке вещей. Я это знал и потому был озадачен его нынешним поведением.

– Зачем тебе впутываться в эту историю? Ты же совсем не знаешь эту девчонку. Ты даже имени ее не знаешь.

– Только не говори ничего плохого об этой девушке, – попросил он тихо, но с нажимом, меня удивившим. – Если отзовешься о ней дурно, я уже не смогу считать тебя другом. Не хочешь мне помочь, ну и ладно. Того, что я о ней знаю, мне вполне достаточно.

– Ну ты даешь! – выдохнул я.

– Извини, – пробормотал он, на секунду повесив голову. И снова вскинул ее с мольбой во взгляде. – Знаю, тебе это покажется безумием, но я два часа проторчал в полиции, пытаясь ей помочь. Она не сказала мне ничего. Ни единого типа слова. Но один раз она взглянула на меня и как будто чуть-чуть улыбнулась. Или даже не улыбнулась, но я почувствовал ее улыбку своим сердцем, Лин. Не могу этого объяснить. Тогда я… улыбнулся ей в ответ. И она тоже почувствовала это сердцем, могу поклясться! Я в этом уверен так, как ни в чем не был уверен за всю свою жизнь. До сих пор я не представлял, как такое возможно: запасть на кого-то без всякой причины, не перемолвившись и словом. Но сейчас я прошу тебя о помощи.

Я как раз мог такое представить – как и каждый из нас, кто по-настоящему влюблялся. Мы пересекли улицу, вступили на территорию полицейского участка Колабы и прямиком направились в кабинет Дилипа-Молнии.

Сержант окинул меня взглядом с ног до головы, потом посмотрел на девушку, сидевшую на другом конце его рабочего стола, а потом снова на меня.

– Твоя подружка? – спросил Дилип, кивая на девушку.

Я к ней пригляделся, и внутри меня словно что-то сомкнулось – подобно тому как смыкаются за тобой верхушки растений, когда ты идешь через заросли папоротника. Это была та самая девушка, которой я вернул проданный медальон, при этом попытавшись ее предостеречь.

И я мысленно воззвал к Судьбе: «Прошу, оставь свои игры! Хватит уже гонять меня по кругу!»

Ее спутанные волосы свисали грязными прядями и липли к потной шее. Застиранная и выцветшая голубая майка с коротким рукавом была достаточно узкой, чтобы продемонстрировать ее хрупкое телосложение. Джинсы, напротив, были ей велики и собраны в складки на тонкой талии, поддерживаемые пояском.

Медальон был при ней. Судя по взгляду, она также меня узнала.

– Да, – сказал я. – Это моя подруга. Прошу вас, сержант-джи, включите вентилятор.

Дилип-Молния посмотрел на неподвижные лопасти потолочного вентилятора над девушкой, а затем на мгновение поднял взгляд к вентилятору, быстро вращавшемуся над его собственной головой и облегчавшему духоту потоком сырого муссонного воздуха.

Затем его желтые глаза с ненавистью уставились на меня.

– Пунках! – рявкнул он своему подчиненному.

Тот поспешно включил вентилятор над головой девушки, и освежающий воздух заструился вниз по ее тонкой шее.

– Значит, это твоя подруга, Шантарам? – лукаво спросил Дилип.

– Да, Молния-джи.

– Что ж, хорошо. И как ее зовут?

– А какое имя она вам назвала?

Дилип захохотал. Я повернулся к девушке:

– Как тебя зовут?

– Ранвей, – пробормотала она, встречаясь со мной глазами и одновременно дотрагиваясь до медальона на шее. – Ранвей Ларсен.

– Ее зовут Ранвей, – сообщил я сержанту. – Ранвей Ларсен.

Дилип расхохотался вновь.

– Однако это имя не совпадает с тем, что написано в протоколе, – сказал он, закончив смеяться.

– Это норвежское имя, – сказала девушка. – Пишется «Р-а-н-н-в-е-й-г», но слышится «Ранвей».

– Пишется так, а слышится этак, – подхватил я. – Обычное дело у норвежцев.

– И чего же ты хочешь, Шантарам? – спросил Дилип.

– Я хотел бы проводить мисс Ларсен домой. У нее выдался очень тяжелый день.

– А мне мисс Ларсен сказала, что у нее нет дома, – парировал Дилип. – Этим утром ее выставили из отеля «Фрэнтик».

– Она может пока остановиться у меня, – быстро предложил Винсон.

Все головы повернулись в его сторону.

– У меня… много места… в смысле, свободного места, – продолжил Винсон с запинкой, оглядывая по очереди всех присутствующих. – Просторный дом. И служанка, которая хорошо о ней позаботится. Если только… мисс Ларсен… согласится.

Дилип-Молния повернулся ко мне.

– Кто этот блеющий идиот? – спросил он на хинди.

– Это мистер Винсон, – сказал я.

– Меня зовут Стюарт Винсон, – сказал он. – Я был здесь всего минут десять назад.

– Захлопни пасть! – рявкнул на него Дилип.

– Мы бы хотели доставить мисс Ларсен домой, Молния-джи, – сказал я. – Если, конечно, она свободна.

– «Свобода», – произнес Дилип с расстановкой. – Такое короткое слово, но к нему прилагается так много всяких условий…

– Я охотно выполню условия, – сказал я, – конечно, если их количество не будет запредельным. Главное, чтобы они были правильно приложены.

– Мне приходят в голову как минимум десять очень серьезных условий, – сказал Дилип-Молния, и хитрая ухмылочка разнообразила вечно злобную гримасу на его физиономии.

Я отсчитал десять тысячерупиевых банкнот и подвинул их через стол. Он перехватил и накрыл мою руку обеими ладонями.

– Какой интерес может представлять эта девчонка для Компании Санджая?

– Это не касается Компании. Это личное. Она друг.

Все еще прижимая мою руку к столу, он повернулся и внимательно оглядел девушку.

– Ну-ну, понимаю, – слюняво расплылся он.

– Один момент… – сердито начал Винсон, но я поспешил его перебить, выдергивая пустую руку из-под ладоней сержанта:

– Мистер Винсон хочет поблагодарить вас, Молния-джи, за проявленные доброту и участие.

– Всегда рад помочь, – хрюкнул Дилип. – Эта девушка должна будет явиться сюда через два дня, чтобы подписать бумаги.

– Какие еще бумаги? – спросил Винсон.

Дилип посмотрел на него долгим взглядом, хорошо мне знакомым: он прикидывал, в какую часть тела Винсона нанести первый удар ногой, когда того привяжут цепями к решетке.

– Она непременно будет здесь через два дня, сержант-джи, – заверил я. – А можно уточнить, какие именно бумаги она должна подписать?

– Об отправке тела на родину, – сказал Дилип, беря со стола папку. – Тело будет отправлено в Норвегию через три дня. Но она должна подписать все сопроводительные документы днем ранее. А теперь валите отсюда, пока я не выдвинул дополнительные условия!

Я подал руку девушке. Она оперлась на нее, поднимаясь, и сделала несколько нетвердых шагов. Когда она запнулась, проходя мимо Винсона, тот поспешил ее поддержать, обняв за плечи.

Винсон вывел ее на улицу, поместил на заднее сиденье своей машины и сам пристроился рядом. Шофер запустил двигатель, но я задержал отъезд и наклонился к открытому окну.

– Скажи честно, слышится-Ранвей-пишется-Раннвейг, как все произошло? – спросил я у девушки.

– Что?

– Я о твоем приятеле. Как это случилось?

– Не стоит обо мне беспокоиться, – рассеянно промолвила она. – Я в порядке. В порядке.

– Сейчас меня больше беспокоит он, – кивнул я на Винсона. – И если мне придется снова идти в участок и беседовать с этим копом, я хотел бы узнать из первых уст, что и как у вас произошло.

– Я… не… – начала она, теребя холщовую сумку на коленях. Как я понял, там были все ее вещи.

– Выкладывай все как было.

– Он… никак не мог остановиться. Все шло кувырком и становилось только хуже. И вчера, ближе к вечеру, я сказала, что оставляю его и возвращаюсь в Осло. Но он упросил меня задержаться еще на одну ночь. Только на одну ночь. И потом… потом… он сделал это специально. Я видела его лицо. Он уже тогда настроился это сделать. Теперь я просто не могу вернуться домой. И общаться с кем-то оттуда не могу.

Ее глаза, только что вспыхнувшие яростным синим огнем, снова погасли, и она обессиленно смолкла, глядя в одну точку. Этот взгляд был мне знаком: так смотрят на мертвых. Сейчас она видела перед собой лицо своего умершего друга.

– У тебя есть друзья в Бомбее? – спросил я.

Она слабо покачала головой.

– Хочешь обратиться в консульство?

Голова качнулась резче и сильнее.

– Почему нет?

– Я же сказала. Не хочу общаться ни с кем-то оттуда.

– Она измучена и подавлена, – тихо сказал Винсом. – Я отвезу ее домой. Там она будет в безопасности, пока мы не решим, что делать дальше.

– Пусть будет так. Ну а я возвращаюсь к Дилипу-Молнии.

– Разве это еще не все? – удивился Винсон. – Я думал, вопрос решен.

– Он не вернул ее паспорт. Значит, рассчитывает еще что-то поиметь с этого дела, но хочет все обсудить без посторонних. Ты был бы только помехой. Ничего, я с этим разберусь.

– Спасибо, старик, – сказал Винсон. – Обещаю доставить ее в срок для оформления документов. Ах да, и позволь вернуть тебе деньги!

– Не здесь, Винсон. Деньгам в самый раз гулять по рукам в полицейском участке, но не перед его воротами. Сочтемся позже. Если я добуду паспорт, оставлю его у Дидье, в «Леопольде».

Винсон повернулся к девушке и заговорил участливо:

– Все будет хорошо. О тебе позаботится моя служанка. Хотя нрав у нее не сахар, она только лает, но не кусается. Горячая ванна, какая-нибудь чистая одежда, еда и сон – вот что тебе сейчас нужно. Все наладится, обещаю.

Он дал команду шоферу, и машина покатила по улице. Девчонка быстро оглянулась, отыскала меня взглядом на тротуаре и что-то изобразила губами. Я не понял, что она хотела сказать. Проследив за машиной, пока та не скрылась вдали, я пошел обратно разбираться с Дилипом.

О самом деле тот не сообщил почти ничего нового. По словам девчонки, записанным в протоколе, она проснулась и обнаружила рядом своего мертвого парня. В его руку был всажен шприц. Она позвала на помощь администратора отеля, а тот вызвал полицию и скорую помощь.

Дилип-Молния был удовлетворен простотой дела, не нуждавшегося в доследовании. Налицо была явная передозировка, тогда как многочисленные следы от уколов на руках и ногах юнца говорили сами за себя, а прислуга отеля подтвердила, что в номер не заходил никто, кроме молодой пары.

Паспорт обошелся мне в пять тысяч рупий, и еще десять тысяч пришлось выложить за то, чтобы имя девушки исчезло из всех материалов по делу. Как следствие, в исправленном варианте протокола труп был обнаружен администратором без всякого упоминания о Ранвей.

Сумма по тем временам была изрядная, и я рассчитывал вскоре получить ее с Винсона. Я сунул в карман норвежский паспорт и уже покидал офис, когда сержант бросил мне вслед еще одну фразу:

– Передай своим в Компании Санджая, что этот случай повышает ставки.

– А что такое?

– Да Силва! – сказал он, практически выплевывая в меня это имя. – Эндрю да Силва! Это его героин угробил мальчишку. Третий такой случай только на этой неделе. Компания Санджая продает на улицах какую-то очень сильную, но некачественную дурь. У меня с этим возникают проблемы.

– А ты уверен, что проблема в этом, сержант?

По завершении сделки я задал вопрос уже без церемоний, тем более что вежливый ответ и не предполагался.

– Лично я плевать хотел на тебя и на всяких там дохлых наркош. Пара местных трупов – это пустяк. Но когда на моей территории загибается иностранец, это пятнает мой послужной список. А мне хочется видеть его чистым, без единого пятнышка. Я сказал да Силве, что в этом месяце он должен будет платить мне вдвое из-за двух смертей. Теперь уже третья, так что цена утроилась.

– Скажи это Санджаю сам. Ты с ним видишься чаще, чем я, Молния.

Я покинул участок, проскочил между машинами до узкого бетонного бортика с металлическим ограждением поверху, разделявшего две проезжие части оживленной улицы. Добравшись до небольшого просвета в ограждении, я задержался между двумя потоками транспорта. Передо мной и позади меня сновали набитые людьми красные автобусы, трехколесные мотороллеры (иные аж с пятью пассажирами), тележки, мотоциклы и велосипеды, черно-желтые такси, частные легковушки, грузовики с рыбного рынка и машины с военно-морской базы на оконечности полуострова.

Сквозь мешанину мыслей настойчиво пробивались слова: «Наша вина… наркота от Компании… девчонка с медальоном… слышится Ранвей, пишется Раннвейг… мертвый приятель… девчонка с медальоном… наша вина…»

Гудки машин, звонки велосипедов, музыка из радиоприемников, крики торговцев и попрошаек поднимались со всех сторон, отражаясь эхом от стен старых зданий и крытых переходов между ними. «Наша вина… наркота от Компании… девчонка… медальон… мертвый приятель… наша вина…»

Запахи улицы обрушивались на меня все разом, доводя до головокружения: свежая рыба и креветки с причала Сассуна, выхлопы бензиновых и дизельных двигателей, а также отдающий сырым бельем запах муссона, который проникал в каждую щелочку каждого здания города.

«Наша вина. Наша наркота».

Я стоял на разделительной полосе. Транспортный поток перед моим лицом двигался на север, а поток позади меня устремлялся на юг вдоль оси вытянутого полуострова.

Кадербхай не позволял никому в своей мафии торговать героином или крышевать проституцию в южном Бомбее. Но после его смерти новая Компания сменила приоритеты и сейчас извлекала более половины своих доходов из этих двух источников, причем с каждым месяцем число наркодилеров и борделей увеличивалось с подачи или благословения Санджая.

Это был новый мир, далеко не прекрасный, но более богатый по сравнению с тем, который я застал, когда Кадербхай вызволил меня из тюрьмы и взял под свое крыло. И бесполезно было успокаивать себя рассуждениями о том, что сам я не торгую дурью или девочками, а всего лишь занимаюсь подделкой паспортов. Я увяз в этой грязи по самую шею, как и другие.

Будучи бойцом Компании, я сражался в гангстерских войнах и в любой момент мог быть переброшен со своего тихого места в мастерской на помощь Эндрю, Амиру или Фейсалу – без права на отказ и без объяснения причин, по которым придется проливать свою или чужую кровь.

«Наша вина».

Внезапно я ощутил легкий тычок в середину спины и не успел среагировать, как один за другим последовали еще два таких тычка. Обернувшись, я заметил трех велокиллеров, ныряющих в поток транспорта на своих сверкающих хромом велосипедах. А еще миг спустя мне пришлось резко повернуться в другую сторону, чтобы ответить на приветствие Панкаджа – второго по значимости лидера велокиллеров, – который затормозил у меня перед носом и навалился боком на ограждение. Мимо катили машины, чуть забирая в сторону, а он смотрел на меня с озорным блеском в глазах.

– Теперь ты понял, как это легко, брат! – ухмыльнулся он и энергично встряхнул головой. – Не считая меня, ты был бы убит уже три раза, если бы мои парни пустили в ход ножи, а не пальцы.

В порядке иллюстрации он ткнул двумя жесткими пальцами мне в грудь напротив сердца.

– Как хорошо, что мы с тобой никогда не деремся, брат, – сказал я.

– Тогда убери руку с ножа у тебя за спиной, – сказал он, – а я уберу руку со своего.

Мы со смехом обменялись рукопожатием.

– Твоя Компания неслабо загружает нас работой, – сказал он, машинальным движением проворачивая назад педаль. – Если такой фарт покатит и дальше, я смогу выйти на пенсию раньше срока.

– А если у тебя еще будут заказы к югу от фонтана Флоры, неплохо бы заранее получить весточку.

– Ты ее получишь, брат мой. Будь здоров!

Панкадж оттолкнулся от ограждения и покатил прочь, ужом виляя между транспортными средствами.

Еще до того, как я потерял его из виду и поднял глаза к пасмурному небу, решение было принято. Все, конец. Я понял, что с Компанией Санджая мне больше не по пути. Я был сыт по горло и выходил из этой игры.

Вера. Она присутствует повсюду в каждый момент нашей жизни, даже во время сна. Вера в мать, сестру, брата или друга; вера в то, что за углом на перекрестке невидимый тебе водитель остановится на красный свет; вера в пилотов авиалайнера и в наземный персонал, подготовивший лайнер к полету; вера в учителей, которым мы ежедневно на несколько часов препоручаем своих детей; вера в полицейских, пожарных и автомехаников, а также вера в то, что любимый человек будет ждать тебя, когда ты вернешься домой.

Но вера, в отличие от надежды, может умереть. И когда вера умирает, обычно с ней вместе умирают и неразлучные спутники: постоянство и преданность.

Я был сыт по горло. Я утратил последние остатки веры в Санджая как своего лидера, и я больше не мог уважать себя, оставаясь у него в подчинении.

В том, что уход окажется делом непростым, сомневаться не приходилось. Санджай не любил недосказанности и незавершенности, и лучше было выложить все начистоту. Так или иначе, я свой выбор сделал. Я знал, что Санджай вернется к себе домой лишь далеко за полночь, и решил заехать к нему еще до наступления утра, чтобы сообщить о своем уходе.

Глядя на вывеску «Леопольда», я вспомнил слова Карлы, сказанные однажды в этом заведении, когда мы остались там уже после закрытия, слишком много пили и слишком много говорили. «Жизнь предприимчивого одиночки в Бомбее, как у Дидье, – сказала она со смехом, – подобна бесконечно затянувшейся попытке переплыть ледяную реку истины».

Глядя в треснувшее зеркало прошлого, я осознал, как много всего минуло с той поры, когда я был сам по себе. И вот сейчас я готовился покинуть ряды небольшой, но сплоченной армии, прикрывавшей меня как своего брата по оружию. Я терял квазииммунитет, который защищал меня от закона с помощью квазинравственных адвокатов Компании при попустительстве квазинезависимых судей.

Но вместе с тем я покидал и близких друзей, плечом к плечу с которыми не раз встречал опасность, – людей, знавших и любивших Кадербхая со всеми его недостатками, как это делал я.

Это был очень трудный выбор. Я хотел ускользнуть от вины и стыда, однако вина и стыд – цепкие преследователи, и стволов у них куда как поболее, чем у меня.

Страх обманывает тебя, скрывая самопрезрение за самооправданием, и порой ты начинаешь осознавать силу этого страха только после того, как избавишься от своих пугающих привязанностей.

Я чувствовал, как многие вещи, которые я слишком долго пытался оправдывать и логически обосновывать, теперь опадают, как листья, и смываются очистительным ливнем. Мое одиночество погружалось в ледяную реку истины. Одиночество также предполагает верность – хотя бы своим принципам. Но при взгляде издали на берег, к которому стремишься, часто кажется, что твоя вера в самого себя есть вообще единственная вера на свете.

Я сделал глубокий вдох, собрался с решимостью и мысленно сделал зарубку: «Не забудь почистить и зарядить пистолет».