Глава 85
Мы прожили на горе всю первую муссонную неделю. Изредка выглядывало солнце, Сильвано плясал вместе с учениками под солнечно-дождевыми струями, и даже Идрис проделал пару танцевальных па, опираясь на посох. В конце недели мы с Карлой спустились с горы – в последний раз.
Мы не знали, что спустя год природа сотрет крутую тропу на вершину, а открытая площадка вместе с пещерами зарастет буйной зеленью после того, как Идрис с учениками покинут лагерь и переберутся в Варанаси.
Мы не знали, что никогда больше не увидим Идриса. Мы разговаривали о нем по пути к автостраде, не подозревая, что он уже стал для нас тенью философии, продолжая жить в наших воспоминаниях и порожденных им идеях. Мы не догадывались, что Идрис так же безвозвратно ушел от нас в прошлое, как Абдулла.
Мы удирали от черной тучи до самого истока полуострова, Метро-Джанкшн, и едва успели припарковать байк под арками «Амритсара», как разразилась гроза. Она изливала на нас потоки воды с двух сторон, а мы хохотали, прижавшись друг к другу. Когда гроза кончилась, мы вытерли байк насухо. Карла при этом непрерывно разговаривала с ним – автомеханик с психотерапевтическим уклоном.
Поднявшись по лестнице в наш холл, мы обнаружили, что он за время нашего отсутствия преобразился. На месте потайного шкафа Джасванта был холодильник со стеклянной дверью. Шикарное кресло осталось, но деревянный стол был заменен модерновой стойкой из слоистого синтетического материала со стеклом.
Сам Джасвант был при полном параде, в шикарном костюме с галстуком.
– Какого черта, Джасвант? – спросил я.
– Перемены надо принимать благосклонно, старик, – сказал он. – Приветствую вас, мисс Карла. Я исключительно рад снова видеть вас.
– Прекрасный костюм, Джасвант, – отозвалась она.
– Благодарю вас, мисс Карла. Как по-вашему, он сидит нормально?
– Очень стройнит. Дай-ка руку. Только осторожнее, с меня течет ручьями.
Я со стариковским скептицизмом взирал на новый прилавок.
– В чем дело? – спросил Джасвант.
– Твой стол выглядит как стойка таможенника в аэропорту.
– Ну и что?
– К стойке таможенника подходишь поневоле, а не потому, что тебе этого хочется.
– Ты можешь подойти к старому столу, как только тебе захочется. Олег купил его, и он стоит в твоем номере.
– Олег молодец. Он опередил меня.
– Новая стойка вполне хороша, Джасвант, – сказала Карла. – Если поставить какой-нибудь горшок с цветком на верхнюю полку рядом с большой красивой раковиной, а на вторую полку положить пресс-папье из дутого стекла, станет уютнее. Я могу дать тебе раковину, если хочешь, а также пресс-папье с вмурованным в него одуванчиком.
– Правда? Это было бы здорово.
– Не вижу рома, – заметил я, протирая запотевшее стекло нового холодильника, – и сыра.
– Меню изменилось, – сказал Джасвант, похлопывая по синтетической папке со списком продуктов, лежавшей на синтетическом прилавке.
Я не стал в нее заглядывать.
– Мне нравилось старое меню.
– Старого же не было, – нахмурился Джасвант.
– Вот и я о том же.
– В агентство «Утраченная любовь» теперь приходит много народа, и нужно создать соответствующую обстановку. Ты должен шагать в ногу со временем, Лин.
– Я предпочитаю, чтобы время шагало в ногу со мной.
– Джасвант, у меня есть для тебя радостная новость, – сказала Карла. – Я собираюсь произвести кое-какие изменения в моем номере.
– Изменения? – Коммерческая жилка Джасванта напряглась, он ослабил узел галстука.
В ближайшие же дни Карла разобрала свой бедуинский шатер, и мы покрасили стены в ее комнатах в красный цвет, для разнообразия отделав черной краской двери и дверные косяки. Джасванту не на что было жаловаться, поскольку он продавал нам краску.
Из научных журналов Карла вырезала изображения птичьего пера и листа и вставила их в золоченые болливудские рамы. В третью раму она поместила страничку из сборника стихотворений, которую морской бриз принес ей как-то на улице.
Моление о дожде
Потом,
когда меня не будет с тобой
и ты будешь достаточно одинока,
чтобы считать гвозди, забитые в твое сердце,
как в дверь сокровищницы,
когда ты пристроишь свое молчание
в вазе на один час
вместе с воспоминаниями о наших руках
и моих глазах,
окрашенных искрой смеха,
когда на тебя накатит волной
биение сердца,
пурпурный прилив мечтаний,
плещущих у берегов любви,
и твоя кожа запоет, пронзенная благоуханием,
прислушайся к моей мысли:
как мимозы жаждут сезона дождей,
так я жажду тебя,
как алые цветы кактуса жаждут луны,
так я жажду тебя,
и в моем «потом»,
когда тебя не будет со мной,
моя голова обратится к окну жизни
и будет молить о дожде.
Для крупных фотографий Петры Келли и Иды Люпино, двух ее любимых героинь, она выбрала черные барочные рамы. Взяв с балкона несколько горшков с цветами, она разместила их по углам, оставив снаружи несколько цветов, с особой жадностью тянущихся к солнцу.
Я думаю, ей хотелось воссоздать обстановку горного леса, и это ей вполне удалось. Где бы ты ни сидел в ее гостиной, ты видел растения или соприкасался с ними.
Еще она поставила в комнате высокую стилизованную статую тощего троянского воина, вылепленную Таджем. Я хотел загородить ее высоким растением, но Карла не позволила.
– А в чем дело? Ты же ушла из галереи из-за него.
– Может, он и не такой уж потрясающий человек, но скульптор хороший, – ответила Карла, пристраивая обреченного воина.
Я использовал его как подставку для своей шляпы. Мне пришлось купить шляпу, но покупка оказалась удачной. И постепенно сложилось что-то вроде мирной жизни, достаточно удовлетворительной для человека, достаточно хорошо представляющего, что такое плохая жизнь.
Жилье Олега, то бишь мой бывший номер, окрасилось в зеленый цвет под стать тахте. Оно пользовалось популярностью. Мы с Карлой иногда тоже принимали участие в устраивавшихся там сборищах и неплохо проводили время. В других случаях мы весело проводили время у себя, слушая доносившиеся через стенку бредовые разговоры.
Наш молодой русский друг устал ждать свою Ирину, которую он называл Карлушей. Ее фотографии, розданные официантам «Леопольда», поблекли и помялись, и он больше не справлялся у официантов о ней.
– Почему ты называешь Ирину Карлушей? – спросил я его однажды.
– Мою первую любовь тоже звали Ириной, – ответил он, и его всегдашняя улыбка померкла в полусумраке воспоминания. – Я тогда впервые почувствовал, что капитулирую перед своей любовью к девушке. Нам было по шестнадцать лет, и через год все кончилось, но я до сих пор испытываю угрызения совести, называя ее именем другую. Отец называл свою сестру, мою тетку, Карлушей, и мне всегда это нравилось.
– Значит, когда ты изменял Елене с Ириной, тебя совесть не мучила, а когда ты называл Ирину Ириной, тебе казалось, что ты изменяешь своей детской любви?
– Изменить можно только тому, кого любишь, – нахмурился он из-за моего непонимания. – А Елену я никогда не любил. Я любил Ирину и до сих пор люблю Карлушу.
– А как насчет девушек, которые бывают в твоих зеленых комнатах?
– Я потерял надежду увидеть когда-нибудь Карлушу снова, – ответил он, отвернувшись. – Футболки в качестве приманки не сработали. Наверное, это было бесполезно.
– Может быть, ты полюбишь одну из этих новых девушек?
– Нет, – решительно ответил он, снова воспрянув духом. – Мы, люди на букву «р», любим сильно и глубоко, и поэтому в нашей литературе и музыке столько безумной страсти.
Он с безумной страстью отдался работе с Навином, и они стали весьма прозорливой командой. Однажды они вместе с Дидье вели дело, получившее широкий резонанс. Тогда им удалось не только объединить расставшихся влюбленных, но и разоблачить банду работорговцев, которых арестовали.
Наш опасный беззаботный француз стал после этого уделять еще больше внимания работе в агентстве и в свободное от «Леопольда» время постоянно распутывал вместе с двумя молодыми детективами какой-нибудь «ужасно экстренный» случай.
Винсон продал свой наркобизнес конкуренту и вернулся в ашрам к Ранвей. После нескольких недель покаяния, когда он драил полы в ашраме, Винсон написал Карле, что настоящего контакта со святыми людьми у него не сложилось, но он нашел общий язык с садовниками, выращивавшими марихуану для святых людей. Он был в приподнятом настроении и разрабатывал планы нового, совместного с Ранвей бизнеса.
Компания Халеда не спонсировала никаких фильмов, и, когда в одном из южных районов убили копа, перемирие между полицейской мафией и бандитской мафией было нарушено. Число арестованных росло, Дилип-Молния работал в три смены.
Журналистку, озвучившую правду, избили на пороге ее дома; политика избили у него дома за то, что он отказался озвучить неправду. Стычки между полицией и Компанией Халеда во время судебных заседаний стали обычным делом, иногда перерастая в серьезные бунты. Компания расценивала эти судебные преследования как религиозную дискриминацию, полицейские усматривали преступный умысел во всех действиях Компании.
Трон Халеда шатался, и не было Абдуллы, чтобы укрепить его. Мистик, превратившийся в главаря банды, терял свой авторитет; его немотивированная жестокость компрометировала противозаконную деятельность, и все обитатели Бэк-стрит хотели укротить его.
Мы не могли укротить Халеда, но зато укротили Дилипа-Молнию.
Карла сказала, что у нее приготовлен подарок ко дню моего рождения и она хочет преподнести его мне немедленно.
– Я не праздную…
– Дней рождения. Я знаю. Но ты хочешь знать, что это за подарок, или нет?
– Ну, скажи.
– Копом, которого мы подловили на той фетишистской вечеринке, был Дилип-Молния.
Я вспомнил, как она говорила, что «карма – это молот, а не перышко».
– Очень любопытно.
– Хочешь узнать, что за фетиш у него был?
– Нет.
– Там фигурировала масса упаковочной пленки.
– Прекрати, пожалуйста.
– И были видны только его рот и неподвластные его воле части тела.
– Ну хватит уже.
– Был момент, когда девице пришлось прихлопнуть его гениталии мухобойкой.
– Карла…
– Пластмассовой, конечно, а затем…
Я заткнул уши и стал повторять «ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла», пока она не остановилась. Это было, конечно, по-детски и недостойно нас обоих, но подействовало.
– Итак. Учитывая, что это твой день рождения и Дилип-Молния полностью в наших руках, выбор за тобой, – произнесла Карла с нечестивой улыбкой бунтовщика. – Что ты предлагаешь сделать с видеозаписью?
– Наверняка ты уже придумала, что сделать с ней.
– Я думаю, пора ему отойти от дел и на прощание публично покаяться в том, что он скверно обращался с арестованными. Его надо выставить на позор и уволить без пенсии.
– Замечательно.
– Дилип-Молния уже много лет мало-помалу роет себе могилу. Думаю, она вполне готова для него.
– И когда должно произойти захоронение?
– Я попрошу «Без проблем» завтра же доставить ему ультиматум с требованием уволиться в двадцать четыре часа, в противном же случае материал будет предан гласности. Как это, по-твоему?
– Без проблем, – улыбнулся я, радуясь, что мы избавимся от Дилипа-Молнии, и думая, кто придет ему на смену и сколько придется платить ему.
– И еще мне кажется, что он должен уехать из города в какую-нибудь далекую деревню, – мечтательно произнесла Карла. – Лучше всего в его собственную, откуда он прибыл. Уверена, люди, видевшие, что из него растет, найдут, как поступить с ним.
– Если они знают его достаточно хорошо, то проделают это в каком-нибудь уединенном месте.
