45
Начинается моя вторая неделя на Бичвуде. Мы залезаем на крышу Каддлдауна. Это легко; мы просто никогда не решались раньше, потому что нужно было пробраться через окно в спальне тети Бесс.
Ночью на крыше чертовски холодно, зато днем с нее открывается чудесный вид на остров и на море. Я гляжу поверх деревьев, посаженных вокруг Каддлдауна и Нового Клермонта с японским садом. Я даже могу заглянуть внутрь дома с французскими окнами почти во всех комнатах первого этажа. Рэд Гейт тоже видно, хотя и не полностью, а также дальнюю часть острова, напротив Уиндемира, и залив.
В первый день мы принесли на крышу еду и старое покрывало для пикника. Мы ели сладкий португальский хлеб и плавленый сыр в небольших деревянных коробочках. Вытащили ягоды в зеленых картонках и холодные бутылки с лимонадом.
Мы решили приходить сюда каждый день. Все лето. Эта крыша — лучшее место на свете.
— Если я умру, — говорю я, пока мы смотрим на открывшийся вид, — то есть когда я умру, бросьте мой пепел в воду у маленького пляжа. И когда вы будете по мне скучать, то сможете взобраться сюда, посмотреть вниз и вспомнить, какой классной я была.
— Или спуститься и поплавать в тебе, — говорит Джонни. — Если будем ну очень сильно скучать.
— Фу.
— Слушай, ты сама сказала, что хочешь оказаться в воде у маленького пляжа.
— Я просто хотела сказать, что мне здесь нравится. Это было бы идеальное место для моего праха.
— Да, — говорит Джонни. — Несомненно.
Миррен и Гат молчали, поедая орехи в шоколаде из голубой керамической миски.
— Неудачная тема для разговора, — говорит девушка.
— Нормальная, — пожимает плечами Джонни.
— Я бы не хотел, чтобы мой прах остался здесь, — говорит Гат.
— Почему? Мы могли бы покоиться вместе на маленьком пляже, — улыбаюсь я.
— А малышня бы плавала в нас! — кричит Джонни.
— Какой ты противный! — рявкает Миррен.
— А что, это не так уж отличается от того чтобы пописать в воду, — говорит ей братец.
— Меня сейчас стошнит!
— Ой, да ладно, все туда писают.
— Я — нет, — говорит Миррен.
— Да и еще раз да, — спорит Джонни. — Если вода у маленького пляжа не состоит из мочи, после стольких лет, то и наш прах ее не испортит.
— Вы когда-нибудь планировали свои похороны? — спрашиваю я.
— Что ты имеешь в виду? — Джонни морщит нос.
— Ну, знаете, как в «Томе Сойере», когда все думают, что Том, Гек и как-там-его-звать?..
— Джо Гарпер, — говорит Гат.
— Да, все думают, что Том, Гек и Джо Гарпер мертвы. Мальчики идут на собственные похороны и слушают все добрые слова, что говорят о них местные жители. После того как я это прочитала, то задумалась о своих похоронах. В плане того, какие цветы я хочу на могилу и куда поместить мой прах. А также задумалась о своем некрологе, в котором должны упомянуть о моей трансцендентальной крутости, о том, что я выиграла Олимпиаду и получила Нобелевскую премию.
— И во что ты играла? — интересуется Гат.
— Может, в гандбол.
— А на Олимпийских играх есть гандбол?
— Да.
— Ты в него вообще играешь?
— Пока нет.
— Пора бы начать.
— Большинство людей планируют свою свадьбу, — говорит Миррен. — Я вот планировала.
— Парни никогда не планируют свадьбу, — говорит Джонни.
— Если бы я решила выйти за Дрейка, то хотела бы желтые цветы, — говорит Миррен. — Их бы поставили повсюду. И я хотела бы весеннее желтое платье, как свадебное, только желтое. А у Дрейка был бы желтый ремень.
— Он должен очень, очень тебя любить, чтобы надеть желтый ремень, — говорю я.
— Да, — соглашается Миррен. — Но Дрейк сделал бы это.
— Скажу вам, чего я не хочу на своих похоронах, — говорит Джонни. — Не хочу, чтобы приперлась кучка нью-йоркских искусствоведов, которые даже меня не знали, и чтобы они стояли в моей гостиной.
— Я не хочу, чтобы религиозные чуваки рассуждали о Боге, в которого я не верю, — говорит Гат.
— Или приперлись толпы девчонок, якобы в трауре, из тех что то и дело бегают в туалет, снова мажут губы блеском и поправляют прическу, — говорит Миррен.
— Господи, — я изображаю напускное удивление, — такое впечатление, будто в похоронах нет ничего веселого.
— Серьезно, Кади, — говорит Миррен. — Тебе стоит планировать свою свадьбу, а не похороны. Не будь психопаткой.
— Что, если я никогда не выйду замуж? Если я не хочу?
— Тогда спланируй вечеринку книголюбов. Или художественную выставку.
— Она собирается выиграть Олимпиаду и получить Нобелевскую премию, — откликается Гат. — Можно устроить вечеринки в честь этого.
— Ладно. Давайте спланируем мою вечеринку в честь победы на Олимпиаде. Если это вас порадует.
И мы занялись обсуждением. Шоколадные гандбольные мячи в синей глазури. Золотое платье для меня. Бокалы с шампанским с крошечными золотыми шариками внутри. Мы обсуждаем, носят ли гандболисты эти странные очки, как в ракетболе, и решаем, что в честь моей вечеринки гости их наденут. Все гости будут в дурацких золотых очках.
— А ты играешь в команде по гандболу? — спрашивает Гат. — То есть будет ли с тобой целая компания красоток-амазонок, чтобы отпраздновать победу? Или ты выиграешь своими силами?
— Понятия не имею.
— Серьезно, тебе стоит начать собирать информацию на эту тему, — качает головой Гат. — Или ты никогда не выиграешь золото. И нам придется заново организовывать всю вечеринку, если ты получишь всего-то серебро.
В тот день жизнь казалась прекрасной.
Четверо Лжецов вместе, как всегда.
И так будет всегда.
Что бы ни произошло, когда мы пойдем в колледж, начнем взрослую жизнь, постареем; неважно, будем ли мы с Гатом вместе. Не важно, где окажемся, — мы всегда сможем собраться на крыше Каддлдауна и посмотреть на море.
Остров — наш. Здесь в каком-то смысле мы молоды на века.
