Глава 68
За день до того, как Лиз Эмерсон разбилась на своей машине
После обеда у них состоялось внеплановое школьное собрание.
Директор учредил ВШС – именно так их называли на самом деле – в минувшем году для «поднятия боевого духа учащихся», отсутствие которого считалось официальной причиной того, что показатели успеваемости учащихся школы Меридиана в этом году снова оказались ниже стандартов, установленных в штате. Никто не возмущался, поскольку учебный день сократили и во второй половине дня они бездельничали.
Сегодня между учителями проводилось соревнование по броскам со штрафной линии, а «Будущие фермеры Америки» (клуб, который частенько высмеивала Лиз) организовали мероприятие по сбору средств для своей весенней поездки на Международную выставку достижений молочного хозяйства: они предложили учащимся платить деньги за право голосовать за учителя, который должен будет поцеловать свинью (слишком уж все просто). Было собрано более двух тысяч долларов.
Лиз вспомнила, почему она раньше любила школу. Она давала ей временное избавление от тишины огромного дома. В школе всегда было шумно, всегда полно самых разных раздражающих людей. Но в какой-то момент между десятым и одиннадцатым классом школа тоже стала вызывать у нее отторжение, потому что теперь школьные коридоры заполняли люди, которым она испортила жизнь.
По пути в спортзал Лиз встретила Лорен Мелбрук. После того, как они с Джулией и Кенни на газоне перед ее домом краской написали слово «ШЛЮХА», Лорен как-то поблекла. Лиз знала, что она входила в группу пропагандисток трикотажных комплектов от Ральфа Лорена, но, разумеется, те отмежевались от нее после того, как они выложили в «Фейсбук» обличительные фотографии. Ходили слухи, что Лорен подсела на героин, и, хотя Лиз знала, что слухи не всегда достоверны, Лорен действительно теперь водила дружбу с компанией ребят, которые слыли наркоторговцами.
Лиз заняла место в первом ряду с другими девчонками и парнями, которые посещали «правильные» вечеринки, носили «правильную» одежду и целовались с «правильными» людьми, но, пока она там сидела, ее взгляд упал на округлившийся живот Сандры Гаррисон. Та забеременела где-то спустя год после того, как распустили слух, что она залетела и сделала аборт. Она рассудила: раз все считали, что она была беременной, надо оправдать эти ожидания. Сандра теперь училась в выпускном классе, но в университет она, разумеется, поступать не будет. А жаль, ведь все шло к тому, что ей должны поручить выступить с прощальной речью на последнем звонке.
А вон и Джастин Стрейес, сидит один-одинешенек на самом краю трибуны. После того как собаки-ищейки обнаружили в его шкафчике наркотики, он стал намного хуже учиться и теперь был на грани того, чтобы получить «неуды» по всем предметам. А ведь в конце восьмого класса по результатам опроса он был признан самым перспективным учеником школы.
Со спортивной площадки понеслись радостные возгласы: мистер Элизер только что выиграл состязание по броскам со штрафной линии. Девчонки вокруг Лиз ликовали, ибо мистер Элизер был самым молодым из школьных учителей – и сексапильным.
Кенни выплясывала на спортивной площадке вместе с остальными девчонками из танцевальной группы. Джулия ждала своего выступления вместе с хором. И даже Джейк торчал на скамейке, ждал, когда придет его очередь выступать в защиту самоуправления учащихся.
Посмотрев на них на всех, Лиз почувствовала себя ничтожеством. Все вокруг нее брызжут талантом – кроме, пожалуй, Джейка. Лиз надеялась, ради блага нации, что его никогда не допустят к управлению государством. И все же даже Джейк был занятен и почти умен, и, когда повзрослеет, думалось Лиз, возможно, составит счастье какой-нибудь девушки. Может быть.
В тот момент Лиз Эмерсон казалось, что она вечно смотрит на людей, которые гораздо, намного лучше ее – такой, как они, ей никогда не стать. Единственное, что у нее хорошо получается, это всех низводить до своего уровня.
В глубине души Лиз надеялась, что она просто еще не нашла своего предназначения; когда собрание кончилось и все устремились к парковке, Лиз выскользнула из толпы и направилась к кабинету школьного методиста.
Вчера она сказала Джулии, что та должна обратиться за помощью. Сейчас и ей представился шанс перестать лицемерить, и она обязана им воспользоваться – это ее долг перед самой собой.
Лиз не хотелось туда идти: они с методистом испытывали друг к другу взаимную глубокую неприязнь с тех самых пор, когда в минувшем году она вспылила в его кабинете: он попытался внушить, что она недостаточно умна и ей нечего делать на курсах углубленного изучения школьной программы, и отказался внести изменения в ее расписание, что позволило бы ей посещать занятия по дисциплинам, которые она хотела изучать.
И все же она пришла к кабинету методиста и постучала в дверь. Терять ей было нечего. Мистер Диксон – даже его фамилия служила доказательством его тупости; нужно вообще не уважать себя, считала Лиз, чтобы с такой фамилией – Диксон – пойти работать в школу – сидел на стуле, причем его задница свисала с обеих сторон. Не без труда он повернулся на стук. Увидев Лиз, методист немного сник, но все равно жестом пригласил ее войти.
– Лиз, – обратился он к ней неестественно бодрым голосом, – чем могу служить?
Лиз медлила в нерешительности. Слова – мне нужна помощь – вертелись на языке, но она была не в силах их произнести. Легкие не выдавливали.
– У меня проблема, – наконец проговорила она.
– Что за проблема? – спросил он, мгновенно насторожившись. – Хочешь поменять расписание на второй семестр?
– Нет, – ответила Лиз и заткнулась. Она понимала, что ей необходимо поделиться с кем-то, объяснить, что она задыхается, но говорить об этом мистеру Диксону она не хотела.
– Мне кажется, у меня легкая форма депрессии, – очень медленно произнесла она.
– О, – отозвался мистер Диксон нервным тоном, поправляя очки.
Интересно, думала Лиз, кто-нибудь из школьников вообще когда-нибудь приходил к нему за советом? Она тоже бы не обратилась – ни при каких обстоятельствах.
– Лиз, – продолжал он, – наверно, тебе лучше обратиться к психиатру. Я не могу назначить лечение…
Ты вообще ни черта не можешь.
– …однако чем, по-твоему, вызвана твоя подавленность? Мы можем поговорить об этом, если хочешь.
Лиз нервно скребла свои ногти. Маникюр облезал, и она видела, как крошечные чешуйки блестящего синего лака падают на ее джинсы.
– Не знаю, – ответила она наконец. – Наверное… Наверное, из-за того, что наделала много ошибок.
Мистер Диксон откинулся на спинку стула.
– Что ж, – сказал он, – думаю, это хороший знак. Видишь ли, Лиз, мы учимся на своих ошибках, и чем больше ошибок совершаем, тем мудрее становимся с годами…
– Ой, не стройте из себя доктора Фила, я не нуждаюсь в этой чуши, – перебила методиста Лиз, ненавидя себя за то, что нагрубила ему, ведь мистер Диксон, возможно, и вправду хотел ей помочь. Она просто не знала, как остановиться. Слишком долго жила на автопилоте.
Лицо мистера Диксона стало суровым.
– Ну хорошо, Лиз. Что же ты хочешь от меня услышать?
– Не знаю, – огрызнулась она. – Разве вам не положено знать, что сказать?
– Мисс Эмерсон, я не могу помочь вам, если вы не хотите, чтобы вам помогли.
Но она нуждалась в помощи. Просто не знала, как о ней попросить, и очень, очень боялась, что ей вообще невозможно помочь.
Мистер Диксон вздохнул.
– Знаешь, Лиз, в молодости я тоже пережил мрачный период. Я всегда страдал некоторым избытком веса…
Лишь неимоверным усилием воли Лиз удалось удержаться от сарказма.
– …и одно время меня очень задевало то, что обо мне говорят. Но я это поборол, – сказал он, подаваясь вперед всем телом. Стул под ним скрипнул. – В какой-то момент осознал: неважно, что обо мне думают; главное – как оцениваю себя я сам…
Ладно, подумала Лиз, у тебя еще семь попыток, но ну их в задницу. Просто убей меня прямо сейчас.
– Запомни, Лиз, – продолжал мистер Диксон, – измениться никогда не поздно. Каждый новый день – это чистая страница, и твоя история еще не написана.
Лиз рассмеялась – надрывно, с отчаянием.
– Думаю, уже слишком поздно, мистер Диксон.
Он улыбнулся ей по-доброму.
– Лиз, ты никогда не изменишься, если не веришь в то, что сумеешь измениться.
Своими словами он словно ударил ее. Лиз выдавила улыбку и вышла из кабинета методиста. На улице висела мгла – нечто среднее между зимним сумраком и ночной тьмой, но ни то, ни другое. Лиз бегом кинулась к своей машине и, когда добралась до нее, лбом прижалась к дверце. Кожа липла к металлу, а вокруг сгущалась тьма.
– Видимо, – прошептала она, – другой мне уже не стать.
