Глава 11
Мои родители решили не вмешиваться в эту мутную историю. Когда нужно, они выступают в роли посредников и разрешают мимолетные споры между детьми, но предпочитают, чтобы конфликтующие разбирались между собой сами, пока этот самый конфликт не перешел в настоящую ссору.
С моей точки зрения, никакого конфликта не произошло, да и вообще вечер прошел бы гладко, не приведи Кейт этого своего Джоффа. Так что, если судить поверхностно, это целиком и полностью ее вина.
Я быстро листаю сообщения на телефоне, не читая ни одного.
– Кейт все молчит? – спрашивает Стью.
Я киваю:
– Она все еще не разговаривает со мной.
Стоит на редкость восхитительный весенний день, и мы со Стью возвращаемся в школу, пообедав в Фэйр-Граундс.
Стью пихает меня локтем в бок и говорит:
– Она еще позвонит.
– Когда? На тридцатую годовщину моей свадьбы?
– Ага, – с непроницаемым лицом отвечает он.
– Если она будет дожидаться этой даты, то я просто не возьму трубку.
– Да возьмешь.
– Да, – тихо соглашаюсь я. – Возьму.
Он снова пихает меня и говорит:
– Джози, она правда позвонит. И раньше, чем ты думаешь.
Я благодарю его кивком, но надеюсь, что он прав. Кейт никогда раньше так не поступала, и я не знаю правил этого соревнования. А еще я знаю, что ужасно по ней скучаю. Я пытаюсь не замечать боль, но она не уходит, ждет, когда я ее замечу, и рыщет за моей спиной, пока я делаю задание по испанскому, гуляю со Стью, улыбаюсь Стефану в ответ.
Я чувствую эту боль дома, в те вечера, когда Кейт обычно приходила на ужин, а теперь перестала, и мама передает мне, что сестра слишком занята. Я чувствую эту боль в школе, когда Стефан говорит что-нибудь смешное, и мне хочется написать об этом Кейт, но я не пишу. Знаю, что она не ответит. Но сильнее всего я чувствую эту боль на беговой дорожке, когда пытаюсь предаться спокойным размышлениям, но все мои мысли словно магнитом тянутся к тому, что я пытаюсь игнорировать: Кейт не разговаривает со мной, и это очень больно.
Но на время бега я нашла себе хорошее отвлекающее средство: теперь мы бежим бок о бок с Эмми Ньюэлл, и я слушаю ее убийственную критику в адрес Ника Адриани. Слушаю, какой он козел, раз бросил ее перед самым выпускным. Она собирается подать на него в суд и оштрафовать на стоимость платья и макияжа. Несколько дней спустя я слушаю историю о том, как они помирились, хотя она все еще злится на него, но при этом любит. Или ненавидит. Она никак не может понять, что к нему чувствует, и в итоге говорит со смехом, что это и не важно, «потому что, как сама знаешь, они так похожи, что и не отличишь».
– А я думаю, что непохожи.
– Но ты же не влюблялась раньше.
А есть ли вообще люди, которые об этом еще не знают?!
– Я люблю сестер, и я знаю, что не смогла бы вот так просто ненавидеть одну из них.
– Я говорю о романтической любви. Это другое.
– То есть когда я влюблюсь, то в любую секунду могу возненавидеть своего парня?
– Да, особенно если он будет похож на Ника и чуть не изгадит тебе весь выпускной.
Тем же вечером звонит Стефан. Я рассказываю ему о том, что сказала Эмми, и спрашиваю, согласен ли он с ее словами.
– Не знаю. Я раньше не влюблялся.
– Ага, и я тоже, – радостно поддакиваю я. Ну, хоть одна родная душа!
– Круто.
– Расскажи, что ты подразумеваешь под словом «круто».
– В смысле?
– У этого слова может быть много значений.
– Ну, круто – это круто. Запросто. Круто. Понял. Ну, что хочешь, то и значит.
– О'кей, – говорю я и надеюсь, что Стефан слышит через трубку, что я улыбаюсь. – Круто.
Я говорю на языке Стефана, и мне нравится этот легкий и приятный язык. Как раз то, что нужно, чтобы смягчить горечь невыносимого молчания на языке Кейт.
Мэгги пытается развеселить меня, пригласив к себе на ужин за неделю до выпускного. Я соглашаюсь, и мы угощаемся едой из греческого ресторана. Росс побрызгался моим любимым одеколоном. Мэгги говорит, что мне необязательно прокалывать уши. Росс говорит, что мне идут очки, и никто ничего не проливает. Все, что они делают, заставляет меня скучать по Кейт еще больше.
Ее бойкот затягивается до самого выпускного. Мэгги приезжает около половины третьего, чтобы помочь с прической и макияжем.
– Этот оттенок помады подходит тебе просто идеально, – говорит она, крася мне губы. – Но вообще-то тебе и так хорошо.
Я, разумеется, завязываю волосы в хвост, и Мэгги круглой щеткой завивает его в один огромный локон. Эту расческу отдала мне Кейт, когда переезжала.
Я вздыхаю.
– Ну вот, – говорит Мэгги моему отражению, которое я вижу, только опять надев очки.
– Очень красиво, – уверяет меня сестра, и я ей почти верю. Во всяком случае, спасибо ей за добрые слова.
Мэгги – одна из трех красивых женщин в мире, в присутствии которых я не чувствую себя жалкой. Вторая – Софи. А третьей была Кейт.
– А что, мне нравится, – говорит Софи, подбрасывая мой локон на ладони.
Мы сидим у нее в спальне, одетые слишком нарядно для простого выхода в свет. Но это же, в конце концов, выпускной! Софи выглядит так, словно сошла с обложки свадебного каталога: на ней платье до колена, густого шоколадного цвета и с одной лямкой. Я же похожа на выпускницу. Но раз я и есть выпускница, то ничего против не имею.
– Стефану тоже понравится, – говорит она. – Но не ожидай, что он рассыплется в комплиментах. Парни все одинаковые. Они видят, что ты выглядишь необычно, но не знают, как об этом сказать, поэтому просто говорят, что ты выглядишь отлично. Когда он скажет тебе это, просто поблагодари его. Не спрашивай, заметил ли он изменения.
– Даже про идеальную помаду не спрашивать?
– Она и правда идеальна, но он об этом не скажет. «Отлично выглядишь» – это максимум, на что можно рассчитывать. Стью! – зовет она брата, когда он проходит через комнату, наряженный в смокинг. Галстук у него болтается вокруг шеи.
– Ну, что думаешь? – Она притягивает меня поближе и обводит нас обеих жестом, словно мы призы в телевикторине.
Он пожимает плечами, говорит: «Отлично выглядите» и покидает комнату, озадаченный нашим бессовестным фырканьем.
– А ведь Кейт все еще со мной не разговаривает.
Я аккуратно кладу в рот огромное печенье с шоколадной крошкой. Миссис Истердей ставит в духовку следующий поднос.
– Непохоже на нее, – говорит она, указывая мне на проем заднего окна. – Встань-ка вот туда.
Она щелкает меня фотоаппаратом.
– Может, ты недостаточно искренне извинилась, – говорит миссис Истердей, разглядывая снимок.
– А я и не извинялась, – внезапно понимаю я с ужасом.
– Вот как? Хм-м-м, – похоже, ее не на шутку увлек фотоаппарат.
– Но ведь я не нарочно.
– Конечно, не нарочно, – ее водянисто-голубые глаза улыбаются мне сквозь очки.
– Я… попрошу у нее прощения. Но разве вам не кажется, что и Кейт следовало бы извиниться за ее молчание?
– Я думаю, вы с Кейт сами в этом разберетесь, – отвечает она, протягивая мне еще одно печенье, а потом пускается в описание церемонных балов своей юности. Они проходили в школьном гимнастическом зале. Ученики пили пунш и ели печенье, и все возвращались домой к половине двенадцатого. Похоже, я скучаю по временам, когда меня еще не было на свете.
Я – Кейт, 4:47
Прости за спагетти.
Я – Кейт, 4:48
И за вино.
Я – Кейт, 4:49
Я ПРАВДА не нарочно.
Она не отвечает.
Стефан приезжает в пять, за несколько минут до Адама Гибсона. Джен Ауэрбах и ее общительный спутник, Денни Шивер (они просто друзья), а также Эмми с Ником появляются примерно в то же время. У нас тройное свидание. Мы все вместе фотографируемся перед нашим домом, а потом у крыльца Вейгмейкеров. Росс с Мэгги приехали посмотреть на нас, и когда Ник слишком долго пялится на мою сестру, Эмми сильно бьет его по груди.
Стью с Сарой по ее просьбе устроили себе романтический ужин вдвоем, и Стью заранее сказал, что скучища будет страшная. Адам поведет Софи знакомиться со своими друзьями: хочет похвастаться, что у него свидание с самой красивой девушкой в школе. Он тоже немножко пялится на Мэгги, но Софи даже не замечает.
Когда они здороваются, Адам говорит Софи, что она отлично выглядит.
– То есть действительно отлично.
– Да заткнись ты! – Софи вся сияет от счастья.
Эмми говорит ей: «Ты такая красивая, что я тебя ненавижу», и Софи отвечает ей своим привычным «Да заткнись ты, врушка».
Стефан вместо приветствия замечает: «Красивое платье», а я на его языке отвечаю: «Красивый костюм».
Позже я расточаю камерам папы и дяди Кена натянутые улыбки и продолжаю думать о Кейт: она все еще не разговаривает со мной, она даже не приехала сегодня. Такую боль скрывать непросто. Возможно, но непросто.
Стоит восхитительное безоблачное утро, и на фоне цветущих кустов форзиции перед домом миссис Истердей солнце кажется еще ослепительней. Сегодня, десятого мая, термометр показывает 23 градуса: несколько теплее, чем обычно в это время года. Желание Софи исполнилось. Никаких уродских курток.
Мы долго позируем в палисаднике Вейгмейкеров, а потом еще дольше болтаем с миссис Истердей и другими соседями, которые пришли на нас посмотреть, а потом забираем сумочки у тех, кому доверили их подержать, и направляемся к машинам наших кавалеров. Стефан открывает мне дверь, и я уже одной ногой стою в салоне, как вдруг слышу: «Джози! Джози!» Это Кейт бежит ко мне через дорогу. Она второпях целует меня, раскрывая объятья, и тем самым кладет конец если не нашей распре, то этой ее ужасной и мелочной кампании против меня.
Я никогда не расскажу ей, как сильно она меня ранила.
– Я так рада, что успела.
– Еще полминуты – и не успела бы, – говорю я. Так просто я этого не забуду: она ведь даже не извинилась передо мной.
– Меня зовут Кейт, – радостно приветствует она Стефана и пожимает ему руку. – Красивый костюм, – повторяет она мою реплику, но на другом языке. Она действительно посмотрела на наряд Стефана, а потом уже высказала свое мнение, и поэтому комплимент прозвучал именно как комплимент, а не как шутливое приветствие.
– Давай сфотографируемся вместе, – говорит она мне и зовет папу.
Папа показывает место во дворе Вейгмейкеров, куда нам надо встать; по пути туда Кейт легонько касается ладонью моего локона и говорит: «Как мило. Мне нравится. Надо будет придумать что-то похожее на свадьбу».
Папа щелкает нас пару раз, добрых четыре секунды разглядывает кадры и объявляет, что все вышли просто превосходно. Без очков он почти ничего не видит, а сегодня он оставил их дома. Кейт расплывается в улыбке и шепчет мне: «Представь, как смешно он будет вести себя на свадьбе!»
И все это время я чувствую странную тошноту: хуже, чем от внезапной кочки на ровном шоссе. Больше похоже, будто какая-то ужасная тяжесть раз за разом падает у меня из горла в желудок.
– Ну ладно, веселитесь, – говорит Кейт и, обняв меня, отправляет обратно к Стефану.
Я машу семье на прощание. Теперь можно предаться мыслям о Кейт, которые я так долго пыталась подавить. До ресторана я еду в безрадостном молчании, которое Стефан иногда прерывает вопросом: «О чем думаешь?»
– О Кейт, – говорю я каждый раз и возвращаюсь к своим думам.
Это перемирие меня совсем не утешает. Радует, но не утешает. На самом деле я беспокоюсь даже сильнее – или так же, но никак уж не меньше, – чем раньше, потому что вся эта история совсем не в духе Кейт. Кейт, какой она была до Джеффри Стивена Брилла.
– Как может человек А утверждать, что любит человека Б, если человек Б совершенно не подходит человеку А, и как человек А может этого не понимать? – спрашиваю я.
– Что-что? – спрашивает Стефан. – Кто?
– Кейт и Джофф. Он же ей совсем не подходит, а она этого не видит. Он портит наши с ней отношения. Он всю семью нашу загубит, и поэтому мне нужно от него избавиться. Конечно, ничего противоправного. Просто пусть они с Кейт расстанутся.
– Противоправного?
– Да. Нарушающего права человека.
– У тебя за все словарные тесты были пятерки, да?
– Честно говоря, да.
– Неудивительно.
– Я странно разговариваю?
– Нет, ты разговариваешь круто. И я рад, что ты о своей сестре. Я думал, ты о нас с тобой.
– О нас? Но про нас же не скажешь, что мы совсем не подходим друг другу?
– Я бы точно так не сказал.
– У нас одинаковый рост, – дразню я Стефана, и он улыбается. – Не переживай. Я не о нас. Это бы значило, будто я думаю, что либо я влюблена в тебя, либо ты в меня, а это, насколько мне известно, не так.
– А. Круто, – говорит он, и после этого почти весь вечер посвящает тому, что я бы назвала молчаливым размышлением.
Мне нравится эта сторона его личности. Я умею говорить на таком языке и знаю, что не надо спрашивать: «О чем ты думаешь?» и «О чем задумался?» – или, что еще хуже: «Поделись мыслями». Это нарушает мыслительный процесс и мешает придумать план нападения, принять решение и подавляет желание возопить: «Как же так?» и «О, почему?!»
За ужином Джен шепчет мне:
– У Стефана все в порядке?
– Да, все хорошо.
Она смотрит на меня широко распахнутыми глазами и ждет – надеется даже, – что я скажу что-нибудь еще, но что я еще могу сказать? Я повторяю: «Все правда хорошо».
Позже в туалете Эмми спрашивает с воодушевлением, которое мне совсем не нравится:
– Вы что, поругались по дороге?
– Нет, он просто задумался.
– О чем?
– Пока не знаю. Он скажет, когда захочет.
И она смотрит на меня так же, как раньше смотрела Джен: будто знает что-то такое, чего не знаю я.
На выпускном балу мы со Стефаном мило болтаем. Он даже смеется, когда я рассказываю, как донимала маму вопросами о санитарном состоянии алкотестера, который стоял у входа сюда. Несколько лет назад, когда взрослые наконец-то заметили, что парочки появляются на балу уже в хлам, администрация распорядилась проводить у дверей проверку. Я спрашивала у мамы, дадут ли мне одноразовую пластиковую трубку. Иначе мне придется отказаться от проверки – мне, которая за воротами церкви и капли в рот не брала. И еще я, наверное, немножко волновалась. А что, если я дуну недостаточно сильно? А если слишком сильно? Или слишком долго? Или недостаточно долго? В конце концов, это же тест, мне хочется сдать его с первого раза.
– Ты – единственный человек, который хотел сдать алкотест на пятерку, – говорит Стефан с дурацкой улыбкой, и мне неловко признать, что да, и правда хотела.
Мы танцуем, и он спрашивает меня:
– А как назвать человека, которого одолевают тягостные мысли?
– А ты как бы назвал? – Я склоняю голову набок, чтобы взглянуть на него.
– Ну, или не одолевают. В общем, каким словом назвать такого человека?
– Задумчивый, – отвечаю я. – Отрешенный. Мечтательный. Созерцатель.
– Вот где ты была весь прошлый семестр? Научила бы меня сочинения писать.
Проходит несколько секунд, песня скоро закончится, и он говорит мне:
– Знаешь, Джози, ты мне правда очень нравишься.
– И ты мне очень нравишься.
– Правда? Отлично.
Какое странное признание. Мне казалось, это само собой разумеется. Если человек А соглашается пойти на выпускной с человеком Б, который его пригласил, то логично предположить, что люди А и Б друг другу нравятся.
Я собираюсь сказать это Стефану, но на его собственном языке. И тут вижу Стью, и меня тянет захохотать. Он танцует с Сарой Селман, и на лице его написана такая скука, что я сдавленно фыркаю. Она похожа на огромную розовую салфетку, которая наэлектризовалась и прилипла к его смокингу.
Чтобы не засмеяться в голос, я прячу лицо у Стефана на плече, и он, к моему изумлению, наклоняет ко мне голову. В такой позе мы и танцуем до конца песни и, когда музыка затихает, улыбаемся друг другу. Я не могу понять, что значит его улыбка, и уверена, что мою улыбку он тоже не понял. Именно так я улыбаюсь Эмми, когда пытаюсь быстро перевести какое-нибудь из ее особенно язвительных замечаний. Именно так я улыбаюсь, когда не знаю, что она имеет в виду.
Я не хочу идти на вечеринку после бала, но соглашаюсь: как-никак за это мы тоже платили. Но проходит всего полчаса, и мое душевное здоровье начинает трещать по швам.
Я уже сыта по горло:
• громкой музыкой
• вспышками света
• непрерывным движением
• постоянным шумом
• тем, что приходится перекрикивать шум
• тем, что приходится напрягать слух
• тем, что приходится говорить на «Боже мой»
• тем, что приходится переводить с «Боже мой»
Моя нервная система перегружена до предела, и мне надо удалиться на поиски мира, одиночества, неподвижности, темноты и тишины. И еще пусть все перестанут ко мне прикасаться: друзья, которые хватают меня за руку, чтобы поговорить, и люди, мимо которых мы протискиваемся в тесной толпе, и даже Стефан во время танцев. Все это ужасно выбивает из колеи.
Стефан и раньше знал, что я такая. Объяснив свои сенсорные ограничения, я даже предложила ему, чтобы с выпускного меня забрали родители: так он смог бы остаться на вечеринке. Сейчас я повторила свое предложение.
– Не, все круто. Мне тоже пора уходить, – говорит он, и следующие несколько мгновений тянутся в восхитительной тишине его машины. Я бы всю дорогу так ехала. На самом деле так и происходит, и мне даже немного грустно, когда Стефан сворачивает к нашему дому. Умиротворяющая поездка подошла к концу.
– Ну вот, – он произносит это как законченное предложение.
– Я бы пригласила тебя, но я ужасно устала и сейчас просто свалюсь без сил.
– Хорошо, но сначала я должен тебе кое-что сказать. Или даже спросить. – Он на секунду задумывается, и взгляд его огромных золотистых глаз устремляется вверх и вправо. – Или то и другое.
– Ладно, – говорю я и жду.
Он делает вдох. И выдох. Немного вздрагивает. И снова вдыхает.
– Ну… ты сказала, что ни ты, ни я… и вот я… в общем, а если бы я сказал тебе, что ты мне очень нравишься?
– Ты уже сказал. – Я улыбаюсь. Он такой милый, когда волнуется.
– Нет, я имею в виду очень нравишься, – говорит он с предельной серьезностью. – Прям очень.
Я пытаюсь быстро расшифровать – перевести – «очень» на знакомый мне язык, потому что сейчас я совсем не знаю, что это значит на языке Стефана. Очень – это сильно, весьма, в большой степени. Но к чему такая серьезность? И как раз когда я, кажется, начинаю догадываться, он говорит:
– Джози, мне кажется, я могу в тебя влюбиться.
– Правда? – в изумлении спрашиваю я. Я действительно потрясена. – Почему?
– Почему? – Он почти смеется.
– Ну да. Я не спрашиваю, почему я. Я спрашиваю, почему ты так думаешь. Что можешь влюбиться. Это подразумевает, что в меня, поэтому я спрашиваю больше про «мог бы», а не про меня.
– Ну… – Он издал смешок. – Отчасти именно поэтому. То есть ты так разговариваешь! Я никогда не знаю, чего от тебя ожидать, и это прекрасно. Хотя иногда мне нужно время, ну, чтобы понять, что ты говоришь.
– Чтобы перевести, – говорю я. – Постоянно так делаю.
– Точно. Иногда мне совсем не нужно говорить. Ты словно всегда знаешь, что сказать, когда я не знаю. Ты клевая. С тобой весело. И интересно. И ты умная. И… – Он наклоняется ко мне, тянет руку к очкам, и я вздрагиваю. – Прости, – говорит он и снимает их с меня.
– Ты же понимаешь, что я не…
Он целует меня.
– …вижу без очков.
– Тогда закрой глаза, – говорит он и снова меня целует, и на этот раз я думаю о поцелуе, о его поцелуе, его губах, его языке, его зубах (мы сталкиваемся зубами), и все это так приятно. Очень мягко и гораздо плавнее, чем я думала. Так мягко, так плавно, что вовсе не бьет по моим чувствам, как я ожидала. Наоборот, успокаивает.
В конце концов он немного отстраняется и говорит:
– А теперь было бы неплохо и тебе сказать, что ты ко мне чувствуешь.
Да, было бы неплохо, почти говорю я. Отличная мысль, и как раз вовремя.
Он ждет, и глаза его горят в предвкушении. А я размышляю.
– Ты… это… как думаешь, ты могла бы в меня влюбиться?
– Можно я подумаю? Потому что мне хочется ответить правильно.
Я говорю так серьезно, как только могу, и Стефан в ответ улыбается своей заразительной улыбкой:
– Да. То есть если бы это сказал кто-нибудь другой, я бы расстроился, но ты… Вот видишь, именно поэтому я думаю, что могу в тебя влюбиться.
И он снова меня целует. Поначалу мне нравится, но потом, должна признаться, я думаю больше о его вопросе и о том, как на него ответить, а не о его губах. Очень жаль. Я наверняка пропускаю отличный поцелуй.
