Глава 39
МАМА ПИТЕРА ВЛАДЕЕТ АНТИКВАРНОЙ ЛАВКОЙ под названием «Линден&Уайт» в центре города, выложенной булыжниками. В основном она продает мебель, но у нее также есть и ювелирные изделия, разложенные в хронологическом порядке. Мое любимое – нулевое, то есть 1900-х годов. Есть один золотой медальон в форме сердца с крошечным бриллиантом в центре, смотрится как звездочка. Стоит четыреста долларов. Лавка находится рядом с книжным магазином «МакКоллс», поэтому я иногда захожу туда и навещаю его. Я всегда ожидаю, что его купят, но этого не происходит.
Однажды на День матери мы купили маме золотую брошку в форме клевера 1940-х годов. Мы с Марго каждую субботу в течение целого месяца продавали лимонад и смогли отложить на нее шестнадцать долларов. Помню, с какой гордостью мы вручили папе деньги, которые красиво и аккуратно уложили в пластиковый пакет на застежке. В то время я считала, что мы внесли львиную долю, а папа всего лишь немного помог нам. Теперь я понимаю, брошка стоила гораздо больше, чем шестнадцать долларов. Мне следовало поинтересоваться у папы, сколько на самом деле она стоила. Но, возможно, мне не захочется этого знать. Может быть, куда приятнее не знать. Мы похоронили маму вместе с ней, потому что эта брошь была ее любимым украшением.
Я стою, склонившись над витриной, прикасаясь пальцами к стеклу, когда Питер появляется со спины.
– Привет, – говорит он удивленно.
– Привет, – отвечаю я. – Что ты здесь делаешь?
Питер бросает на меня такой взгляд, словно я дурочка.
– Это место принадлежит моей маме, помнишь?
– Ну, да! Я просто никогда не видела тебя здесь раньше, – произношу я. – Ты здесь работаешь?
– Не, мне пришлось завезти кое-что для мамы. Теперь она говорит, что я должен завтра поехать в Хантсбург и забрать набор стульев, – ворчит Питер. – Это два часа туда и обратно. Раздражает.
Я сочувствующе киваю и отстраняюсь от витрины. Делаю вид, что разглядываю черно-розовый глобус. Марго бы он понравился. Он мог бы стать для нее прекрасным рождественским подарком. Я его слегка покручиваю.
– Сколько стоит этот глобус?
– Столько, сколько написано на ценнике. – Питер кладет локти на витрину и наклоняется вперед. – Ты должна поехать.
Я поднимаю на него глаза.
– Поехать куда?
– Со мной. Забрать стулья.
– Ты только что жаловался, как это раздражающе.
– Да, одному. А если ты поедешь, то, может быть, чуть менее раздражающе.
– Э-э, спасибо.
– Пожалуйста.
Я закатываю глаза. Питер на все отвечает «пожалуйста»! Это как: «Нет, Питер, то не было искренним «спасибо», так что не надо говорить «пожалуйста».
– Так ты едешь или как?
– Или как.
– Ну же, давай! Я забираю стулья с распродажи недвижимости. Хозяин был своего рода затворником. Вещи там пылятся около пятидесяти лет. Могу поспорить, там будут безделушки, которые ты бы приглядела себе. Тебе же нравятся старинные предметы?
Да, – отвечаю я, удивленная, что он знает это обо мне. – На самом деле, я всегда хотела посетить распродажу недвижимости. Как умер владелец? То есть, как давно он был мертв, пока его кто-то нашел?
– Боже, ты больная, – он содрогается. – Не знал, что в тебе есть подобная сторона.
– У меня есть множество сторон, – сообщаю ему я и наклоняюсь вперед. – Итак? Как он умер?
– Он не умер, ты, извращенка! Он просто старый. Его семья отправляет его в дом престарелых. – Питер приподнимает бровь, глядя на меня. – Итак, я заеду за тобой завтра в семь.
– В семь? Ты ничего не говорил об отъезде в семь утра в субботу!
– Извини, – произносит он с раскаянием. – Мы должны поехать туда пораньше, пока все самое хорошее не расхватали.
В тот вечер я собираю ланч для себя и Питера. Делаю бутерброды с ростбифом, сыром, помидорами и майонезом для себя и с горчицей для Питера. Питер не любит майонез. Забавно, как можно узнать что-то новое о человеке из фиктивных отношений.
Китти появляется на кухне и пытается схватить половину сэндвича. Я шлепаю ее по руке.
– Это не для тебя.
– А для кого?
– Это мой обед. Мой и Питера.
Она забирается на табурет и наблюдает, как я упаковываю бутерброды в оберточную бумагу. Сэндвичи, завернутые в бумагу, выглядят намного симпатичнее, чем сэндвичи, запечатанные в пластиковый пакет. При любом удобном случае я использую оберточную бумагу.
– Мне нравится Питер, – говорит Китти. – Он сильно отличается от Джоша, но он мне нравится.
Я поднимаю на нее глаза.
– Что ты имеешь в виду?
– Я не знаю. Он ужасно забавный, много шутит. Должно быть ты по-настоящему влюблена, если делаешь для него бутерброды. Когда Марго и Джош впервые стали парой, она приготовила макароны с тремя видами сыра, потому что он его обожает. А что Питер любит больше всего?
– Я… я не знаю. То есть, ему нравится все.
Китти косо на меня поглядывает.
– Если ты его девушка, то должна знать, какая у него любимая еда.
– Знаю, что он не любит майонез, – предлагаю я.
– Это потому что майонез жирный. Джош его тоже ненавидит.
Я ощущаю внезапный укол совести. Джош действительно ненавидит майонез.
– Китти, ты скучаешь по Джошу?
Она кивает.
– Хотелось бы, чтобы он по-прежнему к нам приходил. – Ее лицо становится задумчивым, и я уже собираюсь обнять ее, когда она кладет руки на бедра. – Только не используй весь ростбиф, он мне понадобится для обеда на следующей неделе.
– Если он закончится, я приготовлю тебе салат из тунца. Делов-то.
– Посмотрим, что у тебя получится, – говорит Китти и снова исчезает.
Посмотрим, что получится? Где она такого нахваталась?
В семь тридцать я сижу у окна и жду, когда подъедет Питер. Я взяла коричневый бумажный пакет с бутербродами и фотоаппарат, если увижу что-нибудь жуткое или прикольное, чтобы сфотографировать. Я представляю полуразрушенный серый старый особняк, какой можно увидеть в фильмах ужасов, с воротами и мутным прудиком или лабиринтом на заднем дворе.
Минивэн мамы Питера подъезжает в семь сорок пять, что раздражает. Я могла бы поспать еще целый час. Я подбегаю к машине и заскакиваю внутрь, и прежде, чем успеваю сказать хотя бы слово, он говорит:
– Извини, извини. Но посмотри, что я тебе принес. – Он передает мне пончик в салфетке, все еще тепленький. – Я остановился и специально купил его, как только они открылись в семь тридцать. Он из коричневого сахара.
Я отламываю кусочек и кладу его в рот.
– Вкуснотища!
Он бросает на меня косой взгляд, когда отъезжает от моего дома.
– Так что, я сделал правильно, что задержался, правда?
Я киваю, откусывая.
– Ты точно поступил правильно, – говорю я с набитым ртом. – Эй, а у тебя есть вода?
Питер вручает мне наполовину полную бутылку воды, и я выпиваю ее залпом.
– Это лучший пончик, который я когда-либо пробовала, – сообщаю я ему.
– Хорошо, – произносит он. Затем мельком смотрит на меня и смеется. – У тебя сахар по всему лицу.
Я вытираю рот другой стороной салфетки.
– На щеках тоже, – говорит он.
– Хорошо, хорошо. – А потом становится тихо, из-за чего я начинаю нервничать. – Я могу поставить какую-нибудь музыку? – я начинаю вытаскивать свой телефон.
– По правде говоря, ты не возражаешь, если мы просто какое-то время будем ехать в тишине? Не люблю, когда в лицо орет музыка до того, как на меня подействует кофеин.
Ээ… конечно. – Не уверена, означает ли это, что он хочет, чтобы я тоже молчала. Я бы не согласилась на это маленькое путешествие, если бы знала, что придется молчать. У Питера безмятежное выражение лица, словно он капитан рыболовного судна и мы спокойно плывем посреди моря. Разве что он едет не медленно, а очень быстро.
Я сижу тихо всего десять секунд, а потом говорю:
– Постой, ты хотел, чтобы я тоже молчала?
– Нет, я просто не хотел музыку. Ты можешь разговаривать столько, сколько захочешь.
– Окей, – и потом я замолкаю, потому что как-то неловко, когда кто-то говорит тебе «ты можешь разговаривать столько, сколько захочешь». – Эй, какая твоя любимая еда?
– Мне все нравится.
– Но какая твоя любимая? Как бы, твоя любимая из любимых. Макароны с сыром или, эм, жареная курица, или бифштекс, или пицца?
– Мне это все нравится. Одинаково.
Я удрученно вздыхаю. Почему Питер не понимает идею о выборе любимой еды?
Питер имитирует мой вздох и смеется.
– Хорошо. Я люблю гренки с корицей. Это моя любимая еда.
– Гренки с корицей? – повторяю я. – Тебе гренки с корицей нравятся больше, чем крабовые ножки? Больше, чем чизбургер?
– Да.
– Больше, чем барбекю?
Питер колеблется. А потом говорит:
– Да! Теперь перестань придираться к моему выбору. Я останусь при своем.
Я пожимаю плечами.
– Хорошо, – жду, давая ему шанс спросить, какая моя любимая еда, но он молчит. Поэтому я говорю: – А моя любимая еда – торт.
– Какой торт?
– Не важно. Все виды тортов.
– Ты только что мне весь мозг вынесла за то, что не выбрал… – начинает он.
– Но так трудно выбрать только один! – выпаливаю я. – То есть, кокосовый торт, тот, что с белой глазурью, похожий на снежный ком, – он мне сильно нравится. Но я люблю и чизкейк, лимонник и морковный торт. А еще торт «красный бархат» с кремом из сырной глазури и шоколадный торт с шоколадной глазурью. – Я останавливаюсь. – А ты когда-нибудь пробовал торт из оливкового масла?
– Нет. Звучит как-то странно.
– Он очень-очень вкусный. По-настоящему сочный и бесподобный. Я приготовлю его для тебя.
Питер стонет.
– Из-за тебя я чувствую себя голодным. Надо было взять целый пакет этих пончиков.
Я открываю свой коричневый бумажный пакет и вытаскиваю бутерброд. На его сэндвиче я маркером написала «П», чтобы знать, где чей.
– Хочешь бутерброд?
– Ты сделала его для меня?
– Ну, я сделала один и для себя тоже. Было бы грубо принести только один сэндвич и есть его перед тобой.
Питер принимает бутерброд и ест его все еще наполовину завернутым.
– Вкусно, – произносит он, кивая. – Что за горчица?
Польщенная, я отвечаю:
– Пивная. Папа заказывает ее из какого-то модного кулинарного каталога. Он помешан на готовке.
– Разве ты не собираешься съесть свой тоже?
– Оставлю его на потом, – отвечаю я.
На половине пути Питер начинает то и дело обгонять проезжающие машины и постоянно поглядывает на часы, расположенные на приборной панели.
– Почему мы так спешим? – спрашиваю его я.
– Эпштейны, – отвечает он, барабаня пальцами по рулю.
– Кто такие Эпштейны?
– Старая супружеская пара, владеющая антикварным магазином в Шарлотсвилле. В прошлый раз Фил прибыл туда на пять минут раньше меня и обчистил все место. Сегодня этого не произойдет.
Впечатленная, я говорю:
– Вау, я понятия не имела, что этот бизнес настолько жестокий.
Питер ухмыляется с видом «все-это-знаю» и продолжает:
– А разве таков не весь бизнес?
Я закатываю глаза, глядя в окно. Питер все же такой Питер.
Мы стоим на светофоре, когда Питер внезапно выпрямляется и говорит:
– Вот дерьмо! Эпштейны!
Я наполовину уснула. Мои глаза распахиваются, и я кричу:
– Где? Где?
– В красном внедорожнике! На две машины впереди справа. – Я вытягиваю шею, чтобы посмотреть. Эпштейны – седовласая пара, им около шестидесяти или семидесяти. Трудно сказать с такого большого расстояния.
Как только загорается зеленый свет, Питер дает по газам и мчится во весь опор. Я выкрикиваю: «Гони! Гони!», и потом мы пролетаем мимо Эпштейнов. Мое сердце бесконтрольно бьется. Я не могу удержаться, чтобы не высунуть в окно голову и не закричать, потому что это такой кайф. Мои волосы треплет ветер, и я знаю, что на голове будет полнейший беспорядок, но мне наплевать.
– Даааа! – кричу я.
– Ты сумасшедшая, – говорит Питер, потянув меня обратно за подол рубашки. Он глядит на меня как в тот день, когда я поцеловала его в коридоре. Словно я не такая, какой он меня представлял.
Мы подъезжаем к дому, перед которым уже припарковано несколько автомобилей. Я вытягиваю голову, пытаясь получше все рассмотреть. Я ожидала увидеть особняк с коваными железными воротами и, может быть, горгулью, или две, но этот выглядит просто как обычный дом. Должно быть, я выгляжу разочарованной, потому что как только Питер припарковал машину, он говорит мне:
– Не суди распродажу недвижимости по дому. Я видел все виды сокровищ в обычных домах и всякий мусор в красивых зданиях.
Я выскакиваю и наклоняюсь, чтобы завязать шнурки.
– Поторопись, Лара Джин! Эпштейны будут здесь уже в любую секунду! – Питер хватает меня за руку, и мы бежим по подъездной дорожке. Я запыхалась, но стараюсь не отставать от него. Его ноги гораздо длиннее моих.
Как только мы оказываемся внутри, Питер прямиком направляется к мужчине в костюме. Я же сгибаюсь и пытаюсь перевести дыхание. Несколько человек слоняются вокруг, глядя на мебель. В центре комнаты расположился длинный обеденный стол с безделушками из фарфора и молочного стекла. Я подхожу к нему и внимательно рассматриваю. Мне нравится белый сливочник с розовыми бутонами роз, но я не уверена, можно ли мне к нему прикасаться и посмотреть, сколько он стоит. Он может быть очень дорогим.
Тут же стоит большая корзина с памятными вещами со старинного Рождества: пластмассовые Санты и Рудольфы, стеклянные украшения. Я изучаю содержимое, когда ко мне подходит Питер с огромной ухмылкой на лице.
– Миссия выполнена, – произносит он и кивает в сторону пожилой пары, которая смотрит на деревянный буфет. – Эпштейны, – шепчет он мне.
– Ты забрал стулья? – окрикивает мистер Эпштейн, стараясь казаться небрежным и нераздраженным, но стоял он напряженно, уперев руки в бока.
– Вы же знаете, – отзывается Питер, – в следующий раз вам повезет. – Мне он говорит: – Ты видела что-нибудь крутое?
– Много всего, – я показываю на ярко-розового оленя. Он стеклянный, с электрическим синим носом. – Он бы отлично смотрелся на моем туалетном столике. Ты не спросишь мужчину, сколько он стоит?
– Нет, но ты можешь сама спросить. Тебе не помешает научиться договариваться, – Питер хватает меня за руку и подводит к мужчине в костюме. Тот заполняет какие-то документы на планшете с зажимом для бумаг. Он выглядит очень занятым и важным. Я даже не уверена, можно ли мне здесь находиться. Думаю, мне не нужен этот олень.
Но Питер выжидающе смотрит на меня, поэтому я откашливаюсь и спрашиваю:
– Прошу прощения, сэр, но сколько стоит этот олень?
– О, это часть лота, – отвечает он.
– О-о. Эм, извините, но что такое лот?
– Это означает, что он часть набора, – объясняет он. – Вы должны купить весь набор декоративных аксессуаров. Семьдесят пять долларов. Они винтажные.
Я делаю пару шагов назад.
– В любом случае, спасибо, – произношу я.
Питер подталкивает меня обратно, и я одариваю его обаятельной улыбкой, говоря: – А вы не можете просто отдать его вместе со стульями? Подарок при покупке?
Мужчина вздыхает:
– Я не хочу разделять их. – Он отворачивается, пролистывая бумаги на планшете. Питер бросает на меня взгляд, словно говоря: «Ты же хочешь оленя, так что действуй». Я «возвращаю» ему взгляд, отвечая: «Я не хочу его так сильно», но Питер решительно качает головой и подталкивает меня в сторону мужчины. Я спрашиваю:
– Пожалуйста, сэр? Я дам вам за него десять долларов. Никто не узнает, что не хватает оленя. И взгляните, его нога немного треснута у основания, видите? – Я показываю его.
– Хорошо, хорошо. Просто забирай его, – скупо отвечает мужчина, я озаряю его улыбкой и вытаскиваю кошелек, но он отмахивается.
– Спасибо! Спасибо вам большое. – Я прижимаю оленя к груди. Кажется, торговаться не так и сложно, как я думала.
Питер подмигивает мне, а потом говорит мужчине:
– Я подгоню машину поближе, чтобы мы могли погрузить стулья.
Они выходят через заднюю дверь, я же торчу в доме, разглядывая на стене фотографии в рамках. Интересно, их тоже продают? Некоторые из них выглядят по– настоящему старыми: черно-белые изображения мужчин в костюмах и шляпах. Одна фотография девушки в церковном платье, оно белое с кружевами, напоминающее свадебное. Девушка не улыбается, но в ее глазах есть озорной блеск, который напоминает мне о Китти.
– Это моя дочь, Патриция.
Я оборачиваюсь. Это старик в темно-синем свитере и плотных джинсах. Он стоит, прислонившись к лестнице, и наблюдает за мной. Он выглядит очень слабым; его кожа бледная и тонкая.
– Она живет в Огайо. Работает бухгалтером. – Он по-прежнему смотрит на меня, словно я напоминаю ему кого-то.
– У вас милый дом, – произношу я, хотя это и не так. Он старый, и его бы не помешало хорошенько прибрать. Но вещи внутри милые.
– Теперь он пустой. Все мои вещи распроданы. Не могу забрать их с собой.
– Вы имеете в виду, когда умрете? – шепчу я.
Он сердито поглядывает на меня.
– Нет. Я имею в виду дом престарелых.
Упс.
– Верно, – говорю я и начинаю хихикать, как делаю всякий раз, когда чувствую себя неловко.
– Что у тебя там в руке?
Я поднимаю.
– Это. Мужчина в костюме дал его мне. Вы хотите вернуть его обратно? Я не заплатила за него. Он часть лота.
Он улыбается, и морщины на его бумажной коже углубляются.
– Он был у Патти любимым.
Я протягиваю ему оленя.
– Может быть, ей бы захотелось оставить его у себя?
– Нет, забирай его. Он твой. Она даже не почесалась, чтобы помочь мне переехать, – он злорадно кивает. – Есть что-нибудь, что бы тебе хотелось взять? У меня полный багажник ее старой одежды.
Упс. Семейная драма. Лучше не ввязываться в это. Но винтажная одежда! Так заманчиво.
Когда Питер находит меня, я сижу на полу в музыкальной комнате, скрестив ноги и копаясь в старом сундуке. Мистер Кларк дремлет на диване возле меня. Я нашла стильное бело-розовое мини-платье, от которого я без ума; и безрукавку с маленькими ромашками, которую могу завязывать на талии.
– Взгляни, Питер! – я поднимаю платье. – Мистер Кларк сказал, что я могу взять его.
– Кто такой мистер Кларк? – спрашивает Питер, его голос заполняет комнату.
Я указываю на него и прикладываю палец к губам.
– Что ж, нам бы лучше убраться отсюда побыстрее, прежде чем парень, отвечающий за распродажу, заметит, что он раздает вещи бесплатно.
Я поднимаюсь в спешке.
– До свидания, мистер Кларк, – говорю я не слишком громко. Возможно, лучше дать ему поспать. Он не очень хорошо себя чувствовал, когда рассказывал мне о своем разводе.
Глаза мистера Кларка приоткрываются:
– Это кто, твой парень?
– Нет, не совсем, – отвечаю я, но Питер обнимает меня за плечо и говорит:
– Да, сэр. Я ее парень.
Мне не нравится то, как он это говорит, словно смеется надо мной и мистером Кларком.
– Спасибо за вещи, мистер Кларк, – произношу я. Он садится прямо и тянется к моей руке. Я протягиваю ее ему, и он целует ее. Его губы напоминают высушенные крылья мотылька.
– Всегда пожалуйста, Патти.
Я машу ему на прощанье и хватаю свои новые вещи. Когда мы выходим из дома, Питер спрашивает:
– Кто такая Патти? – и я делаю вид, что не слышала.
Должно быть, я заснула примерно через пару секунд от перевозбуждения, потому что следующее, что я помню, – мы паркуемся на подъездной дорожке и Питер трясет меня за плечо:
– Мы на месте, Лара Джин.
Я открываю глаза. Прижимаю к груди платье и рубашку, словно защитное одеяльце, а олень лежит на коленях. Мои новые сокровища. У меня такое чувство, что я только что ограбила банк и мне это сошло с рук.
– Спасибо за сегодня, Питер.
– Спасибо, что поехала со мной. – А потом неожиданно он произносит: – Ах, да. Я забыл кое о чем тебя спросить. Моя мама хочет, чтобы ты пришла к нам на ужин завтра вечером.
У меня отвисает челюсть.
– Ты рассказал о нас своей маме?
Питер бросает на меня неодобрительный взгляд.
– Китти знает о нас! Кроме того, мы с мамой близки. Нас всего трое – она, я и мой брат, Оуэн. Если не хочешь приходить, тогда не приходи. Но только знай, мама будет считать тебя грубиянкой, если не придешь.
– Я просто хочу сказать., чем больше людей знают, тем труднее справляться. Нужно поддерживать ложь только для ограниченного круга людей.
– Откуда ты так много знаешь о лжи?
– О, будучи ребенком, я все время врала, – хотя и не считала это ложью. Я думала об этом, как об игре. Как-то раз я сказала Китти, что она была приемным ребенком, а ее настоящая семья – в бродячем цирке. Именно поэтому она занялась гимнастикой.
