Глава 7
На следующий день мама положила мне с собой хлеб с ветчиной и кекс «Хостесс», но Саммер отказалась обедать в кафетерии. Она заявила, что неподалеку живет одна ее подружка и, хотя устав Холлистера категорически запрещал покидать территорию школы, они частенько убегали к ней и заказывали пиццу.
— Пойдем с нами, — предложила она, засовывая в рот кубик жвачки.
В дверях за ее спиной маячила стайка девочек в одежде из каталога «Блумингдейл», на руках болтались сумочки «Луи Вюиттон» — не какие-нибудь поддельные, с перевернутыми буквами «L» и «V», которыми торгуют в подворотнях, а самые что ни на есть настоящие.
Я снова посмотрела на Саммер: подведенные темно-синим контуром глаза, влажные от перламутрового блеска губы, узкая шерстяная юбка и сапоги на каблуках (так что ростом мы с ней сравнялись), на шее — ожерелье из серебристых бусин в три нити.
— Нет, — буркнула я.
Она вопросительно изогнула бровь.
— Почему?
«Я боюсь твоих подруг, вот почему. Ничего не смыслю ни в дизайнерской обуви, ни в свиданиях, так что вряд ли стану среди них своей». Впрочем, признаться в этом мне было не под силу, и я лишь пожала плечами.
— Ари, — сказала Саммер, — ну правда, пойдем. Не хочу оставлять тебя одну.
— Ничего страшного. Я поищу Ли.
— Ли?! — удивилась Саммер. — Она чокнутая и к тому же ездит пьяная за рулем.
— Саммер! — сказала я тоном, которым обычно отчитывают детей учителя и родители. — Нельзя так говорить о людях. И сплетничать.
Она вытаращила глаза, словно я только что крикнула: «Саммер Саймон — соска!», и сердито бросила:
— Понятно!
Сандвич мне пришлось есть в одиночестве — Ли явилась лишь к последнему уроку. Неужели проспала весь день, как Рейчел, и пожаловала на рисование, потому что только это занятие не вызывает зевоту?
— Пойдем после школы в Музей современного искусства? — предложила она.
На ней снова были «конверсы», футболка «SUNY Oswego» и не подходящий по цвету жакет. Мне хотелось в музей, однако Саммер, узнав об этом, надула губы.
— Вообще-то родители думают, что мы добираемся домой вместе, — напомнила она.
И была права, поэтому я пошла на компромисс: пригласила ее сходить с нами в музей, где мы любовались работами Пикассо и «текущими часами» на выставке Дали.
— Фигня какая-то, — заявила Саммер.
Искусство ее никогда не увлекало.
— А по-моему, прекрасно, — возразила Ли.
Позже, в вагоне метро Саммер ее передразнила.
— Странная она, — бросила Саммер, пристально изучая свои пальцы. На одном из ногтей обнаружился изъян, она вытащила из сумочки пузырек лака и мастерски исправила дефект. — Прости, конечно, но это правда. А как она одевается? На прошлой неделе три дня ходила в этой же футболке. Говорят, ее парень учился в Осуиго, и футболка, наверное, осталась от него. С точки зрения психологии тут явно не все в порядке. Ей давно пора выкинуть тот случай из головы.
В окне замелькали огни. Я пожала плечами. Меня тоже посещала мысль, что футболка принадлежала парню Ли. Вероятно, она ее не стирала из-за запаха, так же как я — футболку Патрика. Затем Саммер вспомнила о Дне благодарения и спросила, поедем ли мы на следующей неделе к Эвелин. Я покачала головой:
— В этом году готовить будет мама.
Больше я ничего не сказала. Ей ни к чему было знать, что в последнее время дела у Эвелин шли неважно, что мама уносит телефон в ванную и продолжает втайне от отца вести переговоры с Патриком, и что Эвелин больше не готовит, даже запеканку с тунцом. Патрик сообщил маме, что в доме нечего есть, кроме чипсов и магазинных пончиков.
— Сегодня мы все проведем отличный день, — сказала мама, заглядывая в духовку и протыкая вилкой праздничную индейку. — Ты понянчишь малышей, а Эвелин отдохнет. И все будет прекрасно. — Она покивала головой, будто это могло помочь воплотить в жизнь ее слова.
Но за обедом Патрик с отцом заспорили из-за футбола, а Эвелин только и делала, что налегала на еду. Она залила свою порцию подливой и вдобавок умяла три куска тыквенного пирога. По выражению маминого лица я поняла: она беспокоится, как бы Патрик не пустился во все тяжкие теперь, когда Эвелин так разжирела.
Затем от блузки Эвелин отскочила пуговица и угодила прямо в тарелку отца. Ничего удивительного — сестра пухла на глазах.
— Чтоб тебя! — Ее лицо покрылось пятнами, как в первую беременность, когда она ревела из-за багровых растяжек на животе.
— Со мной такое постоянно случается, — соврала я. — Шьют как попало…
Эвелин метнула на меня яростный взгляд:
— Тебя-то кто спрашивает?
Да никто! Я всего лишь хотела быть тактичной, но лучше бы не ввязывалась. «Прости ее, — уговаривала я себя. — У нее не в порядке гормоны, и она сама не знает, что несет».
Мама попыталась все уладить.
— Эвелин, — сказала она, — пойди поищи что-нибудь в моем шкафу. Надевай что понравится.
Сестра отправилась наверх. Отец вышел на улицу размяться, мама удалилась с детьми на кухню и занялась посудой, а мы с Патриком сидели за столом.
— Да, не очень-то вежливо вышло, — произнес он. — Сбегай-ка за линейкой.
— Зачем?
— Пора привести мою жену в чувство.
Я хихикнула. Мне нравилось, когда он вставал на мою сторону.
Несколько минут спустя он уехал на смену в пожарную часть, поручив отцу увезти Эвелин и мальчиков обратно в Куинс. Сидя на диване, я кормила из бутылочки Шейна, а Киран расположился на полу с книгой-раскраской и коробкой цветных карандашей.
— Мам! — взволнованно позвала Эвелин со второго этажа. — Поднимись сюда, пожалуйста.
Наверное, ничего не подошло, решила я. Мама в фартуке и шлепках вышла из кухни и отправилась наверх, а я, вытерев Шейну рот, уже включила было телевизор, когда услышала, что меня тоже зовут.
С Шейном на руках я забралась по лестнице. В коридоре было темно, свет горел только в моей комнате. Мама стояла в дверях. У меня подогнулись коленки, когда я увидела у сидевшей на кровати Эвелин футболку Патрика. Я почувствовала приступ тошноты. Мне в голову не приходило, что сестра станет рыться в моем шкафу.
Она поднялась, выхватила у меня Шейна и резко повернулась обратно к кровати, хлестнув локоном мне по правому глазу.
— Что случилось? — спросила я, зажмурившись от боли и удивляясь своему напускному спокойствию. Едва ли они догадывались, что меня вот-вот вырвет прямо на мамины махровые тапочки.
— Эвелин спрашивает, откуда в твоем шкафу футболка Патрика.
Эвелин закатила глаза:
— Я знаю, откуда она там, мама! Ари ее стащила.
— Кто тебе разрешил копаться в моих вещах?
— А почему бы мне в них не покопаться? Что ты прячешь?
— Эвелин, — обратилась к ней мама, — Патрик скорее всего случайно оставил у нас футболку. Весной они с папой красили кухню… Точно помню: после ремонта я стирала его вещи, а потом, вероятно, по ошибке положила в шкаф Ариадны.
— Ага, — поддакнула я. Объяснение казалось таким простым и резонным.
— Вот только не надо! — Эвелин сверкнула глазами. — У тебя от одного его вида трусы мокнут.
Отвратительные слова. Грубые, вульгарные. Так выражались бесстыжие подружки Эвелин — прогульщицы, которые вместо того, чтобы сидеть на уроках, курили «Мальборо» в подворотнях.
— Гадина! — процедила я, сжав кулаки так сильно, что от ногтей на ладонях остались следы.
Эвелин едва не вцепилась мне в горло.
— Девочки, девочки! — вмешалась мама, схватила футболку и затолкала ее в карман своего фартука с надписью «Поцелуйте повара». — Эвелин, зачем ты разговариваешь с сестрой таким тоном? Патрик — твой муж, и Ариадна никогда не позволила бы себе ничего предосудительного. Не сочиняй глупости.
— Даже если бы и позволила, — вздыбилась Эвелин, — толку-то! Разденься Ари перед ним догола — он не посмотрит в ее сторону. Ему чихать на плоскогрудых соплячек, ясно? Патрик любит меня одну!
Жестокая правда резанула покрепче самой сильной мигрени, когда-либо терзавшей мою голову. На мгновение я возненавидела Эвелин, всю такую из себя неприступную и самодовольную, гордую обладательницу любви Патрика. Но она была права. Он действительно любил только ее, любил так, что не замечал ни лишнего веса, ни экземы, прощал все капризы и жуткую запеканку с тунцом.
На мое счастье, внимание сестры отвлек плач Шейна. Подгузник оказался чистым, ребенка только что покормили, Эвелин не могла понять, в чем дело, и опять расстроилась.
— Мне достались одни крикуны, — ныла она, расхаживая по комнате и хлопая Шейна по спинке. — Киран был такой же.
— Все дети плачут, — попыталась успокоить ее мама.
— У моих подруг дети не кричат ни с того ни с сего, — сказала Эвелин и вдруг разревелась.
Она хлюпала носом и вытирала слезы рукой, и моя ненависть пропала без следа. «Не слушай своих подруг, — думала я. — Они врут, их дети тоже плачут. Эти противные тетки ждут не дождутся, когда ты сядешь в лужу, — чтобы им было о чем почесать языками у бассейна».
— Давай я возьму малыша, — сказала я, — а ты приляг, отдохни.
— Отличная идея, — поддержала меня мама. — Правда, Эвелин?
Глаза у сестры покраснели. Казалось, она жалеет о том, что наговорила мне. Мы с мамой прикрыли дверь и пошли в гостиную, забрав с собой Шейна.
Несколько часов спустя папа отвез Эвелин и мальчишек обратно в Куинс. Стоя на тротуаре, я махала им рукой на прощание. На улице было холодно, ветер собирал в охапки ломкие ярко-желтые листья. Я шла обратно к дому, а святая Анна косила на меня свои нарисованные глаза.
В прихожей я повесила в шкаф пальто и почувствовала, что сзади стоит мама. Она резко дернула меня за волосы, отчего моя рука взметнулась к голове.
— За что?!
Она молчала. Просто стояла и улыбалась, держа в левой руке футболку Патрика, а в правой — корзину с грязным бельем.
— Постираю и отдам Патрику.
«Не надо, пожалуйста, — пронеслось у меня в голове. — Ты не представляешь, как она мне нужна».
— Хорошо, — сказала я, но моему голосу недоставало того спокойствия, с каким он только что звучал в спальне.
Я вскинула голову и откашлялась, чтобы скрыть замешательство.
— Знала, что ты не будешь возражать. — Мама сунула футболку в корзину с заляпанными подливой кухонными полотенцами и отцовскими семейниками. — Ты ведь уже не маленькая, правда? Давно пора выкинуть это из головы.
Внезапно до меня дошло: мать помнит, как я залезла к Патрику на колени. От стыда мне захотелось стать невидимкой. Каким же талантливым инспектором манежа оказалась мама! Как ловко она руководила нашим семейным цирком, чтобы каждый из нас не выходил за рамки отведенной ему роли.
— Уже выкинула, — ответила я.
И подумала, что вряд ли мне это когда-нибудь удастся.
В понедельник утром «мерседес» Джефа прибыл к нашему дому. Пока Саммер изучала свое лицо в зеркальце пудреницы, я устроилась на заднем сиденье и посмотрела в окно. Соседи на выходных, похоже, потрудились на славу: декорации Дня благодарения исчезли, их место на почтовых ящиках и фонарных столбах заняли украшенные бантами рождественские венки.
— Как дела у Эвелин? — поинтересовался Джеф.
Я пожала плечами:
— Так себе.
— Ходит к кому-нибудь? — спросил он, имея в виду психиатра.
Я отрицательно помотала головой.
В Холлистере мы с Саммер разошлись по своим классам. Ли в необъятной футболке «SUNY Oswego» уже была на месте. Я не осмелилась спросить, принадлежала ли футболка ее парню.
— Ты приглашена на прием, — объявила она. — На следующей неделе в субботу.
Я обернулась. Волосы у Ли были заколоты сзади, амулет-стрелка касался футболки, а браслет съехал с запястья на кисть — к ювелиру она так и не сходила.
— Что за прием? — спросила я.
Оказывается, ее дядя ежегодно устраивал предрождественские тусовки. Приглашалась куча народу, и Ли разрешали кого-нибудь привести с собой.
— А твой кузен будет?
Она изогнула бровь:
— Дэл, что ли?
«А кто же еще?» — подумала я и кивнула. Дэл. Дэлсин Эллис. Ли права — имя действительно потрясающее.
— Конечно, — сказала она и прикусила ноготь большого пальца, словно не решалась добавить что-то еще. — Знаешь, он считает тебя хорошенькой.
Никогда бы не подумала — комплименты мне доставались не часто. Поэтому все утро напролет в моей голове крутились мысли о Дэле — на математике и истории Америки, и даже во время обеда, когда Саммер лепетала что-то о званом ужине по случаю помолвки.
— Не хочешь поучаствовать? — спросила она.
Я смотрела на нее в растерянности, потому что все прослушала. В другом конце кафетерия Ли увлеченно листала журнал «Арт ньюс», и я все порывалась помахать рукой и позвать ее к нам. Впрочем, напрасно. В музее Саммер не особо церемонилась, а сейчас и подавно — ее бесили неудачные попытки безраздельно завладеть моим вниманием.
— Ты меня не слушала, да? — спросила она, и я смиренно кивнула.
Она надулась и заговорила громким голосом, будто я глухая или бестолковая: на следующей неделе на выходных Тина обслуживает званый ужин по поводу чьей-то помолвки, и если я свободна, они будут рады моей помощи.
Я была занята. Приглашена на прием в огромные апартаменты, где соберется добрая сотня гостей. Там будет взрослый парень, который вроде как считает меня хорошенькой. Мне ужасно хотелось похвастаться перед Саммер — на моем месте она непременно сделала бы это, — но я не стала. И солгала. Сказала, что на выходные мы едем в Куинс — вполне приемлемое оправдание. Более того, узнай она правду, обиделась бы еще сильнее. Мысль, что я кинула лучшую подругу из-за девчонки, которая ходит по три дня в неделю в одной и той же футболке, сразила бы ее наповал.
На следующий день Ли вручила мне приглашение от своего дяди. Хоть прием он устраивал дома, приглашение отправили из офиса. Напечатали на плотной красной бумаге и вложили в конверт из золотистой фольги с адресом на обратной стороне: «ЭЛЛИС и ХАММЕЛ», ЭМПАЙР-СТЕЙТ-БИЛДИНГ, 350, ПЯТАЯ АВЕНЮ, ЭТАЖ 98.
Дядю Ли звали Стэнфорд Эллис.
Мама считала, что настоящим ньюйоркцам нечего делать в местах обитания туристов, поэтому я — как и родители, и Эвелин — никогда не была в Эмпайр-стейт-билдинг. Однако сообразила, что владелец адвокатской конторы на Пятой авеню, чье приглашение на рождественский прием заканчивается словами «вечерние туалеты по желанию», ожидает, что гости придут не в чем попало.
— Можно, я съезжу в центр и куплю себе новое платье? — спросила я маму за неделю до приема.
Дело было субботним утром, они с папой на кухне завтракали булочками с кофе и читали газету. Мама подняла голову и посмотрела на меня так, словно я собралась на Марс.
— В центр?
Они с папой переглянулись, одновременно хохотнули и вновь опустили глаза.
Я не сдвинулась с места. Не идти же в дом к Стэнфорду Эллису в уцененном барахле, а в моем шкафу только такое и водилось.
— Прием полуофициальный, мам. Вечерние туалеты по желанию.
— Ну и ну! — сказала она. — А-бал-деть!
Папа рассмеялся, а я едва не расплакалась. Как они не понимают? Ведь со мной никогда не случалось ничего интересного или волнующего… Так хотелось сказать маме, что мне просто необходимо достойно выглядеть, поскольку там будет кое-кто, кому я, возможно, нравлюсь. Но у меня хватило ума промолчать. «Какие еще мальчики?!» — вот что она ответила бы.
Мы нашли компромисс: отправились в ближайший универмаг, где мать пообещала купить мне платье — практичное и не слишком дорогое.
— Твоя подруга-богатейка, возможно, станет приглашать тебя и на другие мероприятия, — рассуждала мама, просматривая стойки с одеждой, — поэтому выбирай, что тебе действительно по душе. Я не буду каждый раз покупать новое платье, Ариадна. Ты не принцесса Диана.
Да, я не принцесса. Однако и Ли никакая не богатейка. Но попробуй возразить — уйдешь из магазина с пустыми руками, и я прикусила язык. Через час в «хонде» я радостно прижимала к груди пакет с бархатным платьем длиной до колен. Маленькое черное платье! Саммер всегда говорила, что у каждой девочки в гардеробе должно быть такое.
Перед приемом я старательно упаковала его в чехол и принялась искать колготки. Мать стояла рядом.
— Уроки сделала?
— Да. — Я еле сдержалась, чтобы не нагрубить: этот вопрос она задала уже в третий раз.
— А родители Ли… Они тоже будут там?
Мы с Ли собирались вызвать машину и вместе отправиться на прием. Рейчел, конечно, поедет тоже, но слово «родители» сбило меня с толку. Ли никогда не упоминала об отце, а с моей стороны было бы невежливо спрашивать.
— Мать — да, — ответила я.
— А отец?
— Не знаю, мам. Они, наверное, в разводе. Сейчас почти у всех родители в разводе.
Она фыркнула. Мне не хотелось встречаться с ней глазами, и я продолжала рыться в комоде. Но мама взяла меня за руку, и мне пришлось поднять голову. Под глазами у нее были мешки, а волосы уже давно следовало покрасить. Она совсем не заботилась о своем внешнем виде.
— В двенадцать чтобы была дома, Ариадна. И ни минутой позже.
В двенадцать еще куда ни шло. Я кивнула и отправилась к Ли на машине, которую она прислала за мной. Дверь открыла Рейчел — опять в ночной сорочке. Длинные волосы каскадом ниспадали на плечи.
— Можно дать тебе совет? — спросила она несколько минут спустя.
Мы с ней сидели на диване. Ли в кресле напротив отрицательно покачала головой.
— Мамуля! — возмутилась она.
Слово прозвучало странно. Все мои знакомые звали своих матерей «мама», «мамочка» или просто «ма». Мне вспомнилось одно интервью Элвиса, которое я видела по телевизору. Он называл родителей «мамуля» и «папуля». Я подумала, здесь есть связь — он ведь тоже южанин.
Акцент у Рейчел был едва заметен. Не обратив внимания на Ли, она произнесла:
— Ари, у тебя чудесные глаза. Но брови, милая, ты выщипываешь неправильно. Давай я их подправлю — будешь выглядеть ослепительно.
Ли надулась.
— Мамуля, — простонала она, — ну что такое? Ари не нужен новый имидж.
Однако я не возражала. Профессиональный гример сделает меня ослепительной — как упустить такой шанс?
Рейчел прищелкнула языком:
— Кому нужен новый имидж, так это тебе. Ты уже почти год не пользуешься помадой.
Я тоже не могла припомнить, чтобы Ли хоть раз накрасила губы. Или ресницы. После гибели ее парня она, наверное, не видела смысла делать макияж.
— Мне и так хорошо, — ответила она.
— Неправда, — возразила Рейчел. — Но это мы обсудим позже.
Не успела я и глазом моргнуть, как она усадила меня на край ванны, а сама склонилась передо мной с выражением напряженной сосредоточенности, словно выполняла микрохирургическую операцию.
Закончив, она обернулась к Ли:
— Ну как?
Ли признала, что теперь мои брови безупречны.
— Держи ее подальше от Дэла. — Рейчел вновь повернулась ко мне. — Он жуткий бабник, весь в моего отца. Точно вам говорю, этот клуб нужен ему лишь затем, чтобы в баре прямо под его спальней всегда были девчонки.
Наверное, Ли была права, когда сказала, что о Дэле все отзываются плохо. Они с Рейчел пошли одеваться, а я принялась рассматривать себя в зеркало, думая, что и вправду теперь выгляжу лучше. Брови красиво изгибались и заканчивались прямо над внешними уголками глаз, голубой цвет которых каким-то невероятным образом стал более насыщенным. Я застегнула молнию на платье и надела туфли на каблуках, которые сделали меня гораздо выше Ли.
Ее туфли были на плоской подошве. Никакой косметики. Платье самое простое, из ткани цвета бумажных пакетов для ленча — и такой же мятой. Рейчел велела ей поискать что-нибудь другое — у нее полный шкаф более интересных вещей, — но Ли не слушала, и Рейчел не стала спорить. Она была слишком занята собственной прической, макияжем и платьем из атласа, расшитом пайетками. По дороге на прием они мерцали в темном салоне машины.
Ехали мы недолго. Апартаменты Стэнфорда Эллиса располагались всего в нескольких кварталах, в высоком здании с консьержем и гранитным полом в вестибюле. Мы вошли в лифт под симфонию, льющуюся из невидимых динамиков. На стене лифта висело листообразное бра из матового стекла. Рейчел нажала кнопку, и мы поднялись на последний этаж. Сперва я решила, что мы попали в общее фойе на несколько квартир, но оно оказалось частным.
Мы вновь стояли на гранитном полу. Я ощутила тепло, исходившее от камина, и аромат цветов. Стены здесь были отделаны темным деревом. Мы прошли в устланную коврами гостиную с окнами до потолка, из которых открывался потрясающий вид на Манхэттен.
Мне никогда не доводилось смотреть на город с такой высоты. Это место вряд ли можно назвать квартирой, скорее, пентхаусом — с просторной кухней, торжественной столовой и широкой лестницей из жемчужного мрамора с замысловатыми коваными перилами. На ступенях сидели люди в дорогих костюмах и шикарных платьях, — возможно потому, что сидячих мест больше не осталось. В руках они держали бокалы с вином и виски и салфетки. Диваны и кресла были заняты другими людьми, которые пили, разговаривали и смеялись. Я заметила мужчину, прокладывающего путь сквозь толпу: на мгновение он останавливался около каждого гостя, как опыляющая цветы пчела.
— Это дядя Стэн, — сказала Ли, указав на него веснушчатым пальцем.
Опершись о стену, мы ели тарталетки, взятые с подноса у официанта в белых перчатках, и запивали минеральной водой перье. Стэнфорд Эллис оказался совсем не таким, как я ожидала: младше моих родителей, но старше Рейчел. Мужчина за сорок, похожий на актера, — красивый, загорелый, с густой шевелюрой цвета пшеницы, одного роста с Рейчел и с таким же, как у нее, носом.
Спустя несколько минут Ли нас познакомила. Возле нас он постоял не дольше, чем возле других гостей, но каждую секунду очаровательно улыбался.
— Ли, ты в своем уме? — воскликнул он с чуть заметным южным акцентом, не отводя взгляда от меня. — Привела хорошенькую девушку! Придется посадить сыновей под замок.
Возможно, он сказал это просто так. Но я откинула прочь сомнения и ощутила восторг. Когда он ушел, я продолжала потягивать перье, в душе надеясь, что Ли не видит, как я обрадовалась комплименту. Она, похоже, не заметила. Принялась говорить о Дэле, который только что прибыл и пробирался сквозь толпу гостей так же виртуозно, как его отец.
Мы столкнулись с ним в кухне до того, как подали обед. Поставщики продовольствия украшали петрушкой тарелки, а Дэл смешивал себе коктейль.
Галстука на нем не было, ворот рубашки под пиджаком расстегнут. От него пахло одеколоном и табаком.
Он улыбнулся. Глаза его на этот раз показались мне еще более зелеными. До того мгновения я не замечала, что нос у него немного крючком. Красотой Дэл уступал своему отцу, но нравился мне гораздо больше.
— Дамы, хотите выпить? — предложил он.
Я покачала головой. Я никогда не пила ничего крепче «Будвайзера», и сегодня было не время начинать: чего доброго потеряю голову и совершу какую-нибудь глупость.
Ли скрестила руки на груди.
— Мы несовершеннолетние! Не все нарушают законы, Дэл, — съязвила она, и я вспомнила о студенте-технаре с выбитым зубом.
— Смешно, — сказал Дэл.
Она оперлась на стол и улыбнулась:
— Где твой брат?
Дел взболтал ром в бокале.
— Блейк наверху. Готовится к экзаменам, как прилежный ученик.
На фуршете Блейк так и не появился. Каждый накладывал еду себе на тарелку из выставленных на обеденном столе блюд с подогревом. Ли нашла свободное местечко на мягком кожаном диване, я устроилась между ней и Дэлом, но почти ничего не ела — боялась, что шпинат застрянет между зубов или соус маринара капнет на подбородок. Я не могла позволить себе опозориться, особенно когда Дэл сидел так близко, что моя коленка касалась его ноги.
Брюки у него были гладкие. На руке золотой браслет, на мизинце — кольцо с бриллиантом. Дважды он уходил взять еще еды и три раза за напитками, и каждый раз я волновалась, что ему больше не захочется скучать рядом со мной. Но он возвращался.
— В новогоднюю ночь открывается мой клуб, — обратился он ко мне. — Приходи.
— Вряд ли меня пропустят, — ответила я, ведь в такие заведения до двадцати одного года вход закрыт, а фальшивых документов у меня нет.
Дэл засмеялся, а я почувствовала, как по спине катится капля пота.
— Шутишь? Не волнуйся, я тебя проведу.
Я улыбнулась. Мы болтали, пока Рейчел не сказала, что пора по домам. Вызвав лифт, она взглянула на Дэла, вышедшего проводить нас в фойе, и попросила:
— Поцелуй на прощание меня и свою кузину, разбойник.
Улыбнувшись, он подчинился. А когда приехал лифт, незаметно для Рейчел и Ли приблизился ко мне, что-то прошептал на ухо, кажется, «С Рождеством!», и поцеловал в щеку, слегка коснувшись щетинистым подбородком. Это был обычный поцелуй — такой же, какой достался его тете и кузине. Какими обменивались между собой гости. Но Дэл сжал мне плечо и положил руку на талию, и мое дыхание участилось: никто так ко мне не прикасался после того случая в горах Катскилл.
— Ли, ты сегодня видела Блейка? — спросила Рейчел, когда мы уселись в машину.
Ли покачала головой:
— Дэл сказал, он занимается.
— Скорее, прячется. Стэн говорит, он до сих пор переживает из-за той девчонки.
«Из-за какой девчонки?» — пронеслось у меня в голове. Рейчел и Ли затихли, а я, прижавшись лбом кокну, смотрела на мелькающие городские огни и все еще чувствовала на щеке поцелуй Дэла.
Отец уже спал, а мама сидела в гостиной, курила «Пэлл-Мэлл» и что-то быстро писала в блокноте.
— Работаешь над романом? — спросила я.
— Как всегда. — Она вырвала и скомкала три страницы, а затем усадила меня рядом с собой. — Принесу чего-нибудь перекусить, и ты мне все расскажешь.
Она сходила в кухню, вернулась с тарелкой сандвичей и стаканом теплого молока. Отказываться было бесполезно. Мама всегда заставляла нас с Эвелин пить молоко, ведь оно укрепляет кости.
— Я подогрела, — сказала она. — Это поможет тебе уснуть.
Спать совсем не хотелось — я была слишком возбуждена. Скинув туфли, мы с мамой забрались с ногами на диван, и я рассказала ей о шикарном лифте и о пентхаусе. Упомянула о Стэнфорде Эллисе, потому что могла вести о нем разговор, как о любом солидном человеке — например, как о Доне Джонсоне или Томе Селлеке. А о Дэле умолчала. Ему было двадцать четыре — столько же, сколько Патрику, когда Эвелин «влипла».
