Глава 3
Пять лет назад, когда Эвелин лежала в Пресвитерианской больнице, мама жила у них в доме. Она заботилась о Киране, пока Патрик работал, учила меня, как поддерживать младенцу головку, менять подгузники и выбирать молочную смесь.
Теперь я заняла мамино место, потому что она подхватила энтеровирусную инфекцию, а Эвелин все еще не выписали. Мы не были уверены, осталась ли она в больнице из-за большой потери крови или доктора решили, что у нее снова поехала крыша. Зато мы точно знали: в семье появился еще один ребенок и Патрику нельзя терять работу. В конце концов, на нем было двое детей и ипотека на тридцать лет со ставкой десять процентов годовых. Его собственная семья помочь не могла: все жили в Бостоне, и мать сама воспитывала маленьких детей. Патрик в семье старший, его самый младший брат в то время учился в третьем классе.
Так что младенцем пока занималась я.
Шейн — это имя Эвелин взяла из какой-то «мыльной оперы», и я даже не знала, нравится ли оно ей самой. Просто без свидетельства о рождении ребенка не выписывали из роддома.
Теплым вечером я сидела с племянником в детской, которой уже недолго оставалось быть розовой. Патрик закупил два галлона голубой краски: мы не хотели, чтобы по возвращении из больницы Эвелин натолкнулась на напоминание о том, что ждала девочку.
В тот вечер, приняв душ после трудного рабочего дня, Патрик зашел в детскую и уселся в кресло-качалку покормить Шейна, а я стояла рядом и думала о том, какой он хороший отец. Патрик не устранялся от воспитания. Менял подгузники и знал, как осторожно следует обращаться с родничком на детской головке. С Кираном проводил кучу времени, учил его футбольным пассам и смотрел вместе с ним бейсбольные матчи с участием «Бостон ред сокс», хотя папа и не одобрял: он боялся, что его внук возненавидит «Янкиз» и «Джетс», а это, по мнению папы, уже тянуло на богохульство. И промывание мозгов.
— Ты молодец, сестренка, — похвалил Патрик. И сказал, что я могу отдохнуть и сходить с Кираном в бассейн.
— Только на часок, — пообещала я. — Когда вернусь, приготовлю ужин.
Патрик потер большим пальцем щечку Шейна.
— Жду не дождусь.
Он любил мою стряпню. Накануне вечером я готовила жареную свинину и брокколи под соусом голландез. Еще раньше — фаршированный перец и цуккини с прованской заправкой. Рецепты брала из кулинарной книги, которую нашла в кухне под раковиной. Кто-то подарил книгу Эвелин на Рождество, но та даже не удосужилась снять с нее упаковку.
Сегодня я собиралась сделать гамбургеры по юго-западному рецепту и запечь картошку. Впрочем, Патрик пока этого не знал: меню я держала в секрете.
В ванной я переоделась в бикини, натянула шорты из обрезанных джинсов и, уставившись в зеркало, запихнула салфетку в правую чашечку топа. Выглядело не слишком естественно, к тому же я представила, как «Клинекс» ненароком выскользнет в переполненном людьми бассейне, если я вдруг решу окунуться, — позора не оберешься. Через несколько минут в дверь затарабанил Киран, и я надела футболку, чтобы спрятать свой дефект.
Снимать футболку у бассейна я не стала, так и сидела в ней на бортике, опустив ноги в воду, пока Киран с друзьями плюхался на мелководье. Я была здесь всего несколько раз, зато Эвелин ходила сюда постоянно. Каждое лето они с приятельницами проводили у бассейна массу времени, сплетничая и уминая купленные для детей чипсы.
— Ты — сестра Эвелин Кэгни? — прозвучал чей-то голос.
Рядом стояла женщина, которую я уже где-то видела: глаза накрашены чересчур сильно, на зубах — прозрачные брекеты. Как там ее? Энджи, Лиза, Дженнифер?.. Почти все женщины в Куинсе носили эти имена.
— Как дела? Я слышала, у Эвелин проблемы…
«А я слышала, что ты навалила на стол, когда рожала четвертого ребенка», — подумала я и перевела взгляд на другую сторону бассейна, где Киран плескался с мальчишками. Их мамаши болтали и косились на меня. Они знали, что после первых родов у Эвелин сорвало крышу, и, видимо, страсть как хотели, чтобы это случилось еще раз. Телефонные провода небось плавились от разговоров о бедняжке Эвелин Кэгни.
— Нет, — ответила я. — У Эвелин все в порядке.
— Она вроде до сих пор в больнице…
— Только потому, что роды были трудными, — заявила я, поскольку это вполне могло быть правдой.
Женщина кивнула и сменила тему:
— Не могу поверить, что ты ее сестра. Вы совсем не похожи.
Так. Явно хочет оскорбить. Непонятно только кого — меня или Эвелин. Имеет в виду, что я не такая хорошенькая, как сестра, — изгиб верхней губы не тот и брови некрасивые. Или что Эвелин не влезет в шорты четвертого размера.
— Что ж, приятно было поболтать, — заключила она. — Мне пора — писать очень хочется.
«Мне пора — писать очень хочется». Противно слышать такое от взрослой женщины. Любимое выражение так называемых подруг моей сестры — тех, что сейчас дожидались, пока Киран отойдет подальше, чтобы как следует перемыть кости Эвелин. Не хуже гиен из передач о животных по каналу «Пи-би-эс», — выберут жертву и рвут в клочья. Я почти видела, как кровь стекает по их подбородкам. Грустно, что многие женщины ведут себя так же подло, как в детстве в школе. Собираются в новую банду под названием «Домохозяйки» и отчаянно радуются, когда одна из участниц не дотягивает до общего уровня, а затем изгоняют ее.
* * *
В тот вечер позвонила Эвелин и сообщила, что через два дня ее выписывают. Мне хотелось, чтобы к ее возвращению в доме все было безупречно, и я возилась с уборкой допоздна, хотя Патрик возражал: говорил, что я устану. Так и вышло. Я отмыла ванну и вычистила чулан: сняла паутину, выбросила разорванную оберточную бумагу, которая валялась там еще с вечеринки в честь будущей матери, когда Эвелин ждала первенца.
На следующее утро Патрик не разрешил мне помогать с покраской стен в детской.
— Успокойся, — сказал он. — Пожалей себя.
Я не успокоилась. Он красил и слушал радио, а я тем временем поменяла бумажные вкладыши на полках кухонных шкафов и заново расставила посуду. Я почти закончила, когда в дверь позвонила Саммер. Я стояла на пороге в шортах из обрезанных джинсов и в отслужившей свое рубашке. Вид у меня был потрепанный. В отличие от Саммер: она приехала в Куинс на метро сразу после похода в дорогущий салон красоты на Манхэттене и выглядела сногсшибательно.
— Смотришься классно, — признала я по пути в кухню.
Поблагодарив, она встала на мысочки и заглянула в навесной шкаф.
— Как здесь все прибрано! Эвелин будет счастлива вернуться домой.
— Я переделала кучу работы. Надеюсь, она останется довольна.
— Еще бы. Она даже не представляет, как ей повезло с сестрой.
Я улыбнулась:
— Хочешь, посмотри пока телевизор. Я скоро закончу.
Саммер уселась на диван в гостиной и включила «Главный госпиталь», но ненадолго. Спустя десять минут я увидела ее в детской Шейна: она стояла, прислонившись к кроватке, накручивала на палец свежеобесцвеченный локон и кокетничала с Патриком — как с любым привлекательным мужчиной, который встречался ей на пути. Похоже, это помогало ей убедиться в своей привлекательности, почувствовать, что она больше не замухрышка с кривым носом и ленивым глазом.
Я бы не обратила внимания на ее уловки, если бы дело не касалось Патрика. Она нечасто с ним встречалась, и всякий раз поблизости маячила Эвелин. Сейчас сестры не было, а Саммер вырядилась в короткую юбку. Мне почему-то вспомнилась проститутка, которую я однажды видела на Тридцать четвертой улице на Манхэттене.
Патрик с закатанными до локтей рукавами красил дверь стенного шкафа. Красил и разговаривал, но не заигрывал. Заметив, что дверная ручка расшаталась, он обернулся ко мне:
— Принеси мне ящик с инструментом.
— «Принеси мне ящик с инструментом», — передразнила Саммер. — А где же «пожалуйста»?
Он глянул на нее из-под спадающих на лоб волос.
— Это мой дом. Мне решать, кому говорить «пожалуйста».
— Знаешь, — не унималась она, — надо научить тебя хорошим манерам.
Неслыханно. Какое бесстыдство! Я заметила, как она пялится на руки Патрика, и мне стало противно. Саммер имеет наглость флиртовать с мужем моей сестры, в доме моей сестры — в моем присутствии и при ребенке Эвелин! Я хотя бы не пожираю Патрика глазами.
В ответ на ее замечание Патрик рассмеялся. Это меня взбесило еще больше. Я не пошевелилась, пока он не напомнил про инструменты, тогда я сломя голову бросилась в гараж — не хотелось оставлять их надолго вдвоем.
Когда я вернулась, Патрик принялся искать в ящике отвертку.
— Разреши мне потрогать твои инструменты? — гнула свое Саммер. — Могу поспорить, среди них есть огромные…
Он мотнул головой в сторону двери.
— Я занят, детка. Иди поиграй.
Саммер ухмыльнулась:
— Может, ты со мной поиграешь, Патрик? Или мне самой?
Радио все еще работало. Визжала гитара, ухали барабаны — Эрик Клэптон. Тряхнув головой, Патрик занялся дверной ручкой, а Саммер пошла за мной в гостиную. Мы сели на диван, я демонстративно молчала.
— Что случилось? — спросила она.
Я ответила резким шепотом:
— Патрик — муж моей сестры. Оставь его в покое!
С выражением оскорбленного достоинства она откинулась на спинку дивана.
— Какая ерунда, Ари! Ничего такого я не имела в виду.
Позже, когда Саммер уехала, а мы с Патриком после ужина убирали со стола, я поняла, что он вовсе не считал это ерундой.
— У твоей подружки ни стыда, ни совести, а еще образование получает! — пробурчал он, пока я загружала грязные чашки в посудомоечную машину.
Так и сказал: «ни стыда, ни совести». Значит, не одобрял ее поведение. Это мне понравилось.
— По-твоему, она хорошенькая? — спросила я. Не отрывая глаз от посуды, я пыталась морально подготовиться к его ответу.
— Она фальшивая, — заявил Патрик. — Обесцвеченные волосы, безобразие! Не вздумай брать с нее пример.
Я подняла глаза:
— Ты о чем?
Он вытер руки полотенцем. Большие руки. «Знаешь, что говорят о мужчинах, у которых большие руки?» — не раз вопрошала Саммер.
— Ты в отличие от нее хорошая девушка. Такой и оставайся.
— Она тоже хорошая, — машинально ответила я, потому что привыкла защищать подругу.
У людей постоянно создавалось о Саммер неправильное впечатление. Однажды соседская девчонка назвала ее тупой блондинкой. Мы с Саммер только рассмеялись в ответ — нам-то виднее. Тина и Джеф как-то раз заставили ее пройти тест и обнаружили, что у Саммер очень высокий коэффициент умственного развития.
Патрик вскинул бровь.
— Ари, ты знаешь, что я имею в виду.
Конечно, я знала. Он бросил мятое полотенце на край раковины и пошел в гостиную смотреть с Кираном очередной бейсбольный матч. Расправляя полотенце, я думала о том, что ему нравится, как я готовлю, и он считает меня хорошей девушкой. Если бы Патрик не был моим зятем, я бы его поцеловала. Уж он точно не сказал бы, что я слишком широко раскрываю рот.
Ближе к ночи с корзиной грязного белья я отправилась в подвал. Ремонт там еще не закончили, пол оставался бетонным. У стены с двумя крохотными окошками стояли стиральная машина и сушилка, на противоположной стороне выстроились штанги. Патрик лежал на спине и делал жим — один Бог знает, сколько фунтов, — а я тем временем загружала в стиральную машинку испачканные пеленки. Я не спешила — возвращаться наверх не хотелось. Здесь, внизу, было лучше: запах кондиционера для белья и Патриково кряхтение и стоны.
Я наполняла мерный стаканчик стиральным порошком, когда он поднялся, снял футболку и вытер ею пот с лица.
— Это тоже забрось. — Он швырнул футболку мне и пошел к лестнице.
— Я тебе не прислуга, — буркнула я, даром что не возражала бы ею стать.
Футболка была темно-синяя, с надписью «Департамент пожарной охраны Нью-Йорка» на груди, и пахла Патриком — пивом, гарью и одеколоном. Из-за этого запаха я и спрятала футболку к себе в сумку перед тем, как уложить Кирана. Я поправила племяннику подушки, а он пробормотал что-то невнятное.
— Что такое, Киран? — спросила я, сидя на его постели с символикой «Нью-Инглэнд пэтриотс».
«Кощунство! — подумала я, вспомнив о папе. — Промывание мозгов!»
— Ты лучше, чем мама, — сказал Киран, сонно улыбаясь.
Мне приятно было это слышать. Наверное, он заметил, что я готовлю лучше, чем Эвелин, и никогда на него не кричу. «Ты понятия не имеешь, о чем говоришь! — так ответила мне в прошлом году сестра, когда я попросила ее не повышать голос, потому что это плохо влияет на самооценку ее сынишки. — Насмотрелась шоу Фила Донахью».
Однако гордость скоро сменилась чувством вины.
— Я не лучше твоей мамы, — прошептала я. — Просто я другая. Так что не говори этого ей, а то она огорчится. Ладно?
Киран кивнул, но мне показалось, что он меня не понял.
* * *
На следующее утро Киран с Патриком уехали в больницу за Эвелин, а я тем временем повесила новый комплект штор в кухне. На мне были обрезанные шорты и блузка без рукавов, которую я завязала узлом под грудью. Переодеться до их возвращения у меня не хватило времени.
— Могла бы и меня спросить! — взвилась Эвелин, увидев шторы, шкафчики и все остальное.
Мы втроем стояли посреди кухни. Выглядела сестра неважно: подбородок покрыт отвратительной сыпью, волосы по дороге домой закурчавились от влажности.
— Прости, — обиженно произнесла я. — Я только хотела помочь.
Она почесала подбородок.
— Помогать и распоряжаться — не одно и то же. Это мой дом, а не твой.
— Серьезно?.. — Я начала злиться.
— Ари! — Предостерегающий тон Патрика заставил меня замолчать и взбесил еще больше. Я терпеть не могла, когда он принимал сторону Эвелин, но что ему оставалось — она его жена, только что родила ему ребенка. Ничего удивительного: она устала и не в настроении, поэтому я предложила сводить Кирана в парк.
Когда мы вернулись, Патрика дома не было. Он уехал в Манхассет с одним из своих приятелей-пожарных на подработку — косить газоны. Киран побежал в сад кататься на водной горке, а Эвелин стояла на кухне возле плиты — варила лапшу для запеканки с тунцом.
— Тебе помочь? — спросила я, замешкавшись в дверях.
— Во что ты одета? — возмущенно произнесла она.
На мне все еще была завязанная узлом рубашка и шорты. Сестра уставилась на мой голый живот и ноги, словно я — стриптизерша у шеста. Казалось, она забыла, что сама носила откровенные вещи, когда еще могла в них втиснуться. Но я все же развязала концы рубашки, и они закрыли мне бедра.
— Чего ты добиваешься? — вскинулась она, мешая лапшу деревянной ложкой. — Внимания Патрика?
Она отвернулась и пренебрежительно хмыкнула, будто мне не по силам привлечь его внимание. И вообще внимание мужчин. Меня разобрало такое зло, что я не могла молчать.
— Мне не нужно внимание Патрика! — солгала я.
Эвелин рассмеялась. Не глядя на меня, она сняла с плиты кастрюлю, подошла к раковине и перекинула лапшу в дуршлаг.
— Да-да, конечно. А кто при каждом удобном случае лез к нему на колени?
Зачем об этом вспоминать? Происходило это вовсе не при каждом удобном случае — только один раз, и мне было всего-то десять лет. Патрик тогда встречался с Эвелин. Однажды он сидел у нас в гостиной, сестра помогала маме готовить обед, а я устроилась на полу с комиксами.
Он смотрел телевизор, и я то и дело бросала на него взгляды через плечо — рассматривала его светлые волосы и темные глаза. Он не обращал на меня внимания, а мне очень хотелось, чтобы обратил: уже тогда я втрескалась в него по уши. И я запрыгнула к нему на колени с книжкой, будто с единственным намерением — прочитать смешную страничку. Вернувшись из кухни, Эвелин вышла из себя. Она приказала мне убираться, оставить Патрика в покое, на что он ответил: все в порядке, у него в Бостоне есть три сестры, и они всегда залезают к нему на колени. Эвелин бросилась обратно на кухню и пришла с мамой, которая тоже велела мне уйти. «Не висни на нем, Ариадна! — сказала она. — Ты уже большая».
Сейчас, чтобы не думать об этом, я принялась накрывать на стол, а сестра тем временем молча резала лук, отчего у меня потекли слезы. Закончив, я села почитать журнал, а Эвелин сунула кастрюлю с запеканкой в духовку.
— Сразу после обеда мама тебя заберет… Да, Ари?
Ей не терпелось от меня избавиться. Будто я — надоедливый комар и пищу у нее над ухом.
Несколько секунд спустя она предложила мне пойти в гостиную посмотреть телевизор, пока она будет готовить для своей семьи.
Для своей семьи… Скажите пожалуйста! А я тогда кто? Кто ухаживал за детьми? Хоть бы поблагодарила… И кстати, Эвелин, дамочки, что околачиваются у бассейна, тебе вовсе не подруги, — мне пришлось защищать тебя от той малохольной, с брекетами на зубах.
Однако связываться с Эвелин, когда она пребывала в дурном настроении, было опасно, так что, пока не вернулся Патрик, я отсиживалась в гостиной. За ужином Киран выплюнул запеканку и заныл, что лапша слишком разварена.
Эвелин подошла к холодильнику.
— Что тебе дать? Бутерброд будешь?
— Не надо, — вмешался Патрик. Воспаленные глаза сверкнули на загорелом лице. — Киран съест запеканку или ляжет спать голодным.
Сестра швырнула на стол баночку с горчицей.
— Знаешь что? Если на тебя в детстве не обращали внимания, не жди, что и я буду так же относиться к своему сыну!
На шее у Патрика запульсировала жилка. Еще бы! Он устал, после покоса газонов у него ныли мускулы, а дома после возвращения Эвелин стало просто невыносимо.
Она сделала бутерброд, и Киран примолк, но лишь до десерта, когда был подан очередной магазинный чизкейк. «Аппетитный и изумительно вкусный», — гласила надпись на коробке. Киран так не считал.
— Фу, гадость! — заскулил он. — Гадость, гадость, гадость…
Эвелин не мигая смотрела на сына. Лучше бы он заткнулся. Чизкейк был вполне приличный, а Киран просто капризничал. Наверное, я его разбаловала в отсутствие сестры. Повышай я голос хотя бы изредка, он бы сейчас не повторял одно и то же слово, и у Эвелин не навернулись бы слезы.
Патрик, судя по всему, думал о том же. Суровым тоном он велел Кирану прекратить нытье и есть, но мальчика это не остановило. Расковыряв вилкой кусок чизкейка, мой племянник перевернул месиво и отодвинул тарелку.
— Бяка, — сказал он и попросил: — Может, печенюшку?
— Может, вот этого? — Патрик показал ему кулак.
Я-то знала, что Патрик его не тронет, а Киран — нет. Он был ошеломлен, притих и сидел надутый, пока не придумал очередную каверзу.
— Что у тебя на лице, мамочка?
Эвелин потрогала подбородок.
— Это экзема, Киран. Просто сыпь.
— Некрасивая сыпь, — заявил он. — Такая же некрасивая, как ты.
Эвелин покраснела, а Патрик вконец рассвирепел и приказал Кирану отправляться в свою комнату. «Никаких матчей „Ред сокс“ сегодня вечером. Кажется, ты хотел покататься на водной горке после ужина? Так вот, забудь! Горка отправляется в гараж до следующего лета».
На втором этаже Киран со всей силы хлопнул дверью и разбудил Шейна. Малыш заплакал, и Эвелин составила ему компанию. Слезы проложили на ее щеках черные дорожки из туши. Патрик попытался ее успокоить — без толку. Закрыв лицо руками, моя сестра стояла у кухонного стола и рыдала.
— К своей матери отправляйся трахаться! — крикнула она, отпихнув Патрика.
Тот лишь вздохнул — ему это было знакомо. У Эвелин бурлили гормоны, и она была не в состоянии уследить за тем, что срывалось с языка. Он протянул руку, но она вновь оттолкнула его, злобно прищурившись:
— Твоя мамаша любит это дело, да? Нарожала восьмерых. В сорок четыре года умудрилась залететь. Безмозглая ирландка! О контрацепции слыхом не слыхивала. Только и может, что ноги раздвигать…
Эвелин стояла, уперев руки в боки. Ее трясло, и на этот раз она не отмахнулась от Патрика. Он обнимал ее за плечи, гладил волосы, а я сидела тише воды ниже травы и уже не сердилась на сестру. Теперь она казалась не злой, а всего лишь уставшей.
«Прости, Эвелин, — думала я, слушая, как она рыдает у Патрика на плече. — Мне жаль, что ты так долго мучилась и родила не девочку… Понимаю, я не должна испытывать нежных чувств к твоему мужу, но тут уж ничего не поделаешь…»
