Глава 24
Это было в середине сентября, когда осень вдруг снова берет курс на лето, а в воздухе пахнет дымком, потому что каждому, пока не поздно, охота сполна насладиться барбекю. Отец расследовал изнасилование и убийство девочки в Баттери-Парке, мама наводила страху на новый поток шестиклассников, а Эвелин училась печатать на машинке.
Я гордилась Эвелин. Рано утром по понедельникам и средам я приезжала на «хонде» в Куинс, где она ждала меня на крыльце, прижав к груди учебники. Затем я отвозила Кирана в школу, а остаток дня нянчилась с Шейном и готовилась к вступительному экзамену.
В один из таких дней я заполнила второе заявление в Парсонс и еще три заявления в другие городские колледжи. Перед тем как забрать Кирана из школы, я усадила Шейна в детское автомобильное кресло, заехала на почту и отправила все четыре конверта.
Вернувшись в Бруклин, я обнаружила, что дома никого нет. Папа работал, мама заседала на педсовете. На автоответчике мигал красный огонек. Хриплый девичий голос просил меня позвонить в «Уолдорф-Асторию», в номер 163.
Несмотря на теплый вечер, меня пробрала нервная дрожь. Я не хотела думать ни об этом отеле, ни о Ли, ни о ее родственниках. Боялась, что эти мысли затянут меня в глубокую черную дыру, из которой так трудно выбраться.
— Сходить за мороженым, что ли? — предложила мама после ужина.
Мы с ней сидели за столом в кухне. Облизнувшись, она спросила, какое купить: «Летающую тарелку» в «Карвел» или «Джамоку с миндалем» в «Баскин Роббинс»? Мне было не до мороженого. Пришлось выдумывать отговорки. Я не могла сказать ей, что от голоса Ли мой шаткий фундамент заходил ходуном, и теперь меня не покидала мысль, что оправиться после мононуклеоза гораздо легче, чем после Блейка Эллиса.
— Да ладно тебе, — уговаривала мама. — Еда — одно из маленьких удовольствий жизни.
Возможно, она была права. И от какого-нибудь пустяка вроде «Джамоки с миндалем» действительно станет легче.
Я улыбнулась и встала из-за стола. Потом позвонила Эвелин с радостной новостью для мамы: Киран занял первое место по правописанию среди второклассников, а сама Эвелин сдала на четверку с плюсом тест по машинописи.
— Я в «Баскин Роббинс», — шепнула я маме, чтобы не прерывать их разговор. — Скоро приду.
Она кивнула, и я вышла на улицу. От прохладного ветерка, разгонявшего остатки теплого воздуха, шелестели листья на деревьях, группка младших школьниц с косичками и хвостиками каталась по кругу на велосипедах. Наша соседка болтала с какой-то женщиной с бигуди в волосах, закрывавшей ладонью глаза от солнца. Обе помахали мне, когда я проезжала мимо в «Баскин Роббинс», где купила не пинту, а целый галлон мороженого.
По дороге домой я опустила стекла и наслаждалась свежим воздухом и детским смехом, несущимся со всех сторон. Почти у самого дома передо мной вдруг возник велосипед. Резко дав по тормозам, я услышала визг шин. Больше никто не смеялся.
Раньше я никогда не была в больнице. Нет, разумеется, я ходила туда, но ни разу там не лежала. И врачи не обращались ко мне с вопросами вроде «Можете назвать свое полное имя?» и «Кто президент Соединенных Штатов?». Ариадна Митчелл и Рональд Рейган — так я ответила и впечатлила всех вокруг. Мелькнула мысль: неужели я все-таки сошла с ума и меня отвезли в Пресвитерианскую больницу? Вроде непохоже. На мне нет смирительной рубашки, и палата обычная — телевизор, кровать и резкий запах лизола. Я лежала, до пояса укрытая простыней и подключенная к какому-то непрерывно гудевшему аппарату. На мне была ночная сорочка, но я не помнила, когда надела ее.
— Где моя одежда? — спросила я у стоявшей рядом мамы.
— Ее сняли, когда ты была без сознания.
Тот факт, что незнакомые люди меня раздевали, беспокоил больше, чем потеря сознания. Я пыталась припомнить, какой на мне сегодня был бюстгальтер, и надеялась, что приличный, без растянутых резинок и дыр. Голова раскалывалась от боли, а мама не умолкала ни на минуту. Она рассказала, что я со всего маху дала по тормозам, чтобы не сбить девчонку на велике, и ударилась лбом о руль.
— Как она? — спросила я.
— В порядке, — ответила мама. — Бестолочь, но в полном порядке. Придет же такое в голову — кататься на велосипеде посреди проезжей части!
Позже обнаружилось, что не совсем в порядке я. На голове была огромная шишка и багрово-серый синяк во весь лоб. Врач сказал, что у меня, возможно, сотрясение, поэтому придется эту ночь провести в больнице.
Я не считала, что у меня сотрясение, и со мной была согласна дородная медсестра, которая проверила мое состояние после маминого ухода. Мне полегчало. К десятичасовому выпуску новостей головная боль почти прошла, и я уже устроилась на подушках, чтобы послушать об убийстве девочки, найденной в Баттери-Парке, как вдруг открылась дверь. Я думала, что пришла медсестра. Но, повернув голову, увидела длинные рыжие волосы и глаза с золотистыми крапинками.
— Вот это ушиб! — ахнула Ли.
Я снова занервничала. Оказывается, она, не будучи уверена в том, что я получила ее сообщение, заехала ко мне, но дома никого не оказалось. Соседка рассказала ей об аварии и о том, что меня увезли в больницу Кингс-Каунти. Лучше бы наша соседка держала рот на замке, потому что теперь Ли сидела на соседней кровати, улыбалась и болтала об УКЛА. А я не могла улыбнуться или ответить. Амулет-стрелка у нее на шее будил во мне воспоминания, не располагавшие к разговорам.
К тому же меня мучила совесть. Я ни разу не позвонила Ли со Дня святого Валентина. Ставила ей в вину свои отношения с Блейком и Дэлом, хотя она была совершенно ни при чем. И вот она сидит рядом, словно я вовсе не заслуживаю медали «Самая плохая подруга». Может, ей просто жаль меня, потому что она знает, что такое потерять любимого человека?
— Дяде Стэну сделали тройное шунтирование, — сообщила она. — В последнее время он себя совсем неважно чувствует.
«Вот и хорошо, — подумала я. — Я тоже неважно себя чувствовала, и все из-за него».
Похоже, Ли ждала, что я выражу сочувствие, но это было выше моих сил.
Она накрутила локон на палец.
— Рада, что все хорошо закончилось. Часто у таких аварий куда более тяжелые последствия. Кому как не мне это знать.
Она имела в виду М. Г. Мне хотелось спросить, думает ли она о нем, скучает ли, и сколько времени должно пройти, прежде чем полностью смиришься с потерей. Но вместо этого я сказала:
— Я тоже рада, что все хорошо закончилось.
Она кивнула:
— Послушай, Ари… Там внизу в машине ждет Блейк.
Мое сердце так и подпрыгнуло. Интересно, зарегистрировал ли это подключенный ко мне аппарат?
— С чего бы?
— Я рассказала ему об аварии, и он приехал проведать тебя. — Ли прикоснулась к амулету, и я не смогла оторвать он него взгляд. — Не знаю зачем… но он хочет встретиться с тобой. А ты?
Почему бы Ли не спросить чего попроще? К примеру: «Кто президент Соединенных Штатов?» Я ответила бы в два счета. А этот вопрос привел меня в замешательство. С одной стороны, из всех людей на свете я больше всего хотела увидеть Блейка, с другой стороны — он предал меня, а я — его. Зато он никогда бы не поступил так со своим отцом, особенно если тот болен. И какой смысл нам встречаться?
— Нет, — ответила я.
Мне нелегко далось это слово, хотя, на мой взгляд, это был лучший выбор.
— Уверена? — спросила Ли.
— Нет, — снова ответила я.
Она встала с кровати.
— Понимаю. Ну… ты, наверное, устала. Я пойду, а ты отдыхай. Будь осторожна, ладно?
Ли направилась было к двери, но я схватила ее за руку, на мгновение задержала ее ладонь в своей, с сожалением думая, что не стала ей хорошей подругой. Кажется, она услышала мои мысли.
— Ты тоже, Ли, — сказала я.
Она улыбнулась:
— Поправляйся, Ари.
Ли ушла без обещания позвонить в следующий свой приезд в Нью-Йорк. Наверное, мы обе понимали, что мне нужно полностью разорвать отношения со всеми членами семейства Эллис, если я собираюсь оставить их в прошлом.
Спустя несколько минут пришла медсестра узнать, как я себя чувствую. Я попыталась ответить, но голос надломился, и по щеке потекла слеза.
— Что случилось? — спросила она.
Я вытерла лицо.
— Один человек приходил меня проведать, но я не захотела с ним встречаться.
Она кивнула:
— В нашей больнице оказывают психологическую помощь. Не хочешь встретиться со специалистом?
Я не была уверена. О Блейке я не говорила ни с кем, хотя мне уже начало казаться, что это неправильно. «Не сдерживай эмоций», — учил врач, лечивший меня от мигрени. Давно нужно было прислушаться к его советам.
— Не сегодня, — ответила я. — Чуть позже.
Сотрясения у меня не обнаружили, а консультироваться с больничным специалистом по другим расстройствам я не захотела. Зато записалась на прием к психологу в клинику. В следующую пятницу я явилась туда с синяком на лбу на беседу с доктором Павелкой, женщиной за сорок с приятным славянским акцентом, в очках «кошачий глаз» и с помадой цвета пепто-бисмола на губах. В ее кабинете стоял удобный диван, на подоконнике — цветы. Мне она понравилась сразу, и я поделилась с ней своими тайнами. Например, рассказала о том, что держала закрытыми шторы, только бы не видеть фигурку святой Анны и пробивавшуюся сквозь раскисший снег весеннюю траву.
Сидя в огромном кресле, она кусала кончик карандаша.
— Как давно вы стали испытывать эти чувства? — спросила она.
Обдумывая ответ, я смотрела на лепнину на потолке. Потом вновь перевела взгляд на нее — пшеничные волосы, собранные и заколотые на макушке двумя палочками.
— Как только перестала ходить в детский сад. В саду мне было хорошо.
— Понятно. А эта статуя… эта святая… Она разговаривает с вами?
— Нет-нет. — Я испугалась, что она считает меня шизофреничкой, которой слышатся исходящие из гипса голоса. — Просто…
Я замолчала, подбирая слова, чтобы не выглядеть на сто процентов полоумной. Доктор Павелка продолжала грызть карандаш, и мне уже казалось, что вот-вот за мной явятся санитары.
— Объяснить трудно, — произнесла она. — Нужно немного подумать, да?
— Да, — ответила я, радуясь, что она не приняла мой рассказ за лепет душевнобольной.
Она убрала за ухо карандаш и закинула ногу на ногу.
— Ваши мигрени, Ари… Физических причин для них нет? Терапевт говорит, они вызваны только стрессом?
Я с облегчением откинулась на подушки.
— Да. Голова болит от громкого шума, от переживаний… или оттого, что я держу все в себе.
Доктор Павелка распрямила ноги.
— Жду вас в следующую пятницу, — сказала она. — У меня такое чувство, что вы давно должны были прийти сюда. У нас есть о чем поговорить, я права?
В следующую пятницу я опять пришла. Она не предлагала мне лечь в специальное отделение и не выписывала лекарств. Мы просто беседовали. Оказалось, у нас и впрямь нашлось о чем поговорить. Мы обсуждали Блейка, и моих родителей, и Эвелин. Доктор Павелка ничему не удивлялась, словно депрессия — обычная болезнь. Такая же, как мононуклеоз. Она и бровью не повела, узнав о Дэле и о том, что раньше я была по уши влюблена в мужа собственной сестры.
— Разве это не противоестественно? — спросила я. — Я имею в виду… мои чувства к Патрику.
— Это нормально, — отозвалась она.
Она помогла мне почувствовать себя нормальной. Я пришла к ней и на следующей неделе, потом еще раз. Вскоре зеленая листва за окном ее кабинета пожухла.
— Я все еще думаю о Блейке, — сказала я в один из бодрящих октябрьских дней.
— Много? — спросила она. — Сколько по шкале от одного до десяти?
Я пожала плечами:
— Наверное, шесть.
— Ничего удивительного, — произнесла она. — Он — ваш первый парень. Первая любовь. Такое быстро не забывается. Однако нужно думать о будущем, Ари. Вчерашний день уже в прошлом.
Она встала — сеанс закончился. Я не двинулась с места, размышляя о том, что вчерашний день уже не вернешь, и это грустно. А потом вдруг мне пришло в голову, что возвращаться в прошлое — все равно что снова пойти в начальную школу и сесть за низкую парту, из которой ты давно выросла.
По дороге домой моя голова была занята свадьбой Джулиана и тем, что мне снова нечего надеть. Вечером, когда мама сидела за пишущей машинкой на кухне, я рылась у себя в шкафу, пытаясь отыскать что-нибудь подобающее для свадебного круиза вокруг Манхэттена. На глаза попалось черное платье, то самое, что было на мне на рождественском приеме у мистера Эллиса и которое оказалось на полу в двадцать первый день рождения Блейка. Я вытащила его на свет, провела по ткани рукой и стала смотреть, не отводя глаз. Неожиданно рядом возникла мама.
— Я куплю тебе новое платье, — сказала она, осторожно забирая его у меня из рук. — Что-нибудь помоднее.
Маленькие черные платья никогда не выходят из моды. Однако мама этого не знала, а я не стала спорить. К тому же я подумала, что она, наверное, все-таки права. Это платье слишком сильно связано с прошлым.
На следующее утро мы поехали в универмаг и приобрели лиловый костюм с юбкой, прекрасно гармонировавший с синяком у меня на лбу. Хоть синяк уже почти сошел — осталось лишь несколько пятнышек над левой бровью, — Джулиан все равно заметил. Он подошел ко мне после официальной церемонии. Я стояла у поручней яхты и вглядывалась в горизонт.
— На тебя напали грабители? — спросил он.
Я прыснула и рассказала об аварии. В прозрачном осеннем небе не было ни облачка, дул свежий ветерок. Джулиан спросил, чем я занималась с конца лета. Я ответила, что ничем, только готовилась к поступлению в колледж в будущем году. Он поинтересовался, в какой.
— Надеюсь, в Парсонс. Через месяц у меня пересдача вступительного экзамена. В прошлый раз я провалилась с треском.
Он засмеялся:
— Сейчас экзамен кажется важным, но когда-нибудь ты поймешь, что это пустяк. Особенно для человека с твоим талантом. Знаешь, я показал портрет Адама одному своему знакомому — владельцу рекламного агентства, — и тот был потрясен. Сказал, что следующей весной может предложить тебе поработать у него на полставки, если тебе интересно.
— Поработать… — повторила я, представляя, как я отвечаю на звонки и заклеиваю конверты. — Кем?
— Художником, Ари, — усмехнулся он, словно я — законченная идиотка. — Тебе интересно?
В былые времена я бы сказала — нет. Раньше эта профессия представлялась мне несерьезной и ненадежной. Я боялась потеряться среди художников, раствориться как дым в воздухе. Сейчас я не стала так отвечать, потому что за последнее время со мной произошло множество серьезных и непростых событий, однако я никуда не исчезла.
* * *
— Что скажешь? — спросила Эвелин.
В приталенном, расшитом бисером вечернем платье она, волнуясь, вертелась перед огромным зеркалом в спальне, рассматривая свое отражение со всех сторон. Я стояла позади. Эвелин придирчиво изучала вышивку по подолу, эффектные туфли. Все это мы купили в одной из лавчонок, торгующих винтажной одеждой по сходным ценам, и я была уверена — сегодня на новогодней вечеринке в одном из банкетных залов на Лонг-Айленде Эвелин затмит всех. Их с Патриком пригласил сосед, который недавно получил наследство и хотел красиво встретить новый 1988 год.
— Великолепно, — отозвалась я. — И хватит нервничать.
Она улыбнулась:
— Ничего, что ты остаешься с детьми? Они все никак не оклемаются от простуды.
Я поправила ее прическу и улыбнулась в ответ. Мальчики болели с самого Рождества, кашляли, чихали и слегка температурили, но я не хотела, чтобы Эвелин волновалась. Они с Патриком заслужили беззаботный вечер с коктейлями из морепродуктов и шампанским.
— Все будет в порядке, — ответила я, вручив ей серебристую сумочку-клатч, изготовленную, по словам продавщицы, в 1928 году. — Не волнуйся, веселись от души.
Держа сумочку в одной руке, второй она убрала комочек туши с ресниц перед зеркалом.
— Если будут проблемы, позвони маме.
Я кивнула, хотя делать этого не собиралась. Родителям тоже не помешает хорошенько отдохнуть. Они устроили собственную новогоднюю вечеринку у нас дома, с приправленным бренди эгг-ногом и толпой детективов с супругами.
В гостиной Патрик в элегантном черном костюме и шелковом галстуке потирал спинку Шейну и помогал высморкаться Кирану.
— Хорошо выглядишь, — сказала я.
Он оттянул ворот.
— Задыхаюсь я в этой штуковине.
Его слова напомнили мне об одном человеке, который тоже предпочитал футболки и джинсы шикарным костюмам. И о том, что сегодня в полночь меня никто не поцелует.
Чтобы не думать об этом, я забрала у Патрика детей. Доктор Павелка рекомендовала отвлекаться, как только появляются малейшие признаки депрессии. «Не зацикливайтесь!» — велела она.
В прихожей мы втроем провожали Эвелин и Патрика. Шейн кашлял, уткнувшись мне в толстовку, а Киран вытирал нос о мой рукав. Патрик открыл дверь и придержал ее для Эвелин. В дом ворвался холодный воздух, на рождественском венке зазвенели бубенчики. Мягкая щека сестры коснулась моей щеки.
— Спасибо, что присматриваешь за детьми, — шепнула Эвелин.
Сейчас она произносила эти слова куда чаще, чем раньше.
— Веселитесь! — ответила я.
Когда они ушли, я уложила Шейна и смотрела, как Киран играет с новой железной дорогой. В конце концов он тоже уснул на диване, и я перенесла его на кровать с подаренными папой на Рождество простынями с символикой «Джетс». Закрывая дверь, я усмехнулась: Патрик сожжет их дотла, если поблизости не окажется Эвелин.
Затем я плюхнулась на диван с пультом в руке, но ненадолго. В детской закашлял Шейн, поэтому пришлось подняться наверх и дать ему лекарство.
— Ну как, лучше? — спросила я, откинув мокрые волосики с горячего лба.
— Хочу смотреть телевизор, — захныкал он.
Мы вместе устроились на диване. Я искала по каналам новости, когда в прихожей раздался звонок. Схватив в охапку Шейна, я открыла звякнувшую колокольчиками дверь. Передо мной стояла изящная девушка с прямыми светлыми волосами, подстриженными под каре, в кремовом пальто и подходящих по цвету перчатках. Она благоухала ароматом дорогих французских духов.
— Привет, Ари, — сказала Саммер. — С Новым годом!
Как она изменилась! Неброская одежда, волосы короче на шесть дюймов, никакого перламутрового блеска на губах и ярко-синих теней. Макияжа почти не было, только красная матовая помада. Саммер стала еще красивее, чем раньше. Она напомнила мне женщин с фотографий двадцатых годов.
— Привет. — Мой голос прозвучал так тихо, что я сама едва его расслышала.
Мы не виделись с Саммер с прошлого года, и я рассчитывала больше с ней не встречаться.
— Я зашла к твоим родителям, — сообщила она. — Твоя мама сказала, что ты здесь. А у них вечеринка.
— Знаю, — бросила я уже громче.
Лучше бы мама не выдавала меня, но сердиться на нее я не могла. Она хоть и подозревала что-то, правду о случившемся между мной и Саммер я поведала только доктору Павелке. Вне стен ее кабинета все это звучало бы слишком отвратительно.
Саммер перевела взгляд на Шейна:
— Ничего себе, как ты вырос!
Она протянула руку, чтобы потрепать его по щеке, но я не дала:
— Не трогай его.
Улыбка исчезла, а рука моментально опустилась. Саммер знала, что заслужила такое отношение. Невольно мне стало немного жаль ее. «Вот как ты теперь выглядишь? — пронеслось у меня в голове. — Новый, улучшенный прикид, да, Саммер? Однажды я тоже это пробовала. Не сработало».
— Что ж, — произнесла она, выпустив изо рта клуб пара. — Можно войти, Ари? Мне… надо с тобой поговорить.
Захотелось с треском захлопнуть дверь. Спустить ее с лестницы. Но где-то в самой глубине моей души еще остались воспоминания о поминках дядюшки Эдди, и о вечеринке по случаю шестнадцатилетия, и о шкатулке с принадлежностями для рисования. К тому же меня разбирало любопытство. И я впустила ее.
Она окинула взглядом гостиную: мигающие огоньки на елке, гора вскрытых подарков на полу. Здесь мало что изменилось с тех пор, как Саммер последний раз сюда приезжала. Мне казалось, сейчас она станет кругом совать свой важный университетский нос, но она просто сняла перчатки и села на диван.
Я устроилась напротив в новом клетчатом кресле, которое Патрик купил в подарок себе самому на Рождество, — сказал, что будет смотреть в нем матчи «Ред фокс» в следующем сезоне. Шейн принялся катать по полу в кухне игрушечную пожарную машину, а я бесстрастно изучала лицо Саммер.
— Ты вроде должна быть в Калифорнии, — сказала я, скрестив на груди руки.
Она расстегнула пальто.
— Приехала на праздник к родителям.
«Интересно, на какой? — подумала я. — Хануку или Рождество? Ты уже выбрала религию, Саммер? Определилась?»
Она явно нервничала, но я не собиралась упрощать ей задачу. Смотрела, как она, нагнувшись, выбирает конфету из вазочки на журнальном столике.
— Ари, — обратилась она ко мне, снимая серебристую обертку с «Хершиз кисс». — Ты все еще встречаешься с Блейком?
Блейк. Это имя будто отдалось эхом в каждом углу дома. Я не произносила его вне кабинета доктора Павелки, и слышать его теперь было неприятно, особенно от Саммер.
— Нет, — ответила я и вцепилась в подлокотники Патрикова кресла в ужасе от вопроса, который в следующую секунду слетел у меня с языка: — А ты?
— Я? — переспросила она, широко раскрыв глаза. — Нет. Я уже сто лет его не видела и больше не хочу. Мама теперь не обслуживает «Эллис и Хаммел». Прошлой весной она нашла более крупного заказчика, так что на них не хватает времени. Она расширила бизнес, приняла на работу несколько человек.
— О… — произнесла я, разжимая пальцы. — Очень… рада за твою маму.
Саммер кивнула и положила конфету на столик.
— Ари, — сказала она, — я ошиблась, считая Блейка хорошим парнем. Он оказался вовсе не таким.
— Блейк был хорошим парнем, — возразила я. Когда Патрик называл Саммер неприличной девушкой, а Дэл — шлюшкой, во мне кипело такое же чувство протеста. — Просто недостаточно сильным.
— Да, — согласилась она. — Ты права. Отец им управлял. Честно говоря, мне кажется, Стэну я нравилась больше, чем Блейку. Так или иначе, у Блейка обо мне сложилось неверное представление. Все случившееся — чудовищная ошибка.
Где-то я уже это слышала. У массы людей сложилось неверное представление о Саммер. Я с удовлетворением подумала, что и она, и Блейк, судя по всему, раскаиваются в своем поступке. Однако мне вновь стало жаль ее. И мистер Эллис, и Блейк ее использовали, а она-то искала парня, который, занимаясь любовью, будет смотреть ей в глаза. Вряд ли Блейк делал это, даже если был сверху.
— Да, — подтвердила я, — все было ошибкой.
Она опять кивнула и поднялась, стряхнув с пальто кусочки фольги.
— Ари, — сказала она, — я ничем не лучше тебя. И я не считаю тебя посредственностью.
Видимо, ей казалось, что просить прощения следует именно так. Я лишь усмехнулась, а она сделала вид, что приняла мое молчание за прощение, и сменила тему: достав из сумочки кошелек, раскрыла его и завела разговор о своем новом парне.
— Это он.
Она протянула мне портмоне, в котором была фотография симпатичного молодого человека. Он стоял под пальмой в обнимку с Саммер. Идеальная фотография счастливой пары — такие всегда носят с собой. Наверное, свой новый имидж она придумала специально для него, для Калифорнии. Чтобы начать новую жизнь.
— Он немного старше. Окончил УКЛА пять лет назад, сейчас в аспирантуре. По-моему, хорошо, когда парень старше. Он взрослее и лучше к тебе относится.
Наверняка тот парень на фотографии относился к Саммер лучше, чем Кейси, Блейк, чем все остальные из списка в ее дневнике. И, к своему удивлению, я вдруг порадовалась за нее. Мне показалось также, что она перестала гнаться за опытом.
— Здорово, Саммер, — сказала я. — Я правда так думаю.
Она улыбнулась, и мы пошли к двери. Я открыла ее, в воздухе пахло костром.
— До свидания, — попрощалась Саммер и пошла вниз по лестнице.
Я слушала, как стучат по тротуару ее каблучки. Из кухни выбежал Шейн, я взяла его на руки, и мы вдвоем смотрели, как исчезает в темноте светлое пятно — пальто Саммер.
— Пока-пока! — махал ручонкой Шейн.
«Пока-пока!» — думала я почти в полной уверенности, что больше никогда ее не увижу. Впрочем, если все-таки однажды мы встретимся с ней на улице, то обойдемся вежливыми фразами вроде «Как дела?» и «Привет родителям», но в глубине души будем помнить о временах, когда дорожили друг другом.
Даже если мы не увидимся, я была рада, что сегодня состоялся этот разговор.
