Глава 22

Юркнув в такси, я смотрела, как в суматохе Рейчел достала из кармана пальто носовой платок и приложила к лицу Блейка. Мне очень хотелось выскочить из машины и броситься к нему, но в глубине души я знала, что Дэл прав: Блейк сам виноват.

Святая Анна пронзила меня укоризненным взглядом. Родители еще не вернулись, в доме и на дворе не горело ни единого огонька, я прошла через лужайку, скосив глаза на статую. «Не смотри на меня так, — думала я. — Не каждому под силу быть совершенным, как твоя дочь».

Поспешно миновав святую Анну, я закрылась в доме и встала перед унитазом в надежде, что меня вырвет. Вскоре вернулись родители, и мама принялась тарабанить в дверь ванной. Спрашивала, не плохо ли мне — в городе ходит энтеровирусная инфекция.

Стук, словно молот, сокрушал череп. Она понятия не имела, насколько мне плохо. Я чувствовала себя не человеком, а жалким его подобием: легла в постель с Дэлом, в общественном туалете едва не валялась в ногах у Блейка, чтобы только заняться с ним оральным сексом. А теперь все может закончиться токсикозами, или сифилисом, или неизлечимой болезнью, и на деньги дядюшки Эдди родителям придется купить бокс и изолировать меня. «Хоть на что-то сгодились деньги для бедной Ариадны!» — так и слышала я мамин голос.

При этой мысли меня вырвало. Мама вновь постучала, когда полупереваренный ужин вперемешку с вином, пивом и «Калуа» извергнулся у меня изо рта. Я крепко обхватила унитаз, желая только одного — чтобы она ушла. Она упрашивала меня открыть дверь, но предстать перед ней в своем наряде я не могла.

Наконец она сдалась. Я стянула с себя одежду, закопала белье в мусорной корзине под мятыми салфетками. Встала под душ и терла каждый сантиметр тела под обжигающе горячей водой в надежде очиститься. Я хотела, чтобы исчезло все: макияж, «Акванет», запах табака.

Набирая полный рот воды, я выплевывала ее вновь и вновь, стараясь избавиться от миллионов оставленных Дэлом микробов.

Часом позже я в махровом халате прошла по коридору к себе, свернув в комок одежду. Раньше я где-то слышала о прерывании беременности с помощью таких вещей, как сода или уксус, и собиралась попробовать и то и другое, но быстро передумала. Человеку, прошедшему курс полового воспитания, должно быть понятно — все это выдумки невежд.

— Ариадна, что-то долго ты там сидела, — сказала мама. — Как ты себя чувствуешь?

Она появилась из ниоткуда, жуя сандвич с тунцом, и от резкого запаха рыбы меня чуть не вырвало.

— Нормально, — ответила я. — Хоть раз, черт возьми, ты можешь не приставать ко мне?

Мать остолбенела. А мне было все равно. Оставив ее в коридоре, я закрыла за собой дверь, упала на кровать и смотрела, как сменяют друг друга цифры на часах, и на своего плюшевого мишку.

Блейк. Я думала о нем, о прошлом годе. Вспоминала время, когда краски были необычайно яркими, а воздух напоен чудесными ароматами. Тогда я забыла ощущение тоски. Теперь вспомнила. Блейк оказался не лучше какого-нибудь уличного торговца героином. Сначала подсадил меня, а затем прекратил поставки. Я слышала, что наркоманы пойдут на что угодно, на любые унижения, чтобы только получить дозу, и теперь на своей шкуре испытала, как это происходит.

Мне хотелось, чтобы сегодняшний вечер оказался просто кошмарным сном. Чтобы Блейк проявил характер и предпочел меня своему отцу. Но этого не произошло. Плюшевая зверушка и университетская толстовка — вот и все, что у меня осталось. Я вынула толстовку из тумбочки и завернулась в нее. Это была единственная вещь, надев которую я могла успокоиться и уснуть.

В полдень позвонила Ли. Мама вошла ко мне в комнату и потрясла за плечо, чтобы разбудить.

— Не хочу говорить с ней, — бросила я, потому что вчерашнего вечера не было бы, если бы не Ли.

Она виновата в том, что я встретила Блейка и Дэла. Разумеется, я могла быть просто хорошей подругой, а не ухлестывать за ее кузенами. К тому же я не сдержала обещания. Перед Рождеством я дала слово, что больше ее не предам. Наверное, сейчас я получила по заслугам, но нести бремя вины было уже невмоготу.

Мама решила, что я слишком слаба для разговоров. Она сказала Ли, что у меня гастроэнтерит или еще что-то там. Я не стала возражать, потому что это удобно — больные весь день лежат в постели, а мне только того и нужно было. Минуту спустя мама повесила трубку и крикнула из кухни, что Ли позвонит, когда в следующий раз приедет в Нью-Йорк.

По мне, так она вообще могла бы больше не звонить.

Я провела в постели почти весь день и практически всю следующую неделю, притворяясь больной, лишь бы не ходить в школу. Не снимала толстовку, не принимала душ и вышла из дому всего один раз — в библиотеку, где, прячась между стеллажей, листала медицинский справочник в страхе, что венерическая болезнь Дэла недолечена.

«Запущенный сифилис ведет к поражению головного и спинного мозга, сердца и других органов. На поздних стадиях характеризуется параличом, онемением конечностей, развитием слепоты, наблюдается слабоумие. Последствия достаточно серьезные и могут привести к смерти».

Больше всего — даже больше смерти — меня пугала слепота. Я представила, что абсолютно ничего не вижу, мама одевает и причесывает меня. Она никогда не сделает это правильно. Я состарюсь, волосы поседеют, а она их даже не покрасит. Все кончится тем, что я, скукоженная старуха в темных очках, на трясущихся ногах буду ковылять по Бруклину, стуча клюкой по тротуарам и пугая соседских ребятишек.

Я решила немедленно сделать тест на беременность и сдать на анализ кровь, пусть хоть сто раз проткнут мне иглой вену.

— У тебя завтра педсовет? — спросила я вечером маму.

Она кивнула. Сидя на диване, мама курила «Пэлл-Мэлл» и пыталась писать роман — сюжет пришел ей в голову, пока она чистила кухонную раковину. Она улыбнулась, глядя в скрепленный спиралью блокнот в обложке веселенького розового цвета. Такие выбирают школьники с надеждой на большие успехи в новом учебном году.

— Вот было бы хорошо, если бы роман удался. Но я его, вероятно, не закончу.

— Да, вероятно, — откликнулась я, потому что знала — у нее нет ни единого шанса.

Мамина улыбка померкла, но это было правдой.

Она отложила блокнот.

— Когда ты сходишь в душ? Волосы уже сальные. Не знаю, зачем ты обрезала челку. Теперь она лезет тебе в глаза. И толстовку ты сто лет не снимала.

И действительно, я вела себя как Ли. Но ей было проще — М. Г. ушел от нее не по своей воле.

— Ну и что? — бросила я. — Всем наплевать, как я выгляжу.

— Мне не наплевать, — сказала мама.

Для меня это не имело значения. Поэтому на следующий день я опять ходила в той же одежде и с немытой головой.

К трем часам я поехала на прием к врачу. В регистратуре назвала свое имя женщине с кожей кофейного цвета и туго заплетенными в косички волосами. Она полистала журнал и спросила: может, я записывалась в другую клинику?

— Нет, — ответила я. — Я звонила сюда.

Тогда она догадалась, что мне назначено не на эту, а на следующую пятницу. Итак, я вновь оказалась на улице, и впереди меня ждали еще целых семь дней паранойи.

В тот вечер я сидела с родителями за кухонным столом. В тарелке бесформенная кучка картофельного пюре утопала в густой коричневой подливе, с краю лежал кусок мясного рулета, покрытого напоминавшим засохшую кровь кетчупом. Маме показалось, что этого недостаточно, и она подкинула мне три полных ложки жареного лука и налила стакан молока.

— Ешь-ешь, — приговаривала она. — Ты так отощала, Ариадна! Надо хоть чуть-чуть набрать вес, а то в школе совсем обессилеешь.

Я прокладывала вилкой колеи в пюре и думала, может ли выкидыш случиться из-за голода. Выкидыш лучше, чем родильная палата, инструменты… и что там еще врачи используют для исправления больших ошибок?

— Не пойду в школу, — заявила я.

— Нет, пойдешь. Ты уже выздоровела.

Это она так считала. Я оставила ее слова без внимания и украдкой спрятала кусок рулета под салфетку. Папа увлеченно читал газету. Мать обвинила его в невоспитанности и заметила, что за столом люди обычно беседуют.

Он оторвал взгляд от газеты, подыскивая тему для разговора.

— Я тут недавно встретил кое-кого, — произнес он.

— Кого? — заинтересовалась мама.

— Саммер Саймон. Поехал на встречу с потенциальным свидетелем в Эмпайр-стейт-билдинг и на входе лоб в лоб столкнулся с Саммер.

Достоинство застольных бесед явно переоценили. От упоминания этого имени и Эмпайр-стейт-билдинг меня затошнило, и я пошла к себе. На лестнице мама догнала меня и схватила за локоть.

— Отстань! — огрызнулась я.

— Да что с тобой? — сказала она суровым учительским тоном. — Почему ты так себя ведешь?

Я ничего ей не рассказала — напомни она, что предупреждала меня, я бы не сдержалась.

Позже, когда родители смотрели внизу телевизор, я сделала ванну с пеной, потому что нервничала и не могла найти себе места. Телевизор меня не интересовал, как и учеба, а рисование казалось глупостью. Бесполезным хобби. Что с него проку, ведь я никогда не стану художницей, а идея с преподаванием неожиданно потеряла для меня привлекательность.

Лежа в ванне по шею в пене, я старалась ни о чем не думать, закрыла глаза и слушала, как течет вода. Снизу доносились взрывы ситкомовского смеха. Потом в дверь постучали. В ванную вошла мама, хотя я и не давала ей разрешения.

— Ты что? — возмутилась я. — Я голая.

— Я тебя умоляю! Мне ничего не видно. — Она уселась на крышку унитаза, голос ее звучал намного мягче, чем давеча на лестнице. — Что случилось, Ариадна? Ты так странно себя ведешь.

«Ну уйди же», — думала я, вновь закрывая глаза.

— Ничего, мама. Все в порядке.

Она не поверила. Сказала, что я мрачная и раздражительная и что больше не рисую. Когда она упомянула Саммер, мне захотелось стечь в сливное отверстие, а оттуда в канализацию вместе с остальной грязью. Самое место для той, кто путается с братом парня, которого она любит.

— Скажи, что между вами произошло? — потребовала мама.

— Ничего, — повторила я.

Она немного помолчала, и я услышала, как тапка стучит по полу.

— Это связано с Блейком?

Я тотчас открыла глаза.

— Конечно, нет. Его это вообще не касается. Абсолютно.

Почему я не остановилась на «конечно, нет»? Запротестовала так усердно, что она не поверила ни единому слову.

— Знаешь что? — заявила она. — Позвоню-ка я этому мальчишке и выскажу все, что думаю о его поганом поведении.

— Не смей! — прошипела я, но она не обратила внимания.

— Да что он о себе возомнил, этот говнюк? Пусть его отец — важная птица и они живут в чертовом Верхнем Ист-Сайде, но это не дает ему права трепать нервы моей дочери. Посмотри, что он с тобой сделал! Ты уже несколько недель ходишь сама не своя, и с каждым днем все хуже. Точно! Съезжу в центр и лично устрою ему выволочку.

— Не смей! — На этот раз я заорала как психопатка — так же, как в мужском туалете в «Cielo». — Не смей звонить и приближаться к нему. Одно слово Блейку… и клянусь, я убью себя!

Я определенно превращалась в Ли. Мама буравила меня глазами. Мне показалось, она видит все, что я так старательно от нее скрывала.

— Скажи, что происходит, — потребовала она. — Что случилось? Что-то должно было произойти, если ты так себя ведешь?

— Ничего не случилось, — процедила я сквозь зубы. — Просто уйди, и все.

Она не двинулась с места.

— Ариадна, ваши отношения с Блейком серьезнее, чем ты рассказывала? Если бы вы просто держались за руки, ты бы сейчас не была в таком смятении. Я имею в виду… он… ты позволила ему?..

«Ты позволила ему?..» Как мерзко это прозвучало! Отвратительно. Гнусно, ужасно и непристойно. Она продолжала спрашивать, в голове у меня стучало, и мне уже было все равно, узнает она или нет.

— Да, мама, — язвительно и громко сказала я. — Он это сделал. Я позволила. Позволила делать все, что хочет, и да, ты права, он обманул меня. Бросил. Надеюсь, теперь ты счастлива!

«Надеюсь, теперь ты счастлива!» Я повторила эти слова четырежды, с каждым разом все громче и пронзительнее, а она умоляла меня успокоиться. Завернувшись в полотенце, я выскочила из ванной и побежала к себе, оставляя на ковре мокрые следы. Дверь хлопнула с такой силой, что в доме сотряслись стены и с комода упал мишка. Оставив его лежать на полу, я слушала разговор родителей в коридоре. Мама сказала, у меня истерика, а она не знает, что делать. Папа ответил, что я кричала на всю округу, он не ожидал от меня ничего подобного.

Позже этим же вечером родители шушукались, мама звонила Эвелин, которая, разумеется, тут же нарушила обещание хранить тайну. А куда ей было деваться — ведь у меня поехала крыша. Мое положение казалось настолько ужасным, что хуже некуда, но на следующий день почтальон доставил подозрительно тонкий конверт из Школы дизайна Парсонс. Меня не приняли, и пришлось признаться маме, что заявлений я больше никуда не подавала.

Конечно, ей хотелось раскричаться и как следует выругать меня, объяснить мне, какая я идиотка, что полагаюсь на связи, и как она во мне разочарована. Однако она не проронила ни слова. Наверное, вспомнила, что я — нежный цветок, и мои лепестки едва держатся, не в силах противостоять ураганному ветру. Потом она заговорила о Холлистере и разрешила мне не ходить в школу еще неделю. Сказала, что отправит меня в Куинс — смена обстановки пойдет мне на пользу.

Я так не считала. Куинс в своей убогости ничем не лучше Бруклина. Мне не давали покоя мысли, что вся моя учеба и занятия рисованием пошли насмарку, все это оказалось напрасной тратой времени. По сравнению с Эвелин я еще большее ничтожество, ведь она хотя бы замужем. Семья — удачное прикрытие для всех ее недостатков, а дом — место, где она может собирать для игр соседских ребятишек, и все вокруг восхищаются ее собственными прелестными малышами. Мне же некуда было пойти и нечем заняться. Выпить, что ли, разом все таблетки от мигрени? Эта идея посетила меня на следующее утро. Стоя в ванной, я изучала этикетку на пузырьке: «Ацетаминофен, буталбитал».

«Буталбитал» — звучит приятно и трагически. Но у меня не хватило смелости, и при мысли, что в довершение ко всему я еще и трусиха, я себя возненавидела. Отложив попытку на потом, я приняла две таблетки, хотя этого не требовалось, и села в мамину «хонду». В полной тишине мы отправились в Куинс. Наверное, моя сестра испытывала те же чувства, уезжая из дома с животом и телефоном «принцесса».

Вскоре мы прибыли на место. Эвелин с развевающимися на ветру золотисто-каштановыми кудряшками бросилась мне навстречу. Мама уехала, а мы обнялись на крыльце, и я не разжимала объятий немного дольше обычного. Как хорошо встретиться с человеком, который на себе испытал, что значит стать предметом маминого разочарования.

Раскладушку Эвелин поставила в детской Шейна. После обеда, когда мы все сидели за кухонным столом, она выложила на бумажной тарелке горку из печенья «Миссис Филдз» и подвинула ко мне.

— Спасибо, не надо, — сказала я.

— Очень вкусно, Ари. Специально для тебя купила.

— Спасибо, не надо, — повторила я.

На душе было паршиво — я опять обижала окружающих.

Вздохнув, она посмотрела на сидящего на высоком стульчике Шейна и пощекотала его. Малыш засмеялся, она тоже ответила смехом, приговаривая: «Ах ты, мой хороший!»

Глядя на них, я вспомнила о своем воображаемом доме в Парк-Слоуп, воображаемом муже и детях, и поняла, что этому не суждено сбыться. На глаза навернулись слезы.

— Ну-ка, — сказал Патрик, — поднимайся. Я научу тебя водить машину.

У меня не было желания учиться водить машину, но он не оставил мне выбора: отодвинул от стола мой стул, хотя я с него еще не встала, взял за руку и велел надеть пальто. Я поплелась за ним к грузовику, хотя больше всего на свете мне хотелось заснуть и не просыпаться до начала следующего тысячелетия.

Сидеть на водительском месте было ужасно неудобно.

— У меня нет даже ученического разрешения, — ныла я. — По закону без него водить нельзя.

Патрик фыркнул:

— Кого это волнует? Нас не остановят. Вставляй уже этот чертов ключ, и поехали.

— Не могу, — пролепетала я и увидела, как слезы закапали мне на джинсы.

Стараясь не разреветься, я шмыгала носом и вытирала глаза, но ничего не помогало.

Патрик достал из бардачка салфетку.

— Знаешь, Ари, — сказал он, — парни в большинстве своем — козлы.

Как я поняла, речь шла о Блейке. Наверное, мама и Эвелин все рассказали Патрику. Я даже представить не могла, что он обо мне подумает, если узнает о случае с Дэлом. Он огорчится, ведь я не вняла его совету оставаться приличной девушкой.

— Ты — не козел.

Он улыбнулся, надел темные очки и вновь велел заводить машину. Так я получила первый урок вождения. Лучшего учителя и не пожелаешь. Мы вернулись через час, я устроилась на диване, и никто не просил меня ничего делать — ни поиграть с мальчишками, ни накрыть к ужину стол.

В тот вечер все улеглись рано. В девять часов, лежа на раскладушке в детской Шейна, я слышала, как Патрик занимался с Эвелин любовью. На этот раз ревности я не испытывала. Закрыв подушкой уши, я страдала от одиночества.

В Куинсе я пробыла еще четыре ночи. Ветреным пятничным утром Патрик подкинул меня до дома и уже начал отъезжать, когда я заметила припаркованный у обочины серебристый «мерседес». Я едва не бросилась обратно, чтобы запрыгнуть в кузов пикапа Патрика, однако тот уже был далеко — с моими силенками не догонишь. Поэтому, уткнувшись подбородком в ладони, я сидела на крыльце, пока не распахнулась дверь. Я ощутила запах сигар. Надо мной стоял Джеф Саймон. Наверное, хотел надеть на меня наручники и увезти, кричащую и сопротивляющуюся, в Нью-Йоркскую пресвитерианскую больницу — я прекрасно впишусь в компанию сумасшедших. «Ты сестра Эвелин Кэгни? — будут спрашивать люди в смирительных рубашках. — Ты на нее совсем не похожа, но, видимо, такая же чокнутая. Наверное, вам обеим передался ген безумия».

— Как самочувствие? — спросил Джеф.

Я перевела взгляд на кувыркавшийся по безжизненной лужайке засохший лист. Достало же у человека наглости справляться о моем здоровье, когда в моих бедах частично виновата его собственная дочь!

— Я не ваша пациентка, доктор Саймон… даже если так утверждает моя мать.

Доктором Саймоном я назвала его намеренно — хотелось быть дерзкой и сдержанной, и это сработало. Он пристально на меня посмотрел, почесал затылок и вздохнул:

— Не фокусничай. Скажи, как ты себя чувствуешь?

— Не очень, — сдалась я.

Он порекомендовал «поговорить с кем-нибудь». Фиговый совет. Не хватало мне еще лекций и рецептов на таблетки, которые принимала Эвелин. Однако я пообещала подумать — чтобы он оставил меня в покое.

— Я сказал Нэнси, что перенести поступление в колледж на следующий год — лучшее решение, — продолжал он. — На мой профессиональный взгляд, тебе нужно отдохнуть, Ари. Ты согласна?

Я была согласна. Кивнула и поблагодарила:

— Спасибо.

Джеф уехал, а я пошла в дом.

Мама сидела на диване и курила.

— Как ты себя чувствуешь, Ариадна? — осторожно спросила она, словно я разлечусь на кусочки, если она не будет проявлять заботу.

— Хорошо, — вежливо ответила я и направилась к лестнице.

— Если понадобится лекарство, — сказала она мне в спину, — оно у меня.

Я посмотрела на нее. Она улыбалась как ни в чем не бывало, будто никто из нас не догадывается, что от передозировки буталбитала можно умереть. И я не имею представления, что она спрятала мои таблетки, пока я была в Куинсе. Наверное, сделать это ей тоже посоветовал Джеф.