ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

На вершине зелёного холма стоял профессор Енотов. Белые брюки Ивана Гермогеновича были измазаны жёлтой глиной. Галстук съехал набок. Помятая шляпа сидела на затылке, открывая красный потный лоб. Из густой бороды профессора торчали сухие веточки.

Одной рукой профессор прижимал к груди небольшой фанерный ящик. В другой у него был длинный тонкий шест. Красный платок, привязанный к шесту, развевался по ветру, как флаг.

— Пожалуй, искать их надо здесь! — бормотал профессор, поглядывая на тихий пруд у подножия холма.

Он поставил ящик на землю, рядом воткнул шест с флагом и, сбросив шляпу с головы, принялся рвать обеими руками траву.

Нарвав целую охапку, он тщательно прикрыл травой фанерный ящик, потом подошёл к шесту, воткнул его поглубже, подёргал, качнул вправо, влево. Шест стоял крепко.

— Отлично! — сказал Иван Гермогенович.

Он засунул руку в карман, вытащил маленькую пузатую бутылку. Серебристые пузырьки, поднимаясь со дна бутылки, сталкивались и лопались.

Иван Гермогенович разделся, бросил одежду на траву, взял в руки бутылочку с золотистой жидкостью.

— Я думаю, этого хватит вполне! — сказал он.

Посмотрев по сторонам, он грустно вздохнул и, запрокинув голову, выпил залпом всё, что было в пузырьке.

— Ну, вот и прекрасно! — пробормотал профессор и, размахнувшись, бросил пустой пузырёк в пруд.

Некоторое время Иван Гермогенович стоял на месте, задумчиво посматривая на широкие круги, которые бежали один за другим по воде, на свои руки, потом шагнул вниз к пруду и… словно растаял.

Там, где только что стоял большой человек, теперь торчал одиноко длинный шест с красным флажком, а внизу, около шеста, валялась помятая одежда, ботинки и полосатые носки.

Что же стало с профессором?

Проглотив жидкость, он стоял, переступая босыми ногами.

И вдруг всё вокруг начало изменяться чудесным образом.

Трава с удивительной быстротой потянулась вверх. Каждая травинка росла, набухала, становилась всё толще и выше.

Не прошло и минуты, как вокруг Ивана Гермогеновича зашумел густой лес. Блестящие зелёные стволы обступили профессора со всех сторон. Каждое дерево было похоже на гигантский бамбук. Высоко над вершинами деревьев тихо раскачивались огромные чаши красных, жёлтых, голубых цветов, осыпая лес золотистой пылью, от которой шёл пряный одуряющий запах.

— Ну вот, ну вот, — сказал, потирая руки, Иван Гермогенович, — я так и знал.

В этом удивительном лесу не было мрака и тишины, как в сосновом бору. Не походил этот лес и на берёзовую рощу, где листва шумит и шелестит не умолкая.

Нет, это был особенный лес.

Он весь светился, зелёный и солнечный. Голые блестящие стволы стояли на холмах, спускались в овраги. В лесу сияли синие озёра, тихо журчали ручьи.

Тишину то и дело нарушали странные шорохи. Казалось, где-то совсем рядом осторожно крались за профессором какие-то звери.

Идти было трудно. Тело царапали острые листья. Иван Гермогенович поминутно проваливался в ямы. Солнце так припекало, что профессору казалось, будто он прогуливается в печке. Почва леса была похожа на поле битвы, изрытое артиллерийскими снарядами.

В густых зарослях то тут, то там висели липкие сети, и нужно было очень осторожно обходить эти ловушки.

— Паука работа! — бормотал Иван Гермогенович, пробираясь сквозь заросли.

Изредка он останавливался и долго стоял, рассматривая искусную работу лесного ткача.

Но особенно внимательно профессор вглядывался в бесчисленные узелки, густо рассыпанные по всей паутине.

Ивану Гермогеновичу, конечно, было известно, что ловит насекомых не сеть, а именно эти крошечные, липкие узелки. К ним, точно к свежему столярному клею, прилипают крылья и лапки насекомых, и тогда насекомое становится добычей паука.

Всё это было давно известно профессору, но одно дело — знать, другое дело — видеть своими глазами.

Прошёл уже целый час, а Иван Гермогенович совсем забыл, где он находится и зачем пришёл сюда. Ему казалось, что он сидит у себя в кабинете, склонившись над микроскопом, и перед ним один за другим проходят его старые знакомые.

Но что микроскоп?! Разве через стёкла микроскопа увидишь всего паука сразу?

Конечно, нет.

Микроскоп позволяет рассмотреть только глаз паука или кончик его ноги, или коготок, похожий на гребень, или узел паутины. А тут перед профессором сидел весь паук, огромный, как бык, и можно было сразу разглядеть его восемь глаз, две пары челюстей, восемь ног с коготками-гребнями и вздутое мягкое брюхо.

Но больше всего радовало Ивана Гермогеновича то, что паук был живой и охотился.

Под микроскопом — даже под самым совершенным микроскопом — нельзя увидеть, как паук ловит свою добычу. А вот сейчас профессор мог наблюдать это на расстоянии вытянутой руки.

Паук охотился.

Огромный свирепый хищник сидел, притаившись, около расставленных сетей. Прямо к нему тянулась сторожевая нить. А он сидел, как рыбак на берегу, и ждал. Вот-вот дёрнется нитка — и тогда паук бросится на свою добычу, вонзит в неё когти с ядом, убьёт и высосет из неё кровь.

Профессор смотрел на раскинутую сеть, позабыв всё на свете.

И вдруг над его головой что-то прожужжало, точно снаряд, и с воем врезалось в сеть.

Сеть вздрогнула, заплясала.

— Ага! — крикнул Иван Гермогенович — Есть одна!

В сетях билось, извиваясь и барахтаясь, огромное крылатое животное Оно было побольше паука, во всяком случае, длиннее его. Прозрачные, покрытые жилками крылья выгибались дугой, пытаясь оторваться от липких узелков паутины, но выбраться из сетей было не так-то просто.

— Оса! — решил Иван Гермогенович Он подошёл поближе к сети и, покашливая, стоял, наблюдая, за борьбой паука и осы.

Паук, опираясь на гребни ног, заскользил по своей паутине, прочёсывая её ногами. Он обежал вокруг осы раз, другой, потом стал подкрадываться к ней сзади.

Оса стреканула острым жалом.

Паук отпрыгнул назад и снова закружился, забегал вокруг осы. Но стоило ему только приблизиться к ней, как оса выгибала своё коленчатое брюхо и угрожающе вытягивала вперёд гладкое острое жало. Паук попробовал напасть на неё сзади, сбоку, но всякий раз его встречало осиное жало.

— Любопытно, очень любопытно! — бормотал профессор, наблюдая за борьбой осы и паука.

Наконец после бесплодных попыток паук вынужден был отказаться от борьбы с опасной добычей. Описывая широкие круги, он суетливо побежал по своей паутине, сотрясая её, заставляя осу прыгать, как в люльке. Оса забилась ещё сильнее. Бегая вокруг неё, паук торопливо обрывал нитку за ниткой. Наконец оса рухнула, увлекая за собой сеть на край глубокого оврага.

Беспомощно барахтаясь и запутываясь все больше и больше, она покатилась вниз по крутому склону; следом за ней посыпались комья земли и камни.

— Ага! Ага! Вот это прекрасно! — обрадовался Иван Гермогенович. — Это мне как раз и нужно. Очень удачно!

Он подбежал к оврагу, посмотрел вниз.

На дне оврага билась и корчилась покрытая сетями огромная оса. Она выгибала полосатое туловище, каталась по земле, стараясь освободиться от паутины, но паутина только плотнее опутывала её крылья, ноги, голову.

Профессор побежал по краю оврага, озабоченно посматривая под ноги.

И вот наконец он остановился перед большой каменной глыбой с острыми углами.

Поднять её профессор, пожалуй не взялся бы. Глыба была в несколько раз больше Ивана Гермогеновича. Но, к счастью, она висела над краем оврага.

Нужно было только качнуть её хорошенько, толкнуть, и она обрушится вниз, прямо на дно.

Профессор упёрся ногами в землю и принялся раскачивать глыбу. Работа была нелёгкая. Глыба шевелилась, качалась, как гнилой зуб. Но держалась крепко. Профессор пыхтел, как паровоз.

— Врёшь! Врёшь! — бормотал он, нажимая на глыбу плечом. — Качаешься, — значит, упадёшь.

Всего только каких-нибудь полтора часа назад Иван Гермогенович мог бы столкнуть такой камень в яму одним щелчком, но теперь это было уже не так просто.

Профессор раскраснелся, запыхался. Лицо его покрылось потом.

— Отдохнём немного, — сказал, тяжело дыша, Иван Гермогенович и вытер ладонью потное лицо.

Он присел на камень.

Почти над самой его головой сновал паук, сооружая новую сеть. На брюхе паука Иван Гермогенович разглядел четыре вздувшихся, точно бурдюки с вином, бугра.

— Паутинные бородавки! — вспоминал профессор.

Однако теперь было бы смешно называть эти мешки бородавками. Каждый из них был значительно больше головы профессора. Иван Гермогенович без микроскопа видел в паутинных бородавках сотни дырочек, из которых сочились капельки тягучей жидкости. Они вытягивались, как нити, тянулись за пауком и тут же свивались в толстые тросы с блестящими клейкими узлами.

В несколько минут паук закончил починку разорванной сети и тотчас же, накинув на неё сторожевую паутину, забрался с концом паутины в укромный уголок.

— Ну, а я что же? — рассердился Иван Гермогенович.

Вскочив на ноги, он собрал все силы и упёрся плечом в глыбу.

— А ну, взя-яли!

Толчок. Ещё толчок.

— Эй, ухнем! Эй, ра-аз!

Глыба закачалась, повисла над оврагом как бы в раздумье и вдруг, с гулом и грохотом, обрушилась вниз, поднимая столбы пыли. Когда пыль рассеялась, Иван Гермогенович закричал радостно:

— Ур-ра-а!

Глыба лежала на дне оврага.

Под глыбой извивалась, судорожно перебирая ногами, раздавленная оса. Её длинное полосатое брюхо сжималось, растягивалось, как мехи гармоники.

— Отлично! Очень хорошо! — сказал Иван Гермогенович, потирая руки.

Недолго думая, он спустил с обрыва ноги и, цепляясь руками за корни и выступы камней, начал осторожно спускаться на дно. Когда Иван Гермогенович добрался наконец до осы, она уже не шевелилась.

Профессор толкнул её ногой, потрогал руками — оса не двигалась.

— Ну вот, — сказал Иван Гермогенович и, посвистывая, спокойно принялся за работу.

Целый час он возился, пока ему удалось вытянуть из тела осы длинное, похожее на копьё, жало.

— Прекрасное оружие! — сказал Иван Гермогенович, обтирая руками жало-копьё.

С таким копьём теперь уже не страшно было бродить в травяных джунглях, разыскивая Карика и Валю. В случае опасности профессор мог теперь уже не только защищаться, но и сам нападать на тех, кто вздумал бы сожрать его.

Теперь следовало позаботиться и об одежде. Как-никак, а путешествовать по лесу голым профессор не собирался.

Ловко орудуя острым копьём. Иван Гермогенович разрезал паутинные сети, в которых запуталась оса, тщательно очистил их от липких узлов и обмотал вокруг себя. Мягкие, шелковистые верёвки плотно обвили его тело.

— Ну вот, — сказал профессор, — когда-то я только изучал пауков, а теперь придётся пожить рядом с ними.

Он невольно поёжился.

Всё-таки пауки не такие уж добрые соседи для человека его размеров. Ведь теперь даже крошечный комарик был для Ивана Гермогеновича таким же опасным, как медведь.

А пауки?

Профессор знал, какое большое семейство пауков живёт на свете. И крошечные, не больше булавочной головки, и огромные, как тарелки. И питается кое-кто из пауков не только насекомыми, но и мелкими птичками. По-разному и охотятся пауки. Одни плетут паутину и терпеливо ждут, когда в их сети влетит добыча, но есть пауки-охотники, которые арканят свои жертвы, набрасывая на них паутину, как лассо.

«Как хорошо, — подумал Иван Гермогенович, — что в нашей стране не живёт мексиканский паук пододора. Уж с ним-то я не хотел бы встретиться».

Встреча с пододорой и в самом деле была бы ужасной.

У себя на родине, в Мексике, этот паук не ждёт, когда к нему в паутину попадёт добыча. Он бродит в листве деревьев, зорко высматривая летающих насекомых, а заметив подходящую добычу, подкрадывается к ней, держа в передних лапах длинную паутину-лассо с клейкими капельками на конце. Бесшумно подкравшись к жертве, пододора бросает, словно лассо, паутину, арканит добычу, а затем бежит к ней по липкой паутинке и пожирает её.

— М-да, — пробормотал профессор, — у пододоры мне, пожалуй, не удалось бы отобрать паутину.

Он похлопал ладошками по новому костюму, очень довольный своей серебристой одеждой.

— Конечно, — сказал он, усмехнувшись, — костюм мой не такой уж модный, но в моём положении привередничать не приходится.

Костюм был, конечно, не слишком красив, но зато очень и очень прочен.

«Я в нём, как в панцире!» — подумал Иван Гермогенович с удовольствием.

Вскинув копьё на плечо, он бодро двинулся в путь, обходя глубокие ямы, перепрыгивая через рытвины и канавки. Выбирая дорогу, Иван Гермогенович то и дело останавливался, подолгу стоял на одном месте, прислушиваясь к лесному шуму, а иногда прятался за могучими зелёными стволами, откуда опасливо поглядывал по сторонам. Эти предосторожности были нелишними. Травяные джунгли кишмя кишели чудовищными животными. Грохоча, словно листами жести, над головою Ивана Гермогеновича пролетали стрекозы, более похожие теперь на гигантские самолёты, чем на обыкновенных насекомых. Прыгая через вершины деревьев травяного леса, проносились зелёные, величиной с автобус, кузнечики. Раздвигая могучими телами чащи джунглей, ползли полосатые гусеницы. Они были так велики и производили такой шум, что профессору казалось, будто мимо него катятся по земле товарные, тяжело гружённые поезда. Изредка быстро-быстро топоча ногами, припадая к земле длинными телами, пробегали сороконожки. Любая из ног этих тварей теперь легко могла бы сплющить профессора, вдавить его в землю.

Сражаться со всеми животными травяных джунглей было бы, конечно, глупо. Да и не было для этого у Ивана Гермогеновича ни времени, ни охоты.

Пробираясь к пруду, синеющему сквозь просветы между деревьями, профессор шёл, переходя от дерева к дереву, временами останавливаясь, чтобы получше разглядеть то дерево, то огромные, словно колокола великанов, цветы. Названия цветов Иван Гермогенович прекрасно знал; и в те дни, когда профессор был обыкновенным человеком, он мог без труда сказать, как называется любой цветок, но сейчас он уже не назвал бы с уверенностью, пожалуй, ни одного цветка. Все цветы были так огромны, что многие из их профессор просто не мог узнать, и это очень забавляло его.

— Ну, вот этот, например, — вздыхал Иван Гермогенович, посматривая на голубой шар, похожий на гнездо аиста, — как же он называется в нашем мире?

Но кто же мог ответить теперь профессору на его вопросы?

Над вершинами леса тихо качались розовые кувшины, гигантские жёлтые звезды, красные шары, сиреневые корзинки. Из шаров, точно иглы ежа, торчали во все стороны свекольно-красные трубы.

— Что же это такое? — заинтересовался Иван Гермогенович и, вдруг хлопнув ладонью по лбу, крикнул со смехом: — Клевер! Обыкновенный клевер!

Рядом с цветами клевера раскачивались в воздухе, вздрагивая и приплясывая, лиловые колокола. Они просвечивали на солнце, и земля под ними казалась тоже лиловой.

— Ну, вас-то я знаю! — весело сказал профессор. — О вас даже стихи написаны.

И он запел во весь голос:

— Если такой цветок оборвётся и упадёт на мою голову, я вряд ли останусь живым, — засмеялся Иван Гермогенович.

С любопытством разглядывая незнакомый мир, Иван Гермогенович пробирался сквозь заросли травяных джунглей. Скоро перед его глазами открылась необъятная водная гладь. Вода сверкала на солнце, как огромное зеркало.

— Кажется, это должно быть здесь! — в раздумье сказал Иван Гермогенович.

Он вышел на опушку травяного леса.

Путь его пересекала длинная, узкая канава, заполненная до краёв коричневой водой.

Иван Гермогенович разбежался, подскочил и легко перепрыгнул через канаву, но в ту же минуту он почувствовал, как земля под его ногами ползёт, оседает. Профессор вскрикнул и, болтая в воздухе ногами, полетел вниз, в тёмную нору.

Упав на дно, Иван Гермогенович быстро вскочил на ноги, огляделся.

Над головой его синело далёкое небо. Слабый свет освещал чёрные стены норы, густо оплетённые подземными корнями. Прямо перед собой Иван Гермогенович заметил вход в чёрный тоннель. Профессор нагнулся. Из тоннеля в лицо дохнуло сыростью и холодом.

— Н-да, — сказал Иван Гермогенович.

Он отошёл от тоннеля и полез по отвесной стене норы, цепляясь руками и ногами за подземные корни.

Он уже почти добрался до самого края, оставалось только протянуть руку, и солнце снова засияло бы над головой, но в ту самую минуту, когда голова профессора высунулась из норы, он увидел перед собой безобразную морду какого-то чудовища.

— Извините! — вежливо сказал профессор и тотчас же, торопливо втянув голову в плечи, юркнул обратно в нору.

Чудовище, шевельнув огромными лапами, повернулось к профессору, и глаза их встретились.

«Жук, — чуть не крикнул Иван Гермогенович, — жук-навозник!»

Жук катил к норе огромную серую грушу, которая не поместилась бы даже в самой большой комнате, если бы вдруг весь мир наш уменьшился так же, как Иван Гермогенович. Подталкивая грушу, жук придвинул её к краю норы, и не успел профессор вспомнить латинское название жука, как груша закупорила нору и закрыла собою небо.

В норе стало темно. Испуганный профессор быстро вскарабкался по стене и изо всей силы стал толкать грушу плечом и головой. Он старался открыть выход из подземелья, но всё было напрасно. Груша не поддавалась. Он нажал сильнее, но как раз в это время жук-навозник навалился сверху на грушу с такой силой, что она закупорила нору, как пробка бутылку.

Сильный толчок сбросил профессора вниз. На голову посыпалась земля, в грудь больно ударил острый камень.

— Та-ак… — крякнул профессор. Потирая ушибленную грудь, он попытался подняться и вдруг почувствовал, что в этой тёмной норе он не один.

Профессор быстро оглянулся. Сзади за его спиной кто-то шевелился, осторожно подкрадываясь к нему.

Иван Гермогенович пошарил вокруг себя руками.

Пальцы его нащупали копьё. Он крепко сжал его и, вскочив на ноги, прижался к стене.

«Тцз-а-анк!» — щёлкнуло совсем рядом. Профессор услышал прерывистое дыхание. Он замахал перед собой копьём и хрипло закричал:

— Кто? Кто там?