Райиха. Прошло две недели, а мы так и не получили никаких новостей о тележке. Мевлют ходил по городу до глубокой ночи, продавая бузу. Вставал он поздно и до вечера бегал по дому в пижаме, играя с Фатьмой и Февзие в прятки и камень-ножницы-бумага. Шестилетняя Фатьма и пятилетняя Февзие понимали, что в доме произошло что-то нехорошее, потому что я больше не готовила рис и курицу и белая трехколесная тележка, которую они так любили, исчезла. Они играли с отцом, словно бы стараясь скрыть от самих себя правду. Когда их вопли становились слишком громкими, я кричала Мевлюту:

– Своди их куда-нибудь на свежий воздух, в парк Касым-Паша.

– Позвони-ка Ведихе, – отзывался Мевлют. – Может быть, есть какие-нибудь новости.

Наконец однажды ночью Коркут позвонил: «Скажи Мевлюту, чтобы он шел в управу Шишли. Там есть один парень из Ризе, он работает на втором этаже, он из людей Вуралов и поможет Мевлюту».

Той ночью Мевлют не мог заснуть от радости. Он поднялся рано утром, побрился, надел свой лучший костюм и отправился в Шишли. Он собирался заново покрасить тележку, добавить украшений и больше никогда не оставлять ее без присмотра.

Человек из Ризе, который работал на втором этаже управы, оказался важной и страшно занятой персоной. Он постоянно покрикивал на граждан, ожидавших в очереди приема. Сидевшего в углу Мевлюта он продержал полчаса в ожидании, прежде чем подозвал его движением пальца. Он повел его вниз по темной лестнице, по коридору, пахнувшему дешевым моющим средством для полов, через душные комнаты, набитые читавшими газеты чиновниками, через столовую, наполнявшую весь цокольный этаж запахами дешевого масла и жидкости для мытья посуды, – наконец они вышли во двор.

Двор был темным, окруженным темными зданиями, а в углу было свалено множество тележек. Сердце Мевлюта подпрыгнуло при виде их. Бросившись к тележкам, он заметил в другом углу двух жандармов, ломавших одну из них. Третий сортировал колеса, деревянные рамы, газовые плиты и стеклянные витрины в отдельные кучи.

– Ну, какую выбираешь? – спросил человек из Ризе.

– Моей тележки здесь нет, – сказал Мевлют.

– Ты ведь говорил, что твою тележку забрали месяц назад? Мы обычно разбираем их на следующий день после того, как заберем. Твою, значит, давно разломали, я уверен. Это те, что жандармы собрали вчера. Поверь, если мы вообще ничего не будем делать, завтра на Таксиме полстраны будет продавать картошку и помидоры. Это будет конец Бейоглу и мечте о красивых чистых улицах… Обычно мы не позволяем забирать тележки, ведь тогда они вернутся на площадь на следующий день. Но за тебя попросили, так что можешь выбрать одну из этой кучи, пока не поздно…

Мевлют смотрел на тележки, как покупатель в магазине. Ему приглянулась одна – со стеклянной витриной и прочной деревянной рамой с толстыми прочными колесами. У нее не хватало газовой плиты, которую, наверно, украли. Но тележка была более чистой и новой, чем у него. Ему стало стыдно.

– Мне нужна именно моя тележка, – прошептал он.

– Слушай, земляк, ты торговал там, где не положено. Твоя тележка была конфискована и уничтожена. Но за тебя попросили серьезные люди, так что можешь получить новую бесплатно. Бери себе новую и иди торгуй, не заставляй своих детей голодать.

– Мне новая не нужна, – твердо сказал Мевлют.

– Ты уверен, что не хочешь брать тележку? – спросил человек из Ризе.

– Уверен, – ответил Мевлют, делая шаг назад.

– Чудак ты… Откуда ты знаешь Хаджи Хамита Вурала?

– Просто знаю, – сказал Мевлют, пытаясь говорить загадочно.

– Что же, если ты так близок с ним, что он о тебе заботится, бросай уличную торговлю и иди попроси его о работе. Ты больше заработаешь в месяц прорабом на одной из его строек, чем с такой тележкой за целый год.

За воротами управы, на площади, текла обычная будничная жизнь. Мевлют видел гремящие автобусы, идущих за покупками женщин, мужчин, заправлявших зажигалки, парней, торговавших лотерейными билетами, мальчиков в школьных куртках, уличного торговца, продававшего чай и сэндвичи с трехколесной тележки, жандармов и каких-то мужчин в костюмах и при галстуках. Мевлют был зол на них всех.

Он бесцельно бродил по улицам, чувствуя обиду на весь мир, и в конце концов набрел на какую-то кофейню в незнакомой части Куртулуша, где провел три часа. Он скурил пачку сигарет «Мальтепе» и пытался подразмыслить о семейных деньгах. Райихе придется приналечь на свое вышивание.

Он пришел домой позже обычного. Увидев лицо Мевлюта, Райиха и девочки поняли, что ему не удалось получить назад тележку: она исчезла – по сути, умерла. Мевлюту не было нужды ничего им говорить. Весь дом погрузился в скорбь. Надеясь, что Мевлют назавтра пойдет торговать, Райиха приготовила немного плова с курицей; теперь они сидели и ели его в молчании.

– Надо было мне брать ту красивую тележку! – жалел теперь Мевлют. – Хотя владелец той тележки, наверно, где-то сейчас тоже терзается мрачными мыслями.

На сердце лежал камень. Мевлют чувствовал, как огромная волна неизбежной тьмы накатывается, угрожая поглотить его. Он взял шест и бидоны с бузой и ушел из дому раньше обычного, еще до того, как стемнело: ходьба была облегчением, и ему всегда становилось лучше, когда он резво шагал в ночи и покрикивал: «Буузааа!!!»

С того дня, как его тележка была конфискована, он уходил торговать намного раньше, задолго до выхода вечерних новостей. Он направлялся прямо к новой дороге в сторону моста Ататюрка через Босфор. В поисках новых покупателей и новых мест он переходил через Золотой Рог.

В эти районы они наведывались с отцом покупать бузу в лавке «Вефа», когда Мевлют только-только приехал в Стамбул. В те дни они редко сворачивали в переулки с главных улиц и никогда не приходили сюда после наступления темноты. В те времена здесь были только двухэтажные особняки из некрашеного дерева с эркерами; их обитатели держали шторы плотно задернутыми, рано гасили свет и никогда не пили бузу, а после десяти часов вечера улицы захватывали те же стаи бездомных псов, которые царили здесь с османских времен.

Мевлют перешел мост Ататюрка и дошел до Зейрека, шествуя по переулкам через Фатих, Чаршамбу и Карагюмрюк. Чем больше он кричал «Буу-заа», тем лучше себя чувствовал. Большинство старинных деревянных зданий, которые запомнились ему двадцать лет назад, теперь исчезли, сменившись четырех– или пятиэтажными блочными домами, похожими на безликие строения в Ферикёе, Касым-Паша и Долап-Дере. Иногда обитатели этих новых зданий раздвигали шторы и открывали окна, чтобы с любопытством поприветствовать Мевлюта как странного вестника из прошлого.

– Лавка бузы «Вефа» здесь, прямо за углом, но мы туда никогда не ходили. Нам бы и в голову не пришло. Но когда мы услышали твой звонкий голос, то не стерпели. Сколько за стаканчик? Откуда ты, кстати?

Мевлют видел, что большие многоквартирные дома заняли всю пустовавшую землю, что все кладбища странным образом исчезли, что даже в самых удаленных районах появились огромные мусорные баки, заменившие прежние груды мусора, выраставшие на перекрестках, – но бродячие собаки по-прежнему царили на ночных улицах.

Сталкиваясь с этими собаками в темных проулках, он не мог понять, почему они были такими злыми. Заслышав шаги Мевлюта и его «Бузаааа!», они выбирались из своих нор или отвлекались от рытья в мусоре, собирались, как солдаты, в боевой строй и следили за каждым его движением, иногда с рычанием обнажая зубы. Мевлют решил, что собакам было так нестерпимо его присутствие, потому что продавцы бузы обычно не появлялись здесь.

Как-то вечером он вспомнил, что однажды в детстве отец привел его в дом с линолеумными полами к одному старому шейху и попросил старика прочесть несколько специальных молитв, чтобы избавить сына от страха перед собаками. Отец относился к посещению Святого Наставника как к посещению врача. Теперь Мевлют не мог вспомнить, где находился дом священного бородатого старца, – шейх, вероятно, умер много лет назад, – но Мевлют помнил, как внимательно он, юнец, слушал советы и как он поеживался, пока старик читал над ним свои заклинания, изгоняя боязнь собак из его сердца.

Он понимал, что в этих старых кварталах ему придется водить знакомство с семьями, которые пытались торговаться и задавали бессмысленные вопросы об алкоголе в бузе, а в целом считали Мевлюта каким-то странным созданием, но ради торговли готов был идти на все.

Он продолжал думать о своей рисовой тележке. Ему с трудом верилось, что кто-то мог разломать ее топором. Может быть, ее кому-то отдали. Может, новым владельцем оказался кто-то из Ризе; ведь люди из Ризе всегда найдут друг друга.

Тем вечером никто не купил у него бузы, никто не пригласил на порог. Деревянные дома, угольный дым, тянущийся по улицам, осыпающиеся стены… Мевлют не мог понять, где он и как сюда попал.

Вдруг в трехэтажном здании открылось окно, и в нем показался молодой человек. «Эй, продавец! Продавец бузы! Иди сюда».

Его пригласили в квартиру. Снимая обувь, Мевлют понял, что в квартире было много народу. Горел приятный желтый свет. Мевлют разглядел людей, сидевших вокруг двух столов.

Они все что-то очень сосредоточенно писали, но, увидев Мевлюта, заулыбались.

– Здравствуй, брат, мы рады видеть тебя, – обратился к Мевлюту, мягко улыбнувшись, старик с серебристыми волосами и добрым лицом.

Остальные выглядели так, будто были учениками старца. Они держались серьезно и уважительно, но при этом весело. Седовласый сказал: «Нас семеро. Всем по стаканчику».

Кто-то отвел Мевлюта на маленькую кухню. Там он аккуратно разлил бузу в семь стаканчиков.

– Все хотят нута и корицы? – крикнул он, обращаясь к людям в другой комнате.

Седовласый заглянул на кухню.

– Сколько мы тебе должны? – спросил он и затем подошел ближе и заглянул Мевлюту в глаза. – В твоем голосе столько печали, торговец, что даже мы здесь расстроились.

– Я жертва страшной несправедливости, – пожаловался Мевлют, воспользовавшись возможностью поговорить. – У меня забрали тележку для плова, сломали ее или отдали кому-то другому. Один чиновник из Ризе в управе Шишли грубо обошелся со мной. Сейчас уже поздно, я не хочу досаждать вам своими проблемами.

– Нет-нет, рассказывай, – велел старик, а его дружелюбный взгляд говорил: «Я сочувствую тебе и внимательно тебя слушаю».

Мевлют объяснил, что его несчастная тележка для плова куда-то пропала. Он не стал говорить о своих проблемах с деньгами, но видел, что старик и так все понял. Главное, что удручало Мевлюта, – это то, что люди вроде чиновника из Ризе и других людей его круга старались унизить его, никогда не выказывая ему того уважения, которое он заслуживал.

Вскоре Мевлют со стариком присели на два маленьких стула на кухне.

– Человек – это самый драгоценный плод древа жизни, – говорил старик восхищенному Мевлюту. Говорил он с ним вовсе не как старый святоша, который то ли молится, то ли бормочет что-то себе под нос. Он говорил с ним просто, глядя прямо в глаза, словно старому другу, но в то же время с мудростью ученого, и это Мевлюту очень нравилось. – Человек – величайшее творение Создателя. Никто не может опорочить драгоценность, которая есть в твоем сердце. Ты найдешь свою тележку, если на то будет воля Всевышнего… Ты найдешь ее по воле Создателя.

Мевлют был польщен тем, что такой умный и важный человек нашел время поговорить с ним, но в то же время он с некоторым огорчением подозревал, что этот интерес может быть проявлением жалости.

– Ваши ученики вас ждут, ходжа, – напомнил он. – Не буду больше отнимать вашего времени.

– Пусть подождут, – сказал седовласый старец. Несколько последовавших фраз произвели глубокое впечатление на Мевлюта. – Самые сложные узлы могут быть развязаны по повелению Всевышнего Аллаха. Его могущество устранит любые препятствия!

Может быть, дальше последовали бы еще более красивые выражения, но Мевлюту стало совершенно неуютно, так что старик замолчал, вынул из кармана немного денег и протянул ему.

– Ходжа, я не возьму это! – взмолился Мевлют.

– Бери, бери! – настаивал старец.

На пороге они долго уступали дорогу друг другу, словно двое английских джентльменов. На прощание старик сказал:

– Торговец, пожалуйста, возьми сейчас деньги. Я обещаю, что не буду платить тебе в следующий раз, как придешь. Мы собираемся каждый четверг по вечерам.

– Благослови вас Создатель, – вырвалось у Мевлюта, хотя он не был уверен, что такой ответ будет подходящим. Повинуясь порыву, он наклонился, чтобы поцеловать большую морщинистую руку старика. Рука старца была в пигментных пятнах.

Тем вечером Мевлют вернулся домой поздно и осознал, что о произошедшей встрече не поделится с Райихой. В последующие несколько дней он чуть было не рассказал ей о старике, чье лицо сияло божественным светом и чьи слова врезались в память Мевлюту; он чуть было не рассказал, как благодаря ему смог снести горечь от потери тележки. Но каждый раз он сдерживался. Райиха могла посмеяться над ним, и это разбило бы ему сердце.

Из головы у Мевлюта не выходил и свет, который он видел в доме седовласого старца в Чаршамбе. Что там было еще? На стенах висели прекрасные старинные надписи. Почтительная атмосфера, царившая за столом, вокруг которого торжественно сидели ученики, тоже запомнилась ему.

Всю следующую неделю, куда бы он ни пошел продавать бузу, он видел призрак своей белой тележки по всему Стамбулу. Однажды он обратил внимание на чиновника из Ризе, тащившего в гору белую тележку по извилистой дороге в Тепебаши. Мевлют побежал за чиновником, но понял свою ошибку еще до того, как догнал: та белая тележка была намного более элегантной, чем его, низенькая и грубая.

Вечером в четверг он прошел по закоулкам Фатиха и, покрикивая «Буу-заа», оказался у того самого дома в Чаршамбе. Его вновь пригласили войти, и он взлетел по лестнице. За эту короткую встречу он узнал, что ученики называют седовласого старца «ходжа», в то время как другие посетители обращаются к нему «Святой Наставник»; что ученики, которые сидят за столом, макают кончики тростниковых перьев-каламов в чернильницы и не рисуют, а записывают слова учителя крупными буквами, и что эти буквы складываются в арабские слова, взятые из Священного Корана. В доме было несколько старинных священных вещей: Мевлюту особенно понравился старый кофейник. На стенах висели таблички с цитатами из Корана, полка для тюрбанов, инкрустированная перламутром, старинные часы в огромном корпусе, чье тиканье заглушало любое перешептывание, и фотографии Ататюрка и еще каких-то серьезных бородатых авторитетов.

Святой Наставник спросил Мевлюта о его тележке, и Мевлют ответил, что продолжает ее поиски, но еще не нашел ее. Он признался, что еще не нашел дневной работы (на этом ответе он постарался не задерживаться, чтобы не создалось впечатление, что он пришел просить работу). Настал удобный момент упомянуть вещь, о которой Мевлют размышлял последние две недели: его долгие ночные прогулки теперь были не просто частью его работы – они давно стали его потребностью. Когда он подолгу не выходил на улицу ночью, сила его мыслей и воображения ослабевала.

Святой Наставник напомнил ему, что в исламе работа является частью молитвы. Интуитивная потребность Мевлюта продавать бузу до конца дней была, безусловно, знáком и следствием высшей истины, согласно которой в этом мире только Создатель на нашей стороне и только к Нему должны мы обращаться за помощью. Мевлют был встревожен этими словами, которые приводили его к выводу, что странные мысли, бродившие в его голове, пока он ходил по улицам, были вложены туда Всевышним.

Когда старик попытался заплатить за бузу (в этот вечер с ним было девять учеников), Мевлют напомнил ему о договоре накануне – буза на этот раз будет за счет торговца.

– Как тебя зовут? – спросил старец с одобрением в голосе.

– Мевлют.

– Какое благословенное имя! Ты мевлидхан? – спросил старец громко, чтобы все ученики услышали.

Мевлют не мог ответить на вопрос, потому что не знал, что это такое. Его прямота и смирение заставили учеников улыбнуться.

Старик объяснил, что, как всем известно, мевлид – это длинные стихотворения-месневи, написанные в честь дня рождения Святого Пророка Мухаммеда. А мевлидхан – человек, который пишет музыку к этим месневи. Если когда-нибудь у Мевлюта родится сын, ему стоит назвать его Мевлидхан; такое имя принесет мальчику большую удачу. К тому же Мевлют обязательно должен приходить каждый четверг – теперь ему даже не нужно оповещать о себе криками с улицы.

Сулейман. Ведиха сказала мне, что, лишившись тележки и не сумев вернуть ее, Мевлют решил поднять плату за свой однокомнатный дом на Кюльтепе, где по-прежнему живут найденные мной арендаторы. В противном случае он просит плату за несколько месяцев вперед. Вскоре он сам позвонил мне.

– Послушай, братишка, – сказал я ему, – у тебя там живет один бедняга из Ризе, человек Вурала, в общем, наш человек; если мы велим ему покинуть дом, он покинет его мгновенно, едва мы ему скажем, даже без разговоров. Он очень боится господина Хамита. Но я хочу заметить, что он платит тебе не так уж и мало, он платит вовремя каждый месяц, наличными в руки, и Ведиха передает деньги тебе без налогов, без отговорок. Ты думаешь, что найдешь кого-то лучше?

– Извини, Сулейман, но именно теперь я больше не верю никому из Ризе, так что пусть он уходит.

– Что ты за черствый хозяин! Человек только женился, у него только ребенок родился! Мы что, выкинем их на улицу?

– А меня кто-то когда-то в Стамбуле жалел? – спросил Мевлют. – Ты знаешь, что я имею в виду. Ладно, хорошо, не надо никого выкидывать на улицу прямо сейчас.

– Мы жалели тебя, мы заботились о тебе, – сказал я осторожно.

Месячной платы, что передавала Мевлюту Ведиха, едва хватало на покрытие недельных расходов семьи. Но после телефонного разговора с Сулейманом оплата, которую Ведиха привезла за март вместе с оплатой вперед за апрель и май, была больше обычной. Мевлют не слишком задумывался о том, какую роль Сулейман и Коркут могли сыграть в этом. Он использовал деньги, чтобы купить подержанную тележку для мороженого, черпак, металлические ванночки и миксер, решив провести лето 1989 года за продажей мороженого.

Когда Мевлют пошел забирать тележку в соседний район ниже по холму, Фатьма и Февзие увязались с ним; на обратном пути они помогали толкать тележку и были в восторге. Когда соседка Рейхан, неправильно поняв причину всего этого веселья, высунулась в окно, чтобы поздравить Мевлюта с возвращением его рисовой тележки, никто не стал ее поправлять. Пока Мевлют с девочками чинили тележку и заново окрашивали ее в саду за домом, в вечерних новостях показывали толпу протестующих на площади Тяньаньмэнь в Пекине. В начале июня по телевизору показали китайца, который в одиночестве стоял перед танками, и Мевлют был потрясен его смелостью. Он подумал, что тот храбрец вполне может быть уличным торговцем. Что продавал его китайский собрат, перед тем как встать перед этими танками с пластиковым пакетом в руке? Может быть, рис, как и он, думал Мевлют. По телевизору он видел, как китайцы варят свой рис, но рис с нутом и курицей, как делала Райиха, они не готовили и вообще варили рис очень долго. Мевлют был на стороне протестующих, хотя считал, что в протестах против правительства не стоит заходить слишком далеко, особенно в бедных странах, где, кроме государства, некому позаботиться о бедняках или уличных торговцах.

За семь лет, что прошло с тех пор, как Мевлют убежал с Райихой, все крупнейшие молочные, шоколадные и сахарные фабрики страны ожесточенно соревновались за то, чтобы поставить мощные холодильники во все бакалейные магазины, кондитерские, бутербродные и сигаретные киоски Стамбула. Каждый год, начиная с мая, магазины расставляли холодильники на тротуарах, так что люди перестали покупать мороженое у уличных торговцев. Муниципальная жандармерия могла в любой момент конфисковать и уничтожить тележку Мевлюта только за то, что он загораживает проход или задерживается больше пяти минут на одном месте. Но никто никогда не говорил ни слова об огромных холодильниках, которые так мешали прохожим. По телевизору потоком шла реклама незнакомых новых марок мороженого со странными названиями. И на дальних узких улочках, где Мевлюту удавалось все же поставить тележку, дети подбегали к нему с вопросами: «У тебя есть „Флинта“, мороженщик? У тебя есть „Ракета“?»

Когда Мевлют бывал в хорошем настроении, он отвечал: «Мое мороженое пролетит дальше, чем любая из ваших ракет». Эта шутка помогала ему продать хоть что-то. Но чаще всего вечером он приходил домой рано и в дурном настроении. Когда Райиха спускалась, чтобы помочь ему с тележкой, он рычал на нее: «Почему в такое время девочки еще на улице? Почему за ними никто не смотрит?» Райиха шла посмотреть, как там девочки, а он просто бросал тележку и шел наверх, чтобы в одиночестве посидеть перед телевизором, прежде чем лечь в постель. В один из таких моментов уныния он увидел, как по телеэкрану катятся гигантские волны из океана его собственных темных мыслей. Его беспокоило, что, если к осени не найдется подходящей работы, он не сможет купить девочкам в школу учебники, тетради и платья, не будет денег на пропитание и на газ для плиты.