Вернувшись домой, Мевлют и Райиха обнаружили, что многие из конвертов, которые гости так картинно дарили им, были пустыми, но это их не удивило. Не доверяя ни банкам, ни банкирам, Мевлют на бóльшую часть полученных денег купил Райихе несколько золотых браслетов. Он также купил в Долап-Дере подержанный черно-белый телевизор, чтобы Райиха не скучала, дожидаясь его дома по вечерам. Иногда они смотрели телевизор вместе, держась за руки. По субботам Мевлют начал приходить домой раньше, и субботними вечерами всегда шел сериал «Маленький домик в прериях», а по воскресеньям – «Даллас».

В начале октября Хызыр вернулся из деревни и забрал свою тележку, поэтому Мевлют некоторое время был без работы. Ферхат после свадьбы притих. Даже если им случалось столкнуться в кофейне на Тарлабаши, прежних разговоров о будущем, в котором они оба разбогатеют и откроют совместный магазин, между ними больше не было. Мевлют ходил по ресторанам Бейоглу, где он работал раньше, разговаривал с метрдотелями и директорами, которые коротали послеполуденные часы, заполняя конторские книги, читая газеты или делая ставки на футбол, но никто не мог предложить ему работу с достойной зарплатой.

В городе открылось несколько новых дорогих ресторанов, но в этих местах искали людей с «гостиничным образованием», которые говорили по-английски достаточно, чтобы отличать «yes» от «no», а не таких деревенщин, как Мевлют. В начале ноября он устроился в один ресторанчик, но уже через пару недель уволился. Какой-то умник в галстуке разорался, что его томатная паста не была достаточно острой, Мевлют резко ответил ему, а потом в досаде снял и отбросил собственный передник. Правда, этот поступок не был импульсивным жестом грустной и усталой души: шли счастливейшие дни его жизни. Вскоре ему предстояло стать отцом, и он собирался потратить все подаренные на свадьбу украшения на новое дело, которое должно было обеспечить будущее его сыну, – на торговлю пловом с нутом.

Один официант познакомил Мевлюта с торговцем из Муша, который много лет продавал на улице плов с нутом, но недавно перенес удар. Заболевший торговец хотел продать свою тележку и свое место у причала автомобильного парома в Кабаташе. Мевлют знал по опыту, что большинство уличных торговцев, собиравшихся продать дело, преувеличивают свои права на конкретное место. Если кому-то из них и удавалось подкупить и задобрить ближайшего городового, выпросив разрешение ставить свою тележку на несколько дней, подобный счастливчик, как правило, забывал, что этот угол не является его законной собственностью, а принадлежит народу и государству. Но несмотря на это, после многих лет работы на улице с шестом на спине Мевлют питал большие надежды и начал наслаждаться мечтами о собственном месте в Стамбуле, совсем как у какого-нибудь настоящего владельца магазина. Он знал, что его немного обманывают, но не стал слишком торговаться с полупарализованным стариком. Чтобы завершить сделку, Мевлют и Райиха пару раз ходили к торговцу и его заике-сыну в квартал гедже-конду за Ортакёем, где те снимали лачугу, которую делили с тараканами, мышами и свистящими на огне кастрюлями. После этого Мевлют пришел еще один раз, чтобы забрать тележку и откатить ее к своему дому. Он купил по мешку риса и нута у оптовика в Сиркеджи и поставил мешки дома между кухней и телевизором.

Райиха. Перед тем как ночью лечь спать, я хорошенько замачиваю нут и ставлю будильник на три утра, чтобы встать и проверить, достаточно ли он размяк, а затем поставить его в котле на слабый огонь. После того как я ставлю котел на плиту, мы с Мевлютом обнимаемся и возвращаемся спать под убаюкивающее побулькиванье кипящего котла. Утром я обжариваю рис в небольшом количестве масла, в точности как нас учил человек из Муша, и оставляю его ненадолго томиться на медленном огне. Пока Мевлют ходит за покупками, я варю и затем обжариваю курицу. Затем чищу куриное мясо от кожи и костей, добавляю на свой вкус тимьяна и перца и, может быть, одну или две дольки чеснока, разделяю оставшееся мясо на четыре части и раскладываю рядом с рисом.

Мевлют возвращался домой с утреннего похода за покупками с большой сеткой томатов, вдыхал восхитительный аромат стряпни Райихи и гладил руки жены, ее спину, ее растущий живот. Курица Райихи нравилась всем покупателям Мевлюта – конторским служащим, которые ходили на работу в банках и офисах Фындыклы в строгих костюмах, шумным студентам из близлежащих школ и университетов, рабочим с ближних строек, водителям и пассажирам, коротавшим время в ожидании парома. Вскоре он обзавелся постоянными покупателями. Среди них были большой, дружелюбный охранник местного отделения «Ак-банка», который выглядел как бочка и всегда носил солнцезащитные очки; щеголяющий своей белой формой господин Недим, который продавал билеты на паром; мужчина и женщина, работающие в страховой компании поблизости. Мевлют всегда находил, о чем поговорить с каждым покупателем, – разговоры шли о пенальти, который не поставили «Фенербахче» в последнем матче, или о слепой девушке, которая знала все ответы на вчерашней телевикторине. Он сдружился даже с муниципальной полицией, угощая городовых бесплатной курицей и сладкими речами.

Как опытный уличный торговец, знавший, что разговоры с людьми – часть работы, Мевлют никогда не обсуждал политику. Он заботился не столько о деньгах, сколько о том, чтобы покупатель несколько дней спустя вернулся просто потому, что ему понравились рис и курица.

Большинство покупателей Мевлюта давали понять, что главная привлекательность его еды – в ее дешевизне и доступности, а некоторые даже говорили об этом прямо. Иногда покупатели бывали столь любезны, что говорили ему: «Поздравляю, торговец, твоя еда восхитительна», и это так радовало Мевлюта, что он на некоторое время забывал о суровой реальности, которую старался скрывать и от себя, и от Райихи: он совершенно ничего не зарабатывал на этой торговле рисом. Он подозревал, что в этом не было его вины. Уличный торговец из Муша провел восемь лет на том же месте только затем, чтобы умереть в немощи и нищете.

Райиха. Чаще всего Мевлют приносил назад половину наготовленного утром. Куриное мясо теряло свежесть, кусочки кожи теряли яркость, жир обветривался, но я все складывала в котел на завтра, добавляя свежего риса, затем вновь немного варила. Вкус риса от повторной варки на слабом огне только улучшался. Мевлют не говорил, что мы используем остатки; вместо этого он называл это «приправой». В тюрьмах главари и их богатые сокамерники ужасную еду, которую там дают, варят снова с припрятанным оливковым маслом, специями и перцем. Мевлют слышал об этом от богатого курда из Джизре, который был в тюрьме, а теперь содержал автостоянку. Глядя на то, как я готовлю, Мевлют любил приговаривать, что еда всегда вкуснее, когда в ней немного грязи, – истина, известная любому стамбульцу, который покупает уличную еду. Мне это не нравилось, и я отвечала ему, что в еде, которую готовят повторно, нет ничего «грязного». Но он твердил, что эти кусочки кожи, которые попадают на сковородку несколько раз, и нут, который неоднократно варится, обычно больше всего нравятся его покупателям и, вместо того чтобы идти за свежим и чистым куском мяса, они с удовольствием поглощают потроха, которые переварились несколько раз, густо намазывая их горчицей и кетчупом.

В октябре Мевлют вновь начал продавать бузу по вечерам. Каждый вечер проходил он много километров по стамбульским улицам, и в голове у него витали все его прежние фантазии и странные мысли. Во время походов по улицам он открыл, что тени деревьев в некоторых кварталах шевелятся, даже если совсем нет ветра, а бродячие собаки становятся смелее и нахальнее, если уличные фонари сломаны или выключены. Слушая то, что город рассказывал ему по ночам, Мевлют читал язык улиц, и это переполняло его гордостью. Но когда он утром возвращался к своей тележке с пловом и стоял на холоде, держа руки в карманах, сила его воображения исчезала, и ему казалось, что мир пуст и бессмыслен. Мевлют ощущал потребность как можно скорее вернуться домой, к Райихе, и страшился непреодолимого одиночества, нараставшего в его душе. Тем не менее он говорил себе: «Постою еще чуть-чуть» – и терпеливо кружил вокруг своей тележки с большими колесами и стеклянной витриной или просто переминался с ноги на ногу, поглядывая на свои швейцарские часы.

Райиха. «Он подарил тебе эти часы, потому что у него был свой интерес сделать это, – говорила я, когда замечала, как Мевлют смотрит на подарок Хаджи Хамита. – Он сделал это, чтобы тебе казалось, что должен ему не только ты, но и твой дядя, и двоюродные братья тоже». Когда Мевлют возвращался домой к обеду, я заваривала ему липовый чай, листья для которого собирала с дерева во дворе армянской церкви неподалеку. Он проверял бузу, которая уже была приготовлена мной, включал телевизор на единственную программу, которую тот показывал, – там шла лекция по геометрии для лицеев – и пил свой липовый чай с сахаром, а затем ложился спать и спал, покашливая, пока не наступало время обедать. Я готовила нут и рис, покупала, варила и жарила курицу, добавляла сахар в бузу, чтобы она была готова к его вечерним походам; я отмывала все грязные приборы, ложки, бидоны и тарелки, которые нужно было вымыть. Слушая ребенка в своей утробе, я старалась, чтобы меня не стошнило в плов от запаха жареной курицы. Под этот запах я устраивала для ребенка уголок с кроваткой и подушками. В лавке какого-то старьевщика Мевлют отыскал книгу под названием «Исламские имена для вашего ребенка». Он перелистывал страницы перед ужином и читал некоторые имена в то время, когда по телевизору шла реклама, ожидая, чтобы я одобрила какое-нибудь из них, – Нурулла, Абдулла, Сейдулла, Фазлалла, – а мне не хотелось ранить его сердце, и я продолжала скрывать от него, что наш ребенок будет девочкой.

Ведиха, Самиха и я узнали это, когда мы сходили в больницу «Этфаль» в Шишли. Я шла из больницы обеспокоенная. «Да ради Аллаха, чего расстраиваться! – сказала заметившая мою печаль Самиха. – По улицам Стамбула и так полно мужчин шатается».