Глава девятая
Я не могла заставить себя снова взглянуть на нее. Следующие несколько дней я даже не дотрагивалась до записки, лежавшей в школьном учебнике.
Я была слишком испугана. Слишком встревожена этими словами — словами, наполненными смыслом и обещанием того, что не было произнесено.
Я его боялась.
Тщетно я пыталась сосредоточиться на уроке и на стоявшем перед нами учителе. Даже после многих лет преподавания одного и того же он страстно рассказывал об истории нашего народа, о классе торговцев.
Наши школьные предметы были разделены на блоки, в которые входило три часа истории: один час — история класса торговцев и наше место в обществе, один час — история страны, и еще один — мировая история, полная сведений о древних аристократах, демократах и диктаторах, появлявшихся и исчезавших до Времени Правителей.
Кроме этого, мы изучали торговое дело, бухгалтерию и экономику. Среди предметов по выбору были искусство, наука и кулинария. Однако все эти лекции служили общей цели — воспитанию качеств, необходимых торговцам. Изучая искусство, мы узнавали о тканях, посуде и графике, обо всем, что можно создать и продать. Эти уроки подготавливали нас к определенному месту в обществе.
Я почти не записывала лекцию, притворяясь, будто рассказ учителя интереснее того, что скрывалось в моем учебнике под партой.
Подвинув ногу, я случайно задела свою кожаную сумку, и ее содержимое рассыпалось по полу. Я наклонилась собрать карандаши и выскользнувшие тетрадные листы, аккуратно возвращая все на свои места. И тут мой взгляд упал на свернутую записку, высунувшуюся из-под обложки книги, куда я ее спрятала.
Проведя кончиками пальцев по линованной поверхности, я почувствовала, что моя кожа будто наэлектризовалась, и пальцы потянули ее наружу.
«Нельзя», — сказала я себе, словно со стороны наблюдая за тем, как записка появляется из книги. Я старалась подавить предвкушение, возникшее в тот самый момент, когда я говорила себе, что не стоит на нее смотреть.
Записка не заслуживала моего внимания. А он не заслуживал того места, которое уже занимал в моих мыслях.
Я огляделась, не следит ли кто, как я под партой читаю записку, которую помнила наизусть.
Никто на меня не смотрел.
Я развернула ее, живо представляя четыре слова, написанные на свернутом листе бумаги. Четыре слова, которые я помнила наизусть. Четыре слова, значившие для меня больше, чем следовало.
Я отвернула верхнюю треть бумаги, затем нижнюю, специально не вглядываясь в записку.
Мое сердце замерло.
А глаза сосредоточились на буквах.
«Я обещаю тебя беречь».
* * *
Остаток дня я пыталась выкинуть из головы содержание записки, компенсировать тот вред, что нанесла себе, решив снова прочесть ее. Казалось, мне никогда не избавиться от этих слов: их будто вырезали в моей плоти, и раны болели и кровоточили. От смысла фразы у меня раскалывалась голова.
Своей простой клятвой он просил у меня слишком многого.
Как он вообще мог клясться? Как я могла принимать его клятву всерьез? Он едва меня знал, а я его вообще не знала! По крайней мере, не настолько, чтобы ему доверять. Особенно учитывая ту информацию обо мне, которую он знал или о которой догадывался.
Это может меня погубить.
Я не могла позволить себе обдумывать его слова и решила не обращать на них внимания. Решила забыть о записке. Забыть о нем.
Я перестала делать вид, что сосредоточена на уроке, и занялась другими делами. После школы я отправилась в ресторан, хотя сегодня у меня был выходной. Я заполнила кухонные шкафы, вымыла посуду, протерла столы и прилавки. Я провела ревизию продуктов, которые уже были инвентаризированы, помогла матери нарезать овощи, и, в конце концов, мне стало просто нечего делать.
Но даже тогда я не могла забыть о его письме.
Наконец, я решила, что у меня есть только один выход.
Взяв свечу, я вышла из кухни через заднюю дверь в переулок позади ресторана.
Найдя темный уголок, подальше от прохожих на соседней улице, я присела и зажгла свечу, прикрыв огонь ладонью. Потом сунула руку в карман и достала сложенную записку.
Я подумала, не прочесть ли ее в последний раз, но в этом не было нужды. Я больше никогда не взгляну на нее: та фраза запечатлелась во мне навеки, есть бумага, на которой она написана, или нет.
Поднеся записку к свече, после минутного колебания я позволила огню охватить ее. Я наблюдала, как пламя пожирает бумагу, и бросила ее на землю прежде, чем оно добралось до пальцев.
Передо мной мерцал пепел, сперва оранжевый, потом черный и мертвенно-серый; спустя несколько секунд его подхватил поток воздуха и неторопливо понес прочь.
Когда записка была уничтожена, мне стало легче: больше она не могла меня искушать.
Там, в темном переулке, меня и нашла Бруклин: скорчившись над свечой, я глядела на ее крошечный огонек, чувствуя себя, наконец, свободной.
Бруклин всегда была мастером убеждений: у нее отлично получалось уговорить меня делать то, чего я делать не хотела. В возрасте не намного старше Анджелины Брук подбила меня сделать короткую стрижку и притвориться, будто я мальчик. Она посчитала забавным, если дети в школе подумают, что в нашем классе появился новенький.
К сожалению, мои родители такую шутку не оценили.
Хуже всего было то, что я действительно оказалась похожа на мальчика. В тот год дети перестали звать меня Чарлиной и начали звать Чарли.
Прозвище попало в точку. Оно вполне меня устраивало, а волосы в конечном счете отросли. Тогда же я поняла, что не могу во всем доверять Бруклин и должна ставить свои интересы выше ее.
Не потому, что она была плохой подругой… нет, это было не так. И даже не потому, что она была мстительной или злопамятной — это тоже было неверно. Просто она была авантюристкой.
Временами мне приходилось отстаивать свою позицию, чтобы не делать чего-то себе во вред.
К счастью, сейчас Брук пришла в правильное время, именно тогда, когда мне были нужны ее особые методы отвлечения. Когда я хотела оказаться как можно дальше от своего мира — в ее мире.
Вечер с Бруклин поможет мне выкинуть из головы… другие вещи.
А праздник в парке был прекрасным способом отвлечься.
Мы обещали отцу, что будем держаться вместе, хотя такое обещание больше касалось Бруклин, чем меня, а матери — что вернемся домой до комендантского часа. Не знаю, где, с ее точки зрения, мы могли бы гулять так поздно. В парке пустело задолго до сирен.
Последнее, чего нам хотелось, это быть арестованными за нарушение закона.
Как обычно, у меня на груди висел паспорт.
Мы еще не пришли на берег, где проводились танцы, а я уже знала, чего ожидать. Когда подобные празднования только начинались, они играли совсем другую роль и вызывали иную реакцию. Их задумали как торжества в честь тех, кто поступил на военную службу, чтобы поддержать наши войска перед лицом неминуемой угрозы внутренней и внешней войны.
Но недели переходили в месяцы, месяцы складывались в годы, и эти собрания приобрели иное значение, превратившись в разрешенные государством праздники, повод для молодежи собраться в парке у реки, используя знамя патриотизма как предлог, чтобы встретиться друг с другом, потанцевать, покричать, спеть и повеселиться.
Лишь однажды на празднике возник опасный инцидент, когда какой-то человек начал призывать к бунту, и пьяная толпа стала возбужденной и агрессивной. Жестокость выплеснулась на улицы.
Несколько зачинщиков были убиты теми самыми военными, в честь которых устраивалось торжество.
Но это случилось много месяцев назад, и теперь за порядком в парке следили военные патрули, подавляя любые инциденты в зародыше. Прежде, чем танцы превратятся в протестные выступления.
Сегодня, когда весна была готова смениться летом и по вечерам становилось все теплее, шумный парк был полон веселых горожан. Вдоль речных берегов разносились звуки музыки, обещая выпивку и танцы. На всей территории большого парка и на соседних улицах слышалась гармоничная игра музыкальных инструментов. Пьянящая атмосфера праздника бодрила и вселяла надежду.
Бруклин держала меня за руку, чтобы я вдруг не передумала и не сбежала. Но в этом не было необходимости. Я пришла сюда с радостью и была благодарна ей за компанию и возможность отвлечься.
Мы миновали группу музыкантов, игравших под плотным пологом покрытых листьями ветвей. Они пели громко и фальшиво. Я рассмеялась, когда они попытались привлечь наше внимание, запев еще громче. Хихикнув, Бруклин махнула им рукой, подмигнув и качнув бедрами. Они закричали, приглашая нас спеть вместе с ними, но Бруклин тянула меня дальше, не обращая внимания на их нестройные просьбы.
Мы остановились у цветущего куста, и она, напевая и пританцовывая в ритме плывущих звуков, сорвала безупречной формы красный цветок и вплела в мои волосы, аккуратно прикрепив за ухом.
Затем поцеловала меня в щеку и подмигнула:
— Отлично выглядишь.
С улыбкой я ухватила ее за обе руки и прищурилась.
— Ты уже выпила!
Ее лицо скривилось:
— Совсем немного.
Она взяла меня за руку, и мы отправились дальше. Идя по извилистым дорожкам, вдоль которых стояли фонари, мы приближались к центру парка, к центру самого празднества, где разворачивались основные события.
С нами поздоровалось несколько человек; кого-то мы знали, кого-то — нет. Бруклин была знакома с довольно большим числом людей, особенно среди гвардейцев, одетых в синюю форму. Она очень активно представляла им меня, но я знала, что в конечном счете она обо мне забудет и куда-нибудь уйдет. Таков был ее характер. Я это понимала.
Нас угостили выпивкой; холодная жидкость обожгла горло, расслабив тело и успокоив ум. Бруклин не следовало больше пить, но отказываться она не стала.
Она пробралась в толпу, танцевавшую под кронами цветущих деревьев, а я осталась за ней наблюдать. Подняв руки над головой, она выписывала завораживающие круги, глазами и движениями приглашая окружающих к ней присоединиться.
Как обычно, я жалела, что здесь нет Арона. Он бы со мной остался. Он никогда бы меня не бросил.
Но Арон в планы Брук не входил. Ей не нравилось брать его на наши прогулки. В течение дня ей постоянно приходилось соперничать с ним за мое внимание. Считалось, что по вечерам нас должно быть только двое.
Это правило было абсурдным, учитывая, что она находила новых друзей каждый раз, когда мы отправлялись гулять, и при первой же возможности меня бросала.
Я вновь посмотрела на нее и увидела, что теперь Бруклин танцует не одна: парень с неряшливыми волосами притянул ее к себе, обернув руки вокруг талии, а она смотрела ему в глаза так, словно на этой многолюдной площадке их было только двое.
Но прежде, чем я отвела взгляд, мои мысли прервал суровый голос, из-за которого даже в этот теплый вечер у меня по коже побежали мурашки.
— Ты не должна здесь быть. Вечером в парке небезопасно.
И я почувствовала, как его ладонь легко проводит по моей голой руке — мягкий жест, противоречащий строгим интонациям.
В животе все перевернулось, и мне стало нехорошо, хотя в тот же самый миг я почувствовала, как внутри словно зажглась искра. Искра чего-то очень похожего на надежду. Однако я подавила эту надежду и откликнулась на его предупреждение, стиснув челюсти и не желая оборачиваться.
— К счастью для меня, не тебе решать, куда я хожу по вечерам. Или с кем. — Я убрала руку, не обращая внимания на покалывание кожи от его прикосновения, и побрела прочь, на другую сторону танцплощадки, не спуская глаз с Брук, чтобы не потерять ее в толпе. Кроме того, мне не следовало смотреть на Макса. Так я не окажусь под прицелом его тревожащих серых глаз.
Я слышала его шаги: он следовал сзади.
— Чарли, подожди. Я не собирался указывать тебе, что делать. — На этот раз он говорил мягче, прося меня выслушать.
Я упрямо покачала головой, но сделала это скорее для себя. В мерцающем свете фонарей он вряд ли заметил это легкое движение.
Часть меня хотела, чтобы он продолжал идти, и в этом я была уверена, хотя в тот момент я почти бежала от него. Сердце громко стучало; от внутренних противоречий, рождавших неуверенность, кругом шла голова.
Все мое тело было наполнено энергией, из-за которой я чувствовала себя удивительно живой.
А потом его рука накрыла мою, и я остановилась. Он оказался прямо передо мной. Внутри вновь разыгралась битва, и, в конце концов, я испытала разочарование.
Мне хотелось отдернуть руку. Но я не могла.
Казалось, она принадлежит ему, и все же я не желала на него смотреть.
— Чарли.
Всего одно слово, один тихий звук, и он полностью завладел моим вниманием.
Я попыталась взять себя в руки, но дыхание снова сбилось. Его большой палец легко поглаживал мою ладонь, создавая по всему телу мощные потоки энергии.
Я опустила плечи.
— Иди домой. Я не сумею сдержать свое обещание, если ты будешь вести себя настолько рискованно.
Его обещание. Напоминание о записке вызвало у меня дрожь, но несмотря на это я хотела оказаться ближе к нему.
— Никуда я не уйду, — упрямо ответила я, не поднимая глаз. Опасаясь увидеть его и дать понять то, что было почти невозможно скрыть — мое желание быть рядом.
Он выпустил мою руку, и она бессильно упала вдоль тела, ощущая странную пустоту и холод. Когда он заговорил вновь, его голос был жестким и резким.
— А если я буду настаивать, чтобы ты ушла?
Я резко подняла глаза и ошеломленно уставилась на него.
— Ты не можешь этого сделать!
Но как только я его увидела, то поняла, что ошибаюсь. Он мог.
На нем была безупречно чистая, выглаженная форма, внушающая уважение. У Макса имелось достаточно власти, чтобы вывести меня из парка и вернуть домой.
Не имело значения, что я хотела быть здесь — Макс мог заставить меня уйти.
Сжав зубы, я сердито посмотрела на него и сделала шаг навстречу. Враждебность, которую я ощущала, была направлена исключительно на него.
— Ты не посмеешь! Я имею полное право здесь находиться. Я не сделала ничего плохого и не пытаюсь никого запугать, в отличие от тебя! Это ты должен уйти! — Я попыталась оттолкнуть его, но он не двинулся с места. Даже не шевельнулся. — Я хочу побыть здесь со своей подругой. — Мой голос стал хриплым, почти срываясь в истерику. — Если б я знала, что здесь будешь ты, то никогда бы сюда не пришла. — Я попыталась обойти его, но он обнял меня прежде, чем я осознала, что произошло.
Мое лицо прижалось к его груди, и я услышала, как под толстой шерстяной курткой бьется его сердце. Я чувствовала тепло его тела, крепко обнимавшего мое, и тоже стремилась быть к нему ближе. Острый запах кружил голову. Я хотела еще. Еще, еще и еще.
Моя решительность пошатнулась и рухнула. В его руках я обрела безопасное убежище.
— А если б я знал, что здесь будешь ты, то обязательно пришел бы с тобой встретиться, — тихо произнес у меня над ухом Макс. И продолжил говорить на языке, который был мне незнаком. — Я хочу, чтобы ты была в безопасности, Чарли. Это для меня самое важное.
Так закончился момент нашей краткой идиллии, когда я была близка к тому, чтобы снять свою защиту. Я замерла, не успев ответить, желая, чтобы он этого не говорил.
По крайней мере, не так.
Я отпрянула, вырвавшись из его рук.
Сердито взглянув на него, я поняла, что он осознал свою ошибку. Он должен был говорить со мной на англезе.
— Чарли, прости.
Но я уже скрылась в толпе, и на этот раз он за мной не последовал.
Хотя часть меня этого очень хотела.
Когда меня нашла запыхавшаяся Бруклин, я была не в настроении разделять ее веселье, и все же она принесла его с собой. Внимание и алкоголь пьянили ее. Это было ее любимое состояние.
Она схватила меня за руку и вытащила из укрытия среди деревьев, растущих вдоль края реки. То, чего не могла скрыть листва, прятала темнота, и меня не было видно.
По Бруклин была настойчива, и я услышала, как она зовет меня, задолго до ее появления под деревом, где я хандрила в тишине.
— Я встретила потрясающего парня. Пойдем, я вас познакомлю. Чарли, он тебе обязательно понравится! — Ее прикосновение не было похоже на спокойное и сильное прикосновение Макса. Кожа Бруклин была мягкой и теплой, но пальцы крепко впились в мою ладонь.
Я сделала несколько шагов, уступая ее настойчивости, и вышла на дорожку.
— Если он такой потрясающий, почему ты не с ним? Я тебе не нужна.
Бруклин ухмыльнулась, подняв брови.
— У него есть приятель. И, кстати, очень милый. — Она вновь дернула меня и протащила пару шагов. — Идем, такое нельзя пропустить.
Я покачала головой, упираясь ногами.
— Я не в настроении ни с кем встречаться. Не сегодня, Брук.
Она отпустила меня и уперлась руками в бедра. Карие глаза сверкали, и вся ее поза говорила о возмущении.
— Почему? Из-за твоего драгоценного солдатика?
Я уставилась на нее, не зная, как это понимать.
Она пожала плечами.
— Да, я вас видела. И что, Чарли? Он за тобой не пошел. Так зачем терять время на то, чтобы сидеть в одиночестве, и позволять ему ломать весь твой кайф?
В эту секунду я как никогда раньше была близка к тому, чтобы ее возненавидеть.
Она смотрела, как я ссорюсь с Максом, и не догнала меня, когда я уходила в одиночестве, хотя понимала, насколько я расстроена. Ее мысли больше занимал едва знакомый парень, чем подруга, которая, быть может, в ней нуждалась.
Но было что-то еще — интонация, с которой она произнесла слово «солдатик». Ее голос был полон яда.
Брук ревновала?
Я вспомнила тот день, когда Макс, встретивший меня у школы, отнесся равнодушно ко всем ее попыткам привлечь к себе внимание. Бруклин не привыкла, чтобы ее игнорировали.
И тем более она не привыкла, чтобы ее игнорировали из-за меня.
Внезапно я подумала: а что если именно поэтому она всюду таскала меня с собой? Что если ей нравилось, когда мужчины замечали ее первой? Что если Арон не имел права ходить с нами, поскольку видел ее насквозь и, несмотря на ее внешность, я нравилась ему больше?
Но все-таки я не очень разозлилась на Брук. Даже когда мы вернулись на праздник и она представила меня парням, которые не сводили с нее глаз, я ей не завидовала.
Думаю, мне следовало обидеться. Следовало разозлиться, расстроиться или позавидовать, как это делала она.
Но я испытывала к ней только жалость и ничего больше.
* * *
Макс все еще был здесь. Я не видела его, но знала: он где-то рядом. Я чувствовала его присутствие столь же отчетливо, как и свое собственное.
Я подыграла Брук, притворившись, что развлекаюсь, но сделала это только ради Макса, давая ему понять, что не согласна с его мнением, будто я не должна здесь находиться.
Я встретила друзей Брук, и она оказалась права: парень с неряшливой прической, который с ней танцевал, был очень милым. Как и его друг Парис. Оба они принадлежали к классу торговцев и носили простую, знакомую одежду коричневых и серых оттенков. Рядом с ними мне не надо было притворяться, будто я не понимаю, что они говорят. Это были именно те люди, с которыми я должна общаться.
Но я не ошиблась в том, что оба они весь вечер глядели на Бруклин. Даже Парис, который старался меня развлечь, то и дело бросал на нее косые взгляды.
Впрочем, это не имело значения, — я тоже не хотела быть с ним. Каждой клеткой своего тела я жаждала увидеть в этой веселящейся толпе Макса и, в конце концов, встревожилась, начала нервничать. Однако я смеялась над шутками приятелей и даже взяла напиток, который мне предложили, не обратив внимания на то, что голова потихоньку начинала кружиться.
Когда он положил руку мне на бедро и потянул на танцплощадку, я последовала за ним. Наши плечи сталкивались, пока он протискивался вперед. Он прижал меня крепче, чем мне бы того хотелось, и я была поражена своей реакцией, хотя совсем недавно думала, каково это — тесно прижаться к Максу. С Парисом оказалось ровно наоборот: его прикосновения были отвратительны, и мое тело им сопротивлялось.
Однако его мышцы оказались крепкими, руки — настойчивыми, и он прижал меня к себе.
Я смотрела по сторонам, стараясь не раздражаться, когда его дыхание с запахом алкоголя смешивалось с моим. Его тело двигалось в ритме с музыкой, и я, решив не устраивать сцен, смирилась, отчасти танцуя, отчасти следуя ритму. Я думала, когда же кончится песня, когда же, наконец, мне удастся улизнуть.
— У тебя красивые глаза, — сделал он комплимент на паршоне. Его липкие слова обожгли мне лицо. Я едва не засмеялась: неужели он перестал таращиться на Бруклин и умудрился заметить мои глаза?
Слабо улыбнувшись, я отстранилась.
— Спасибо, — громко ответила я, перекрикивая музыку и желая, чтобы песня скорее подошла к концу.
Но наш неуклюжий танец прервала не пауза в музыке, а то, к чему я была совершенно не готова. К таким вещам невозможно подготовиться никогда.
Резкий рев сирен разорвал вечерний воздух, отдаваясь эхом внутри моей головы. И это не был сигнал о наступлении комендантского часа.
Я замерла; мое сознание мгновенно опустело из-за возникшей вокруг паники.
Площадка наполнилась криками, хотя сирены заглушали любой шум.
Меня тащило во все стороны сразу, люди сталкивались друг с другом, пытаясь убежать из парка и добраться до укрытий. Спрятаться в убежищах.
Я искала Бруклин. Я ведь только что ее видела! Но сейчас, среди мечущейся толпы и хаоса, не могла ее найти.
— Бруклин! — заорала я, но мой голос потонул в общем шуме.
Вдруг я увидела, как девушка, моя ровесница, споткнулась на бегу и упала. По ней пробежал человек, наступив тяжелым ботинком прямо на голову. Пытаясь убраться с пути толпы, она поползла к краю дорожки, впиваясь пальцами в землю, но не могла двигаться достаточно быстро.
Она посмотрела вверх затуманенным взглядом; по ее лицу стекала кровь.
И в тот момент, когда она подняла голову, я ее узнала.
Это была Сидни из Академии, девушка из класса чиновников, которая каждый день издевалась над нами по пути в школу. Та, что пришла в ресторан моих родителей и смеялась надо мной, уверенная, что я ее не понимаю.
Не успев толком ничего обдумать, я побежала к ней. Пока я пыталась до нее добраться, остальные спасали только себя, толкаясь, отпихивая меня и тараня на полном ходу.
Оказавшись рядом, я сама едва на нее не наступила. Давка была такой, что я чуть не пролетела мимо. Я протискивалась сквозь толпу, изо всех сил пробивая себе дорогу.
Кто-то схватил меня за волосы и дернул. Кожу черепа охватило огнем, однако я рванула вперед, мотнув головой и вскрикнув от боли.
Никто меня не слышал. Никто не обращал внимания.
Я видела, что Сидни все еще пытается убраться с дороги. Она была искалечена. Я споткнулась, но наклонилась, не сводя с нее глаз, подхватила под мышки и начала тянуть прочь. Подальше от жестоких ног, которые по ней ступали.
Вой сирен не умолкал, но у меня не было времени волноваться о том, что они значат.
Наклонившись, я крикнула ей прямо в ухо, надеясь, что она меня слышит:
— Ты можешь встать? Можешь идти?
Она растерянно посмотрела на меня, словно не понимая смысла вопросов. Медленно, чересчур медленно она кивнула и протянула мне руку, чтобы я помогла ей встать.
Она покачивалась, не в состоянии твердо стоять на ногах, и я держала ее, пока она не восстановила равновесие. Открыв рот, она что-то сказала, но я ее не услышала. Все слова поглотил оглушительный рев сирен.
Я покачала головой и пожала плечами.
Она приблизилась, прислонила рот к моему уху и измученным голосом повторила:
— Зачем ты это делаешь?
Я не знала, что ответить, а потому даже не стала пытаться.
— Нам надо отсюда уходить. Где ты живешь?
Она указала в восточном направлении. Ей надо было в районы высшего класса на востоке города, где, по всей видимости, жила ее семья. А мне надо было на запад, в свою часть города. К своей семье. К Анджелине.
Мое сердце сжалось. Я должна была найти сестру.
— Я не могу с тобой идти! — закричала я изо всех сил. — Ты доберешься сама? Знаешь, где тебе надо встретиться с родными?
Она схватила меня за руку, и я поняла, что таков ее ответ. Она не хотела меня отпускать. Не хотела оставаться одна и возвращаться в одиночестве.
Она шла со мной.
Толпа поредела: большинство отдыхавших исчезли во тьме в поисках укрытий. Теперь нам не грозила опасность оказаться затоптанными, но повод для страха не исчезал: вдали один за другим возникали новые звуки, заглушавшие постоянный вой сирен.
Сидни, державшая меня за руку, вздрагивала после каждого нового взрыва.
Я узнала эти звуки, хотя до сих пор ни разу их не слышала.
Бомбы.
В городе рвались бомбы.
Это была не учебная тревога и не предупреждение. На город напали.
Мне надо было найти Анджелину.
* * *
Не успели мы сделать несколько шагов, как кто-то схватил меня, потянул назад, и не успела я подумать, кто это и что ему надо, как споткнулась, потеряв равновесие, и едва не упала.
Второй раз за этот вечер я оказалась в объятьях Макса, хотя теперь отталкивать его не собиралась. Его руки обхватили меня, словно железные обручи — вряд ли он позволил бы мне упасть.
— Я тебя везде искал! — крикнул он, но даже если бы он не повышал голоса, я все равно услышала бы эти слова. — Куда ты пропала?
Я едва могла вздохнуть и, когда попыталась ответить, уперлась ртом в его грудь.
Он ослабил хватку, я подняла голову, но как только увидела выражение его лица, весь мой гнев исчез.
Он обо мне беспокоился! Как жаль, что мое сердце смягчилось в тот самый момент, когда повсюду ревели сирены, а ночное небо разрывал грохот орудий.
Я напомнила себе, что где-то там Анджелина, и подавила в себе эти новые, внезапные чувства. Сейчас не время для увлечений.
— Мне надо к семье! Я должна найти сестру! — крикнула я, выпутываясь из его рук, и побежала прочь, оставив их обоих решать, следовать за мной или нет.
Я не слышала их шагов, но знала, что они рядом. Макс легко бежал сбоку. Я тревожилась за Сидни, опасаясь, что она может упасть, однако не останавливалась. Не могла остановиться. То и дело я замечала ее краем глаза, а значит, каким-то образом она за нами поспевала. Всюду выли сирены, и я не представляла, с какой стороны раздаются взрывы. Иногда мне казалось, что мы бежим прямо на них, а иногда они слышались очень далеко, на другой стороне города.
Возможно, было и так, и так.
Мужчины и женщины, старики и дети — все они высыпали на улицы в то самое время, когда мы покинули парк. Но когда мы достигли западной части города, улицы опустели. Я тревожилась, что мы опоздали, что моя семья уже где-то укрылась, и ночью я не сумею их найти.
Я не позволила себе рассматривать возможность, что война слишком близко подобралась к нашему дому.
Я почти расплакалась от облегчения, когда мы, завернув за последний угол, увидели, что все дома нашей улицы на месте и не тронуты бомбами, уничтожавшими другие районы города.
Внутри моего дома были виден отблеск горевшей свечи.
— Оставайтесь здесь! — крикнула я Максу и Сидни.
Лицо Сидни исказила боль, и я поняла, что для нее этот долгий и быстрый бег стал настоящим мучением. По левой щеке стекала кровь, покрывая коркой ее волосы. Она явно обрадовалась такой передышке.
Я влетела в дверь в тот самый момент, когда ее открыли изнутри, и едва не столкнулась с отцом, державшим на руках Анджелину.
— О, хвала небесам! Магда! Магда! — крикнул он матери, прижимая меня к себе. — Она здесь! Она жива!
Он крепко обнял меня вместе с Анджелиной. Мать протолкнулась в дверной проем и схватила меня за плечи, осматривая с ног до головы, чтобы убедиться в моей целости и сохранности.
Потом отец протянул свой ерзающий груз, и Анджелина обвила руками мою шею, вцепившись пальцами в волосы.
— Нет! — воскликнула я, поняв его замысел. — Вы должны пойти с нами! Вы не можете оставить нас одних! — Мой голос охрип от криков, но он должен был меня выслушать.
Поблизости раздался оглушительный взрыв, и я вздрогнула, автоматически пригнув голову. Взрывы становились все громче. Все ближе.
Он покачал головой: ответ был написан у него на лице. Он уже все решил.
— Мы остаемся. Вам будет лучше без нас. — Теперь он говорил на англезе, что было для него нехарактерно. Я не знала, чему удивляться больше: тому, что он выгонял своих дочерей на пустые улицы во время бомбежки или что он говорил не на паршоне.
Мать протянула сумку, и я повесила ее на плечо.
— Внутри еда и немного воды! — крикнула она, пока мой отец толкал меня к входной двери. — Когда все закончится, мы за вами придем. А до тех пор защищай сестру, Чарлина!
Она вышла на улицу, взяла меня за плечи и посмотрела в глаза так пристально и серьезно, что я удивилась, никогда прежде не видя ее такой. Ее слова были жесткими — даже жестокими.
— И не возвращайтесь домой, пока не убедитесь, что стало безопасно. — Она встряхнула меня. — Я говорю серьезно, Чарли. Не приходите сюда, прячьтесь от любых войск. И что бы ты ни делала, никогда, никогда не обнаруживай того, что умеешь. — Хотя ее руки крепко сжимали меня, они передавали что-то иное, более нежное, и под конец ее лицо сморщилось, а глаза наполнились слезами.
Она поцеловала нас в лоб, вдыхая наш запах, запоминая его.
А потом отец толкнул меня, заставив сделать первый шаг. Я развернулась, прижимая к груди Анджелину, и побежала за угол, где стояли Макс и Сидни.
Мои глаза щипало от горьких слез.
Это было неправильно. Все было неправильно.
Я беспокоилась и за родителей, и за сестру. Но хуже всего было то, что я беспокоилась за себя и поэтому чувствовала себя эгоисткой.
