– Я родился после войны. В Белоруссии. В большом поселке со статусом города. Нас у матери было четверо. Все, кроме меня, низкорослые, худенькие, под стать отцу. А я получился кряжистым и широким в кости, пошел в материнскую породу. Поэтому отец меня недолюбливал, и детство я провел на хуторе у деда, отца матери. Хутор в три дома на речке Тресне. Детей, кроме меня, – никого. Мужики да бабы. И работа от светла до темна. Работал я, сколько себя помню, наравне со взрослыми. По малолетству, естественно, все больше на подхвате, а как дорос деду до плеча, так начал вкалывать без всяких поблажек. Я рос в целом здоровым мальчиком, но случалось, болел маленьким. Лечила бабка заговорами да травами. Водила к шептунье в соседнюю деревню, заботилась, старая, чтоб я взрослый позабыл о болезнях. Так и случилось. После восьми лет я практически не болел. Много позже, уже совсем взрослого, меня исследовали медицинские светила и удивлялись моей экстраординарной иммунной системе. А чему удивляться-то? В деревнях испокон веков не было никаких докторов, а крестьяне до дремучей старости ходили за плугом да жито жали. Детство на свежем воздухе, парное молоко, мед в сотах, физические упражнения на меже да с топориком плюс гены. Мой дед в свои восемьдесят кулаком быка убивал. Но я был сильнее деда. Я был выродком в своем роде. Рос ненормально сильным. Силенок – хоть отбавляй, а голова детская – дурная, мозги заповедные. В одиннадцать лет родители забрали меня с хутора. В районном отделе образования какой-то дотошный чинуша выяснил, что в семье таких-то взрослый мальчик не получает должного начального образования. Родителям дали втык, а меня, Маугли с хутора, определили в первый класс, в одиннадцать лет вместе с семилетками. Первого сентября, в девять утра, я пришел в школу. Через несколько часов меня увезли в милицию. На первой в моей жизни перемене, через сорок пять минут после начала занятий, ко мне пристали «старшие» ребята – по сути, мои ровесники, заканчивающие семилетку. Приключилась детская драка. Откуда мне, дикарю, было знать, что городские такие хлипкие и что такое детская потасовка. Я и дрался-то впервые в жизни. На хуторе не до баловства было, да и со сверстниками я до того не общался. Сдуру поломал ребра двум мальчикам. Одному зубы выбил. Все передние начисто снес. Директор школы вызвал милицию. Я бежать. Дурачок, хотел сбежать обратно на хутор. Одного мильтона, выбегая из серого школьного здания, я опрокинул. Другому ударил кулаком в живот и чего-то порвал в кишках. Меня все же скрутили, сунули за решетку. Не знаю, как бы сложилась дальше моя судьба, но я, пацан, угодил в камеру с урками и мелкими приблатненными гопниками. У одного над губой была вытатуирована точка. Повзрослев, я узнал: точка над губой – знак вафлера, сиречь минетчика. Дядька, помеченный позорным знаком, решил поизгаляться над мальчиком, попользовать мальца в попку. И я его убил. Он полез ко мне, я, отбиваясь, схватил его за щеки и крутанул ему башку. Сломал шею... Потом милиционеры хотели перевести меня в отдельную камеру, а я снова решил убежать. Пихнул конвоира, он упал, я расшиб ему ударом ноги голову. На меня навалились всем отделением. Долго били сапогами, сунули в карцер. Неделю я сидел без воды, без еды. Не знаю, кому настучали менты про аномально сильного ребенка, не ведаю, как слух о вундеркинде-силаче дошел до тех людей, что забрали меня из карцера. И почему-то обрадовались, когда я, измученный семью днями голодовки волчонок, снова попытался убежать.

Из Белоруссии меня перевезли в Ленинград, поселили в его окрестностях. В историческом, можно сказать, месте. На станции Разлив, где прятался в сарае, а потом в шалаше Владимир Ильич Ленин. Прямо напротив платформы «Разлив» стоит до сих пор архаичное желтое здание за высоким каменным забором. Общеизвестно, что это туберкулезная больница, где туберкулезники лечатся по несколько лет кряду. Там действительно были больные, но не много для такого большого здания. И мне места хватило, и моим учителям.

Больше я своих родителей, сестру и братьев, деда с бабкой не видел. Подозреваю, им сказали, что я сгинул за колючкой по малолетке. Я и жил за колючкой. Снова вдали от сверстников, в окружении вежливых, умных взрослых. Со мной занимались репетиторы, как с отпрыском дворянского рода сто лет назад. Помимо школьной программы, меня учили языкам, топографии, медицине. На мое счастье, я оказался смышленым мальчиком. Наградил бог умишком помимо силушки. Иначе, я полагаю, гнить мне в земле. Одной лишь силы, выносливости да богатырского здоровья курьеру ЦК недостаточно.

Ты спросишь: кто такие курьеры ЦК? Постараюсь объяснить. Во-первых, под аббревиатурой ЦК я предполагаю не какой-то там стебчик, типа «Центральная кинологическая», а Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза. Помнишь из школьной программы стишок Маяковского «Товарищу Нетте, пароходу и человеку»? Товарищ Нетте, героически погибший, был дипкурьером. Сопровождал дипломатическую почту. Дипкурьеры просуществовали вплоть до конца тридцатых. Потом их упразднили. Осталась фельдъегерская служба. Фельдъегерь, по определению Даля, – рассыльный, гонец, курьер при высшем правительстве, состоящий в военном чине. Курьеры ЦК, в отличие от фельдъегерей, погон не носили. Их не существовало ни для кого – ни для КГБ, ни для внешней разведки. Подчинялись они, то есть мы, непосредственно куратору из аппарата ЦК. На нас возлагали исключительно ответственную, строжайше засекреченную миссию – перевозить деньги братским партиям в развивающиеся страны. Никто, кроме высших иерархов ЦК КПСС, не должен был знать, куда, кому и какие суммы уходили, уезжали, улетали. Как правило, мы работали соло. Редко, очень редко с партнерами. Отсюда, и только отсюда, я могу приблизительно предполагать, что было нас не более дюжины. Все прекрасно подготовленные, прошедшие строжайший отбор, по натуре своей не способные предать хозяев, как Юрий Гагарин не способен был попросить политического убежища в США. И все с какими-то экстраординарными способностями, помимо железного здоровья. Меня отличала недюжинная сила. Я бы мог выступать в цирке, брать олимпийское золото, но я возил деньги. Здесь я был нужнее стране. Однажды у меня был партнер, который никогда не спал. Подобное отклонение описано медиками. Во Франции, например, одно время любили писать про старушку, вполне вменяемую, разумную и здоровую, которая двадцать пять лет провела без сна и без всякого желания прилечь, подремать. Бабушка коротала ночи за чтением книг. В отличие от той бабушки из Парижа, мой партнер имел косую сажень в плечах и исключительно устойчивый к перепадам температур организм. Погиб в Африке в семьдесят третьем. Прикрывал мой отход с грузом и погиб. Что особенно обидно – его убили наши. Мы засветились в одном городишке по глупости, и наши тамошние спецы из посольства приняли меня за агента дяди Сэма...

Будни курьера ЦК на задании я не стану описывать. Это почти невозможно. Каждый раз по-другому. Иногда путешествуешь с комфортом с ксивой бизнесмена-финна и с кейсом в утяжеленной бриллиантовым перстнем руке, а случается – продираешься сквозь джунгли по колено в грязи, искусанный москитами, прорубаешь себе путь тесаком-мачете. Учитывая мои данные, я как раз чаще махал тесаком в джунглях или ползал на брюхе по барханам. Для подобной специфики меня и готовили.

Нас всех готовили по разным системам. И это разумно. У всех была своя специализация в соответствии с природными талантами. Каждого учили выживать сообразно его природе. Медведь выживает одним способом, тушканчик – другим. Так же и мы. Меня натаскивали под Ленинградом. Партнера, о котором я упомянул, – под Ташкентом.

Меня учил выживанию старый финн. Обращаясь к нему, я звал его попросту Лахтарем. Он сам так просил. «Лахтари» – так звали всех без разбору финнов красноармейцы во время финской кампании. Моего наставника взяли в плен как раз во время войны Советского Союза с Финляндией. Он был офицером, фанатиком, снайпером-»кукушкой». «Кукушка» – опять же прозвище, данное врагам красноармейцами. Когда наши заняли город Териоки, нынче известный каждому питерцу как Зеленогорск, в разрушенном куполе тамошнего православного храма пряталось множество «кукушек». Причем не только мужчины, но и женщины. Наши вошли в город, расслабились, и тут «кукушки» начали работать. Множество красноармейцев, праздновавших победу, положили, пока их не выкурили. Мой наставник выжил чудом. Его, контуженного, сочли мертвым, а когда он очнулся, сослали в лагерь. Оттуда Лахтарь убежал после пятнадцати лет отсидки. Во время побега голыми руками уложил в общей сложности около взвода охраны. Силен был, но не чрезмерно. В свое время он прошел обучение по совершенно забытой сегодня системе выживания древних финнов под названием «СИСУ». Он был «человеком СИСУ» и только поэтому выжил в лагере, полтора десятка лет упорно ждал случая, когда появится возможность бежать. И дождался... Попался после побега случайно и до смешного нелепо. Подвернул ногу, растянул лодыжку. Его взяли пограничники в трех шагах от контрольно-следовой полосы. В Финляндии у Лахтаря осталась семья, которую он любил больше страны Суоми, за которую, по сути, и воевал. Люди, ответственные за подготовку курьеров ЦК, заинтересовались Лахтарем как носителем и экспертом системы «СИСУ», на деле доказавшим эффективность старинной финской науки выживать. Ему пообещали, что, ежели не подготовит меня должным образом, ежели я по окончании подготовки под его началом погибну, на другой же день все финские газеты опубликуют фотографии зверски убитой маньяком-садистом чинной и благополучной семейки средней руки лавочников из Хельсинки. Лахтарь поверил. И начал заниматься со мной. Он меня ненавидел. Люто, всей душой. Но учил, ибо только так мог спасти, защитить нежно любимых мать, жену и дочек-близняшек, которые выросли вдали от отца, вышли замуж и родили ему внуков. Внуков он видел лишь на фотографиях, показанных ему при вербовке, понянчить белобрысых карапузов, потискать, усадив из на колени, Лахтарю было не суждено... Я уже говорил – современный финн переведет термин «СИСУ», как «сила воли», или более пространно: «никогда не сдаваться врагу». И сегодня в Суоми о сильном духом и упорном человеке непременно скажут: «он СИСУ». Однако про то, что доктрина «СИСУ» подразумевает не одну лишь абстрактную силу воли, а еще и тренированное тело, и весьма специфические навыки выживания, и философию поведения, уходящую корнями в языческую древность, обо всем этом современные финны забыли.

Система «СИСУ» исчезла, как малые народы, древние племена, проживавшие на территории Суоми. Проигранная война, интеграция в «общий европейский дом», да и просто время сделали свое дело.

Знаешь ли ты о том, что в начале двадцатого века классическую борьбу, последнее время именуемую «греко-римской», в России называли «французской», а во Франции «финской»? Многие приемы классической борьбы ее популяризаторы-французы заимствовали из национальной борьбы финнов. Многие, да не все. За бортом остались болевые захваты, напоминающие технику японского дзю-дзютцу. Забыта техника ударов, более близкая к боксу, чем к карате, но превосходящая и то и другое по мощности и разрушительной силе.

Все знают, что такое финка. Все ДУМАЮТ, что они это знают. Финка – это ножик такой. А спроси, какой конкретно «ножик», с какой заточкой, балансом веса между лезвием и рукояткой, – правильно ответят один-два «знатока». Эрудированный военный историк расскажет, как во время финской кампании красноармейцев инструктировали моментально приседать, едва супостат-белофинн вскинет руку с зажатой в кулаке финкой. Рядовых финской армии натаскивали на бросок финки в горло противнику. Красноармеец, вовремя подогнувший колени, получал удар ножом по каске и оставался в живых. Вряд ли историк-эрудит расскажет о технике использования финского ножа что-нибудь еще, кроме этой довольно известной байки. Между тем работа с финкой отнюдь не сводится к технике метания. Работа эта сложна и многообразна, многофункциональна и незаслуженно забыта... А помнит ли кто-нибудь сегодня специальные физические упражнения, «гимнастику СИСУ», ориентированную на развитие силы и выносливости? Сомневаюсь...

Но СИСУ – это не только «бой по-фински» и специальные гимнастические упражнения. Это, как уже говорилось, еще и философия выживания в экстремальных условиях. А ведь, ежели вдуматься хорошенько, вся наша жизнь – одна сплошная экстремальная ситуация и ничто иное.

Знаменитые «берсеркеры» – «люди-звери», герои скандинавских саг, во время боя входили в состояние транса и в обыденной жизни вели себя как истерики, заводились с пол-оборота. Адепт СИСУ, напротив, всегда оставался ровен и спокоен. Абсолютно всегда, при любых раскладах, в любой ситуации.

Лахтарь заставлял меня бегать на лыжах по заснеженному лесу, по бездорожью, поддерживая один и тот же темп и на спусках, и на подъемах, и продираясь сквозь буреломы, и преодолевая открытые пространства. Он объяснял: в жизни, как на лыжне, – радуешься спуску и, зазевавшись, рискуешь сломать шею, проклинаешь крутой подъем и тратишь лишние силы, сбиваешь дыхание, бормоча проклятия. Продираться сквозь чащу и проваливаться в сугробы в чистом поле – одинаково тяжело, бессмысленно сердиться на глубокий снег или материть густо растущие деревья, бесполезно напрягать силы, чтобы скорее пробежать через поле и очутиться в лесу, такая же глупость – стремиться из-под сени деревьев на заснеженное открытое пространство. Победить мир вокруг невозможно, нужно научиться в нем выживать. На пути всегда будут препятствия, а иллюзия отдыха – лишь иллюзия. Нужно избавиться от иллюзий, понять, что все препятствия одинаково опасны, что жизнь – это и есть выживание и некого в этом винить, нужно жить и все, просто жить, выживать каждый час, каждую минуту, каждую секунду...

Мне было двадцать, когда наступила пора экзаменов. Общеобразовательные дисциплины я сдал легко, и наступило время самых главных экзаменов – на выживание.

В первую очередь на меня натравили собак. Специально обученных и разорвавших горло не одному зэку. Экзаменаторы позаимствовали этот тест у преподавателей спецшкол для диверсантов нацистского абвера. Я выжил. Лахтарь объяснял – звери не трогают АБСОЛЮТНО неподвижного человека. ПОЛНОСТЬЮ неподвижного. Включив воображение, я могу представить, каково приходится обычному человеку, когда на него несется свора брызжущих яростной пеной овчарок. Состояние обычного человека я могу лишь вообразить, поскольку сам терял самообладание один-два раза в течение взрослой жизни, не больше. Собачки прыгали вокруг меня, стоящего столбом, щелкали челюстями возле лица, но я оставался равнодушным и неподвижным. Псы успокоились, и я убил их. Каждой твари хватило по одному удару. В потухших собачьих глазах застыло звериное удивление. И страх.

Следующий экзамен был посложнее. Мне предписывалось ограбить обычную ленинградскую сберкассу и прибыть с деньгами в Москву по определенному адресу. Десять суток я находился вне закона, привыкая к этому состоянию, которое по завершении обучения должно было стать для меня обычным. Ни документов, ни денег, ни оружия у меня не было. Все пришлось добывать в городе самому. Москва и Ленинград тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года сильно отличались от нынешних. Убийство – экстраординарное происшествие, все менты на ногах, днем и ночью не прекращается поиск преступника. Ограбление сберкассы – вообще нечто из ряда вон. В помощь милиции подключили КГБ, армию. Все силовые структуры на взводе, а я могу противопоставить им лишь силу мускулов, выносливость и полнейшее, абсолютное спокойствие. Знаешь, есть расхожая фраза: «Чтобы победить противника, нужно в первую очередь победить себя, преодолеть собственный страх, нерешительность...» Ну, и так далее. Мне не нужно было ничего в себе преодолевать. Я проходил, задевая плечом милиционеров из усиленного патруля на вокзале, я знал – у каждого из ментов есть мой фоторобот, но я излучал спокойное равнодушие, и менты меня, одиноко бредущего молодца с полным денег чемоданом в расслабленной руке, не замечали...

На конспиративной квартире в Москве меня ждала засада. Злая шутка экзаменаторов. Так они думали. Но я все воспринял спокойно. Ушел с пулей в ляжке. Ты не думай, говоря о собственной невозмутимости, я ничуть не хвастаюсь. Я лишь хочу, чтобы ты правильно воспринял мой рассказ. Понял, что такое СИСУ.

Каким образом я, впервые оказавшийся в Москве, отыскал врача и заставил его удалить пулю – история особая. Скажу лишь, что это был ветеринар, причем ужасно пугливый ветеринар... Что ты улыбаешься? Вспомнил нашу с тобой первую встречу? Нет, Миша, с тем ветеринаром я обошелся гораздо грубее, нежели с тобой. И лучше тебе не знать как.

Деньги из ограбленной сберкассы я притащил за желтый забор туберкулезной больницы на станции «Разлив». Экзамен номер два сдал на «отлично».

После была еще целая серия экзаменационных испытаний... Я бегал по тайге, меня ловили вместо сбежавшего из лагеря зэка, которого мои кураторы шлепнули, едва он пролез под колючкой. Беглеца заменил я... Еще я собирал коноплю в Казахстане и возил в Разлив. Еще украл два автомата с территории военной части... И много еще чего было, но самым серьезным оказался последний экзамен. Нас с Лахтарем стравили. Заставили драться учителя и ученика. Лахтарю пообещали: победишь – сразу же вернешься в Хельсинки. Дело было летом, белые ночи, обычная утренняя пробежка. Бегу по берегу залива, навстречу Лахтарь с финкой в руке... Я убил его. Сломал позвоночник...

Ты не думай, Миша, я не бесчувственный робот. Вчера, например, подбадривая тебя в трудную минуту, вселяя в тебя оптимизм задорными репликами, я искренне тебе, партнер, сочувствовал. Ты попал в непривычную атмосферу травли, и я могу представить, каково тебе пришлось. И то, как раздражала тебя моя спокойная физиономия, тоже прекрасно понимаю, но... Но вернемся к моей автобиографии. Раз уж я начал исповедь, хочу закончить, выговориться. Вполне человеческое желание, правда?..

Реабилитационный период после экзаменов длился полгода. Шесть месяцев я жил в однокомнатной квартире новоселом, в районе ленинградских новостроек, официально именуемом «Гражданкой». Народ называл этот район «ФРГ» – «фешенебельный район гражданки». Район «ГДР» – «гражданка дальше ручья» – еще только начинали отстраивать. У меня появился мой первый паспорт, и согласно легенде – не смейся – я был инвалидом без права работы. Для врачей в районной поликлинике, ежели вдруг заинтересуются молодым инвалидом, мне выдали специальные таблетки. Проглотишь – и сердце стучит как бешеное, давление 220 на 160. Короче – гипертония.

Раз в неделю я, скромный инвалид с соответствующей пенсией, ездил на кладбище, на могилу супругов с той же фамилией, что и у меня в паспорте. Однажды на могильном холмике меня дожидался скромный букет увядших хризантем. Это был знак. Хризантемы означали, что курьера ЦК ждут в столице на конспиративной квартире в районе метро «Пушкинская». Адрес я помнил. Соседям сказал: еду к тетке в деревню. Надолго...

Да-да, Миша, я жил в родной стране как нелегал. И до сих пор так, к сожалению... Вот только раньше я мог рассчитывать на медицинскую помощь, самую квалифицированную. И на финансовую поддержку. А теперь не могу. Государство, которому я служил, исчезло с политической карты мира... Однако вернемся к воспоминаниям...

Из московской квартиры я вышел переодетым во все заграничное, с паспортом гражданина Швеции, под руку с девушкой-шведкой, по документам – моей супругой, по жизни – партнером, коллегой-курьером. И с багажом. С финансовой поддержкой лидеру национально-освободительного движения в... впрочем, где – это неважно. Дебютировал я под надзором более опытного партнера, то есть партнерши. После, как правило, выезжал один. Много раз ездил. С 1969-го по 1986-й. Семнадцать лет работал. Двадцать два раза выезжал за рубеж. Всякое повидал, многое понял, что называется – пожил... Потом перестройка, затишье...

Как-то осенью, во время планового посещения кладбища, вместо ожидаемых хризантем на могильной плите лежала сломанная алая роза. В соответствии с заранее оговоренным планом «Сломанная роза», я поменял ленинградскую квартиру на домик под Тверью, но вскоре его продал. Сменил документы и под новым именем, в образе офицера в отставке, купил частный дом в Болшеве, под Москвой. Отставником я был угрюмым и нелюдимым. Жил на военную пенсию, часто ездил в столицу, прогуливался по Чистопрудному бульвару, дожидался встречи со связником. Дождался. Получил бумаги, энную сумму в рублях, спецсредства и инструкции, которые даже меня, разучившегося удивляться, поразили. Поступил приказ на консервацию. Выдали две запасные ксивы. Одна та, что я спалил сегодня в печке, вторая сейчас у меня в кармане. Спецсредства, не ахти какие, но в достаточном количестве и ассортименте, чтобы устроить маленькую войну, приказано было держать всегда под рукой. И ждать новых распоряжений. Способ связи прежний. Только кладбище другое, московское. И могилка другая.

В декабре девяносто первого на подернутой инеем гранитной плите с именами давно усопших незнакомых мне людей я увидел поблекшую алую розу с надломленным стебельком.

Далее по отработанной схеме – отставной военный продает дом в Болшеве, превращается в русскоязычного жителя мятежной Прибалтики, причем деревенского, большую часть жизни обитавшего якобы на заброшенном хуторе. Еще раз просматриваю фотографии, на которых запечатлен мой прототип, перечитываю и уничтожаю машинописные листочки с жизнеописанием бобыля-хуторянина, вспоминаю родных деда с бабкой, родной хутор и стараюсь не думать, что означает для человека, чью фамилию я отныне ношу, сломанная роза на могильном камне.

С московской пропиской и с приобретением клетушки-квартирки в Кузьминках были проблемы, но я их уладил. Наличные деньги способны решить множество личных проблем. Тогда же я приобрел и загородную резиденцию, куда мы сейчас едем. Большую часть спецсредств спрятал за городом, рассудив, что в городской типовой квартире их держать опасно. Эту вот «Волгу», баранку коей я сейчас кручу, тоже купил в тот период. Оборудовал гараж за городом, а для повседневного бытия обзавелся скромной «Окой». И все – привет. Деньги кончились.

На протяжении всей предыдущей жизни, как ты понимаешь, в деньгах я не нуждался. Кураторы исправно подбрасывали на жизнь, легендируя денежные переводы помощью дальних родственников. Уверен – попади я вдруг в разработку КГБ, нашлись бы и богатые родственники, их фото мне показывали. В структуре вокруг курьеров ЦК работали архиквалифицированные специалисты. Нынешняя служба безопасности президента в сравнении с той структурой – все равно что вооруженные силы Непала в сравнении с НАТО. Не по количественному составу, конечно. Речь идет о качестве. В «Альфе» вон тоже, если ты знаешь, народу не так уж много, однако, решилась бы «Альфа» штурмовать «Белый дом» в девяносто первом, пусть даже первого сентября, уверен – победившую девятнадцатого августа «демократию» со всеми ее народными энтузиастами упразднили бы в течение суток... Впрочем, я отвлекся, речь шла о деньгах. О рублях, которые стремительно обесценивались и которых к лету девяносто второго у меня оставалось совсем чуть-чуть.

Наверное, выдавая долгосрочное денежное пособие, хозяева считали, что выйдут со мной на связь раньше, чем я успею истратить достаточно солидную сумму наличных. «Консервировали» меня, видимо, предполагая «вскрыть» довольно скоро. И дензнаков-»консервантов» вполне должно было хватить до крайнего «срока употребления». Однако к первой годовщине победы «демократии» я, как говорится, остался на бобах. И никаких пенсий беженцу из чухонских земель, ни военных, ни по инвалидности не полагалось. И на могильном камне после декабрьской розы – ни одного цветочка. А кушать хочется.

Забегая вперед, скажу: более никаких контактов с прежними хозяевами у меня не было. По логике, новые власти предержащие должны были меня искать. Я знаю разные пикантные подробности о наших зарубежных должниках, знаю кое-что остренькое о некоторых политических лидерах. Однако, вопреки логике, никто меня не разыскивал. И про службу курьеров ЦК не трубила взахлеб «свободная пресса». Болтали про «золото партии» всякую чушь. И все. Я бы еще понял, если бы меня попытались ликвидировать. Так нет же! Про меня просто забыли... Быть может, когда очередной высокопоставленный чиновник из прежних прыгнул в окно, предварительно устроив костер из микропленок в переполненной окурками пепельнице, вместе со смертью прыгуна-чиновника умерла и служба курьеров ЦК?.. Не знаю. Подозреваю лишь, что в моей бесхозности виновато, помимо прочего, и извечное российское разгильдяйство... Хотя... Ладно, не будем об этом... Продолжу-ка лучше далее исповедь без тени раскаяния, слушай...

Итак, девяносто второй год. Лето. На дворе тепло, в холодильнике палочка дрожжей, за квартиру месяц не плачено. Я бы мог ограбить сберкассу, обменник или средней руки банк. Почти шутя. Конечно, банки грабить – выгодное дело, однако не забывай, я продолжал регулярно ездить на кладбище, дожидался цветочка и прежде всего заботился о собственном инкогнито. Не очень-то хотелось злить ментов сверх меры. И я придумал, как можно слегка поправить собственное финансовое положение без особого риска.

К моменту моего банкротства в столице появились первые агентства с «девочками по вызову». Я прочел в одной желтой газетенке, как осуществляется доставка на дом к клиенту моторизованной проститутки. Первым делом в дверь к клиенту-заказчику стучится амбал-охранник и проверяет квартиру, куда доставил девочку. Смотрит, чтоб по шкафам да в чуланах не пряталась куча мужиков, чтоб оплаченный половой контакт один на один не превратился в групповуху на халяву.

Без всяких затруднений я разыскал центральный офис одного из моторизованных публичных домов. Легко подключился к их телефонной линии, дождался звонка одинокого обеспеченного клиента и тут же вывел из строя автомобиль сутенера с охраной, который должен был отвезти «молодую с широкими бедрами блондинку» к позвонившему «солидному и интеллигентному». Незаметно пропороть шину, проходя мимо чужой тачки к своей «Оке», – дело нехитрое, а полчаса форы я поимел. Погнал «Оку» по подслушанному адресу, уже через десять минут звякнул в дверь, представился охранником фирмы «Кама сутра» и, едва озабоченный «интеллигент» открыл дверь, дал ему в репу и объяснил: я, мол, вовсе не девочку привез, я... Назваться грабителем я не успел. «Солидный и интеллигентный» рухнул на колени и начал каяться, мешая блатные словечки с бандитским сленгом. Через минуту я понял – размазывающий сопли по обезьяньему личику человечек у моих ног работает классическим стукачом. Его вербанули то ли менты, то ли ФСБ. То ли и те, и другие вместе. Человечек крутится винтом в криминальном мире и стучит, стучит, стучит. Способ связи стукача с хозяевами элементарный – вызывает определенную проститутку из определенного агентства, девочка с хорошей памятью задает вопросы, которые ее попросили запомнить дядьки в погонах, и, как попугай, запоминает ответы, пока ее трахает стукачок. Я знал, что проститутки в СССР практически поголовно работали на КГБ, и поверил в раскаяние стукачка-осведомителя. Трусишка – он принял меня за «делового», за представителя криминалитета, пришедшего карать продажного, «ссученного» коллегу. Естественно, я сделал страшное лицо и заорал что-то на тему: ты, падла, кореша моего ментам сдал, теперь я пальцую, и тебе не жить, суке. Спросил бы он имя моего выдуманного кореша, я бы ему дал по лбу для острастки, но он не спросил, описался. В буквальном смысле штаны замочил. Я думал, он начнет деньги предлагать, чтоб я его простил и оставил жить, небо коптить. Но вместо денег стукач сунул мне свою визитку и свистящим шепотом сообщил, что по такому-то адресу в златоглавой сегодня ночует Мохнорылый, который из Питера везет «подогрев» мордовским зонам. Уголовник-курьер по кличке Мохнорылый, некоторым образом мой собрат по роду основных занятий, «в авторитете», ежели кто его мочканет, то «люди» спишут Мохнорылого на беспредельщиков-отморозков из Люберец. Далее последовало подробное объяснение, почему во всем обвинят беспредельщиков из Подмосковья, и заверение – «дело чистое„. Стукачок решил выкупить свою душу и тело, дав мне наводку на уголовного курьера „при бабках“. Я мигом смекнул, как и чем ссученный человечек может быть полезен, пригрозил: расскажет обо мне органам, разорву рот, нос расплющу и глаза выдавлю – короче, сделаю из него слепого Буратину. И ушел. Смылся за пять минут до приезда проститутки... Так я познакомился с Дядей Степой. Со Степаном Михалковым, директором «Золотой рыбки“...

Мохнорылый вез мордовским зэкам кругленькую сумму в баксах. Ее мне надолго должно было хватить. Однако я еще дважды в течение года встречался с Дядей Степой. Снимал верняковые наводки, богател. К середине девяносто третьего матрац моей скромной кушетки распух от денег. Сделав запасы, я спокойно и тихо зажил, благо в новой России всем было наплевать, на что существует человек и есть ли у него трудовая книжка. Главное, чтобы гражданин «голосовал сердцем», в остальном россиянин абсолютно свободен.

Что же касается Степана Альбертовича Михалкова, так он до сих пор держит меня за темнилу крутого. Сдавать меня мусоркам или фээсбэшникам боится. Опасается, что отомстят. По мнению Степы, в одиночку невозможно замочить того же Мохнорылого. А уркам и бандюкам на меня стучать – все равно что башку в петлю совать, понимаешь? Я-то знаю о двойной игре Альбертыча, заложу его – и привет, порежут Степку. Дабы Дядя Степа не чувствовал себя загнанной в угол крысой, я, как ты видел, оплачиваю полученную от него информацию... Ну да бес с ним, вернемся к нашим баранам.

Соблюдая строгий режим, блюдя себя, я продолжал ездить на кладбище, ожидать условного сигнала, всегда готовый выполнить любое задание. Избытка свободного времени не чувствовал – много читал, обнаружил, что, оказывается, обожаю рыбачить и ходить по грибы. Жил припеваючи...

Несчастье со мной случилось где-то с год назад. Шел домой из магазина, увидел девушку. Бедняжка сломала каблук, а в руке тяжелая спортивная сумка. Девушка посмотрела на меня жалобными глазами, я предложил ей помочь. Донес сумку до автобусной остановки. Через неделю снова случайно встретился с ней на улице. Она улыбнулась, первая заговорила со мной... В общем, мы стали встречаться...

Ей было двадцать восемь. Звали Галина. Галя... Работала в микроскопической фирмочке, шуршала дни напролет бумажками. Вечером ходила на аэробику. Маленькая, шустренькая, занималась гимнастикой не ради пресловутых 90—60—90, силенки тренировала, выносливость, ибо летом во время отпуска отправлялась «с группой» в походы и не желала быть обузой, хотелось ей наравне со всеми таскать рюкзак и без стона топать четыре часа кряду по лесам да по горам, выслеживая снежного человека или разыскивая какую-нибудь другую сказочную тварь...

Группу товарищей, единомышленников Галины, объединял зарегистрированный при одной из многих «академий парапсихологии» клуб шизиков под названием «Неведомое». Галка притащила меня в клуб на третий вечер знакомства. Сама Галина начала посещать клуб совсем недавно. И в поход с группой товарищей ходила всего единожды, но глазенки у нее горели тем же сумасшедшим светом, что и у патриархов «Неведомого». Социально несостоявшиеся, маргинальные личности, бывшие инженерно-технические работники днем влачили жалкое существование, а вечерами решали мучающие, как им казалось, прогрессивное человечество проблемы. Все втайне мечтали «надрать задницу» официальной науке и в одночасье стать знаменитыми, разыскав кусок говна снежного человека и доказав, что сия кучка каки принадлежит именно человекообразному существу, на определенном этапе эволюции научившемуся, спасаясь от опасностей, телепортироваться в параллельный мир, в иное измерение.

Прошлым летом как раз Галина с единомышленниками и искали испражнения снежного человека в окрестностях города Калуги. И думали, что нашли. Однако последующая экспертиза доказала – найденный в гуще черничника рядом со смазанным отпечатком босой ноги кусок кала принадлежит хоть и человеку, но не снежному. А может, и снежному, если допустить, что йетти обожает закусывать портвейн кильками в томате.

Прошлогодняя неудача энтузиастов «Неведомого» лишь подогрела. Тем паче что, разыскивая спонсора, согласного оплатить экспертизу найденного в черничнике говна, они познакомились с очень интересным человеком. Спонсора нашла Галина. Через Интернет. В рабочее время, использовав в личных целях служебный компьютер. Спонсор был богат и не чужд мировым проблемам. Он, спонсор, предоставил «неведомым» фотографии «якутской Несси».

Миф о «чудовище» из шотландского озера Лох-Несс, из «озера лохов», как я его про себя называю, известен повсеместно. Многие слышали и об отечественном аналоге заграничного чудища, о «черте», якобы замеченном еще в шестидесятые в водах якутского озера Ворота. Я, темный человек, про черта ничего не знал. «Неведомые» просветили. Пожурили за ограниченную эрудицию, приперли ворох вырезок, газетных и журнальных, замучили меня этим чертом.

На фотографии, подаренной спонсором, оказался запечатленным отнюдь не знаменитый черт. И плескалось сфотографированное нечто отнюдь не в водах озера Ворота. На черно-белых фото, удивительно паршивого качества, угадывалось что-то змееобразное, похожее на гигантскую пиявку, распластанное поперек озерца малых размеров, сильно смахивающего на пруд. Скорее «якутскую анаконду», резвящуюся в лесном прудике, удалось щелкнуть везучему фотографу, чем сестричку шотландской Несси.

Пресловутое фото «неведомые» демонстрировали мне, словно делились самым сокровенным. Заглядывали в глаза: мол, как, загорелись? Забурлил адреналин в венах? Поедете с нами летом в Якутию?

Интерес ко мне заповедных граждан объяснялся просто. Они собирались в экспедицию, а опыт прошлых пеших походов подсказывал – здоровые и сильные особи мужского пола на туристической тропе ценнее десятка яйцеголовых умников в очках, с остеохондрозом и радикулитом. Я приглянулся «неведомым», намыливавшимся в Якутию, как ишак, мул, грубая сила. Тем более, знакомясь, я сказал, что, дескать, обожаю турпоходы и знаю в них толк.

Галине я тоже приглянулся прежде всего как здоровый и опытный самец. Ну а мне... Мне она как женщина-самка нравилась не так чтобы очень, но что-то в ней было этакое, от чего у мужиков крыша едет... Через неделю знакомства она залезла ко мне в постель. Ей двадцать восемь, мне пятьдесят один. Разница в возрасте колоссальная. Галя – совсем не подросток, и все равно я почувствовал себя героем набоковской «Лолиты»... Она вела себя со мной подкупающе искренне, как ребенок. Я вспомнил французскую поговорку: «Понятие „любовь“ придумали русские мужчины, чтобы не платить женщинам». Вспомнил и решил отплатить ей за любовь и дружбу. Решил ввязаться в аферу с экспедицией «неведомых». Кстати, дабы не напрягать любимую девушку лишними загадками, я специально для нее устроился на работу сторожем автостоянки. Чтоб не ломала красивую головку вопросом, откуда у престарелого ухажера деньги на мелкие подарки даме сердца, попутно занялся там же, на автостоянке, халтурой. В молодые годы за желтым забором, помимо прочего, меня учили механике. Вот и пригодилось. Устранял мелкие поломки чужих авто. Брал дешево, работал мало, но Галине свою финансовую независимость обосновал...

Итак, я позволил вовлечь себя в аферу с экспедицией. А это была афера, без всяких сомнений. Спонсор, оплативший анализ фекалий якобы снежного человека и подсунувший фото «якутской Несси», что-то задумал, зачем-то ему было надо отправиться в компании энтузиастов в далекую Якутию на маленькое озерцо-прудик.

Через некоторое время в клубе «Неведомое» я поимел сомнительную честь познакомиться с вышеупомянутым спонсором – мужчиной лет тридцати, похожим на офицера-десантника. Рослый, хорошо сложенный, симпатичный. Спонсор назвался Федором Михайловичем. Сказал – владеет фирмой, производящей и устанавливающей стальные сейфовые двери. Рассказал, откуда у него фотография неизвестного животного: мол, подарок друга-геолога, работавшего в Якутии. Вкупе с фото геолог-дружбан подарил Федору Михайловичу крупномасштабную карту, где крестом отметил голубое пятнышко, таящее в себе живую природную загадку. Ныне геолог проживает за рубежом, на исторической родине. А Федор Михайлович вот уже много лет мечтает отправиться в Якутию, искать северную Несси. «Неведомые» с ходу начали прикидывать маршрут будущего похода, а Федор Михайлович – смету отчаянного предприятия.

Между делом спонсор Федя поинтересовался, умею ли я нырять с аквалангом. Я соврал, что не умею. И понял, что конкретно планируется взвалить на спину ишака-носильщика. Акваланг с запасными баллонами действительно штука тяжелая, не каждому по плечу.

Федор Михайлович не ограничился финансированием одного лишь похода. Вложил деньги и в рекламу всего предприятия. О предстоящей экспедиции написали несколько бульварных газетенок, «неведомых» показали по 31-му каналу в программе «Экстра НЛО». Спонсируя рекламу, сам Федя в телевизор не лез и журналы натравливал исключительно на юродивых-»неведомых». При этом Федор Михайлович исправно посещал бассейн, практиковался в плавании с аквалангом, готовился лично принять участие в экспедиции.

Я следил за ним. За Федором Михайловичем. Поимел его фотопортрет, узнал, где живет, как работает-зарабатывает. Собрал маленькое досье на Федю и забил стрелку Дяде Степе.

Всезнайка Степан Михалков за пятьсот баксов наликом просветил меня, кто такой Федор-спонсор. Сын знаменитого вора в законе, легенды конца Союза – начала перестройки. Федору также довелось топтать зону по малолетке. Однако, повзрослев, Федор Михайлович завязал с уголовной стезей. В канун девяностых прошел слух, что папаша-вор на смертном одре завещал сыну немалый капитал – неизвестно куда сгинувший за пару лет до смерти Фединого папашки воровской общак. Нашлись желающие поставить наследника на ножи и дознаться о судьбе исчезнувшего общака. Лично папу при жизни трогать боялись, а отпрыска пощекотать перышком у многих руки чесались. Но и в защиту сынка почившего в бозе кореша подали голос солидные авторитеты. Дядя Степа вынужден был объяснить мне сложную иерархию бандитско-уголовной Москвы, чтоб я понял, почему в итоге Федюне устроили провилок, где он обязан был честно прояснить вопрос с наследством. Федя заверил уголовников – не кололся папаня за общаковые лавэ, поклялся бандитам – базара про бабки реально не было. И его оставили в покое. Еще Дядя Степа рассказал: дескать, Федор последние годы мало того, что чурается папиных старых друзей и живет, как лох, честно живет, так вдобавок ко всему малость умишком тронулся. Закончил курсы колдунов-экстрасенсов, написал книжку про «летающие тарелки», ездил в Сибирь искать тунгусский метеорит, в церковь зачастил. Про чудачества сына легендарного вора одно время модно было сплетничать-судачить на сходках солидных людей.

Я пораскинул мозгами и смекнул – очень похоже, наследство старого ворюги лежит-дожидается на дне холодного якутского озера. И это не обязательно исчезнувший общак. Это вполне может быть кубышка, принадлежавшая лично Фединому папане, с необработанными алмазами, кои, как известно, добывают в Якутии на строго охраняемых месторождениях. Или золотой песок, намытый «черными», нелегальными старателями. Смышленый Федя все поставил на карту, всю жизнь свою подчинил идее разжиться папиными сокровищами, годами косил под идиота, чтоб однажды выдернуть крапленый козырь из колоды.

Блаженных юродивых, несчастных искателей приключений и говна снежных людей мне было жалко, но, если честно, главной для меня была забота о Галине. Дурочка-девочка, заразившаяся парапсихологическим бредом, легко могла попасть в суровую переделку. Кто знает, как обойдется с экспедицией-прикрытием Федор Михайлович, когда отыщет клад?

Ради нее, Галины, я поперся на Север. Как ни инструктировали меня во время учебы опытные наставники, как ни старались, все равно попался я, Миша, в классическую «медовую ловушку»... Да что обо мне говорить, ежели сам Альберт Эйнштейн не смог отказаться от работы на КГБ, влюбившись в русскую женщину-агента. Исторический факт, между прочим... Все беды от баб, партнер, однозначно! Верь мне, знаю, о чем говорю...

Предчувствуя неладное, в канун отправки на Север я арендовал квартиру на улице Двадцати шести бакинских комиссаров и все ценное перевез в загородную резиденцию. Подготовился к худшему. И, как оказалось, не зря.

Галя, я, Федор Михайлович и шестеро старейшин клуба «Неведомое» – в общей сложности девять человек в начале июня этого года отправились в Якутию. В экспедицию. Пока передвигались, пользуясь транспортными средствами, я чувствовал себя лишним. В каждом мало-мальски значительном населенном пункте «неведомые» первым делом шли к местной администрации, показывали вырезки из газет про себя и про нашу экспедицию, просили, а то и требовали помощи, а я в это время сидел на ворохе рюкзаков, караулил вещи и отвечал на вопросы любопытного местного населения. Как правило, администрация северной Тмутаракани к нам благоволила. Нам, столичным чудакам, предоставляли ночлег на халяву, нас угощали разными якутскими вкусностями, поили «тагра уи» – так там называется водка и все остальное, что горит и с градусами. Про нас даже статью в газете «Нарьяна вындер», сиречь «Красный тундровик», обещали написать. На Севере народ хороший, радушный...

Основная помощь региональных шишек, конечно же, выражалась в предоставлении транспорта экспедиции. Но последние пятьдесят километров все равно пришлось преодолевать пешком. Марш-бросок через якутскую тайгу – приключение не для слабых. Первые километры заядлые туристы, патриархи поиска неведомого, прошли мужественно, подбадривая друг дружку: мол, ничего, хаживали маршрутами и покруче. А потом начали скисать. Мне, помимо акваланга с запасными баллонами и своих собственных пожитков, пришлось таскать по очереди чужие рюкзаки. Полста километров шли три дня. Две ночевки в лесу, полном неугомонного зверья. Большую часть каждой из ночей в обнимку с одной на всех охотничьей двустволкой охранял сон выбившихся из сил, находящихся на грани отчаяния туристов, естественно, я. Обычно часа на три, под утро, меня подменял Федя. А с вечера пару часиков сна дарила Галина. Она и Федор лучше остальных переносили лишения. Недаром девушка год занималась физкультурой, готовилась к походу, ну а Федора в спину подталкивали годы ожидания того момента, когда наконец станет возможным нырнуть в студеные воды за папашиным наследством.

Исторический момент эпохального погружения наступил на второй день по прибытии в заданную точку. Шестеро «неведомых» еще не отошли от перехода, сидели кружком вокруг костра, потеряв всякий интерес к неизвестным науке животным. Галя готовила поникшим энтузиастам кашу на живом огне, а Федор попросил меня помочь надеть гидрокостюм, приладил баллоны на спину, закрыл лицо маской, закусил загубник и, пятясь, вошел в воду.

Плавал Федя недолго. Через пять минут вылез, сжимая в кулаке конец стального тросика. Попросил меня придержать трос, объяснил: дескать, на каменистом дне валяется какая-то железяка с привязанным к ней тросом. Сболтнул нечто про экологию, про цивилизацию: мол, и здесь, в глуши, человек умудрился нагадить, намусорить, скинул баллоны, ласты и побежал в палатку переодеваться.

Я потянул трос. Привязанная на другом конце «железяка» весила не много, но и не мало, цеплялась за дно, и вытащить эту «рыбку» было непросто.

Я выбрал почти весь трос. Из воды показался проржавевший край железного ящика. Похожего на те ящики, в которых хранятся боеприпасы, только из железа. Я зашел в воду по колено, подхватил, поднял находку, и тут за спиной застрекотал автомат.

Израильский «узи», по всей вероятности, дожидался Федора, прикопанный на том месте, где он разбил свою палатку. Думаю, года за два до нашей экспедиции Федя в одиночку посетил озерцо. Добирался в Якутию отнюдь не на самолете. В поезде провез «узи». Поплавал с маской и трубкой в прозрачных водах, узрел на дне искомый ящик и тогда же припрятал на берегу пистолет-автомат. Законсервировал оружие, не жалея масла и целлофана, и прикопал в трех шагах от приметного булыжника, рядом с которым разбил вчера свою палатку, в аккурат над местом захоронения «узи».

Обманул меня, старого да битого, Федор Михайлович. Я ожидал от него другой подлянки и дальновидно попортил спусковой механизм двустволки – единственного, как мне ошибочно казалось, огнестрельного оружия, которым мог воспользоваться Федя. Я его недооценил.

Шестерку вокруг костра Федя снял одной очередью. Схватил Галю за волосы. Короткий ствол израильской трещотки уперся девушке в шею. Угрожая пристрелить заложницу, Федор потребовал от меня полного подчинения.

Наши с Галиной близкие отношения ни для кого не были секретом. Я притворился, будто смертельно испуган, заставил руки дрожать, слезу пустил. Заверил: все сделаю, только девушку не убивай.

Убитых и лишние вещи я закопал в лесу. Взвалил на плечо ящик с сокровищами, весом примерно равный аквалангу, на спину повесил рюкзак с запасом жратвы и попер через лес. Я первый. За мной Галя со связанными руками. Замыкающий – Федор Михайлович с «узи».

В обратный путь шли другой дорогой. Однозначно – Федя скрупулезно продумал план обогащения, и мне в его плане отводилась ключевая роль. Делиться отцовским наследством Феденька не желал, а в одиночку продраться сквозь тайгу, нагруженным, как верблюд, ему было не по силам. Тут и нашелся человек-ишак. Галя вовремя влюбилась в мужика-минотавра, вовремя отыскала по Интернету спонсора Федю, много лет легендировавшего увлечение природными аномалиями и давно державшего под рукой фотомонтаж с громадной пиявкой в прозрачной лужице...

Карту я помнил и отчетливо представлял, куда иду. При темпе передвижения, заданном Федором, к населенному пункту, где слыхом не слыхивали об экспедиции сумасшедших москвичей, мы должны были добраться за три-четыре дня. Как только на горизонте появится жилье, Федя пристрелит «ишака», вскроет железный ящик и поднатужится, допрет свои сокровища как-нибудь до людского жилья. А дальше на перекладных до железной дороги и ту-ту...

Якутского водоплавающего динозавра собирались выслеживать месяца два. И съестными припасами нагрузились соответственно. И отпуска «за свой счет» члены экспедиции, кто работал, взяли аж до конца лета – до сентября. До сих пор, Миша, родственники убитых Федором Михайловичем энтузиастов не затрубили тревогу. Сейчас середина июля, и до сих пор корреспондент газеты «Нарьяна вындер» ждет возвращения «ученых», чтоб взять интервью об итогах экспедиции. Если бы все пошло, как задумал Федя, богатый наследник уже легализовался бы где-нибудь на Дальнем Востоке под новым именем, с новыми документами. Думаю, в Москву Федя возвращаться не собирался...

На ночь Федор привязывал меня к дереву. Я садился на землю, прижимался пузом к стволу, обхватывал дерево руками и ногами и сам себе связывал лодыжки. А потом Федя, удерживая оружие левой рукой, правой накидывал петлю на мои сомкнутые запястья. Чтоб я не вздумал перетереть веревку, Федор Михайлович придумал завязать на ней десятка два узелков, и каждый узелок держал маленький колокольчик. Знаешь, рыбаки иногда пользуются колокольчиками, сигнализирующими поклевку. В экспедицию набрали рыболовных снастей с запасом, вот Федор их и приспособил для своих нужд. Галину привязывал к другому дереву, менее жестоко, так, для порядка, пристраивал «узи» на коленях и дремал. Если засыпал, то дрых чутко. Едва заслышит звон колокольчиков – встрепенется. А по утрам Федя принимал тонизирующие таблетки. Взнуздывал себя, боялся расслабиться.

Надо отдать ему должное – Федор Михайлович был достойным противником. Умным, хитрым и расчетливым. Понял, что заставить меня подчиняться сможет лишь присутствие заложницы, кормил в пути, не унижал, не наглел...

Волки напали во время третьей по счету ночевки. Часа в четыре утра. Костерок, устроенный Федей, потух, и серые появились внезапно, словно материализовались из пустоты. Закричала, завизжала Галя. Сонный Федор вскочил и принялся поливать зверей длинными очередями. Тут уж не до звона колокольчиков.

Поднатужившись, я порвал, перетер веревки в считанные секунды. Федор вспомнил обо мне слишком поздно. Направил оружие в мою сторону, нажал на курок, но «узи» лишь щелкнул затвором вхолостую. Связанный, я считал выстрелы и знал, когда следует начинать избавляться от пут...

Я не стал его убивать, я поменялся с ним местами. Теперь Федор тащил ящик и рюкзак, горбился, спотыкался. Мы же с Галей шли сзади налегке. И «узи» с последним запасным рожком патронов был у меня. Федор мужественно воспринял свое поражение. Счастливый от того, что я сохранил ему жизнь, он целый день молча шел и чего-то ждал. Первоначально я думал – Федя дожидается случая, когда станет возможным реванш. Ему нечего терять, он должен был рискнуть, улучить момент и напасть на меня. Но я снова ошибся. Федор Михайлович не собирался на меня нападать, он дожидался, когда это сделает Галина.

К вечеру появились признаки близкого человеческого жилья. На нашем пути стали попадаться тропинки и дорожки, протоптанные явно не животными. Тревожнее зачирикали птахи, перепархивая с ветки на ветку поредевшего леса. Федор занервничал, стал поминутно оглядываться, пытаясь поймать взгляд Галины, при этом девушка игриво опускала ресницы и еще плотнее прижималась ко мне. Она тяжело пережила ночную смену власти. Шла, уронив голову на мое плечо, а я поддерживал ее за талию и время от времени слушал благодарный шепот и интимные признания, которые наговаривали мне в ухо горячие женские губы.

Когда лес совсем поредел, Федор Михайлович упал на колени и у него случилась истерика. Он рыдал, размазывал пот и слезы по лицу грязными ладонями и говорил, говорил, не переставая.

Он говорил о наследстве отца, о том, что я узнал от стукача Дяди Степы и о чем додумался самостоятельно. А еще он проклинал Галину, которую, по его словам, обожал. Он кричал, что с самого начала был в сговоре с Галиной, что, кроме него, лишь она, Галина, знала о кладе и что она, единственная слабость в его, Федора Михайловича, жизни, взялась помогать любимому. Она нашла ишака-грузчика, она спала «с тупым амбалом», то есть со мной, чтоб проще было манипулировать влюбленным быком, угрожая мнимой расправой с ласковой телкой. Она с самого начала ломала комедию и сейчас тоже лицедействует. Она пользуется резко изменившейся ситуацией и хочет заполучить все, всех кинуть. За сегодняшний день Галина тысячу раз могла обманом завладеть оружием и пристрелить волею случая избавившегося от ярма быка. Но она этого не сделала, она предала любимого Федю. Она дурачит тупого быка. Она желает смерти обоим, она исчадие ада. Федор умолял меня придушить суку, пока не поздно, и поделить папино наследство между нами двоими пополам. Взывал к моему разуму, бился лбом о землю, рвал ногтями щеки, брызгал слюной.

Галина рядом со мной, слушая Федора Михайловича, сначала задрожала всем телом, потом как бы заледенела вся и попросила дать ей оружие. Я протянул ей «узи». Девушка, брезгливо сморщившись, выпустила короткую очередь в голову Федора. Направила на меня игрушку, замерла, ожидая моей реакции, и, ничего не дождавшись, сказала: «Возьми». Я взялся за нацеленный мне в живот ствол, она разжала пальцы, отдавая мне «узи».

«Мне не нужны его сокровища, – прошептала Галя и расплакалась. – Давай оставим здесь, в лесу, этого дохлого гада вместе с его ящиком и уйдем поскорее...»

Я ей поверил в основном потому, что не поверил Федору. Вот такой каламбур: «поверил потому, что не поверил...» Я человек немолодой, циничный, но я представитель другого поколения, пережиток иных нравов, и мне было сложно представить, как влюбленный Федя довольно потирает руки, выслушивая доклад своей единственной и неповторимой о постельных приключениях с ишаком-амбалом... Понимаешь меня, Миша?..

Федора Михайловича я, конечно, похоронил. В смысле – закопал. Его, Федора, ножом выкопал яму и присыпал землей труп. Железный ящик, полный неведомых сокровищ, спрятал не в пример тщательнее. Залезать внутрь и смотреть содержимое ящика было по-человечески интересно, но абсолютно бессмысленно. В отличие от Феди, у меня не было и быть не могло толкового плана ухода с сокровищами. А просто так вскрывать железную коробку, нарушать герметичность – по меньшей мере глупо. Галина нарочито не участвовала в повторном захоронении клада. Развела костерик и сидела, задумчиво-грустно глядя на огонь. Я же отыскал запоминающуюся, приметную полянку, вырыл глубокую яму под уродливой березой с причудливо изогнутым толстым стволом, закопал железный куб с драгоценным содержимым, вокруг поляны сделал соответствующие зарубки, заметки, по компасу определился. В том месте, где тосковала у огня Галя, из земли торчал огромный валун. Заметный каменюка и рядом тропинка. В принципе отыскать наследство Федора, ориентируясь по валуну и зарубкам, я смогу без особого труда...

Тропинка от примечательного валуна вывела нас на опушку через два часа ходьбы в хорошем темпе. Шли молча, каждый думал о своем. Не знаю, что за мысли таились в симпатичной головке Галины, но лично я обдумывал дальнейшую свою жизнь. По возвращении в Москву, понятно, придется снова менять кожу, начинать новое бытие. До начала – середины августа, а то и до сентября, пока не станут активно разыскивать пропавшую экспедицию, можно было бы пользоваться старыми документами, если бы я был один. Но я не один. Со мной девушка Галя. Она, безусловно, обратится куда следует, расскажет о трагедии в якутской тайге, ибо иного выхода у нее нет, а значит, едва доставив девушку по ее московскому адресу проживания, я вынужден рвать когти. Если только Галя не кинется в милицию сразу же, как только лесная тропинка выведет нас к людям.

Я уговорил девушку потерпеть до Москвы. Объяснил разницу между якутской и московской милицией. Галина согласилась с моими доводами. О том, что в Москве мы расстанемся навсегда, я, естественно, не распространялся... Старый дурак, я чувствовал себя ответственным за эту девочку, которой довелось пережить несколько ужасных суток.

Мои документы, аккуратно запаянные в целлофан, лежали во внутреннем кармане прорезиненной куртки-штормовки. У Гали тоже паспорт оказался с собой, подмок немного, смялся, да не беда, могло быть хуже. Труп Федора, прежде чем засыпать землей, я как следует обшмонал, разжился деньгами. И баксами, и рублями в большом количестве. Прелесть демократической России в том, что, имея деньги, можно легко избежать всяких административных проверок и неувязок. Едва дойдя до обжитого захолустья, я заставил деньги работать, и вскоре мы с Галей очутились в другом населенном пункте, где был аэродром. Пара перелетов по местным авиалиниям, и белый красивый самолет унес нас в столицу.

Она жила на Ленинском проспекте. Жила одна, говорила, что отца не помнит, а мама умерла десять лет назад. Наверное, врала мне, а я... я ей верил, старый пень. Небольшая двухкомнатная квартира... Я не хотел отпускать такси, но Галина попросила подняться к ней. И я согласился.

После долгой дороги мы, оба грязные, нечесаные, любили друг друга. Лишь захлопнулась дверь на лестницу, Галина бросилась мне на шею... Я лежал поперек продавленного дивана, выпитый ею до дна, и глядел в потолок бездумно, а Галя, обнаженная стройная девочка, пошла на кухню варить кофе.

Из кухни Галина вернулась с пистолетом в тонкой руке. У нее был «вальтер» с глушителем. Надежная, серьезная машинка. Ей бы, дурехе, сразу выстрелить в распластанного поперек дивана голого мужика, так нет же! Насмотрелась девочка кинобоевиков, где в финале обязательно случается разговор – выяснение отношений между жертвой и убийцей.

Она высказалась в том смысле, что все выкрикнутое Федором Михайловичем в предсмертной истерике – сущая правда. Да, она, девочка Галя, соблазнила Федю и узнала про сокровища, позже соблазнила меня, дабы использовать для их общего с Федором плана. Случай помог ей избавиться от Феди раньше, чем ей мечталось. А что до меня, так...

«Без меня ты не найдешь железный ящик в тайге, – перебил я Галину. – Ты не знаешь, где конкретно я его закопал, ты у камешка, пока я копал, сидела, у костерка грелась...»

Она засмеялась, ответила: «Дурень старый! Не слышал, что существуют металлоискатели? Камешек тот, похожий на постамент могильного памятника, возле которого я тебя ждала, пока ты сокровища закапывал, легко отыщется, и ящик железный найдется, не беспокойся. Каменная глыба возле тропинки, а время твоего отсутствия я засекла, примерный радиус поиска представляю. Самое большее день придется побродить по лесу хотя бы с армейским миноискателем, и отыщется железный ящик, будь уверен! Ты, трусишка, даже не заглянул в ящичек, не поинтересовался, что там внутри. Старикашка-бздунишка. Оставь я тебя в живых, ты же на Петровку сегодня же побежишь, в дом номер 38. Спасибо, старый, что до Москвы довез. Здесь у меня братишка живет, который в курсе дела и ждет не дождется весточки от любимой сестренки. Сегодня с братом продумаем дальнейшие планы, а завтра махнем в Якутию, ты же, мой милый, уж извини, но...»

Я не стал до конца слушать ее откровения, скатился с дивана, подхватив с тумбочки рядом изящную хрустальную вазочку. Она выстрелила, промахнулась, но пуля-дура, дважды отрикошетив от стен, угодила мне в плечо точнехонько в ту секундочку, когда рука после замаха метнула вазочку.

Хрусталь ударился о подбородок девушки, разбился, и осколок взрезал яремную вену на длинной шее. Прежде она потеряла сознание в результате удара, потом умерла от потери крови.

Я наспех обработал раненое плечо. Выбросил все из холодильника в мусоропровод на Галиной кухне, вытащил полки и запихнул покойницу в холодильный шкаф, чтоб не смердела, разлагаясь. Братишка покойной не знает о нашем возвращении, и вообще никто не знает. Дверь квартиры двуличной... нет – «трехличной» девицы я закрыл на ключ, который, выйдя на улицу, выбросил в канализационный люк. Взял такси, добрался до улицы Двадцати шести бакинских комиссаров, отыскал в секретке рядом с домом ключики от арендованной жилплощади, кивнул бабушкам на скамеечке возле подъезда и, вытащив из почтового ящика ворох рекламных газет, еще не войдя в квартиру, отметил взятое в рамку объявление с рекламой «ЦКБ Бориса Николаевича». Остальное ты знаешь, партнер...

О чем еще тебе рассказать, Миша? О сокровищах вора в законе, папы Федора Михайловича? Считай, что их нет. Совсем скоро родственники станут искать погибших членов экспедиции. Засуетятся кореша Фединого папы. Встанет на рога милиция. Лет пять-шесть в Якутию лучше не соваться. Ежели вспомнить еще и братишку Галины, так вообще лучше срок забвения воровского клада увеличить до восьми-десяти лет. А десять лет в наше время, в нашей стране, в нашем с тобой положении – все равно что вечность. Жадность сгубила фраера Красавчика, не хочу брать с него пример и подыхать за содержимое ржавого железного ящика.

Месяца через полтора начнется большой трам-тарарам по поводу исчезнувшей экспедиции, меня станут искать в связи с якутской трагедией. Однако была бы возможность пожить еще месячишко со своими старыми документами, я бы пожил, рискнул. Но «Синяя Борода» на пятки наступает, фокусирует интерес милиции на моей скромной облысевшей персоне. Разборок по воровскому кладу я совершенно не опасаюсь, хоть это тебе, Михаил, и покажется странным. Труп Галины скорее всего по-тихому закопает где-нибудь в Подмосковье ее горячо любимый алчный братик. В холодильнике на Галиной кухне хранилось молоко трехдневной давности. Думаю, по уши увязший в грязном деле с чужим кладом братик, пока мы были в Якутии, периодически навещал сестринское жилище. Оглашать смерть Галины ему не в тему. Прикопает сестренку втихаря братик, уверен... Тело Федора стопроцентно не найдут. А трупы шестерых лохов-псевдоученых разроют и растащат по косточкам таежные обитатели. Мы с Галей открыто, по своим ксивам, летели с Севера в Москву, ну и что ж с того? Мы ли это были? Кто докажет, как проверят, если и напорются и обратят внимание на этот фактик.

Повторяю: мои умозаключения по поводу того, чего следует опасаться, а чего нет, тебе, партнер, могут показаться не вполне логичными, но верь мне, я знаю, о чем говорю, я битый и опытный тип. И живой пока – самое главное. Сегодня меня крайне заботит «Синяя Борода», такой враг в тылу опаснее неповоротливой правоохранительной системы государства и разрозненных, подозревающих друг друга, ничего не смыслящих в оперативно-розыскной работе воровских да бандитских криминальных группировок. Победить «Синюю Бороду» для меня вопрос жизненно принципиальный... О! Гляди-ка, а мы, считай, приехали уже. Сейчас начнется самое интересное – поедем через поле, по глине и грязи, да под дождичком, будь он неладен. Надоел, проклятый... У тебя в головушке, партнер, после моих рассказов и разглагольствований, поди, жижа погуще, чем под колесами «Волги». Несуразностей в моем рассказе много, согласен, дилетанту трудно понять мою логику, мое поведение... Ох ты, досада какая!.. Ну-кась, Миша, передохни от мыслей, вылезай под дождик, толкани машину. Застряли, черт, капитально в первой же рытвине, вылезай, партнер, или вот чего – садись-ка лучше за руль, а я подтолкну тачку, у меня ловчее получится...

Последний, совсем-совсем короткий участок пути заставил партнеров помучиться, помокнуть под дождичком, перепачкаться в грязи, ну и попотеть, естественно.

Нудный поток воды с почерневшего неба издевательски барабанил мелкой дробью по автомобильной крыше. Лужи пузырились и вскипали будто гейзеры. Грязь текла под колеса вулканической лавой.

Словно в насмешку, дождь закончился, как раз когда «Волга» въезжала во двор загородной резиденции Сан Саныча, когда потухли фары, отключился мотор и транспортное средство превратилось в мертвую груду железа. Когда всего два шага осталось до заветного крыльца, ведущего в дом с русской печкой, под крышу, как раз тогда дождь и закончился.

Сан Саныч вылез из машины, взглянул в темное небо, подставил ладошку, пытаясь поймать дождевую каплю, не поймал, покачал головой.

– Нет бы ей, хляби надоедливой, прекратить капать часа два назад. Ты не представляешь, партнер, как мне осточертело мелькание автомобильных «дворников» перед глазами... Миша, помоги, пожалуйста, «языка» из багажника в хату перенести.

Крутя на пальце ключи, Сан Саныч подошел к багажнику, насвистывая какую-то нехитрую мелодию, вставил ключик в скважинку замка, повернул. Багажник открылся. Подоспевший Чумаков, едва успевший размять ноги после долгого сидения на автомобильном диванчике, заглянул в прямоугольную емкость багажника и увидел связанное по рукам и ногам, безликое, скорчившееся, будто дитя в материнском чреве, тело.

Мужчина среднего возраста лежал на боку. Длинная веревка опутала его пальцы, петлей захлестнула запястья, стянула вместе предплечья, привязала локти к коленям, тугой змеей оплела голени и, обмотавшись вокруг лодыжек, закончилась замысловатым узлом. Мужчина был обнажен до пояса, а снятая с него рубашка разорвана надвое. Одна половина замотала лицо человеку в багажнике, вторая комком лежала на ключице, удерживаемая при помощи все той же бельевой веревки, запутавшей шею и проскользнувшей под мышку раненому.

– Ноги ему придержи, Михаил. – Сан Саныч нагнулся, взял раненого «языка», как берут ребенка, вынимая из колыбели. – Оп-па! Вот так, хорошо. Багажник захлопни, пожалуйста.

Сан Саныч понес «языка» к крыльцу. Голова раненого безвольно свисала, болталась в такт шагов, на шее вздулся гребень кадыка.

– Михаил, открой нам дверь, будь любезен. Хорошо, входим в сени... Дверь на улицу закрой, открой дверь в комнату... вот так, хорошо. Сейчас я его на стол положу...

Положив связанного на стол, Сан Саныч поманил Чумакова пальцем.

– Доктор, пока я в сени за ножом схожу, чтоб веревки разрезать, посмотри его. Что-то он мне не нравится. Тяжелый, как труп.

К моменту, когда Сан Саныч вернулся из сеней, вооруженный армейским десантным ножом, доктор Чумаков поставил диагноз – пленный мертв. И никакая реанимация не поможет. «Язык» скончался минимум час тому назад.

Выслушав медицинское заключение, Сан Саныч досадливо сморщился.

– Здрасьте, приехали... От чего он умер? От огнестрельного ранения ключицы?

– Не думаю. Крови натекло мало, рана для жизни не опасна сама по себе, хотя, конечно, именно эта рана и послужила причиной смерти...

– Понятно. За что я уважаю медиков, так это за формулировочки типа твоей: «рана не опасна для жизни, но умер пациент именно от нее»...

– Я могу подробно объяснить, что имею в виду...

– Не стоит, доктор.

Сан Саныч задумчиво почесал лысый затылок. Посмотрел в потолок, перевел взгляд на труп. С минуту рассматривал мертвое тело, прикидывая что-то в уме, потом вздохнул и сказал, как всегда, спокойно:

– Михаил, помоги, будь любезен, отнести труп обратно в багажник. Да прихвати лопату в сенях. Доедем до леса, предадим прах земле.

– Может, его обыскать хотя бы?

– Уже. Когда пеленал, я его обыскал. Нашел салфетку с фирменной маркировкой «Макдоналдс». На салфетке фломастером написаны цифры 3 и 28. Еще нашел телефонную карточку и сто пятьдесят рублей с мелочью. И сигареты с зажигалкой, которые тебе подарил. Даже рации, примитивного переговорного устройства, при нем не обнаружил. Остерегались ребята засорять эфир, лишь оптику и оружие взяли на дело, профессионалы... Давай, Миша, пошевеливайся. Допрос отменяется. Будем хоронить.

Похороны затянулись до утра. Уже светало, когда перепачканный землей, измотанный и голодный Чумаков разделся донага, облился колодезной водой, насухо вытерся и, свалившись поверх лоскутного одеяла, уснул.

Разбудил Мишу на этот раз чудесный аромат разваристой гречневой каши. Вообще-то Чумаков терпеть не мог каши. Ни гречневой, ни манной, никакой. Обожал мясо, жареную свинину. Любил картошечку. Поджаристую, да чтоб с корочкой. И вот надо же, передряги последних суток переиначили Мишины вкусы. Питательная, быстро насыщающая, разбухшая в чугунке гречневая крупа заставляла слюнные железы работать, как у подопытной собаки Павлова. Прогоняя сон, взнуздывая организм, воскрешая к новой жизни.

Кивок накрывающему на стол Сан Санычу, трусцой на улицу, «до ветру». Курнуть натощак? А ну его на фиг! Плеснуть в глаза водичкой, и за стол. И трескать кашу за обе щеки, запивать зеленым чаем. Хорошо!

Хорошо сделалось организму. Поспал, поел. Мышцы болят, ну так это не страшно, пройдет. Главное – он живой и здоровый. И напротив за столом невозмутимый Сан Саныч. Неприятностей – воз и маленькая тележка. Однако Сан Саныч рядом, и он чего-нибудь придумает пренепременно. Иначе и быть не может!

– Какой-то ты сегодня, партнер, не по погоде веселый.

– Отличная погода, Сан Саныч. Тучки тают, солнце светит. Дождя более не намечается.

– И это плохо. Бежать лучше во время дождя. Верь мне. Знаю, о чем говорю.

– Бежать? Куда побежим? Я готов.

– Куда – вопрос второй. Главное – от кого.

– И от кого же нам бежать? Не понимаю.

– От фирмачей из «Синей Бороды». Тебе лучше всего бежать в милицию, а мне... мне лучше всего уехать куда-нибудь подальше. На Дальний Восток, например.

Сан Саныч не шутил. Говорил серьезно, пристально глядя в глаза Чумакову.

– «Язык» умер. Вместе с ним, Михаил, умерла надежда на победу. Знал бы ты, партнер, до чего мне не хочется оставлять в тылу профессионального, отменной выучки врага. Однако – нет вариантов. Придется бежать, путать следы. Что же касается тебя, Михаил... От Дяди Степы я знаю несколько фамилий высоких милицейских чинов и знаю, как на них выйти. Это только в кино простые мусора, работающие «на земле», – честные и душевные парни. На самом деле все наоборот. Чем ниже чин мусорка, тем он коррумпированнее. Злясь на зарплату, до анекдота копеечную, сшибает бабки мелкий ментенок у бабушек, от безысходки торгующих сигаретами около метро, наживается на старушках, ибо претит вчерашнему двоечнику-школьнику ручками работать, землю копать или рельсы класть. Нравится бездарю власть, торчит оболтус от погон на плечах. Бандиты – они честнее. Они рискуют. Мусора – приспосабливаются. Мелкие мусора. Среди подполковников и полканов картина другая. Чтоб получить полковничьи погоны, голова на плечах нужна. Пойдешь в милицию к достойному человеку, расскажешь все, как есть, как было. Иного выхода для тебя я не вижу. Единственное, надеюсь, обо мне правды не скажешь. Ты понимаешь, о чем я прошу. Внешность мою можешь описать, а чего еще говорить и как – придумаем.

Миша отвел глаза. Взгляд Сан Саныча его угнетал. Чумаков заметил на уголке стола сигаретную пачку. Закурил. Грустно усмехнулся возникшим в голове мыслям, спросил у Сан Саныча не без сарказма:

– А на фига, скажи, пожалуйста, ты сагитировал меня позавчера сбежать от ментов, сделать ноги из собственной квартиры, куда подбросили труп Димы-Красавчика? Тюрьмой пугал, объяснял, чем проигрыш отличается от поражения. Какой тебе был резон от такого партнера, как я? Хотел выдоить из меня нужную информацию, попользовать и отправить меня опять же к ментам, да? Ты ж у нас матерый бегун, опытный, тебе непременно охота знать, от кого конкретно убегаешь, чтоб грамотно запутывать след. Я прав? Ну? Чего молчишь?!

Сан Саныч отхлебнул чаю. Не спеша поставил горячую кружку на стол. Ответил ровным, бесстрастным голосом:

– Успокойся, Михаил. Нервами делу не поможешь. Пойми, иного выхода нет. «Язык» умер, так и не заговорив. То, что я не рвал на себе волосы и не рыдал от отчаяния, когда выяснилось, что он сдох, ничего не меняет. Между тем и орать, и щипать себя за лысину от досады очень хотелось. Я виноват в его смерти! Я! Я все провалил. Пойми ты, дурья башка, нам противостоят серьезные ребята. Профессионалы. Нас исключительно грамотно подставили ментам, подкинув в твою квартиру труп Красавчика, и уйти нам удалось лишь потому, что милиция сработала на двойку с минусом. Но ментовский розыск нам обеспечили. И наши трупы уже возле моей квартиры, где ждал страхующий основную операцию киллер, вполне бы устроили как ментов, так и ребят из «Синей Бороды». Киллер сдох, ребятки из «Синей Бороды» списали его прокол на случайность. Тогда еще они меня недооценивали. Сейчас, после смерти еще одного сотрудника «Бороды» и пропажи другого, ребята призадумались. Они же не знают, что «язык» мертв...

– А давай его откопаем и подбросим им, а?! – перебил Миша, звонко шлепнув кулаком по ладошке. – Давай, а?

– Ага, – улыбнулся Сан Саныч. – И привяжем к ноге бирку с заявлением: дескать, покойный нам ничего не успел рассказать. Знать бы еще, куда, по какому адресу подбрасывать труп, совсем было бы здорово... Узнай мы от «языка» конкретные имена, адреса и фамилии, игра пошла бы совсем по другим правилам. Но правила, к сожалению, остались прежними. Противник пока этого не знает. Готовится к серьезной войне, напрягает мозги, не жалеет средств. И противник опасен, чрезвычайно опасен. Более ошибок и самонадеянных просчетов ребята не допустят. Самое умное с нашей стороны – воспользоваться заблуждением противника по поводу нашей с тобой осведомленности и разбежаться. Мне уповать на правоохранительные органы бессмысленно. На мне висит труп девушки Галины, дело Федора Михайловича и пропавшей экспедиции. И, черт его знает, вдруг менты докопаются до истоков, раскусят меня как курьера ЦК. Тогда все – мне гроб. Заблестят глазенки у властей предержащих в мечте о мифическом «золоте партии». Ты, кстати, Миша, ежели задумаешься, поймешь – сохранить мою безвестность и в твоих интересах, партнер. А в остальном у тебя есть шанс выйти из сгустившейся мути если и не совсем сухим, пусть с подмоченной биографией, но зато живым. Во всяком случае, в милиции тебя не замочат. В смысле – не убьют. А повезет – так с твоей помощью надерут менты жопу «Синей Бороде». Ох, надерут!

– Ты сказал как-то, что только победа у всех разная, а поражение – общая беда.

– Так и есть. Проигрыш объединяет. И ты, и я в милицейском розыске. И я, и ты – злейшие враги специалистов из «Синей Бороды». Обижаешься, что я предложил разбежаться? Что ж, давай останемся вместе. Нажремся водки и сделаем друг дружке харакири.

– А это идея! – Миша стукнул кулаком по столу. – Замечательная идея! Слушай, есть у меня институтский дружок, работает в морге. Непутевый мужик, из института его с четвертого курса отчислили. Отслужил в армии, устроился в морг. Спирт лакает, как воду, опустился совсем, на бомжа стал похож. Периодически ко мне домой таскается деньги занимать. Мы у него запросто, задешево сможем купить два соответствующих нам обоим по телосложению невостребованных трупа. Сажаем жмуриков в твою «Волгу», туда же усаживаем откопанного «языка», едем к моему дому и машину взрываем. Есть у тебя в запаске динамит?

– Есть тротил, есть пластид. А «Волгу», кстати, гробить не обязательно. Можно угнать тачку. Однако все это досужая болтовня, партнер... – Сан Саныч подлил себе чаю. – Остынь, Миша. Похожую идейку я в первую очередь прокрутил в мозгах, когда ты констатировал, что «язык» отдал богу душу. Только моя идея базировалась не на приобретении трупов в морге или крематории, а на покупке подходящих тел у кладбищенских могильщиков.

Мишу передернуло. Он живо представил, как изрядно выпившие могильщики ночью на кладбище тайком откапывают для Сан Саныча сначала одного, потом другого свежего «подходящего» покойника. А до того целый день партнеры переходят от одной группы скорбящих к другой, присматриваются к новым кладбищенским поступлениям, подыскивая усопших своих размеров. Бр-р-р, как неприятно...

– Чего скривился, Михаил? Ты ж врач. Тебе брезговать мертвецами по штату не положено. Я думал замотивировать покупку покойников тем, что мы с тобою сатанисты. Могильщиков подобное объяснение вполне бы устроило. А машину я планировал не взрывать пошло и нарочито, гораздо достовернее имитировать дорожно-транспортное происшествие. Причем так, чтоб заменяющие нас покойники обгорели как следует, а «язык» лишь слегка обуглился. И в «бардачке» машины должно было сохраниться фальшивое удостоверение лжемента Макарыча из «Трех семерок». До имитации ДТП нам в компании с мертвецами пришлось бы вдоволь погонять по Москве, а еще раньше – нарваться якобы случайно на ментовский патруль. От него, от патруля, мы бы и тикали. Да так лихо, чтоб после всякие там «Дорожные патрули» месяц смаковали по телеку детали погони и ее итоги. Я все продумал в течение минуты в общих чертах, однако тут же отказался от этой придумки. Ну, обманем мы «Синюю Бороду». Ну, решат они, что мы на том свете. Дальше что? Подходов к ребятам нет. Конспирация у них на высоте. Потеряем время, пока враг думает, что «язык» жив и поведал нам нечто интересное. Ты отрежешь себе пути к отступлению в милицейские объятия, а мне все одно придется бежать. Залог победы над противником – знать все о нем и объективно себя оценивать. Запомни это, партнер, и опустись на грешную землю из стратосферы пустых фантазий.

Чумаков поймал взгляд Сан Саныча, улыбнулся.

– Сан Саныч, я накрепко запомнил еще одну твою цитату. Про то, что нет более узко мыслящих людей, чем специалисты.

– Ну да, мои слова. – Сан Саныч смотрел Мише в глаза, слегка нагнув большую голову так, как это делают крупные собаки. – Дальше что?

– А то! – Чумаков улыбнулся еще шире. – Если я тебе сейчас скажу, что у меня есть прямой выход на «Синюю Бороду»? Если скажу, что знаю, как их найти, знаю почти наверняка...

– Почти?

– Почти на сто процентов... Наверняка в этой жизни, как я убедился, можно рассчитывать только на смерть... На девяносто девять и девять десятых процента.

– Хороший процент. Если не бредишь и действительно додумался до чего-то этакого, что попало в «слепую зону» моего внимания. Ежели так, я буду крайне удивлен, партнер.

– Мечтаю увидеть, как ты удивляешься. Любоваться твоим непроницаемым челом, честное слово, надоело. Слушай внимательно. Помнишь, откуда я знаю Ирину Грекову, убитую Красавчиком? Помнишь, я рассказывал про свою бывшую супружницу? Помнишь, я объяснял, почему она, девушка из простой семьи, Золушка, тоскующая по высшему обществу, так долго поддерживала отношения с соучениками по окончании средней школы?

– Помню. Школа в центре. В классе учились дети советских шишек...

– Учились и жили в больших престижных квартирах! – подхватил Миша. – Школа недалеко от метро «Третьяковская», а рядом с метро построили «Макдоналдс»! Цифры на той салфетке из «Макдоналдса», что лежала в кармане у желтоглазого, – номер дома и номер квартиры, гадом буду, кого-то из одноклассников покойницы Ирины! Разыскать очередную потенциальную жертву «Синей Бороды» – дело нескольких часов!

– Красавчик, общаясь с Грековой, наметил среди ее знакомых очередную жертву. Допустим, совсем недавно желтоглазого перевели на новый «объект» и, перекусывая неподалеку от нового места работы, он для памяти черкнул на салфетке координаты жертвы... А что?.. Похоже, очень похоже на правду... – Сан Саныч резко замолчал, закатил глаза к потолку, скрипнул зубами. – Олен срякки! Я должен был! Я был обязан сам догадаться!

Сан Саныч стукнул себя кулаком по лысому лбу.

– Срякки! Срякки!! Срякки!!!

– Что такое «олен срякки»?

– В вольном переводе с финского это означает «я мудак»! Мудак! Ванха срякки!!! Старый мудак!!!