Глава 5
Я – призрак
Вечереет. Пусть еще тепло, как летом, однако уже осень, пускай и календарная, но вечереет довольно рано. И птицы, птахи лесные, уже давненько не поют летних песен. Тихо в лесу. Вчерашний ветер проредил листву, дождь омыл колючие ветки, и первые штрихи осени под ногами – серые подпалины жухлой травы, мазки свалявшейся паутины, россыпь сбитых ветром рябиновых ягод. А вон под березой торчит одноименный гриб, экий, черт побери, красавец. А чуть дальше, в блюдце лужицы, плавает раскисший окурок. Курящий грибник, растяпа, прошел вчера после дождичка совсем рядом с красавцем подберезовиком, срезал сыроежки вон у пенька, а благородный гриб не заметил ни фига, проморгал.
У пенька с многоточием срезанных корней сыроежек вокруг заметна легкая примятость травы. Иду по следам растяпы грибника, прошел метров десять, и в траве обозначилась извилистая тропинка. Иду по тропинке, хромаю, опираясь на трость. На ту трость, что принесла мне Клара, на «спецтрость», сработанную оружейником Пантелеймонычем.
Маскировать оружие под трость – это классика. В былые эпохи европейские франты прятали в тросточках клинки, а в конце позапрошлого века браконьеры, дабы обмануть егерей и лесных объездчиков, придумали стреляющие трости. Между прочим, и сама по себе трость грозное оружие. По сию пору во Франции проходят соревнования фехтовальщиков на тросточках. И, кстати, полицейская статистика янки выявила факт большей безопасности на улице человека с тростью. Хулиганы подсознательно опасаются палки-трости в руках у таких же, как я, хромых. «Наше все», наш Пушкин Александр Сергеевич, чтоб вы знали, носил тросточку в тридцать килограммов весом, залитую свинцом. Таким образом склонный к дуэлям на пистолетах поэт тренировал кисть. Моя трость много легче. Она не стреляет, в ней не прячется стилет, она не предназначена для спортивного фехтования. Моя спецтрость сработана по образу и подобию самого мощного из возможного «тростеобразного» вооружения. Она у меня трубчатая, и внутри свободно катается массивный стальной шарик. Ударь я трубочкой с шариком по хребтине, скажем, слону, и кранты несчастному животному, переломится хребет, будто спичка.
Я сравнительно недавно перешел на тип ходьбы с опорой на трость. До того много часов кряду перемещался так называемым «шагом росомахи». Хромота ничуть не мешала косолапить и догонять смещенный центр тяжести тела. Ноги бежали за расслабленным корпусом, не давая ему упасть, а тросточка в опущенной руке разгребала кусты, ветки, еловые лапы, травы, папоротник. Шел я все время лесом. Как стемнело – быстрее, пока светло – осторожно, с оглядкой, но все равно быстро. Я на ногах уже где-то часов около сорока. Впору, ха, записать себя в «Книгу рекордов Гиннесса» как самого выносливого скорохода-инвалида. Те двадцать два часа, о которых я говорил Трофиму, давно истекли, но, думаю, поиски несуществующего склада взрывчатых веществ по сию пору продолжаются, правда, меньшим количеством поисковиков. Снятый с поисковой работы личный состав, полагаю, подключили к операции по моей поимке. И спецназовцы, коим довелось скучать в оцеплении аэропорта Шереметьево-2, тоже меня ищут. Меня, Клару и Машеньку.
Сказать, что я устал, – значит, ничего не сказать. Да, я не обычный человек, и запас прочности у меня много выше среднестатистического, однако, лишь мысли о Кларе с Машенькой заставляют шагать и шагать, черпая резервы за гранью возможного. Иду покамест справно, даже дыхание нормальное, даже в голове ясно, а сердце меж тем давным-давно стучит, будто сумасшедший дятел, сигнализирует – нужен отдых, хотя бы чисто символический, ибо возможности миокарда не безграничны, да и сосуды не железные.
Тропинка под ногами ширится. Кажется, я иду по высохшему руслу ручья, берущему начало в высокой траве и впадающему в... Лес резко поредел, в просвете между деревьями отчетливо вижу дорогу. Дождевой ручеек впадал в придорожную канаву. В ней, в канаве, и сейчас влажно. А на дороге сухо, две колеи в грунте покрыты корочкой глины, по дороге с утра никто не ездил.
Дорога катится под горку и разбегается рукавами вокруг крестьянских домишек да сарайчиков. С края дороги, где я затаился, избушки кажутся игрушечными. Как водится, у въезда в деревеньку намалевано на покосившемся транспаранте ее название: «Чернявка». И под указателем с названием косо повис дорожный знак, ограничивающий скорость движения транспортных средств по деревенской улице.
Я вспомнил карту, найденную в бардачке генеральской машины, воспроизвел ее перед своим внутренним взором. Населенный пункт Черниговка на карте обозначен впритык к деревне Чернявка. Идти осталось сущие пустяки – в обход этой деревеньки и еще километра три. Лесом, разумеется. Сейчас надо взять левее, дабы обойти поля вокруг Чернявки, обойду, и лес снова подступит к дороге вплотную. Я закрыл глаза, карта в голове вырисовалась точнее. Ниточка дороги делает крюк, следовательно, вновь оказавшись у дороги, надо будет ее пересечь и двигаться напрямую, таким образом, выиграю целый километр. Я достаточно хорошо знаю Подмосковье, как-никак прожил в столице немало, однако генеральская карта мне очень помогла, ибо Московская область огромна и всех дорог-дорожек не выучишь.
А Кларе я специально не дал подробную карту из генеральского бардачка. Чтоб не морочить ей лишней информацией голову.
Черт! Уж было собрался передохнуть, дать передышку сердечной мышце, а не могу! Мысли о Кларе стимулируют впрыскивание в кровь адреналинового допинга и гонят, гонят в обход деревни Чернявки, напрямик к деревне Черниговке.
Вздыхаю тяжело, отнюдь не только из-за усталости, опираюсь на палку, иду, хромаю намеченным маршрутом, а в голове сумбур. Быть может, я зря ТАК рисковал Кларой, Машенькой, собой, нашим будущим?..
Что такое риск? Это отчаянное желание добиться чистой победы при раскладе, когда и ничья благо. Это вызов теории вероятностей. Это миллиарды нервных клеток под залог одного авось. И это когда в мозгах вновь и вновь крутятся, будто кинохроника, воспоминания о той минуте, той секунде, после которой уже ничего не изменишь, хоть умри.
Почти сорок часов минуло с той самой проклятой судьбоносной точки отсчета максимального риска, а будто только что расстался с Кларой, будто мгновение назад улыбнулся в последний раз в ответ на улыбку обманутой мною Машеньки.
...Улыбаться ребенок начал не сразу. Когда Клара с дочкой на руках села на освобожденное Трофимом сиденье, Машенька чуть не плакала. Девочка тискала, словно нелюбимую куклу, спецпротез моей правой кисти и глядела с испугом на всхрапывающего пьяного генерала.
– Машутка, дай-ка, зайка, – я осторожно отнял у девочки опасную игрушку, бросил ее за спину, тронул ногой педаль сцепления. – Машенька, знаешь, чего я придумал? – Я стронул автомобиль с места, заставил его попятиться от заминированных ворот, изловчился, развернул авто задом к базе. – Я придумал самый-пресамый необычный подарок к твоему дню рождения. А то, помнишь, я подарил тебе медвежонка, но он новорожденной не понравился. – Клара молча меня слушала, не перебивала, внимательно глядела в мои смеющиеся глаза. И Машенька мало-помалу отвлекалась от испуганного созерцания генерала-алкоголика. – День рождения у тебя уже был, но давай договоримся, что он сегодня наступил опять, понарошку. Давай? Машенька! Я придумал подарить тебе на день рождения понарошку самое-пресамое настоящее ПРИКЛЮЧЕНИЕ! Как в компьютерной игре! Правда. – Детские глазенки вспыхнули интересом. – Ты же любишь компьютерные игры, да? Вот и у нас сейчас будет похожая игра, только всамделишная! Не веришь? – Машина отъехала от ворот солидное расстояние, однако через минуту звуковая составляющая взрывной реакции долбанет по ушам весьма чувствительно. – Сейчас поверишь! Сейчас сзади грянет взрыв, как в компьютерной стрелялке. Приготовься! Уши ладошками зажми. Во, молодчинка! Пять, четыре, три, два, сейчас... – Бабахнуло. Машенька вздрогнула, оглянулась. Но в глазах ребенка не страх – восторг. Зато в глазах мамы лед. И грусть. И понимание безвозвратности произошедшего. – Машенька, наша игра, как и любая компьютерная, состоит из нескольких уровней. Совсем скоро я приторможу, и вы с мамой выскочите из машины, начнется первый уровень, похожий на бродилку. Ты же любишь компьютерные бродилки, правда? Наша бродилка еще похожа на игру в прятки и одновременно в пятнашки. Нас будут искать, нас троих, а нам надо, прячась, убежать, поняла? Они, те, которые будут нас искать, думают, что мы, все втроем, станем убегать от них на этой машине, но мы их обманем! Я останусь в машине, отвлеку догоняющих, а вы с мамой тихонько, крадучись, пойдете в ту сторону, откуда мы убегаем. Они-то будут думать, что мы все в машине, сообразила? Головкой киваешь, молодчинка, сообразила! А они ни за что не поверят, что мы можем разделиться и что вы двинетесь обратно, согласны? Для вас с мамой я приготовил сумку. Вон она, у пьяного дяди на коленях. Дядя, кстати, тоже в игре. В сумке, в курточке, которая побольше, в кармане лежит листок с рисунком местности. Вы с мамой тихохонько лесочком обойдете базу и выйдете к шоссе, оно там нарисовано. Шоссе – второй этап. Второй уровень игры похож на компьютерные ролевые игры. Перед выходом на шоссе вы с мамой переоденетесь в одежды, спрятанные в сумке. Вы должны стать совершенно другими, чтобы выиграть, непохожими на маму с дочкой, которых ищут. Ты, Машенька, станешь Мишенькой. В сумке найдете маникюрный набор, и мама подрежет тебе волосики, а после свою челку сострижет. В большой сумке есть маленькая сумочка для мамы. Вы переоденетесь, мама возьмет маленькую сумочку, а большую вместе со старой одеждой вы спрячете в лесу. Еще вы найдете косметический набор, и мама необычно накрасится, поняла, мама, да? А еще найдете деньги. Вы пойдете влево по шоссе и будете голосовать. Поймаете машину, мама скажет, мол, вы приехали сюда с папой за грибами и поругались, в смысле – мама с папой поругалась, забрала ребенка, бросила папу, его «Волгу» и корзинку с грибами, решила вернуться в Москву с сыночком, то есть с тобой, ха, Мишенька. Железнодорожная станция не близко, но у мамы хватит денег, чтобы уговорить водителя вас подвезти. Купите билет до Москвы, в городе поедете на другой вокзал. По дороге можете перекусить. Мама купит тебе мороженое. Да! Чуть не забыл – поедете на метро. В городе услугами четырехколесных извозчиков, чур, не пользоваться. Доедете до вокзала и...
– Ты забыл сказать, до какого вокзала нам ехать, – перебила Клара, внимательная и сосредоточенная.
Я сказал. Назвал вокзал и станцию, до которой нужно брать билет. Назвал и конечный пункт «игры»:
– Чтобы победить, вам с мамой, Мишенька-Машенька, надобно добраться до деревни Черниговка. Запомните: Чер-ни-гов-ка. Это рядом с деревней Чернявка. Ходит ли туда автобус от железнодорожной станции – понятия не имею. Но деньги у вас есть, с последним этапом игры справитесь, должны справиться. В Черниговке найдете дяденьку корейца по имени Юлий. Смеешься, моя маленькая Ма.., ой, прости! Мой маленький Мишенька. Рассмешило тебя почти как у девчонки имя дяди корейской национальности, да? Передай дяде со смешным именем, мол, он приглашал меня в гости, и я приду. Я приду попозже, чем вы. Ждите, лопайте тыквы по-корейски, и я приеду, честное слово. Ждите завтра к ночи. А сейчас хватайте большую сумку и готовьтесь выскакивать из машины. Я не буду останавливаться, приторможу, вы скок – и в лес, под дождичек. Ты же любишь дождь, ребенок? Ты всегда просишься у мамы побегать под дождем...
Я притормозил на очередном повороте. Машина ехала медленно-медленно, но ехала, колеса вращались. Клара неловко прыгнула на обочину, одной рукой прижимая к груди восторженную Машеньку, другой стиснув лямку спортивной сумки. Клара пошатнулась, опустила дочку на взмокшую землю и... улыбнулась мне вслед. Я видел ее улыбку в зеркальце заднего вида, она как бы подбадривала меня, мол, не волнуйся за нас, мы сыграем в твою игру и выиграем, мы все сделаем, как ты учил, мы тебе верим и верим в тебя, мы справимся...
Почти сорок часов минуло с той самой проклятой судьбоносной точки отсчета максимального риска, а я до сих пор закрою глаза и вижу улыбку Клары и растянувшую рот до ушей обманутую мною Машеньку. Я сволочь. Я рискнул самым дорогим. Я вышел за рамки, я недостоин сочувствия, но иного выхода просто не было: калека, женщина и ребенок – слишком приметная троица. Стоит появиться на людях, и любой патруль, получивший пусть даже устную ориентировку, задержал бы нас сразу же. А в обход мегаполиса, лесами да долами, до Черниговки ни Кларе, ни тем более Машеньке просто не дойти.
...Я успокаивал себя, убедившись, что выбрал единственно правильный из всех вариантов, и гнал генеральскую тачку, наращивая скорость после каждого поворота.
Я имел фору – пока Трофим свяжется с Ильичом, пока Александр Ильич будет сосать валидол и чесать репу, я рассчитывал доехать по грунту до асфальта.
До цивилизованной асфальтированной трассы с ее развязками, ответвлениями и тупиками оставалось чуть километров пять-шесть по приметам, когда управляемая мною генеральская иномарка обогнала зачуханную «копейку». Обогнала и встала поперек дороги. Остановилась, разумеется, и «копейка». Я покинул теплое кресло, бросил прощальный взгляд на совершенно раскисшего Арсения Игоревича, сунул спешно за пояс спецпротез правой кисти, с трудом его туда засунул.
Я хромал, обходя машину с тонированными стеклами, разговаривая с невидимыми и несуществующими пассажирами:
– Клара, Машенька, подождите минуту, сейчас, момент, поедем дальше.
Говорил громко и внятно, чтоб мужик, который распахнул дверцу «копейки», отчетливо услышал мои речи.
Хвала Будде, за рулем случайно встреченной мною «копейки» сидел вполне здоровый мужичок, а не ветхий старец. Более никого в антикварных «Жигулях» не было, и за это Будде тоже спасибо. Мысленно извинившись перед хозяином «Жигулей» первой модели, я размахнулся своей спецпалкой да так треснул по крыше его автомашины, что и ее, крышу, погнул, и лобовое стекло вдребезги. Учиняя погром, я заорал на мужика, потребовал, чтоб он вылезал на фиг и ложился мордой в грязь.
Мужик побледнел, вылез, а я быстренько сунул трость под мышку калечной руки, а здоровой выхватил «стечкин». И пальнул по колесам генеральской иномарки, опять же требуя от мужичонки послушания, немедленного и безоговорочного.
– Рожей в землю, кому велено! – надрывался я, однако ополоумевший от страха мужичок приказа не выполнил, дал, чертяка, стрекача, сиганул в лес, только подошвы засверкали.
«Оно и к лучшему, – думал я, усаживаясь за руль «жигуленка». – Бить терпилу по голове совсем уж в лом. Пущай бежит. Добежит до того, кому можно пожаловаться, и сообщит: так, мол, и так, хромоногий, безрукий с пистолетом, со страшной палкой, «жигуль» угнал, иномарку бросил, и еще тама, в брошенной машине, какие-то бабы с ним ехали...»
На «жигуленке» с мятой крышей и битым-разбитым лобовым стеклом я благополучно подъехал к заасфальтированной магистрали. Там его и бросил. Найдут «копейку», подумают, что я со спутницами пересел в какую-то другую автомашину, водитель коей у меня в заложниках...
Тьфу! О чем это я? Почему «найдут»? Нашли! Давно, около сорока часов тому назад. И подумали именно так, как надо было мне. Полагаю, даже объяснили факт смены заложника – пьяного генерала таскать из тачки в тачку весьма затруднительно, согласитесь.
Бросив «жигуль», первый десяток километров я специально пробирался лесом, особенно не удаляясь от асфальта трассы. Через час примерно в небе над трассой уже барражировали вертолеты. И кто им только вылет разрешил в дождливую-то погоду, а? В гущу лесов я углубился, когда со стороны трассы то и дело стало доноситься улюлюканье сирен патрульных машин. Само собой, не все сорок часов шел по лесу. Я бы и рад, но и поля на пути встречались, которые не обойдешь, и хорошо еще, что водные преграды сумел форсировать отнюдь не вплавь. Меж тем большую часть пути меня окружали деревья. Везение не покидало хромого путника – вышеупомянутые поля и воды попадались на моем долгом пути в основном в темное время минувших суток, я шагал под звездами, один в поле воин, подо мной скрипели доски мостков, мне светила луна сквозь прорехи в тучах, и сам себе я более всего напоминал призрак заплутавшего на подступах к Москве бомжа.
Идентифицировать себя с призраком меня когда-то научил дед. Еще он научил, как черпать силы из бездонных резервуаров природы, как превращать лунный свет, ветер, влагу в энергию, необходимую для движения. Кабы мне сейчас было за двадцать, а не за сорок, я бы смог идти в прежнем темпе необычайно, неправдоподобно долго. Эх, если бы да кабы...
Обошел, прячась в лесу, пахотные угодья крестьян деревеньки Чернявки. Я снова у дороги, и дорога опять пуста. Оглядываюсь, вижу деревенского старичка у избушки на околице. Старичок кормит кур, дымит «Беломором», ко мне стоит в полоборота. А хоть бы и лицом ко мне стоял, все равно не заметить фигуру, промелькнувшую на дороге, ибо, пока я шел в обход поля, нахмурилось сонное вечернее небо, сгустились тени и сделалось душно. Быть грозе, и скоро.
Перебегаю дорогу, на той стороне малинник, разгребаю колючие кусты протезом, ныряю в гущу веток и веточек, они цепляются за пиджак, за штаны, гудит потревоженный шмель. Фу-у... Прорвался сквозь зеленое препятствие. Осталась последняя пара километров по прямой. Пора, пожалуй, зарядить протез.
«Зарядить протез» – бессмысленное сочетание слов для всякого, кто не видел мою правую искусственную кисть без натянутой на нее черной кожаной перчатки. Под перчаткой спрятано так называемое «оружие залпового огня», которое позволяет «одним махом семерых побивахом», то есть единым залпом уничтожить и сразу, нет, к сожалению, не семерых, а четверых, в лучшем случае. В смысле, мой спецпротез стреляет из четырех стволов-пальцев, ну а в старину, если верить рассказам оружейных дел мастера, смастерившего для меня огнестрельную руку, встречались монстры и о десяти, и о более стволах. Сравнительно недавно по меркам цивилизации изобретено автоматическое оружие, но ставшие привычными пулеметы и автоматы косят врагов поочередно, что не так эффективно, как поражение групповой цели одним-единственным залпом. Мой спецпротез весьма эффективен, однако имеет ряд существенных минусов. Во-первых, пальцы-стволы торчат врастопырку неестественным образом; во-вторых, разок стрельнешь, и можно выбрасывать маскировочную перчатку; в-третьих, на моей руке пусть и залповое, но однозарядное оружие. Так называемое «оружие последнего шанса».
Удалившись от дороги метров на пятнадцать, я остановился, зажал искусственную ладонь между коленями и «взвел курок» – дернул на себя до того прижатый к кожаной ладони фальшивый большой палец. Механизм, спрятанный под перчаткой, щелкнул, теперь достаточно нажать или ударить по пальцу-курку, и четыре пули полетят веером.
Зарядив протез, я двинулся дальше. Сзади за поясом давит в копчик «стечкин», по-прежнему в одном кармане пиджака запасные обоймы, в другом нож. В руке спецпалка, на культе спецпротез. «Макаров» Герасимова я с собой не потащил – и без него вооружен чрезмерно.
Я много думал на тему привета от Корейца с указанием его, Юлика, обратного адреса, который озвучил Денис Гусаров. Сегодня я уверен, что это нехитрый ход на случай, ежели я решусь удрать, не силки на Бультерьера, нет. За Корейцем остался должок, и адресный приветик не что иное, как заявление о готовности рассчитаться с долгами. Также я уверен, что сегодня, нет, еще вчера Денис, конечно же, вспомнил, как передавал приветы и называл нынешнюю точку дислокации своего обожаемого бывшего командира. Вспомнил и промолчал, Ильичу стучать не побежал. А то еще, чего доброго, точнее, ха, недоброго, генерал Ильич зацепится за любопытную информацию и, избави бог, пошлет к Корейцу вооруженных людей, и они все грядки с тыквами потопчут. Вряд ли Гусаров всерьез крутил в мозгах вариант, при котором я с женой и дочкой побегу к Юлику. Ну а ежели прокручивал Ден таковой вариантик, так пришел, не иначе, к выводу: дескать, в случае чего, Великий Мастер Юлик, ха, и сам, без посторонней помощи лишнего спецназа легко разберется с лукавым беглецом и с его веселой семейкой. Короче, засады у деревни Черниговки быть в принципе не должно, однако принципы – категория переменчивая, и, надеясь на лучшее, всегда следует готовиться к худшему.
Нарвусь на засаду – я обязан уйти, прорваться, вырваться. Любой ценой! Нет у меня ни капли желания убивать служивых, но сложатся обстоятельства нежелательным образом, и придется. Не хочется об этом думать, но я допускаю, что Клара с Машенькой попались в сети облавы еще на пути в Черниговку. Если же в Черниговке засада, тогда они так или иначе попались, они...
Хрустнула ветка за спиной или показалось?! Мысли, все до одной, моментально улетучились. Я представил себя со стороны, со спины, откуда донеслось подозрительное «хрусть». Сутулый мужчина, свалявшиеся от пота волосы, грязный пиджак, грязнющие штаны, раскисшие, потерявшие форму полуботинки. Мужчина хромает на левую ногу, и сильно. Идет, опираясь на трость, огибая деревья, явно придерживаясь определенного курса. В такт ходьбе помахивает правой рукой, заканчивающейся черной перчаткой с неестественным образом растопыренными всеми пятью пальцами. Так я выгляжу, ежели получится подробно разглядеть меня в сгущающемся сумраке. А сумрак все гуще, тучи все ниже, и недостаток кислорода, предгрозовая духота, ощущается все отчетливее. Безветрие. Деревья замерли, как зрители в кинотеатре во время демонстрации захватывающего кино, готовые вздрогнуть от ожидаемого громового удара, гадая, в кого ударит испепеляющая молния...
Опять! Опять хрустнуло сзади, на сей раз чуть правее и гораздо ближе... Я еще больше расслабил плечи, еще больше ссутулился и стал помахивать правой, калечной рукой, почти касаясь тела большим пальцем-курком. Сколько осталось до деревни Черниговки? Меньше километра. Вот только что перешагнул тропинку. Чем ближе населенный пункт, тем чаще попадаются тропинки в окружающих его лесах – это аксиома, известная любому босоногому деревенскому мальчишке. Вон еще тропинка в траве, еще...
Снова с тихим, едва уловимым хрустом сломалась веточка сзади – справа. Оглянуться? Развернуться на звук, выдающий чужие шаги, всем телом, припав на колени, упирая палец-курок в бедро, замахиваясь палкой?.. Нет! Лучше я исчезну под аккомпанемент первого удара грома. Сверкнет молния, и я, сутулый инвалид, сожмусь в комочек, колобком закачусь за ближайший ствол, лягу пластом в траве, прицелюсь четырьмя стволами. Раз уж крадущийся за мной до сих пор не напал, подожду светозвуковых природных эффектов, благо вот-вот, с минуты на минуту, с секунды на секунду, сверкнет и грянет, и тогда...
Он напал! Черт! Тысяча чертей! Я забыл! Забыл, что мне давно не двадцать и даже не тридцать пять! Забыл, что пора учиться не доверять стопроцентно органам чувств, потихоньку утрачивающим былую остроту и объективность! Тем паче когда остальные органы изнасилованы не по годам изнурительным переходом. Мне казалось, человек за спиной еще далеко, еще как минимум в пяти-шести шагах, а он подкрался совсем близко и напал.
Напал он неожиданно грамотно – оттолкнулся от ждущей ливня земли бесшумно и прыгнул, пронеся ногу по сложной траектории. Его обутая в нечто, напоминающее индейский мокасин, стопа зацепила мой правый локоть, и лишь тогда я понял, что подвергаюсь атаке. Попытался отреагировать, но ни черта путного из конвульсивной первой попытки не вышло. Зацепившая локоть стопа дернула руку, палец-курок ударился о мои ребра, и грянул залп в никуда, а спецпротез превратился в бесполезный, разряженный оружейный механизм.
В небе громыхнуло, как будто в ответ на залп четырех стреляющих пальцев. Прямо над нами такой грохот, аж в ушах звенит. Вспыхнула ослепительно белая молния, словно фотовспышка. Грохот и вспышка сопровождали мой кувырок вперед и в сторону к ближайшему березовому стволу.
Я закатился за толстый ствол, вскочил на ноги, появился с другой стороны березы с тростью на изготовку, готовый прятаться за деревом или атаковать, в зависимости от обстоятельств.
Противник не «лип» ко мне, не преследовал. Приземлившись после прыжка, он замер в нарочито стандартной боевой стойке – вес тела на опорной ноге, свободная нога чуть выставлена вперед, руки с открытыми ладонями перед грудью. В руках ничего, а значит, нет смысла прятаться за деревом. Атаковать с ходу или дать ему таковую возможность? Подожду, мне есть, куда спешить, но контратаковать всегда проще и безопаснее.
Едва утихли дебютные громовые раскаты, вновь грянуло в поднебесье, и новая белая вспышка помогла разглядеть повнимательнее противника, оценить.
Молодой, судя по фигуре, противник. Еще гибок, словно юноша, при этом уже силен, как настоящий мужчина. Одет в экзотические мокасины и типовой армейский камуфляж, специально подобранный не по размеру, не по росту. Комбинезон великоват молодому бойцу, висит складками, морщит, в результате чего контуры тела расплывчаты, смазаны. Все правильно, все по науке – в мешковатых одеждах легче оставаться незамеченным крадущемуся по лесу. На голове зеленая шерстяная шапочка-маска с дырками для глаз и рта. На уровне лба резинка, за нее запихана сзади, на затылке, веточка с листиками, опять же для пущей маскировки. Стойка, как я уже отмечал, чересчур обычная для бойца, обученного выполнять невероятно сложные кренделя ногами в воздухе. Обманчиво простую позицию занял молодой человек, голову мне морочит – кто умеет прыгать так же, как он, тот предпочитает иные стойки.
Нас разделяют три примерно метра. Я сместился, вышел из-за ствола и застыл с занесенной над головой тростью. И он окаменел, тоже ждет, тоже, видать, предпочитает контрдействия. Мы похожи на два изваяния, молча играем в гляделки, а тяжелые дождевые капли тем временем вовсю забарабанили по листьям. Прошли минуты, и дробь капель сделалась чаще. Еще минута, и дождь хлынул как из ведра. Мы же все стоим, изображая статуи, не мигая, не шелохнувшись, едва дыша. Скульптуры под дождем.
Неужели он всерьез собирается взять меня голыми руками? Пижонит? Слишком уверен в себе или чересчур глуп? Почему он один? Почему без оружия? И кто он в конце концов такой, этот странный боец?
Гром! Кажется, что небо треснуло, что молния пробила новую брешь, дождь – стена воды. Одежда прилипла к телу, заливает глаза.
А у него раскосые глаза, я заметил, когда сверкнуло, рассмотрел азиатский разрез глаз в обрамлении мокрой, шерстяной вязки маскировочной шапочки. Или я ошибаюсь, и он просто прищурился от ярко-белой вспышки молнии? А быть может, все совсем-совсем просто, и этот, очевидно, незнакомый мне боец не кто иной, как...
Он прыгнул. Точнее – крутанул сальто впереди и вбок. Резко разогнул опорную ногу, надломился в пояснице, скособочился и живым калачиком полетел в левую от меня сторону.
Я держу трость в левой поднятой руке, я стою подле толстой березы, и дерево опять же слева от меня. Он прыгнул так, чтобы дерево помешало мне достать его махом спецтрости. Молодец, соображает. Однако соображалка у него работает слишком прямолинейно, хоть и прыгнул, ха, вбок. Кого-то другого его тактический ход, быть может, и смутил бы, но не меня.
Итак, между нами толстенная береза, она не позволяет мне орудовать тростью, как следует. Орудую, как не следует.
Делаю шаг в обход ствола дерева, плечо замахнувшейся, вооруженной тростью руки трется о березовую кору, кончик спецтросточки цепляется за сучок, и оппонент спешит воспользоваться благоприятным моментом.
Боец в мягкой обуви буквально взлетает, подошва мокасина летит, метясь в мою замахнувшуюся руку с тросточкой, конкретно – в согнутый, поднятый локоть. Как раз этого, весьма логичного, кстати, атакующего действия я от него и ожидал.
Атакую атакующую конечность. Превращаю мишень в орудие возмездия. Бью острым локтем в летящую навстречу плоскую подошву мокасина. Вкладываю в удар весь свой вес, посылаю в атакующий локоть сгусток энергии из точки дан-тянь. Хвала Будде, пока стоял, изображая из себя статую, успел, образно выражаясь, подзарядить биоаккумуляторы.
Весь вкладываюсь в удар. У оппонента, наверное, создается иллюзия, будто врезал пяткой изо всех сил по бетонной стенке, да еще попал в торчащий из бетона огрызок арматуры. Кость и сухожилия бойца не выдерживают. Кость не сломана, но трещинка ему обеспечена, и вывих в суставах гарантирован. Боец, хотя нет, он больше не боец. И все же, падая на спину, он, молодчина, пытается достать меня другой ногой. Но это уже несерьезно. Отмахиваюсь лениво протезом.
Он упал на спину, попытался было разорвать дистанцию, перекатиться через голову. Фиг тебе, а не кувырок! Опускаю трость, работаю ею не как саблей, а на манер рапиры. Кончик трости упирается в ямку под кадыком оппонента. Стоит слегка надавить, и кирдык кузнечику. Вздыхаю устало:
– Фу-у, заколебал ты меня, кузнечик. Скажи спасибо дядюшке Семену – в последний момент перед твоим сальто-мортале я сообразил, с какой ты грядки овощ. Ноге больно?
– Терпимо, – мужественно ответил косоглазый, пошевелил головой осторожно, типа, намекая робко, чтобы я убрал тросточку. Я сделал вид, что не понимаю его намеков.
– Папашка велел, поди, меня встретить чин-чином, а ты, оболтус, решил силушки свои да технику проверить? Да, дурачок? – Немного, совсем немного усиливаю давление тростью на его шею. Пускай почувствует себя насекомым под иголкой натуралиста, ему полезно.
– Отец вам говорил обо мне?
– Когда? Мы с ним беседовали лишь однажды, и, полагаю, нас «писали» и на видео, и на аудио. Сам же твой папашка, полагаю, распорядился фиксировать ту нашу беседу.
– Как вы догадались, кто я?
– По глазам. Они у тебя косые. Не думаю, что в деревне Черниговке все жители сплошь корейской национальности. Слушай, раз ты решил со мной поиграть, значит, все в порядке, мои женщины нормально добрались и можно позволить себе расслабиться?
– Да. Ваши добрались благополучно. Отец... – он сглотнул судорожно, – простите меня... Отец говорил – вы последний из НАСТОЯЩИХ. Я дерзнул проверить себя. От всей души, МАСТЕР, благодарю за урок. Прошу извинить мою дерзость.
– А если бы я тебя убил, дурачок?
– Я был готов и к этому. Но... – он запнулся, – но я хочу, чтобы вы поняли, я бы не стал вас травмировать, если бы...
– Да кабы! – грубо оборвал я. – Нахал! Думал небось, что калека хромоногий черт знает сколько времени в пути, типа, поваляю дяденьку и принесу потом глубочайшие извинения, так? А я, по твоему мнению, чего? Должен впасть в умиление от твоей филигранной техники, вспомнить себя в юности и пустить скупую ностальгическую слезу? Слушай-ка, щенок, а ну как я сейчас расстегну ширинку и помочусь на твои раскосые глаза, а?
– Самураи учили: убивай, но не унижай.
– Словечко «самурай» в переводе значит «служащий знатного господина». Я же служу госпоже Ночи, ежели выражаться высокопарно. Я призрак из прошлого, где, кстати, гуманисты-самураи вовсю пытали и унижали пойманных ниндзя, потому что они, ниндзя... Потому, что МЫ всегда презирали самурайские условности... А если бы я тебя убил, как бы потом объяснялся с твоим папашкой?.. – Я убрал трость от его горла. – Хватайся за тросточку и вставай, оболтус. Тебе сколько лет-то?
– Двадцать, – он ухватил трость, подтянулся, сдерживая стон, поджал пострадавшую ногу.
– Возьми себе трость, недоросль, – поможет скакать на одной ножке. Мда, ну мы и парочка! Дуэт хромых, блин. Далеко нам хромать-то, чадо?
– Близко.
– Поковыляли, чадушко. Кто тебя тренировал, отец?
– Отец вечно занят. Дед учил до двенадцати лет. Мне исполнилось двенадцать, когда дед умер, дальше я сам тренировался.
– Оно и видно! Физику тебе дед поставил, а мозги вправить не успел. Маску-то сними, Фантомас. Придем, не знаю, где, но найдешь мне испорченную перчатку для протеза и патроны для его зарядки, ясно?
– Найду...
Черниговка действительно оказалась близко. За каких-то двадцать минут дохромали. Я расслабился, позволил себе цепляться за деревья, глотать дождевую воду и вдоволь наигрался в Макаренко, не жалея языка в воспитательных целях, все двадцать минут чехвостил молодого попутчика почем зря. А дождь лил прям-таки тропический, и гром то и дело бил по ушам, и молния хлестала землю, воюя в наступившем вдруг кромешном мраке, и проигрывала в борьбе с темнотой. Мы ковыляли не таясь, ибо у жителей Черниговки не было ни малейшего шанса разглядеть что-либо сквозь темень, усиленную дождевой завесой. Мой встречающий на ощупь отыскал засов родной калитки, последние шаги в отяжелевших, впитавших энное количество небесной влаги одеждах, не скрою – дались с трудом. Кое-как я взобрался на низкое крылечко вслед за молодым оболтусом, он постучал в дверь тросточкой, скрипнули петли, провожатый вежливо пропустил меня вперед и... Клянусь, я чуть не упал, удержался в вертикальном положении, честное слово, чудом! Клара едва-едва меня не уронила, повисла на плечах, прижалась теплой щекой к щетине на подбородке, прошептала в ухо: «Я верила, верила, бог есть!..»
Полненькая, скуластая, узкоглазая женщина, очень домашняя и уютная, мягко отстранила от меня Клару, заботливо поддержала за локоть, за тот, которым я повредил ногу, скорее всего, ее сыну. Тем временем, очевидно, ее муж кореец по имени Юлий шептался с отроком.
Я спросил, где Машенька, Клара сказала – спит. Юлий отвесил сыну звонкую пощечину, женщины и я оглянулись на звук, папа и сынуля вежливо нам улыбнулись. Хозяйка дома с одной стороны, Клара – с другой повели меня из прихожей в комнаты, точнее – в отведенную мне комнатушку. Юлик нас догнал и начал объяснять Кларе, почему эту ночь мне, смертельно уставшему, следует провести в одиночестве. Хозяйка помогала мне раздеваться. Одежды, с которых натекла огромная лужа, отдала Кларе, оружие Юлию. Помогла отстегнуть протез, появился хромоногий оболтус с тазом, полным теплой воды, и двумя полотенцами, его мама намочила одно полотенце и сделала мне обтирания, а Клара другим, пушистым махровым полотенчиком вытерла меня досуха. После меня уложили на диван, на белоснежные простыни. Юлик пощупал мне пульс, кивнул: мол, удовлетворительно, его уютная супруга принесла бактерицидный пластырь, залепила кровавые мозоли на моих стопах. Ой как хорошо, братцы и сестры! Как славно почувствовать себя маленьким, окруженным заботой взрослых. Я незаметно для себя заснул, и мне приснилась малютка Машенька.
В иллюзорном мире сна Машенька быстро росла. Вот она показала мне идеально правильный прямой удар ногой, и ей уже семь. Вот сумела слезть с высоченного кедра вниз головой, ловко перебирая тонкими ручонками с тугой мускулатурой, сжав ствол кедра ороговевшими пятками, и ей уже десять. А вот Машенька встречает ударом кулака брошенный в нее камень, кусок гранита раскалывается, и ей тринадцать. Она закуривает... О нет! Это не Машенька дымит табаком, это Кореец...
Проснулся я от запаха табачного дыма. В комнате темно, лишь трубка пыхает слабым красноватым светом, когда Юлий затягивается. Табачной подсветки хватает, чтобы подробно рассмотреть смуглое, задумчивое лицо с узкими глазами. А еще я вижу заштрихованное темнотой плетеное кресло, в котором сидит Юлий, чувствую терпкий запах горячего зеленого чая с жасмином на низком столике у моего изголовья, слышу дробь дождевых капель, разбивающихся об оконное стекло.
– Проснулся?
– Угу, – я зевнул в ответ.
– Ничего, что я тебя разбудил?
– Правильно сделал. – Я завозился, пихнул подушку под спину, поменял положение лежа на позицию полусидя.
– Как ты?
– Нормально, ежели забыть о мозолях. Ботинки, понимаешь, дрянные попались.
– Я тебе чай принес.
– Спасибо. – Беру фарфоровую чашку, глотаю ароматный напиток, и приятное тепло прямо-таки разливается по телу. – Великолепный чай. Как ты его завариваешь? Научишь потом?
– Научу. Прости за сына, он...
– Ерунда! Как у него нога-то?
– Пустяк, до свадьбы заживет. С ним занимался мой отец, когда жив был. Я занят все время – раньше служба, теперь корейским землячеством занимаюсь, отсюда и пробелы в воспитании.
– Ничего, подрастет – поумнеет.
– У тебя хорошая дочь, не сомневаюсь, что ты ее достойно воспитаешь. Вырастет, отдашь ее за моего сына?
– Вы, корейцы, насколько я знаю, предпочитаете женить сыновей на своих соплеменницах.
– Ты, Семен Андреич, свой. Мы оба с тобой из одного вымирающего племени идеалистов. Я предвидел, что ты обнаружишь радиомаячок, и...
– И воспользовался мною, – подхватил я, – как средством для уничтожения «эликсира Тора», как...
– Выслушай! – Он жестом попросил меня замолчать. – Дай возможность объясниться. Ты, Ступин, следишь за теленовостями, читаешь газеты?
– Иногда.
– Обращал внимание на сообщения о дезертирах? В армии всегда сложно адаптироваться вчерашнему мальчишке. Единичные случаи дезертирства случались и в семидесятых годах прошлого века, и в восьмидесятых. Особенно тяжело служилось в начале девяностых, но во время экономической шокотерапии, ударившей, и крепко, по вооруженным силам, случаи дезертирства оставались ЕДИНИЧНЫМИ. Ближе к середине девяностых, вспомни, чуть ли не раз в неделю выпуски теленовостей начинались с сообщения о солдате, иногда сержанте, завладевшем оружием, пристрелившем изрядное количество своих товарищей и совершившем побег. Бежали не только первогодки, из частей, далеких от линии чеченского фронта. Зачастую пойманные дезертиры невнятно и туманно объясняли причины, толкнувшие их на убийство и совершенно безнадежный побег. Журналисты рассказывали общественности о дедовщине, как будто раньше ее не было, о невменяемости, как будто раньше в армии все призывники были стопроцентно вменяемые. Толком ЭПИДЕМИЮ дезертирства середины девяностых журналисты и общественные организации так и не сумели объяснить. Как ты думаешь, Ступин, почему?
– Сразу не отвечу, нужно подумать, – я отхлебнул чаю, наморщил лоб. – Гм-м... ну и вопросики задаешь – никто толком объяснить не может, а я... Буду размышлять вслух. Ежели занесет не туда, ты меня остановишь, договорились? Итак, в нашей беседе возникла тема «эликсира Тора», но вместо того, чтобы ее развить, ты заговорил о неожиданно массовом дезертирстве середины девяностых. Да, я помню и экстренные выпуски теленовостей, и газетные заголовки. Ты прав, дедовщина и психи всегда... Блин! – Меня осенило, и, ну очень, признаться, неприятное просветление наступило в мозгах. – Черт побери, неужели?
Кореец кивнул.
– Ну ни фига себе... – только и сумел выдохнуть я.
– Подробностей не жди, детали разглашать не имею права. В общем и целом все происходило примерно так: в начале девяностых при моем непосредственном участии осуществлялись поиски и захват сумасшедшего изобретателя сверхоригинального психотронного оружия. Я и предположить не мог, мне и в страшном сне не могло присниться, что через несколько лет новейший метод псивоздействия начнут испытывать на срочниках.
– Это ж какая, интересно, сука придумала устраивать такие эксперименты, а?
– А какая сука вооружила армию Дудаева? Повторяю – детали я разглашать не имею права. Скажу так: шила в мешке не утаишь. Так сказать, «мешок» в начале девяностых был совсем дырявый. Вспомни, как американцам предоставили схему расположения «жучков» в их посольстве.
– То есть ты намекаешь, что пси-оружие попросту...
– Будет! Я и так сказал тебе лишнее об одном из своих ночных кошмаров, о камне на душе, одном из камней... – Трубка потухла, но я видел выражение его скуластого лица, и мне стало искренне жаль собеседника. – Вернемся, Ступин, к недавним событиям. К нашим с тобой баранам. Когда возникла тема «эликсира Тора», я дал себе клятву, что ни за что на свете, вопреки всему и вся, не стану крестным еще одного пси-средства. Сейчас в стране не то положение, как в начале гнилых девяностых, происходят некоторые, вселяющие лично в меня надежду, изменения, но медленно, и чем они закончатся, еще неизвестно. Я не смог еще раз рискнуть своей совестью, пренебречь принципами. Ты в силах меня понять, Ступин?
– Ха, – я невольно усмехнулся. Не хотел, горькая усмешка сама вырвалась на волю. – Ты предлагаешь разменной пешке понять и оценить замысел совестливого гроссмейстера, который ею, пешкой, пожертвовал во имя принципов, да?
Он долго молчал, я тем временем допил чай, поставил пустую чашку на низкий столик и сумел-таки прогнать с лица перекосившую губы усмешку-ухмылку. И наконец он нарушил призрачную тишину ночи, разбавленную шумом дождя и биением наших сердец.
– Я бы позаботился о Кларе и девочке, как и обещал, – тихо произнес совестливый Юлий.
– Ну да, ты меня классно шантажировал дорогими мне людьми, снимаю шляпу. Ты предоставил мне завидный выбор – нагнуться и сунуть шею в строгий ошейник или геройски погибнуть, помня о твоем обещании помочь Кларе, спасти ее и малышку от мерзавца, который числится их мужем и отцом, и заодно от пошлого существования в одной будке с цепным Бультерьером. Если бы я выковырял из ранки радиомаячок и помчался к Кларе, я бы все равно сдох, правда? Сколько твоих архаровцев стерегло Клару? Сотня? Три?.. Блин, о чем я? И пары снайперов хватило бы с лихвой... Из любезно предоставленных вариантов я выбрал геройскую кончину с посмертной реабилитацией. Однако не скрою, я надеялся выжить и, как видишь, отделался всего лишь инвалидностью. Мда, всего лишь... Скажи-ка, идеалист-соплеменник, чем устраивать великие сложности с поисками, с поимкой, с шантажом Бультерьера, не проще было бы тебе самому переодеться в униформу предков сульса и лично провести акцию по уничтожению «эликсира Тора», пожертвовать не пешкой Ступиным, а собой, улучшить свою карму, смыть собственной кровью камень с души?
– На мне землячество. Раньше, будучи в чинах, я помогал землякам, чем только мог, сейчас я целиком погрузился в дела землячества. Если бы я поступил, как ты говоришь, – тень пала бы на все землячество. Улучшая собственную карму, я бы...
– Ха-ха-ха, – я не сумел сдержать смех. – Только что ты называл меня человеком одного с тобою племени, и нате вам, вот-вот пустишься в рассуждения о сложном положении узкоглазых меньшинств в русскоговорящей отчизне. Нет, конечно, отведя мне роль камикадзе, ты чувствовал угрызения совести, верю! Но помнил о братьях, о сестрах по крови и думал о тысячах спасенных жизней взамен моей одной, о тех, кому суждено было стать жертвами «эликсира Тора»! Тебе, наверное, снились обколотые вакциной боевики ваххабиты, и северокорейские коммунисты, и наши спецназовцы в Чечне, и бандиты, и скинхеды. Толпы убийц и горы трупов или одинокий покойник Ступин? Само собой разумеется – выбор очевиден. А заодно – изящный уход в отставку. Ведь с той должности, которую ты занимал, просто так в отставку не уйдешь, правда?
– Правда, – он кивнул. – А если бы твой дед послал тебя на смерть, Ступин? Если бы он счел это ЦЕЛЕСООБРАЗНЫМ? Трагедия, Ступин, это когда обе стороны правы, каждая по-своему.
– Кстати, в лесу подле деревушки, где я крестьянствовал, был оборудован схрон, в нем был спрятан дедовский меч, кое-какие опасные для окружающих штучки-дрючки, специфическая одежонка, деньги, ценности. Какова судьба схрона?
– Меч висит в московской квартире Черных. Генерал повесил его на ковер в своем кабинете. Прости, я прекрасно понимаю, что он для тебя значит...
– Прощаю! Обидно до боли, однако дед всегда говорил, мол, меч всего лишь символ, а символы, как и прочие условности, ничего в конечном итоге не значат.
– Деньги, побрякушки, все сдали по описи. Деньгами я тебя снабжу. Оружие получишь, какое пожелаешь. В землячестве есть кузнечных дел мастер, любое холодное оружие проси смело. С современным стрелковым оружием также никаких проблем. В землячестве есть замечательный пластический хирург, одинаково мастерски работающий как с женскими, так и с мужскими лицами. У тебя останутся, что поделаешь, особые приметы – культя и хромота, но лицо изменится кардинально. У Машеньки особых примет нет. Она растет, постоянно меняется, ей изменять внешность нету необходимости. Документы, все абсолютно, сделаем для вас троих настоящие. Выбирайте любой город, кроме Москвы и Питера, купим вам квартиру. Захотите жить на природе – построим дом. Средствами обеспечим пожизненно. Для справки: родителям Клары помогаем скоро как год. Для начала организовали им выигрыш в лотерею, крупный. Уляжется понемногу волна с вашим исчезновением, и аккуратно устроим Кларе встречу с родственниками. От лица землячества обещаю и любую другую помощь. Случись что со мной, все мы смертны, вам всегда поможет мой сын. Случись что с сыном – у меня двое братьев, сестра, племянники, смело на них рассчитывайте. Я умею платить долги, Ступин. Подумай, чего ты хочешь еще, кроме перечисленного. Единственная просьба – побыстрее определись с будущим местом жительства, потому...
– Уже! Мы поедем в Сибирь. Извини, но конкретного адреса не назову. Да и нету... В смысле – не будет его у нас, адреса. Ха! Разве что «Тайга-медведь», но по такому адресу письмо не отправишь. Насчет родственников Клары... Гм-м... Я сам выйду на связь, о’кей? Способ оговорим.
– Уезжаешь на родину, Ступин?
– Да, в те места, где родился, где воспитывал меня дед-японец, готовил к невзгодам, обучал своему искусству. Знаешь, я, маленький, ненавидел деда, слишком радикальные воспитательные методы предполагает обучение. Боюсь, и Машенька меня возненавидит на первых порах, когда начну ею заниматься.
– А стоит ли? Скажи, и землячество финансирует ее учебу в престижном европейском колледже.
– Нет, ветвь древнего искусства не должна засохнуть. Я обязан передать дочери все секреты.
– Но...
– Молчи! Догадываюсь, что ты скажешь. Да, если клинок хорошо заточен – рано или поздно на нем появится кровь. Однако, такова ее судьба, ее карма, стать особой ковки клинком, и клянусь Буддой, не ее это будет вина, ежели кто бы то ни было рискнет проверять остроту заточки.
Назад: Глава 4 Я – клоун
На главную: Предисловие
