Под веками плясали веселые искорки. Красные угольки внутри черепной коробки обжигали полушария мозга. Горело все тело, каждая клеточка, все до единой мышцы и кости.

Но я мог слышать.

– Доктор, как он?

– Пульс уже в норме. Кризис миновал.

– Если он отдаст концы, доктор, я распоряжусь содрать с вас кожу живьем.

– Простите, милейший. Вколоть DX-17 пациентам – идея не моя… Смотрите, он открыл глаза!

Ну, открыл я глаза. Дальше что? Расплывчатые силуэты, неясные очертания, и все…

– Как вы думаете, он нас видит?

– Сомневаюсь. Однако симптом замечательный. Где иголки? Вот, реагирует на раздражитель. Мышцы, видите, сокращаются…

– Да перестаньте вы его колоть! Мне не нужны медицинские эксперименты. Я хочу…

– Все понимаю! Извините, это необходимый тест. Можно вкалывать пациенту B-6… Позвольте… Прекрасно. Я закончил. Через час клиент полностью придет в себя, гарантирую…

Угольки в голове медленно угасали. Пожар в теле остывал. Я почувствовал, что засыпаю, голоса смешались, все исчезло…

– Ну! Ну! Дружочек, открывай глазки, ну! Вот, молодцом.

Я открыл глаза. Незнакомый тесный кабинет. У окна, в кресле, Пал Палыч. Перед ним письменный стол с зеленым сукном, на столе тусклая старомодная лампа под тряпичным абажуром. На окне решетка, за окном ночь. В свете уличного фонаря кусок знакомого пейзажа: железные ворота, микроавтобус, стена с колючкой наверху.

Я сижу на стуле с противоположной от Пал Палыча стороны стола. У ног валяется моя спортивно-походная сумка. С ней я приехал. Сумку расстегнули, достали парадное черное кимоно с золотым бультерьером – и напялили на меня, пока я был без сознания. Кажется, меня еще и помыли. Пахну шампунем. Руки за спиной скованы наручниками, ноги босы.

– Ну какой же молодец!

Передо мной доктор. Гадкий старикашка легонько лупит по щекам сухими, провонявшими лекарствами ладонями. Изловчившись, хватаю его зубами за палец.

– А-а-ай! Отда-ай! А-ах… он чуть не откусил мне палец!

Пал Палыч смеется по-доброму.

– Значит, Семен Андреич окончательно пришел в себя! Идите, доктор, залейте укус йодом и… сделайте укольчик от бешенства. Спасибо, Семен Андреич, повеселили…

Докторишка бегом выскакивает из кабинета, забыв на полу свой саквояж с разнообразными врачебными причиндалами.

Мы остаемся вдвоем. Я и Пал Палыч.

– Простите великодушно, Семен Андреич, за браслеты на ваших запястьях. Скоро их снимут.

– Хотелось бы верить.

Мой голос хрипит. Во рту сухо, будто с похмелья.

– Не верить мне у вас нет оснований. Я играю честно.

– Знаете, Пал Палыч, ваши игры в подвалах и на свежем воздухе мне порядком поднадоели. Кабы не наручники…

– Именно поэтому они пока на вас, – перебил Пал Палыч. – Но оставим обиды! Экзамен вы сдали блестяще. Дабы впредь между нами не возникало недомолвок, позвольте объяснить вам все по порядку…

Пал Палыч запнулся на полуслове.

– Если вы до сих пор, конечно, желаете заработать свой миллион долларов.

– Желаю, если за этот миллион не придется больше играть в гестапо.

– Вы шутите, это хорошо. Что ж, прежде всего объясню вам, в чем заключался экзамен.

Пал Палыч достал снизу, с пола, бутылку минеральной воды, варварски откупорил ее о край стола, взял с подоконника стакан, наполнил и вкусно проглотил булькающую микроскопическими пузырьками жидкость.

– Итак, Семен Андреич, повторяю, сами не ведая того, вы блестяще выдержали экзамен. Признаться, мы не рассчитывали, что так повезет с первого раза. К заезду, помимо вашей, готово еще пять групп претендентов общим числом более пятидесяти человек…

– Простите, – перебил я, – двое убитых в первый же час…

– Да. Подставки. Они были обречены. Пара хилых, алчных и наглых тел на заклание, в острастку остальным. Последующие трупы – сплошь дозволенная импровизация господина Сержанта. Всю группу ненавязчиво провоцировали к побегу. Нас интересовало: как каждый отдельный индивид решит данную непростую задачу? Между прочим, один из группы так и не решился бежать, остался в своей комнате. Остальные легко поддались на провокацию.

– Извините, опять перебиваю. Номер Восемь – провокатор?

– А вы разве не поняли?

– Была такая версия, но…

– Но обхитрили вы его замечательно, – довольно ухмыльнулся Пал Палыч. – Наш фискал пребывал в полной уверенности, будто бы вас пристрелили.

– Приличные стрелки непременно бы пристрелили, – уточнил я.

– Тут вы правы. Основная масса охранников – пушечное мясо. Мы хотели создать лишь иллюзорный перевес сил. Это во-первых. Во-вторых, нас интересовал человек, самостоятельно и оригинально мыслящий. Таким оказались вы. Единственный, кто не поддался на соблазн прорваться группой. Ну и, в-третьих, наконец, согласитесь, коробочка была достаточно плотно закрыта. До сих пор не пойму, как вы из нее вырвались.

– Под коробочкой вы, Пал Палыч, разумеете наше нынешнее местопребывание?

– Именно так, Семен Андреич.

– Рассказывать, как я убежал, обязательно?

– Совсем нет. Меня интересует не процесс, а результат. У вас хватило ума, смекалки и сил улизнуть, вот что главное. Вы, Семен Андреич, гениальный эгоист с крепкими мускулами и поразительной выносливостью.

– Однако я сижу здесь в этих браслетах. Побег в конечном итоге не удался.

– После шутовского обыска Гной вас нейтрализовал. В бесчувственное тело доктор вколол некий препарат, который и выключил вас через определенное, достаточно продолжительное, время. Подобной процедуре подверглись все соискатели. Мы не имели права на риск и прекрасно понимали: когда выявится искомый гений, он уйдет так, что отыскать его впоследствии будет крайне проблематично. Группа кинологов дежурила неподалеку в деревушке. Ваше тело собачки искали более четырех часов. Пришлось прочесать по радиусу всю округу. Надо сказать, вы ушли на два километра дальше максимальных расчетных точек. Браво.

– Я должен был догадаться!

– Оставим прошлое, поговорим о том, что вам предстоит.

Пал Палыч наполнил стакан минералкой до краев, отхлебнул.

– Изложу суть максимально кратко. Все в мельчайших деталях проработаете после, время есть.

Пал Палыч не спеша достал из кармана пиджака зажигалку «Зиппо» и пачку «Беломора». Красиво, со знанием дела закурил и продолжил:

– В общем, так. В центре России есть один засекреченный заводик. На нем еще с хрущевских времен собирают определенные узлы для ракет. На упомянутом заводике работает милейшая женщина, фотографию покажу чуть позже. Ровно два года назад она овдовела. Год ходила в трауре, потом в отпуск съездила погостить к сестре, в Москву. Там вы, согласно легенде, и познакомились. Нашу героиню захлестнула буря противоречивых чувств, все заводские подруги в курсе, она зачастила в Москву, используя все мыслимые и немыслимые возможности, как-то: отгулы, фальшивые больничные и прочее… Простите, не предложил закурить.

– Спасибо, не курю.

– Придется научиться. Упомянутая мною вдова много рассказывала подружкам о своем суженом. Согласно рассказам, ему около сорока лет, невысок, спортивен, курит сигареты с фильтром, не пьет. Смекаете? Под указанные характеристики подошел бы любой из экзаменуемых.

– Не уверен насчет роста…

– Баскетболистов среди вас не было, правда?

– Согласен, врите дальше.

– Дальше – просто. В Москве у вас все чисто, можно под лупой проверять. При этом вы настолько влюблены во вдовушку, что готовы послать столицу к такой-то матери и переехать на постоянное место жительства нашей героини. Боитесь же вы лишь безработицы. Однако, на счастье, начальник отдела кадров секретного заводика – особа женского пола и давняя подружка вдовушки, даром что подполковник.

– Я все понял, хватит. Женюсь, переезжаю, устраиваюсь на работу. Потом?

– Диверсия. Взрыв подготовленной к транспортировке единицы продукции. Откровенный терроризм, побег за границу и гонорар размером в миллион долларов. Вопросы есть?

– Множество.

– По деталям?

– Нет, по сути.

– Хорошо, я…

– Простите, опять перебиваю. Есть еще одна маленькая просьба. Водички бы попить.

– Это легко… Михалыч!

Последнее слово мой собеседник произнес чуть громче обычного. Дверь в кабинетик мгновенно открылась. На пороге стоял Сержант.

– Михалыч, будь любезен, угости Семена Андреича минералкой.

Сержант-Михалыч принял из рук Пал Палыча полуопустошенную бутылку, подошел ко мне, зараза, так, чтобы страховаться от возможных ударов моих свободных ног.

– Не обессудь, Андреич, придется сосать из горла, – усмехнулся Сержант.

Я молча кивнул и присосался к вожделенному горлышку. Два хороших глотка окончательно вернули меня к жизни.

Михалыч молча ушел, прихватив пустую бутылку. Прежде чем дверь за ним захлопнулась, я успел заметить в коридоре чью-то тень. Гной или Жаба? Должно быть, оба толкутся в тесном предбаннике. Запомню, сделаю выводы.

– Уважаемый Семен Андреевич, – продолжил беседу Пал Палыч. – Поймите, люди, которых я в данном случае представляю, хотят видеть в вас не наемника, а соратника. Если хотите, друга. На кону огромные деньги. Россия-матушка и без нас с вами вот-вот уйдет с мирового рынка так называемых космических услуг. Все началось с неудачного запуска коммерческого израильского спутника. Может, слышали?

– Припоминаю. Сразу после развала Союза, да?

– Правильно. Дебют Плесецка. Телевидение и пресса, уже свободная к тому времени, алчущая скандалов и сенсаций, наделали тогда много шума. Далее, вся планета смаковала бедственное положение Байконура. Затем еще серия неудачных запусков. Срыв полета на Марс, памятные неприятности на орбитальной станции «Мир» весной – осенью 97-го и в следующем, 98-м году, наконец, последние события…

– Понимаю. Остался один последний жирный штрих.

– Именно! Наглый теракт, как в Буденновске. Благополучный побег террориста за кордон и его там нелегальное пребывание.

– Я не понял, зачем нужна заграница? Логично спрятать террориста в России и держать его там как пугало, как источник постоянной угрозы.

– Тут вы не правы. На Западе террорист станет объектом охоты местных спецслужб. Не в пример российским, прекрасно скоординированных и оснащенных…

– И они его сразу же поймают!

– В том-то и фокус, что нет! Террорист объявит себя, встретится, скажем, с брюссельскими журналистами – и исчезнет. Пойдут слухи о его смерти. Террорист снова объявится, как чертик из коробки, и так будет происходить всякий раз, когда нам будет необходимо. Наглость и безнаказанность преступника не получится списать на извечное российское разгильдяйство. Согласитесь, комфортабельная нора где-нибудь на южных островах, миллион на развлечения, плюс наша заинтересованность и помощь – достойная награда за преданность и понимание чужих проблем.

– Согласен, но позвольте спросить об идеологии террора. Не просто же так, за здорово живешь, некий псих окрысился на мирный космос, причем исключительно российский.

– Подоплека – дело десятое. Чем глупее, тем лучше. Ну, например, «мой деверь погиб при испытаниях „Бурана“, и я буду мстить!» или «требую шесть триллионов отступных, иначе хана Плесецку»…

– Пал Палыч, все это шито белыми нитками. Мощная организация за спиной безумца боевика просчитывается на раз.

– Ну и пусть! Доказать ничего невозможно. Конкретных имен я сам не знаю. Просчитывать можно вечно, конкурентов у российской космонавтики более чем достаточно. Мало того, возможно, весь спектакль и затевают вообще ради того, чтобы опорочить подозрениями некоего российского конкурента. Нам-то с вами что за дело? Платят хорошо, исправно и пусть себе тешатся пресс-конференциями… У нас лично, хвала дьяволу, конкурентов нет – и слава богу!

Ошибаетесь, милейший Пал Палыч. Есть и у вас лично конкуренты. Вы о них либо не знаете, либо притворяетесь, что не знаете. Ваши конкуренты (или враги?) вчера утром бросили мне в почтовый ящик открытку, не вы же ее написали, право слово! Вы, Пал Палыч, пудрите мне мозги грядущей безбедной жизнью на теплом острове, а тот, кто сочинил открытку, мечтает, чтобы я «согласился».

Сначала – что касается вас, Пал Палыч. Верю: непорочного и солидного новоявленного мужа бывшая вдовушка сможет устроить на родной секретный завод. Для этого действительно нужна чистая биография. Кандидаты в террористы отбирались прежде всего исходя из прошлой праведной жизни. Верю.

Почему нужен именно сорокалетний? Элементарно: к нынешним молодым ветераны отделов кадров секретных объектов относятся настороженно. Могу их понять.

Знаю: лихого мужика о сорока годах, никак не проявившего свою лихость в криминальном плане, найти весьма сложно. Основной круг поиска – бывшие спортсмены и военные. Настоящих боевиков, способных в одиночку провернуть пусть даже прекрасно спланированный теракт, среди них отыщется не так уж много. Если смотреть под таким углом – пресловутый экзамен вполне оправдан.

Не верю, ни на грош не верю в байки о миллионе долларов и побеге на Запад. Придумано достаточно складно, но второпях. Да, я недурно говорю по-английски, неплохо знаю немецкий. А если бы победил другой кандидат? Что, все соискатели – полиглоты? Не верю. Косить, например, во Франции или в той же Бельгии под глухонемого? Не получится, и любая помощь самой влиятельной организации не спасет, памятуя, что у спецслужб ушки на макушке. Кое-какое время удастся продержаться. Достаточно ограниченное. Потом непременно сцапают. Сказка про долгую, беззаботную жизнь в капиталистическом раю, она и есть сказка, не более того.

Итог – меня хотят и могут внедрить на секретный завод, где я должен осуществить террористический акт. Вероятно, при этом придется бить морды и стрелять либо отстреливаться как можно больше, пока не шлепнут – или пока не рванет все к чертям собачьим. Хочу ли я становиться террористом? Конечно же, нет, однозначно.

И тут выплывает на свет загадочная открытка.

Написавший открытку ненавязчиво убеждает: «ты хочешь». Меня, доверчивого, банально вербуют. Предлагают роль двойного агента. Я работаю на Пал Палыча и одновременно на… кого? На того, кто написал открытку. Почерк покойного брата. Лично присутствовал на похоронах…

Удивительно складно все получается! Два режиссера. Сценарий и контрсценарий. Посредине – я, послушный и покорный. Заинтригованный со всех концов авантюрист.

Согласно сценарию Пал Палыча я превращаюсь в ужас космонавтики. Следуя контрсценарию, я притворяюсь, что превратился в ужас космонавтики, и жду, когда же поступят следующие распоряжения, написанные почерком брата.

Логично предположить, что контрсценарий предполагает в нужный момент поломать планы Пал Палыча.

Предотвратить теракт? Зачем такие сложности, можно действовать проще. Раз уж известен основной сценарий, выяснить детали типа где, чего и как, дело плевое, вопрос техники, рутина. Я – пешка, в подобной игре фигура совсем не обязательная…

Ну что, Семен Андреич? Запутались? Гордиев узел, да? Пора, Семен Андреич! Минимум информации вы получили, худо-бедно в курсе дела. Пришло время перевоплощений. Настал час сюрпризцев для высоколобых сценаристов и хитрых контрсценаристов. Мудрецы с обеих сторон дали маху. Обе стороны держат меня за «шестерку» в рукаве и не догадываются, что я – джокер, бьющий любую карту вне зависимости от масти и старшинства!

– Семен Андреич! О чем задумались? – спросил Пал Палыч, раскуривая очередную папиросу. – Не стесняйтесь, спрашивайте. Я отвечу на ваши вопросы в меру дозволенной мне компетентности. Для этого я здесь перед вами и сижу.

– Последний вопрос, Пал Палыч. А вдруг я получу миллион и убегу не только от хваленых западных спецслужб, но и от вас. Что тогда?

– Ну вы хватили, Семен Андреич! Не далее как несколько часов назад вы уже пытались убежать, и… – Пал Палыч сделал многозначительную паузу. – И – убежали, но… – снова пауза. – Чисто номинально. Фактически же вы сидите напротив меня с руками, скованными за спиной наручниками. Неужели подобный опыт вас ничему не научил? В одиночку, хороший вы мой, с системой не справиться! Вы же, при всем моем уважении, не Бэтмен, в конце концов, не человек-паук и не супермен. И мы с вами обитаем не на съемочной площадке, а в реальном мире, где все подчинено грубым материалистическим законам и нет места для чудес…

– Но есть место для фокусов. – Я вытянул перед собой руки. Наручники с запястий исчезли. – Ловкость рук и никакой мистики, наивный мой Пал Палыч!

Глаза Пал Палыча удивленно округляются. Не даю ему по-настоящему опомниться, бью указательным пальцем в кадык, заботливо подхватываю безвольное тело, аккуратно, без шума, опускаю истекающую слюной голову на столешницу и при этом довольно громко продолжаю нести откровенную чушь:

– Давайте рассмотрим чисто гипотетический вариант, Пал Палыч. За кордоном я похищаю документы, удостоверяющие личность добропорядочного гражданина, допустим, Франции. Нет, не перебивайте, дайте мне выговориться. Итак…

Мой бредовый монолог адресован Сержанту, притаившемуся, как я выяснил, за дверью. Пусть думает, что беседа течет своим чередом, а я тем временем успею подготовить следующий ход.

Продолжая вещать, бесшумно встаю со стула. У ног моя спортивная сумка и забытый доктором саквояж.

Сначала обследую саквояж. Очень быстро и тщательно. Нахожу две интересные вещицы. Флакон со спиртом и скальпель. Находки водружаю на стол.

Приступаю к манипуляциям со своей сумочкой. Совсем не случайно я вчера, после получения зловещей открытки, переложил свои пожитки именно в эту сумочку.

Заученным движением выдавливаю запакованный в дерматин прямоугольник. Производители укладывают на дно спортивных сумок подобные твердые плоские днища, чтобы придать изделию должную форму. Как такую штуковину обозвать? Ну, допустим, каркас.

Разрываю дерматин, обтягивающий каркас, освобождаю два тонких листа пластмассы. Между ними – сложенный особым образом черный матерчатый пояс со множеством кармашков. В кармашках у меня припасены всякие полезные штучки. Повязываю пояс поверх кимоно. Попутно замечаю – из сумки исчезли доллары. Кучка денег, заработанных вчера в честном поединке на арене гладиаторских боев, плюс две тысячи от Пал Палыча испарились без тени следа. А он мне тут еще про миллион впаривал!

Отстегиваю карабины, которыми к сумке крепится лямка-ремешок. У моей сумки ремешок массивный, толстый и мягкий, с поролоновой подкладкой, чтоб не резало плечо. Надрываю поролон в нужном месте и вытаскиваю изящный металлический грузик конической формы, вслед за которым тянется прочная стальная цепочка. На другом конце полутораметровой цепочки еще один конусообразный грузик.

В ремешке была спрятана кусари – боевая цепь, проверенное и надежное оружие.

Обматываю цепь вокруг пояса. Сюрпризы, скрытые в сумке, почти исчерпали себя. Остался последний.

Докторским скальпелем надрезаю сумку справа-сбоку. На пол вываливается запаянный целлофановый пакетик с белым порошком внутри. Чуть надрезаю пакетик и прячу его под батарею, в самый дальний угол, противоположный от окна. Через полчаса белый порошок самовоспламенится. С помощью подобных пакетов, только не в пример больше моего, в ныне далеком 1978 году подожгли столичную гостиницу «Россия». Воспламенившись, белый порошок обеспечивает температуру около двух тысяч градусов по Цельсию. Стенка подле батареи, там, где я спрятал пакетик, деревянная. Стало быть, гореть будет отлично.

Между тем мой монолог постепенно иссякает. Самое время разговорчивому Пал Палычу бросить мне в ответ пару незамысловатых фраз. Но Пал Палыч мертв, а Сержант-Михалыч за дверью не круглый идиот и вот-вот догадается заглянуть, проверить, чем же вызвано столь долгое молчание хозяина.

– Короче, Пал Палыч, при желании удрать от вас – я смогу. Ну, что же вы молчите?

Я щедро орошаю спиртом из докторской склянки давно не стиранные занавески на зарешеченном окне. Отступаю к двери, оставляя за собой влажную дорожку, благоухающую этилом. Со стола заимствую зажигалку «Зиппо». Замираю на корточках у стены, возле дверного косяка. В левой руке зажигалка, в правой скальпель.

Щелчок крышкой «Зиппо».

Ребристое колесико чиркнуло, высекая пламя, вспыхнул разлитый на полу спирт. Огненная дорожка метнулась к занавескам. Мягкое движение левой кистью – и зажигалка, пролетев два метра, звонко разбила лампу на столе. Полумрак. Фонарь за окном. Объятая пламенем занавеска.

Дверь шумно хлопает, чуть не слетев с петель. В комнату врывается Гной. Притаившись на корточках у стенки, я вижу его в странном ракурсе. Вблизи моего лица – локоть правой руки, вооруженной пистолетом. Палец на спусковом крючке напряжен. После хорошо освещенного предбанника причудливая игра огня в кабинете на миг дезориентировала и Гноя, и тех, кто за его спиной.

Хочу отдать должное Сержанту с Жабой: ребята вместо того, чтобы толкаться в кабинетной тесноте, отступили, страхуют Гноя. Профессионалы, грамотно работают.

В моем распоряжении не более полутора секунд.

Скальпель входит Гною под ребра легко, без всякого сопротивления. Никогда не надо брезговать бронежилетом!

Бью я сильно, рассчитывая не столько на остроту инструмента, сколько на мощность удара. Гной опрокидывается на спину. Ноги в кабинете, голова за порогом, рука с пистолетом возле моих босых пяток.

Хватаю пистолет, неудобно сгибаю вооруженную кисть и не глядя стреляю в дверной проем. Опустошаю всю обойму. Слышу сдавленное «ах-х»: попал, задел Жабу.

Подсознательно жду ответных выстрелов, но вместо них в кабинет влетает небольшой тяжелый предмет. Стукнувшись о стенку, предмет глухо катится по полу. Граната!

Если бы было время рассуждать, я, наверное, подумал бы следующее: «Ай да Сержант! Молниеносно просчитал ситуацию, понял, что нет уже на этом свете Пал Палыча, сообразил, что со мной лучше в дуэли не играть, наплевал на последующие разборки со своими нанимателями и… на окне – решетки, в кабинете – граната, выход – под прицелом. Ни одного шанса выжить у меня нет!»

– Девять слогов, девять ступеней могущества… Надлежащим образом сложив пальцы, произнося соответствующий фигуре пальцев дзюмон и надлежащим образом соединившись с Нэнрике – высшим существом, – ты обретаешь могущество…

– Есть пять ступеней Вселенной, путь первоэлементов всего сущего: чи, суи, ка, фу, ку. Земля, вода, огонь, воздух, пустота. И есть девять ступеней могущества: рин, хэй, то, ша, кай, дзин, рэцу, сай, дзэн…

– Ты видел, я бросил камень? Принеси мне его!

Стукнувшись о стенку, граната катится по полу кабинета. К тому времени меня уже в кабинете нет. Я выпрыгнул в предбанник синхронно с ударом гранаты о стену.

Предбанник оказался второй, смежной с кабинетом, комнатой тех же скромных размеров. Из нее можно было попасть в коридор. Именно туда я и стремился.

Сержант не знал, не мог знать о белом порошке в целлофановом пакете. А ведь при взрыве гранаты порошок сдетонирует…

Сержант стоял справа от двери в коридор, рядом с ним полулежал раненый Жаба.

Правая рука Сержанта вытянута вперед, пальцы растопырены. Он только что метнул гранату и, естественно, не ожидая от меня столь мгновенной реакции, не успел выстрелить с левой.

В отчаянном броске я пролетел мимо Михалыча, телом вышиб дверь, выкатился в коридор – и тут грохнуло.

Я прыгнул как можно дальше, свернулся калачиком, стараясь занимать поменьше места.

Успел руками прикрыть голову и почувствовал спиной, как рушатся позади меня стены. Подчиняясь бессознательному импульсу, я откатился в сторону. Потолочная балка рухнула, раздробив доски пола в том месте, где я только что был.

Я прекрасно знал, в какой части коридора нахожусь. Вид из кабинетного окна дал мне точные ориентиры. Еще один отчаянный рывок – и я, опережая град камней, слетел вниз по лесенке, ведущей в подвал.

Три до боли знакомые двери. Докторский кабинет, электрощитовая и дверь с пометкой «Тир».

В первую очередь мне нужна электрощитовая. Замок не выдерживает удара ноги, и я внутри. Распределительный щиток, рубильники, кнопки, счетчик. Действую быстро, не размышляя. Дергаю общий рубильник. Тусклая лампочка под потолком гаснет. Здание и территория обесточены.

Мрак окутал коридоры санатория, огороженный стеной двор и все прилегающие постройки. Вот теперь-то мы и повоюем, господа пособники космических террористов! Воин ночи готов к поединку, трепещите… Демон Тэнгу проснулся.

Бесшумно покидаю электрощитовую. Лесенку, ведущую вверх, на первый этаж, завалило обломками взорванных стен. Пламя бушует. Слышу топот ног по коридорам, крики во дворе. За дверью своего кабинета чертыхается эскулап. В потемках ищет выход, отыскал наконец, возник на пороге.

– Что происходит? – вопит доктор, с ужасом глядя на пожар и разрушения.

– Война, доктор, – отвечаю я из темноты. – Война и смерть.

– Кто здесь? Спасите меня! Спаси-ите!!!

Я молча исчезаю за дверью с надписью мелом «Тир» – и закрываю за собой тяжелый засов. Доктор в ловушке, он бессилен перед наступающим пожаром. Он обречен.

Я не изверг и не садист. Эскулап сам выбирал судьбу, когда нарушил клятву «не навреди». Я консервативен и очень серьезно отношусь к любым клятвам.

Окутанный чернотой, пропахший потом и кровью подвал. В трубах журчит вода, под ногами скрипят плохо пригнанные доски.

Прохожу подвальный зал из конца в конец. Вторая дверь. Она должна вывести в закуток – точную копию того, где была электрощитовая. Дверь обита железом, заперта на врезной замок.

Достаю из кармана на поясе связку отмычек. Секунда – замки открыты, и я уже под лестницей.

Восемь лестничных пролетов с первого до четвертого этажа.

Бегу вверх, навстречу топот ног, тяжелое дыхание. Двое одетых в камуфляж автоматчиков. Мы встречаемся на лестничной площадке второго этажа.

К встрече я готов. Из поясного кармана в мою левую ладонь перекочевали три стальные спицы – сякэны. В правой руке – цепочка-кусари.

Первый автоматчик падает на колени, схватившись руками за шею. Сякэны глубоко вошли в небритое горло, пробили гортань и изуродовали голосовые связки. Первый умрет тихо – метать сякэны я умею.

Рассекая воздух, свистит кусари. Стальные звенья цепочки переплетают автоматный ствол второго камуфляжного амбала. Резко дергаю, вырываю автомат из рук противника.

Бью свободной рукой, открытой ладонью снизу вверх, по неприятельскому носу. Сломанные носовые хрящи впиваются в серое вещество под лобовой костью. Быстрая, безболезненная, а главное, бесшумная смерть. Звук упавшего тела не в счет, он сливается с шумом пожара, тонет в грохоте рухнувших перекрытий.

– Эй, вы там! Где вы, а?

Кричат сверху, с пролета между третьим и четвертым этажами. Судя по шарканью ног и цокоту каблуков, там не менее пяти человек.

– Сюда, быстрей! – кричу в ответ, подхватываю с пола автомат и отступаю в глубь коридора второго этажа. В другой стороне коридора, у дальней от меня лестницы, вовсю полыхает пожар. Следовательно, нападение оттуда исключено. Это радует. Силуэты пяти, нет, семи охранников появляются на лестничной площадке. Иван в авангарде светит себе под ноги карманным фонариком. Желтый луч скользит по двум мертвецам в камуфляжной форме.

– Мать твою так…

Иван с фонариком замирает на месте, сзади на него налетают коллеги. Стреляю. Длинная очередь по сгрудившейся массе тел. Промазать невозможно. Семеро Иванов дружно отправляются догонять своих друзей по дороге в ад.

Сейчас на шум выстрелов прибегут остальные. Сколько их там, на этажах?

Бросаю автомат поверх груды трупов и спешу спрятаться за дверью ближайшего номера.

Дверь заперта, но отмычка уже в моей руке. Сверху на лестнице беспорядочная стрельба. Крики ниже этажом. Переполошились ребята.

Закрываю за собой дверь, щелкаю «собачкой» замка. Коридорчик в номере узенький, как раз то что надо. Ногами упираюсь в одну стенку, руками в другую. Лезу вверх, как альпинист. Под потолком замираю.

В коридоре шум, суета, беготня. Ищут меня. По их понятиям, деваться мне некуда. Одну лестницу заблокировал пожар, по другой снизу и сверху прибежали Иваны. Мышеловка.

– Заперто тут! – крик возле двери моего номера.

– Ломай! Все двери ломайте, он здесь!

Кто это командует? Знакомый голос…

– Прежде чем ломать, по дверям длинную очередь, ясно? Выполнять!

Да это же Номер Восемь! Командир, так его растак. Слуга царю, отец солдатам!

Автоматные пули в щепки разнесли фанерную дверь. Удары прикладом снесли то, что от нее еще оставалось.

Я прилип к потолку. В коридорчик влетел Иван. Парень скорее всего большой любитель боевиков. Ишь как мечется из угла в угол, точно в кино. Прыгнет, замрет, бабахнет из автомата короткой очередью и снова прыгнет. Красиво.

– Ну что там? – голос Восьмого из коридора.

– Пусто! – Киногерой расслабился, расхлябанной походочкой рейнджера шагает прочь из номера. Автомат на плече, в зубах спичка. Сильвестр Сталлоне, да и только.

– Ушел, гад! У других тоже пусто, – подал реплику Восьмой.

– Я тута подежурю, шеф, на этаже, возьму вход с лестницы на мушку. Скажите, чтобы парни на второй этаж не совались, буду стрелять во все, что движется. Лады?

Новоявленный Сталлоне прямо подо мной. Русая макушка с малюсенькой лысинкой.

– Лады! Рэмбо остается, трое вниз, шестеро наверх, остальные за мной. Бегом!

Они бежали мимо оккупированного мною номера по темному коридору, и никто не заметил, как дергается в тесном дверном проеме и судорожно бьется в тесном коридорчике мускулистый Сильвестр, пытаясь скинуть с шеи стальную петлю цепочки-кусари. Его предсмертные хрипы потонули в гомоне общей суматохи.

Последний Иван исчез за поворотом на лестничную площадку, я мягко спрыгнул.

Сильвестр – десятый, не считая Жабы, Гноя, доктора и Сержанта. Еще пятерых при побеге порешили несостоявшиеся террористы-миллионеры. Знаю точно, сам видел. Итого – минус пятнадцать.

Каким знаком это обернется в конечном счете – неизвестно, но в промежуточном – это, безусловно, плюс. По крайней мере для меня… В задачке спрашивается: сколько всего охранников было на объекте?

Больше сорока, но меньше шестидесяти.

Пал Палыч говорил о кинологах с собаками. Слышу, как лает знакомый мне кавказец. Других собачек не слышно. Значит, если и были кинологи, то уехали.

Шестьдесят отнять пятнадцать – сорок пять.

Что предпримет командир-Восьмой? Скорее всего оцепит здание санатория и мелкими группами прочешет этаж за этажом. Пожар, между прочим, набирает силу. Тушить его некогда, да и некому. Минимум через час огонь охватит все здание. По логике Восьмого, я так и так обязан буду покинуть негостеприимный санаторий. Зачем же тогда прочесывать этажи? Понятно, зачем! Нельзя давать мне время опомниться, меня надо гнать, как зверя, провоцировать на глупости, тогда, возможно, удастся захватить живьем или полуживьем. Будет чем отчитываться перед начальством. Должно же быть начальство у собравшихся здесь головорезов? Должно! И начальство это должно быть очень крутое. Поди объясни ему, что один (один!) человек сжег санаторий и положил кучу народу. Не поверит начальство, не станет разбираться. Снимет голову «стрелочнику», и дело с концом. Хорошо еще, если перед снятием головы не спустит кожу чулком.

Будь жив Сержант, он бы плюнул на дальнейшие разборки, как уже сделал это однажды, и велел бы закидать санаторий и прилегающую территорию противотанковыми гранатами, а поверху залить напалмом.

Соображал Сержант, да нет его. Сгорел на работе. В буквальном смысле.

Погибший Рэмбо одолжил мне автомат, два запасных рожка, десантный нож и пару гранат.

Я снова на лестнице. Трупы где лежали, там и лежат. Только оружие исчезло. На первом этаже тихо. Шумят на третьем и четвертом – вышибают двери номеров, шарят по комнатам. На первом этаже, несомненно, засада. Такая же, как и на втором, – с малюсенькой поправкой: Иваны на первом этаже еще живы. Пока.

Бесшумно ступая, бегу вверх по лестнице.

В коридоре третьего этажа трое. Каламбур: трое на третьем. Смешно будет, если на четвертом четверо. Маловато вас, ребята, к чему бы это?.. Ну да я отвлекся.

Итак, на третьем – трое.

Один с автоматом наперевес и мощным фонарем в руке. Пристроился возле лестничной площадки. Он вроде как обеспечивает освещение и прикрытие. Двое других шарят по коридорам, ищут.

Никаких контрольных очередей, вообще никакой стрельбы. В ходу исключительно автоматные приклады и отборный мат.

Я наконец понял замысел командира-Восьмого. Иваны на этажах – смертники. Их удел – обнаружить меня и героически погибнуть под канонаду взрывов и свист пуль. Главное, погибать погромче, чтобы услышали.

Резерв – не засада, а именно резерв – на первом этаже. Он обязан среагировать и подавить меня если не умением, то числом и огневым превосходством.

Вообще Восьмой – молодец. До Сержанта ему далеко, но все равно молодец! Оперативно взял на себя командование, заставил статистов-дилетантов действовать по своей схеме, не лишенной определенной тактической изюминки и стратегической логики.

Прокол Восьмого лишь в том, что он исходит из мнения обо мне как о дичи, а о себе – как об охотнике. На самом деле все совсем наоборот…

Подкрадываюсь сзади к Ивану с фонарем. Автомат у меня перекинут за плечо, руки свободны. Замираю, жду.

Пара амбалов шустрят возле очередного номера, долбят по безвинной фанере прикладами.

Во дают! Косяк вышибли. Сила есть, ума не надо. Дружно, парой, ввалились в номер, идиоты!

Нежно прикрываю Ивану-часовому рот ладошкой и скручиваю ему шею. Шейные позвонки – хрупкая штука. Парень ничего не понял. Погиб на посту, необычайно легко и безболезненно для негодяя.

Подхватываю фонарь, призраком скольжу по коридору. Парочка идиотов, матерясь крайне неинтеллигентно, покидает обследованный номер. Свет фонаря слепит им глаза. Десантный нож в сердце ближнему, пятка в висок – дальнему.

Минус восемнадцать. Идем дальше! Берем выше!

На лестничной площадке третьего этажа делаю «растяжку»: гранату, позаимствованную у Рэмбо, фиксирую на ремне трупа-часового. Тонкую прочную проволоку (есть у меня в поясном кармашке такая) привязываю одним концом к кольцу гранаты, другим – к лестничным перилам.

Бегом на четвертый этаж. Схожая диспозиция: человек с фонарем, питекантропы с автоматами-дубинами, щепки от фанеры, зияющие провалы пустых номеров.

Почти в точности повторяю свои действия, произведенные на этаже-предшественнике… Только на этот раз роль десантного ножа выполняет сякэн – остро заточенная спица из поясного кармана.

Минус двадцать один. Очко.

С пола подбираю автомат часового. Очень быстро достаю из карманов у себя на поясе скотч и проволоку, мастерю сложную, замысловатую конструкцию. Через минуту автомат надежно примотан липкой лентой к перилам лестницы, на спусковом крючке – петелька из проволоки.

Бегу вниз, тяну за собой проволоку.

– Эй, вы там! Чего притихли?

Кричат снизу. Гулкое эхо многократно прогоняет слово «притихли» по многоступенчатым пролетам.

Я уже в коридоре второго этажа, возле лестницы. Дергаю проволоку. На четвертом застрекотал автомат.

Резерв устремился на звук стрельбы. Грохот каблуков по ступеням, лязгание затворов.

Снимаю с плеча «калашников», щелкаю предохранителем. Иваны табуном проносятся мимо меня, притаившегося в коридоре второго этажа, возле лестницы. Пролетом выше срабатывает «растяжка».

Взрыв!

Выскакиваю на оперативный простор. Кладу длинными очередями отставших и чудом уцелевших охранников. На ходу сменив магазин, врываюсь на первый этаж. Противник празднует труса. Стреляю в спины улепетывающих со всех ног Иванов и снова вверх по лестнице.

Минус тридцать два.

Второй этаж, крайний по коридору номер. Раскуроченная пулями дверь, выбитое стекло. Прыгаю с разбега в окно. Сальто в воздухе, приземляюсь на ноги, кувырок – и, мелко перебирая ногами, вперед, влево, к темной массе деревьев.

Замираю за широким стволом векового дуба, осторожно выглядываю.

Ушел чисто. Оцепление, как я и предполагал, выставлено, но быкам далеко до профессиональных военных. Сбились в кучки, мечутся вокруг санатория. Инициативу проявляют.

Человек десять обступили центральный вход. Еще десяток бегут к парадному крыльцу с другой стороны здания, сейчас повернут за угол. Мне хорошо видно, я затаился чуть наискосок от торца.

Перевожу автомат на одиночные выстрелы. Прицеливаюсь в голову одного из Иванов возле центрального входа. Стреляю. Иван падает, его недалекие друзья трусливо приседают, автоматы вскинуты, готовые к бою, и нервы на пределе.

Тут они видят темные силуэты, появившиеся из-за угла, – и, естественно, находится кретин, нажимающий на курок.

Короткая перестрелка. Свои стреляют в своих.

Пользуясь моментом, перебежками огибаю санаторий. Пожар в дальнем крыле разгорелся нешуточный. Половина здания в огне.

Меня интересует другая половина, а именно – котельная, вход в которую я приметил во время дневных кроссов.

Перепрыгиваю пологую горку угля, ползком добираюсь до порога. Котельная пуста. С момента взрыва в кабинете Пал Палыча прошло буквально не более тридцати минут. Именно полчаса назад кочегар плюнул на свои обязанности. Топка остыть еще не успела. В углу, на угольной куче – трупы в белых адидасовских костюмах. Мои недавние приятели. Из топки смердит горелым мясом. Ужасно противно. Хочется поскорее наверх, на воздух.

Метаю последнюю гранату в жерло печи, кольцо не срываю. Поджарится, сама рванет.

Прощаюсь с гостеприимной котельной. Десять секунд – и я вновь возле облюбованного дубового ствола.

Любуюсь сценой выяснения отношений между быками. Пока опомнились, что палят по своим, положили четверых. Плюс мой провокационный выстрел – итого минус тридцать семь.

Восьмой орет громче всех. Пробует, бедолага, восстановить дисциплину.

Никакого оцепления уже нет. Кажется, все, кто еще жив, столпились у центрального входа. Быки дерут горло, пытаясь решить две извечные российские проблемы: «кто виноват» и «что делать».

Беру Восьмого на мушку.

Взрыв! Котельной больше нет. Стреляю в унисон со взрывом. Нет больше и командира – Восьмого. Среди Иванов начинается паника. Взрыв котельной и одновременная смерть Восьмого окончательно сбили быков с толку. Им уже кажется, что кругом десятки врагов! Сотни врагов! Тысячи! Охота забыта напрочь, ноги бы унести.

Спокойно, не торопясь, исключительно прицельными-одиночными, довожу свою бухгалтерию до отметки минус сорок восемь. Осталось самое большое двенадцать.

Опрометью мчусь к воротам. Так и есть. Шестеро уцелевших быков усаживаются в микроавтобус, еще один возится со створками ворот. Бегут, крысы. Это последние, я обсчитался. Не двенадцать осталось, а семеро. Великолепная семерка, семеро смелых.

Стреляю семь раз, один раз мажу. Восьмой пулей кладу последнего.

Все, я победил. Минус пятьдесят пять Иванов. Если посчитать Пал Палыча с приближенными, всего – минус шестьдесят. Таков итог. Конечный?

Еще раз обследую территорию. Никого, одни мертвецы. Санаторий горит. Лает кавказская овчарка на привязи.

Не переживай, пес! Скоро сюда обязательно кто-нибудь приедет. Этакое пламя видно километров за тридцать. Заинтересуются люди – милиция, пожарные. То-то их ждет сюрприз!

Хозяев санатория жалко. Висит ведь у кого-нибудь на балансе дом отдыха трудящихся, хорошо еще, если почесались застраховаться от пожара.

В общем, потерпи, собака, если не милиционеры, то уж журналисты точно тебя освободят, не бросят погибать на цепи подле пепелища. А мне пора, прощай…

Я проверил – ключ зажигания в замке. Оттащил подальше от машины трупы. Открыл ворота. И вдруг остро почувствовал опасность.

Я не знал, откуда она исходит, но ощущал ее всем естеством, всей своей сутью.

Подчиняясь инстинктам, я упал на землю. И вовремя! Полуметром выше свистнули пули. Автоматная очередь.

Я откатился под прикрытие автомобильного колеса. Еще одна очередь, отстреливаться нечем. Свой автомат я потерял, когда падал. Ремешок слетел с плеча. Железяка шмякнулась в одну сторону, я в другую.

– Эй, герой! Выходи! Не бойся, больше стрелять не буду.

Неужели? Выглядываю из-за колеса. Так и есть: Сержант.

Одежда у Сержанта сильно обгорела. Сморщилась черной коркой кожа на лице. Правый глаз вытек. Руки сплошь в волдырях ожогов. В общем, видок не ахти…

– Выходи, не бойся! – Сержант отшвырнул свой автомат. – Я ходячий жмурик, понимаешь? Вколол себе какую-то жутко засекреченную гадость из аптечки покойного доктора, малость отлежался, вот и держусь пока. Ты ведь тоже жмурик, как и я. Думаешь, тебе простят роту покойничков? Надеешься слинять, супермен? Зря! Хотя кто знает, может, и повезет тебе… Ты, Тринадцатый, лучший солдат, какого мне когда-либо доводилось видеть. Окажи мне честь перед смертью, давай сразимся без всяких огнестрельных и режущих штучек. Только ты и я, один на один, без дураков!

– Дураки все сдохли, – я не таясь встал, вышел навстречу Сержанту. – Ты, Сержант, сволочь, но ты мужчина, и я не вправе тебе отказывать.

Я развязал пояс, усеянный кармашками, отшвырнул прочь кусари.

– Скажи, Сержант, откуда ты знаешь стиль «тростник на ветру»?

– Двенадцать лет я прослужил в Лаосе.

– Ты офицер?

– Был им когда-то, потом продался. Очень жрать хотелось. Ладно, не тяни, иди сюда…

– Ты ранен, приятель. Может, согласишься, чтобы я дал тебе фору? Нож возьмешь, например.

– Я сволочь, конечно, ты прав. Я презираю всех этих вонючих мелких людишек, давить их для меня было наслаждением. Но с тобой я буду драться честно. Уж извини…

– Договорились, Сержант. Ну что ж, начнем, пожалуй, наши танцы?

– Начинай первым, земляк, не тяни…

Нападать всегда непросто. Атака не в пример сложнее обороны. Данный нехитрый постулат подтвердит любой спортсмен-единоборец.

Я могу обучить эффективной защите за шесть месяцев. (При условии, что ученик умеет правильно стоять, то есть занимался, скажем, карате не менее двух лет.) Грамотно контратаковать мой воспитанник научится через год после освоения блоков и уходов.

Эффективно атаковать он сможет лет через пять, не раньше.

Сержант меня просчитал, распознал во мне специалиста экстра-класса. Он ждал изощренную атаку. Ложные выпады, отвлекающие пассы. Замысловатые передвижения. Сержант по-своему повторял ошибку Грифона. Мастер, несомненный мастер, Сержант ожидал нападения, достойного его мастерства.

Я же действовал вульгарно просто. Из стойки дзюмонзи-но камаэ – «позиции огня» без всяких сложных финтов и подготовок нанес банальный прямой удар ногой. «Мая-гири», выражаясь по-каратешному.

Нога сгибается в колене, выносится вперед и резко распрямляется. Все! Поскольку упомянуто карате, отмечу: мая-гири новички разучивают месяце на втором-третьем после начала тренировок. Самый простой и доступный удар ногой. Учитывая, что бил я «по среднему уровню», то есть в живот, атаки проще невозможно придумать. Не спешите ухмыляться, друзья!

Я рассказал про то, КАКОЙ удар я провел, но не рассказал, КАК я его провел. От начала движения до момента контакта ноги с животом противника прошло менее одной четвертой доли секунды.

Доказано: если в течение одной секунды произвести четыре удара, человеческий глаз не в силах их зафиксировать, как не в силах уловить полет пули. Удар за четверть секунды – удар-невидимка…

Прямой удар ногой – один из самых мощных и сокрушительных. При хорошо поставленной технике тренированная пятка легко пробивает кирпичную кладку. Добавьте к вышесказанному энергетический импульс. Пресловутую силу ци, выплескивающуюся из точки дань-тянь, что на четыре пальца ниже пупка. И вы поймете – КАК я ударил.

Все ингредиенты – скорость, сила, энергия – слились в одном-единственном, простейшем мая-гири. Недаром существуют стили кунг-фу из одного движения, отработанного до полного, абсолютного совершенства. Моя пятка пробила брюшину соперника, молотом прошла через хитросплетения его внутренних органов и, словно сухую ветку, сломала позвоночник врагу.

Последнее, что ощутил Сержант, – чувство крайнего унижения. Это чувство я прочитал в его помутневшем зрачке перед тем, как остекленел хрусталик.

Да, я унизил его, намеренно презрев высшую технику боя и в то же время продемонстрировав вершины мастерства на примере, самом примитивном из всех возможных. Так я отомстил за всех замученных и убитых Сержантом. За всех тех «жалких людишек», которых он от всей души презирал с высоты своего черного совершенства.

Я подошел к машине. Открыл дверцу, отыскал подле сиденья водителя клочок ветоши и тщательно вытер пятку правой ноги. Подобрал с земли свой пояс и цепочку. Оглянулся последний раз.

Прощай, санаторий. Еще раз привет тебе, псина. Извините, ребята, честное слово, вы сами виноваты.

Мотор завелся с пол-оборота. Микроавтобус, подпрыгивая на колдобинах, помчал меня прочь из царства смерти.

За окном автобуса мелькнула черная тень. Мне показалось, будто ворон-оборотень Тэнгу, опережая машину, мчится вперед, в Москву, навстречу новым поединкам, новой крови и новой судьбе.