Глава XIII. Недаром эта глава тринадцатая, потому что в ней случается вещь удивительная, непостижимая и загадочная. Тайна трех неизвестных
На следующий день я уже выехал на своем Вороном, как ни в чем не бывало. Правда, теперь я ехал осторожно, объезжая каждую ямку, каждый камешек, каждую лужицу. Дед стоял у ворот, будто бы просто так, но я видел, что он искоса поглядывает на мое переднее колесо, ему было интересно, как оно вертится. И он, видно, был доволен своей работой.
Я проехал до конца нашей улицы и повернул на центральную, ул. Шевченко, идущую через всю деревню в поле. Уже показались последние хаты, как я услышал позади себя тарахтение мотоцикла. Я свернул с дороги, чтобы дать ему проехать, и обернулся. Меня догонял какой-то военный в шлеме и больших мотоциклетных очках, которые закрывали пол-лица.
Поравнявшись со мной, военный вдруг затормозил.
— Рень? — Коротко спросил он и, когда я кивнул в ответ, протянул мне конверт. Потом сразу дал по газам и рванул вперед. Я так растерялся, что уронил конверт на землю. И пока поднимал, от мотоциклиста только пыль на дороге осталась. Я успел лишь заметить, что это был офицер: то ли старший лейтенант, то капитан (или три, или четыре звездочки на погонах). А лицо — хоть убей — не узнал бы. Только и запомнилось, как белозубо сверкнуло его короткое «Рень?» на загорелом, припорошенном пылью лице… И очки на пол-лица, и зеленый шлем…
Я взглянул на конверт:
Яве Реню (Совершенно секретно)
Занемевшими пальцами я разорвал конверт и извлек письмо:
Сегодня, ровно в девятнадцать ноль-ноль приходи к разбитому доту в Волчий лес. В расщелине над амбразурой найдешь инструкцию, что ты должен сделать дальше. Это письмо немедленно уничтожь. Дело чрезвычайно важное и секретное. Никому ни слова. Чтобы тебе было легче хранить тайну, мы пока не называем себя. Итак, ровно в девятнадцать ноль-ноль.
Г. П. Г.
У меня сразу вспотели ладони. Я поднял голову и огляделся. На улице ни кого не было. Только возле крайнего дома во дворе старушка кормила кур, приговаривая: «цы-ы-ыпа, цы-ы-ыпа, цы-ы-ыпонька…». Но она в мою сторону даже не смотрела. Кажется, никто ничего не видел. Я сел на велосипед и погнал в поле. Письмо я крепко держал в руке, прижимая к ручке руля. В голове моей был суетливый беспорядок.
Что это? Шутка? Кто-то из ребят? Или все вместе? Решили посмеяться надо мной? Отомстить, что я их задурил с тем призраком? Но они видели, что я сам остался в дураках. Чего же мстить? И стал бы офицер на мотоцикле ввязываться в различные ребячьи проказы, передавать письма? Нет. Вряд ли. Да и почерк в письме не мальчишеский, не ученический. Ученических почерк, даже самый каллиграфический, сразу можно узнать. А это был совсем взрослый почерк — очень четкий, разборчивый, с наклоном влево, и каждая буковка отдельно.
Нет! Это не ребята! А кто же?..
И что означают эти буквы — Г. П. Г.? Что это? Инициалы? Или зашифрованная должность? Например, гвардии полковник Герасименко (или там Гаврилов, или Гогоберидзе). Или — генеральный прокурор Гаврилов (или опять-таки Герасименко, или Гогоберидзе).
Но в письме стоит «мы». Получается, Г, П. Г. — это не один человек. Получается, трое. — «Г», «П», «Г». И кто же они такие, эти трое неизвестных? Хорошие они или плохие?
Не останавливаясь, я еще и еще раз перечитывал письмо. И ничего не мог понять. Они просят уничтожить. Ну что ж, уничтожить можно. Даже если это шутка — тем более.
Я порвал письмо на мелкие-мелкие клочки, и понемногу, на ходу, выбросил их по дороге. Теперь это письмо сам черт не соберет воедино никогда в мире. До семи часов вечера было еще очень далеко. Но ноги мои механически крутили педали, а руль сам собой поворачивал в сторону Волчьего леса. Я заметил это когда уже был на опушке леса. И только тогда подумал: «Чего это я сюда еду? Ведь в письме сказано — в девятнадцать. Если я приеду раньше, может, это повредит делу — кто его знает».
Я крутанул руль и повернул на дорогу, ведущую вдоль леса в Дедовщину — словно кто-то невидимый следил за мной, и я хотел его убедить, что и не собирался ехать в лес.
«Заеду в Дедовщину в лавку, куплю фигурных леденцов», — решил я.
В Дедовщине в магазине продавали фигурные леденцы на палочках — девятнадцать копеек сто граммов. В наш сельмаг таких почему-то не завозили. И мы иногда специально ездили за ними в Дедовщину.
Не доезжая до села, я увидел на дороге «Москвич» с поднятым капотом, в котором кто-то копался. Когда я приблизился, этот кто-то поднял голову, и я узнал попа Гогу. Увидев меня, отец Гога сказал:
— О! Ну подержи мне тут немного.
Я слез с велосипеда и, сдерживая беспокойство в сердце, подержал ему в моторе какую-то штуковину, которую он привинчивал плоскогубцами.
— Спасибо! — Сказал он, как закончил. Потом, взглянув на меня хитро прищуренным глазом, и сказал вдруг загадочные, непонятные слова:
— Темная вода во облацех.
И улыбнулся.
Я удивленно хлопнул глазами, быстро сел на велосипед и умчался прочь. Мне стало не по себе от этих слов. Я даже забыл о фигурных леденцах на палочке и повернул на другую дорогу ведущую назад в Васюковку.
«Может, это поп Гога написал? — думал я по дороге — Вдвоем с бабкой Мокриной.
«Г. П. Г.» «П. Г.» — Это может быть «Поп Георгий» — точно.
А «Г.» Гавриловна!..
Это отчество бабки Мокрины. Мокрина Гавриловна, ее иногда так и зовут — «Гавриловна». И это они хотят заманить меня в лес и… убить. За то, что я их с этим призраком подвел. А что! Были же такие случаи, когда религиозные фанатики убивали людей. Даже в газетах писали… Эх, если бы рядом был Павлуша, ничего бы я не боялся. И зачем он меня предал? Вот убьют меня, только тогда он пожалеет, только тогда поймет, что это он виноват, это он бросил меня одного погибать. Но будет поздно…
В селе я свернул на улицу Гагарина к реке. Мне так и подмывало посмотреть, что сейчас делает бабка Мокрина. Ее хата была крайней, почти у воды. Хата старая, покрытая соломой, мазанка, зато сад большой, лучший в селе. Таких сортов яблок, как у нее, не было ни у кого больше. Но отведать их нам не доводилось, потому как такого злющего пса Бровка, какой был у бабки Мокрипы, тоже не было ни у кого на селе.
Бабка Мокрина трясла яблоки, собирая их в подол. Увидев меня, она аж вся вытянулась:
— А? Это ты? По яблочки пришел! Пошел вон! Бандюга! Чтобы тебе чертей в аду фотографировать! Прочь отсюда!
Я только улыбнулся и уехал. Мне сразу стало легче. Если бы они собирались меня убивать, она бы так не ругалась. Она бы, наоборот, сладкими словами глаза мне замыливала, чтобы я ничего не подозревал. Да и что это я выдумал! Кому я нужен, чтобы меня убивали. И разве мог офицер на мотоцикле быть заодно с попом Гогой и бабкой Мокриной? Тьфу! Ерунда какая!
Я твердо решил ничего не бояться и в девятнадцать часов ехать в Волчий лес. Видно, дело все-таки серьезное, значит я кому-то нужен и может быть смогу совершить какой-нибудь подвиг. И нечего думать. Мой дед всегда говорит, что, когда ты можешь сделать доброе дело, делай, не задумываясь и не откладывая.
Но не думать об этом я не мог, и до шести часов вечера все мои мысли были заняты только этой загадочной историей.