XXVIII
Вдоль дороги в ряд растянулось шестнадцать плугов, латанных-перелатанных, со стертыми пятами, на деревянных и железных предплужниках.
Не такими когда-то были у него плуги, но и это старье не опечалило Марка, больше печалили изможденные кони. Однако и они сегодня казались лучшими, может, потому что гривы их были заплетены девичьими лентами. И этот будто пустячок растрогал Марка, как и то, что погонщиками были только девушки, а пахарями — деды и подростки.
— Это и для кинохроники, наверное, пригодилось бы! Пусть бы потом, через годы, посмотрели люди, с чего мы начинали, — бросил Григорию Стратоновичу, который сегодня шел в поле пахарем.
— Пригодилось бы. А на девушках, хоть как убого одеты они, — лучшие косынки. Это тоже добрая примета, — сказал Григорий Стратонович.
Когда пахари и погонщики полукругом обступили Бессмертного, он пристально посмотрел на каждого и всюду видел искреннее доверие; в одних оно намечалось усмешкой, в других — сосредоточенностью, в третьих просматривалось сквозь печаль, сквозь боль, старую или совсем свежую, от которой еще не опомнились расширившиеся глаза.
— Люди добрые, — тихо заговорил к ним Марко. — Испокон века велось, что плугарь в селе — это все. И хлеб, и благосостояние пахарь держит в своих руках. И хоть как нам сейчас ни тяжело, но только мы сами можем помочь себе, чтобы на полях уродил и щедрый урожай, и наша судьба… Здесь, среди вас, нет хворых или тех, кто выходит в поле не по своей воле или без охоты?
— Нет таких, Марко Трофимович. Все вышли по охоте, — отозвалось несколько голосов.
— Вот и хорошо. Я не хочу, чтобы пахали надутые или криводушные люди, которых привлекает лишь ярмарочный хлеб.
— А будет же он, Марко Трофимович, в этом году свой, а не ярмарочный хлеб? — прикладывая руку к уху, прошамкал дед Козачкивский, во рту которого виднелся единственный зуб.
— На один зуб хватит, — пошутил кто-то со стороны, и смех всколыхнул пахарей и погонщиков.
— Будет и для беззубых, и даже для очень зубатых, когда все будем трудиться, как земледельцы, а не поденщики… Не загоните коней, пусть чаще отдыхают. И в добрый путь!
Марко махнул рукой, девушки махая косами, бегом бросились к скоту, забряцала упряжь, и вся шеренга потянулась на дорогу, над которой лукаво светило и жмурилось нахмуренное солнце.
И казалось бы, что волнительного в этой будничной картине, когда в поле отправляются полуголодные пахари с исхудавшими конями, с неважным инвентарем? Но Марко взволнованно смотрел вослед плугарям, и жалко было, что сам не может пойти за плугом, потому что более всего любил пахать и косить.
Григорий Стратонович со значением посмотрел на Бессмертного:
— Вижу, завидуете плугарям?
— Завидую. Не забыли за плугом ходить?
— Это не забывается. Да и пойду догонять своего чернобрового погонщика.
— Спасибо.
— За что? — удивился учитель.
— Что не пожалели выходной день.
— О чем говорить, — улыбнулся учитель и подался настигать пахарей.
На выездных конях дорогой проехал Евмен Дыбенко, но он не повернул к председателю, а взял налево в закоулок, над которым отливали еще не высохшим листьям молодые вербы. Марко махнул рукой, и старый неохотно повернул к нему.
— Куда же вы собрались? И плужок исправный у вас, — осмотрел без никакой заплаты шестерок.
— Вот хотел огород тебе вспахать.
— Мне? — покраснел Марко.
— А разве что? Кто-то же сегодня или завтра должен тебе вспахать. Так почему не я, чтобы не отрывать пахаря с поля?
— Спасибо, Евмен Данилович, что добровольно взялись за обслуживание председателя. Вы и о Безбородько так заботились?
— Бей свой своего, чтобы чужой боялся, — и себе рассердился старик. — Когда мое невпопад, то я со своим назад. Хотел немного помочь, да сам черт тебе не угодит.
— Сначала, деда, мы вдовам и сиротам поможем, а дальше будет видно.
— У каждого начальства свой норов, — забубнил под нос Дыбенко, поворачивая на конюшню.
— Нет, коней я возьму — в разъезд надо.
— Тогда я первый день побуду у тебя возницей, может, еще что-то заработаю.
— Хорошо, плуг только где-то оставьте и заскочите к Василию Трымайводе — возьмите свеженину трактористу.
— С Шавулиного кабана? — оживился старик.
— А вы уже знаете?
— Все село знает.
— И что?
— Кто смеется, кто хохочет, а кто и удивляется, как ты эту братию вокруг пальца обвел и на свеженину разжился. Шавула уже и сомневаться начал, в самом ли деле столько заявлений подано на него.
— Пусть посомневается. Ну, а не приучает он с Мамурой своих коров к ярму?
— Не видел, но из лесничества своих припрятанных привели. О, что-то Василий Трымайвода кричит. Чего ему?
Марко пошел навстречу новому кладовщику, который шагал, позванивая орденами и медалями.
— Марко Трофимович, скорее хвалите меня, потому что сам начну себя хвалить! — радостно остановился и поправил рукой веселый хмель кудрей. — Выцарапал две бочки горючего.
— Талант сразу видно! Через полчаса повезем их на поле. Где достал?
— У людей. Уже и расплатился натурой.
— Салом?
— Дал по куску за бочку.
— Скупо ты платил. Как же тебе удалось так выторговать?
— А люди ничего и не запрашивали. Поговорили мы о внутреннем, международном и сердечном положении и пришли к соглашению.
— Много у тебя сала?
— Полон ящик и кадка. Еще не успел все взвесить.
— Успевай, чтобы кто-то из потерпевших донос не написал. Ну, я пошел на хозяйство Марии Трымайводы.
Возле парников уже калякали женщины, вооруженное лопатами и граблями.
— Что я, Марко Трофимович, с таким собранием буду делать? — тихо спросила у него смуглястая Мария Трымайвода.
— А что?
— Никогда же их столько не приходило, никогда!
— И вы этим сокрушаетесь?
— Да нет, радуюсь, — засмеялась женщина, — но как всем дать толк?
— Может, пошлем их в сад?
— Деревья обкапывать?
— Почему только обкапывать? Всю землю копать. Сад молодой, посеем в нем арбузы, пусть плетутся, вяжутся и вывязывают какую-то копейку. Как вы на это смотрите?
— Земля там добрая и эти годы под целиной лежала, — согласилась Мария.
Когда женщины, побрякивая лопатами, пошли в сад, Марко начал осматривать парники. Теперь, небось, только этот участок хозяйства не был запущенным, потому что Мария Трымайвода любила и присматривала за своими рамами, грядками и делянками. Да и Безбородько поощрял ее, рассада давала такую-сякую прибыль, а ранние овощи веселили его и нужных ему людей.
Ворсистая, кудрявящаяся зелень помидоров и нежная серебристая синеватость капусты тешили Марка. Он останавливался перед каждой рамой, прикидывая, что она даст и на поле, и в кассу.
— Как вам рассада? — спросила Мария, хотя и видела, что парники порадовали Марка.
— Славная, только маловато.
— Да что вы, Марко Трофимович, шутите? — широко открытыми глазами глянула Мария, и этот взгляд воскресил то давнее, когда он с Устином вручал босоногой наймичке кулаческие сапоги.
— Нет, не смеюсь, Мариичка, — назвал ее так, как когда-то называл Устин. И у женщины испуганно дрогнули уголки полных и до сих пор не привядших губ.
Неумолимые лета, наверное, наиболее немилосердны к нашим сельским женщинам: их красоту быстро высушивают солнце и ветер, смывают дожди и снег, темнят поле и огород, лопата и сапа.
Годы, работа, горе забрали и Мариину красоту, но как-то так, будто не насовсем. И это особенно бросалось в глаза, когда женщина начинала волноваться. Тогда ее удивительно мягкая, с материнской задумчивостью краса изнутри пробивалась на лицо, как в предосенний день из-за туч проглядывало солнце. Так и сейчас пробилась она и удивила Марка.
— Вы вспомнили давние года? — почти шепотом спросила женщина.
— Вспомнил… Что вам сын пишет?
— Он, Марко Трофимович, уже третий орден получил, — посветлело лицо Марии, — действительно, что в сердце варится, на лике не таится.
— Поздравляю вас… Неужели это дитя старшим лейтенантом стало? — аж удивился Марко.
— Таки стал, — сквозь радость и грусть улыбнулась женщина. — Из самых «катюш» молнии выпускает. И так скучает по мне, как дочь. Только бы живым вернулся… А на Устиновой могиле до сих пор рожь растет.
— В самом деле?
— Не переводится. Доспеют колосья, осыплется зерно и снова всходит. Так из года в год, и в мирное время, и в нынешнее.
— Жизнь… Вам чем-то надо помочь?
— Нет, Марко Трофимович. Я еще не бедствую, аттестат сына имею. А чего вы сказали, что рассады маловато? Половину ее мы соседям продаем.
— Теперь всю посадим.
— Так много?
— Не много. Надеюсь, что вы овощами покроете все наши долги.
— Аж двести сорок тысяч — и овощами!? — пришла в ужас женщина.
— Только овощами. Еще и на какую-то прибыль надеюсь. Так и ведите хозяйство.
Женщина, что-то прикидывая, призадумалась, покачала головой:
— Едва ли вытянем эти долги.
— Вытянете, если только крепко захотите. Вот давайте грубо, на живую нить, прикинем, что нам даст гектар баклажан. Истинные овощеводы собирают по триста и больше центнеров. Так?
— Это если возле них ходит один хозяин, а не десять.
— Хозяин теперь будет один — вы. Так возьметесь за триста центнеров?
— Нет, на триста у нас грунт неподготовлен. Двести, надеюсь, вытянем.
Марко махнул рукой.
— Где мое ни пропадало — запишем двести! Знайте доброту нового председателя. Пусть в среднем заготовительные и рыночные цены дадут нам по рублю за килограмм. Овощи у нас должны быть самые лучшие, а цены — наиболее низкие. Итак, гектар даст двадцать тысяч. Значит, двенадцать гектаров смогут покрыть наш долг?
— Разве мы сможем столько вырастить овощей?
— А почему не сможем?
— Это дело рискованное. Тогда надо в мою бригаду чуть ли не полсела женщин.
— Женщин, надеюсь, будет ровно столько, сколько вам надо, а может, и немного больше.
Мария покачала головой.
— Не слишком ли весело вы смотрите на жизнь? А она у нас не такой стала, как была: на работу людей не допросишься.
— Сегодняшний день что-то вам говорит?
— А что завтрашний скажет? Поверю вам, но у меня всей рассады помидор едва ли наберется на двенадцать гектаров.
— А вы наскребите, подумайте, как это сделать. Вечером прикинем вместе, сколько посадим огурцов, капусты, редиски, лука. После редиски в этот же грунт можно будет высадить зимнюю капусту?
— Можно.
— Вот и садитесь сейчас же с карандашом за все расчеты, крутите мозгами. На вашу бригаду сейчас возлагаю самую большую надежду. За капусту, лук и огурцы мы должны купить с вами и коров, и свиней.
— А чем сейчас будем гной подвозить?
— Коровами. Так и постановили, Мариичка!
— Что оно только получится из тех больших цифр? — призадумалась женщина.
— Все выйдет, если бригадир будет на уровне, а бригада — у бригадира. Ну, а чтобы дело было верней — сегодня же поговорим о дополнительной оплате. Каждому звену, вырастившему свыше двухсот центнеров овощей, будем выплачивать за сверхплановое до пятидесяти процентов прибыли.
— Ого! — невольно вырвалось у женщины, а потом она улыбнулась. — Вы хотите, чтобы мои девушки имели настоящее приданое?
— Я хочу, чтобы они становились творцами, — задумчиво ответил Марко. — Девушка с сапкой в руках меня не удивит — это я видел чуть ли не с колыбели. Надо, чтобы эта девушка сегодня не только слушала поучения бригадира, а сама бралась за книгу, за науку и на поле становилась исследователем, а не только рабочей силой. Такой второй конец имеет теперь дополнительная оплата. Вот с этим и выходите в знания, в миллионеры и в Герои!
— Хоть раз такие слова услышу от председателя, — Мария прищурила карие с влажностью глаза, и сквозь них чисто проглядела ее прежняя краса.
