Книга: Правда и кривда
Назад: XXII
Дальше: XXIV

XXIII

Мертвые глаза линей тупо смотрели на Безбородько, и эта же тупость была во взгляде Мирона Шавулы.
— На кого же ты нас, Антон, бросаешь, на кого бросаешь? — охмелело варнякал кладовщик, охватив голову жирными загребущими руками. Пьяная печаль растекалась по его запущенной растительности и мучительно шевелила мелким, как лесная груша, носом.
— На кого ты нас бросаешь?
— Цыц, заголосил, как на похоронах, — вытаращился на него Тодох Мамура. По его ятаганистых челюстях извивается презрение. — Ты лучше поразмысли, подумай, как удержать нашего дорогого Антона Ивановича на посту, потому что дела идут — контора пишет. Надо, поразмыслив, всю родню, всех друзей блоком сколотить, всюду массовую работу поднять на уровень, а на собрании своих людей пристроить по закоулкам, чтобы демократия была в голосах. Как ты думаешь, Антон?
— Теперь, люди добрые, из этого шума не будет пива: время неподходящее. Надо реально думать. За ваше здоровье, — нахмуренный Безбородько с достоинством поднял рюмку, соединил ее с двумя, опрокинул и крякнул: — Огонь!
— Да этот огонь не зальет душевного огня… Неужели, Антон, все твое из телеги упало, неужели вот так и сдашься? — бьет Шавула вилкой в глаз рыбине. — Неужели так и сдашься?
— Должен, братцы, не хочу, но должен, — трагедийно поднимает растопыренные руки. — Но дело не в том, что Марко поднимется на мой пост, а в том, как его быстрее всего сковырнуть с поста. Еще не народился тот председатель, который пропредседательствует без ошибок, или недостатков, или перекручиваний, или недокручиваний. Нам, практически, надо уже сегодня ухватиться за них…
— За что же ухватиться, когда он еще не председатель? — удивился недалекий Шавула.
— За те хвосты, которые остаются в хозяйстве. За них цепляйся и вяжи мертвым узлом, — поучительно сказал Мамура. — Подумай только: чем и как теперь обсеется Марко? Вот и хватайся сразу же за срыв посевной. Труби и пиши во все инстанции, борись за правду!
Последние слова немного развеселили Шавулу, потому что очень уж не шло слово «правда» Тодоху Мамуре. Но, смотри, произносит его и морду не кривит. Совсем опаскудился человек. Кладовщик хотел чем-то подколоть Мамуру, но тут заговорил Безбородько:
— Вы, братцы, не очень, практически, печальтесь, но порох держите сухим — понадобится! Мне, практически, теперь даже лучше снять с плеч председательство. Пусть все хлопоты этого года упадут на Марка, пусть его перешерстят за отсталость и в инстанциях, и в газетах, пусть запарится он, а тогда и мы — тут как тут, вынырнем и пригодимся для чего-то.
— Министерская у вас голова, министерская, — похвалил Мамура и засмеялся.
— Какая ни есть, а плеч держится, — не преувеличивает своих талантов Безбородько.
— Значит, нам сейчас надо, практически, отступить шаг назад, только с умом отступить, чтобы не замести дороги вперед. Документы разные подготовьте, чтобы и комар носа не подточил. Если что-то не так, значит делайте, чтобы было так, в ажуре, как ученые головы говорят, потому что неизвестно, какие ревизии наедут или наскочат на нас. Главное свести концы с концами, без хвостов. Ну, а коров, каких мы взяли из колхоза, должны сегодня же возвратить. Так и родне всей скажите. Здесь надо без глупой жалости и либерализма!
— Теперь, значит, и на ферме будет молоко, — скривился Шавула, оторвал руки от головы. — Неужели без этого никак нельзя обойтись?
— Нельзя! — твердо сказа Безбородько.
— Ой, падко мой, печали мои! Как же эти коровы заводить на ферму? Стыда на весь район не оберешься, — завопил Шавула и снова схватил голову руками.
Безбородько успокоил кладовщика.
— Какой там стыд? Не туда смотришь, не то видишь и не то мыслишь. Мы просто спасали коров от голода, спасли их — и снова честь-честью сдаем в колхоз. Мы колхозу добро делали.
— А в самом деле! — удивился, потом улыбнулся, а еще через минуту помрачнел Шавула. — Такую корову возвращать. У нее же вымя, как ведро! Может, ее, Антон, своей заменить?
— Не делай этого, Мирон. На все есть свое время, — строго взглянул Безбородько. — Лисицу собственный хвост погубил, а тебя может погубить коровий. Думай не тем местом, на котором сейчас сидишь, и готовься к ревизии. Ну, а чтобы тебе легче было сдавать свою корову, сначала, для практики, отведи мою.
— Когда?
— Сейчас.
Они все втроем встали из-за стола, вышли во двор. Безбородько решительно пошел в большой, жестью крытый сарай, отвязал породистую корову, пахнущую молоком и лугом, слегка ударил ее сапогом и повел к воротам.
— Это, Мирон, практически, делается так, — повернул голову к завхозу и кладовщику. — Отворяются ворота — и айда, коровенка, со двора. Отдирай, Мирон, пережитки от сердца и веди, чтобы не повело куда-то в нехорошее место, — даже улыбнулся Безбородько.
Шавула сплюнул, ругнулся в бороду и, изгибаясь, пошел за коровой.
— Неужели, Антон, не жалко вам рекордистки? — грустно покачал головой Мамура.
— Почему не жалко? Но мозги мои еще не притрусило каменной чешуей. Нам не положено быть дураками. Делай, Тодоша, как я сказал, не хватайся за разные увертки, вот и выплывешь, как ныряльщик. Ну, иди к своим документам, а дорогой пришли ко мне Галю с машиной.
— Куда-то в поход?
— К соседям по песни… Есть разные дела. Из председательства же ухожу. — Он простился с Мамурой и весь в невеселых мыслях вошел в хату. Мертвые глаза линей тупо смотрели на мужчину, и ему тяжело вздохнулось.
— Из председательств ухожу, — еще раз сказал сам себе.
Когда на улице заурчала машина, Безбородько погасил свет, вышел из дому и еще поколебался: ехать ли ему к Саврадиму Капустянскому, или оставить свою затею. Но как оставить ее, когда припекло до самого края? Он молча садится в кабину, косится на девчонку: не преисполнилась ли она насмешкой к председателю, и приказывает ехать в Зеленые Ворота… Чем тебе плохое село? И название хорошее, и стоит в садах, как в венке, и люди там более спокойные. Нет, если подумать, ни Евмена Дыбенко, ни Демьяна Самойленко. Этот думает, как горел в танке, так ему все можно, чтоб тебе язык заклинило.
Перед глазами Безбородько проходят и проходят его недруги, которые будут потрошить и рвать его в клочья на отчетно-выборном собрании. В этот день кого-то из них надо послать аж в область. Ну, а чей-то рот можно мудро замазать. Все надо с подходом делать.
В таких раздумьях Антон Иванович подъезжает к крестовидным воротам Саврадима Капустянского, перед порогом незаметно трижды сплевывает через левое плечо и, невесело улыбаясь, заходит в хату.
— А, сват приехал! — насмешливо здоровается Саврадим Григорьевич. Даже в жилище он сидит в полушубке, и все равно холод хозяйничает в теле мужчины. — Может, уговорил Бессмертного к нам?
— Не смог, — с сожалением отвечает Безбородько. — Вы как в воду смотрели: ему не хочется идти на малое хозяйство.
— Ну, это его дело, — с сожалением сказал Саврадим Григорьевич. — Когда уже я себе смены дождусь? Не выдерживает моя основа такой нагрузки, расползается. Эх, годы, годы… А когда-то же самые норовистые жеребцы танцевали подо мной, сабля блестела и пела в руках как сумасшедшая, плуг вынимал из борозды, как куколку, телеги с древесиной одним плечом переворачивал. Где те врачи на свете, которые дают человеку силу, а не могилу?
— Нет таких, и не скоро найдутся, — уверенно ответил Безбородько. — Вся их ученость еще способна что-то вырезать, что-то укоротить у человека, а добавить ему здоровья не умеет. Нет таких кувшинов у нее.
— Как ты славно о кувшинах сказал, — грустно согласился старик. — А когда-то и они будут, выпьешь из них здоровья — и ходи по земле, как солнце по небу… Так какая нужда тебя погнала ко мне? Помочь хочешь мне?
— Может, и помочь, как захотите, — еще с опаской говорит Безбородько.
— Почему бы помощи не захотеть? — оживился старик. — Говори, что у тебя.
— И неудобно о себе, но скажу: хочу к вам приемышем! — сразу выпалил Безбородько.
— Как!? — пораженно взглянул на него Саврадим Григорьевич. — Ты к нам хочешь председателем? Так я понимаю?
— Конечно. Надо же вам отдых дать. Я по-товарищески…
— Так это я за твоей спиной буду отдыхать? — старик округлил глаза, подался с доброго дива плечами к стене и расхохотался. И от этого хохота затанцевали его вихор и борода.
Внезапный смех передернул Безбородько, теперь в этом доме и ему стало холодно.
— Неужели это так смешно? — злобно искривил толстые губы.
— Для меня смешно, для тебя грустно, — хватался за живот Капустянский. — Ой, не могу больше… Безбородько позаботился о моем отдыхе… И не кривись, не злобствуй, человече. Ты извини старику, но я тебя и свинопасом не поставил бы в своем колхозе.
— Чего вы так загордились своим хозяйством? Серебром-злотом осчастливили его? — возмутился Безбородько.
— И скажу, послушай, когда время имеешь, — Капустянский наконец отсмеялся и с пренебрежением взглянул на Безбородько: — Слушай и мотай на ус. Такое редко в глаза говорят. Я думаю, человек, который ходит возле живого дела, только с радостью должен делать его. А вспомни, умел ли ты что-то делать с радостью? Решительно ничего. Ты даже хлеб не выращиваешь, а выжимаешь из земли. Ты и ешь его без радости, потому что краденный он у тебя. И хоть я больной дед, хоть я не имею твоих лет впереди, но я до сих пор радуюсь людям, земле, поникшей траве на лугу и звездам в небе. Даже умирая, я не дам тебе воли, потому что ты нехороший, злой человек! Ты не любишь даже тех, кто работает на тебя, ты боишься их взгляда, их слова и смеха. Еще Шевченко писал: «И нет злому на всей земле бесконечной веселого дома». Запомни эту великую правду. Ты и в своем доме не радуешься, потому что и он, и все в нем ворованное. Так как я могу тебя допустить до общественного добра? Ты же сразу начнешь думать не как его приумножить, а как украсть, честных тружеников заменишь хитрыми прохиндеями, подхалимами и начнешь рубить под корень человеческие надежды и человеческую радость!.. Не шипи, не кривись, человече, слушай старика, а постановление сам себе пиши, потому что рано или поздно напишут его люди… Жена, поставь нам что-то на стол, пусть поужинает Антон Безбородько. Мы еще поговорим по-соседски об исправлении души. Может, поможет.
— Ничего не надо мне — ни ваших докладов, ни ужина, ешьте сами! — люто встал злобой наполненный Безбородько.
Но жена Капустянского уже несла навстречу полумисок, снова-таки с рыбой. Мертвые глаза щук тупо таращились на Безбородько.
Назад: XXII
Дальше: XXIV