Под именем отца Андрея известен в Москве некий петербургский уроженец. Учился он, по его собственным рассказам, в С.-Петербургской Академии, но был оттуда уволен до окончания учения; потом жил по разным монастырям, в том числе и в московских, за разные проделки попался под следствие и содержался в остроге. Пройдя таким образом, как говорится, огнь и воду и медные трубы, он принялся юродствовать. Прежде он все ходил босиком и в белой шляпе; а, разживясь немного, он завел себе разные костюмы для разных случаев. В дом богатой купчихи и на храмовые праздники он является в одежде послушника, подпоясан ремнем, на голове скуфейка, в дом богатой барыни он приходит в сюртуке и шляпе и даже с лорнеткой, а на гуляньях он бывает одет купцом или крестьянином. Отцу Андрею лет около сорока, он хорошо сложен, у него правильные черты лица, не очень длинные, но вьющиеся светло-русые волосы, и красивая окладистая борода. Хотя обращение и все манеры его грубы и угловаты, но он умеет говорить по-французски, да еще таким мягким и вкрадчивым голосом, что так и влезет тебе в душу, а потом и в карман. Придя в общество ханжей, старух и старых девок, он начинает толковать о смерти и аде, о своих великих согрешениях и называет себя великим грешником. Идя же в дом еще более благочестивый он надевает на себя вериги, зная, что его оставят там ночевать, и устроит так искусно что непременно кто-нибудь увидит его вериги. Приготовят ему мягкую и чистую постель, но он никак не ляжет на нее, а ляжет на голом полу. «Поспишь здесь на жестком», говорит он, «на том свете уснешь на мягком.» На этом же основании он прикидывается великим постником и в доме ханжей съедает только два грибка да солененький огурчик. Явившись в дом богатой барыни-ханжи, рассказывает, что он дворянин, знатной фамилии, что он до сих пор еще ведет переписку с знатными лицами духовными и светскими, — рассказывает, что он оставил родительский дом и отказался от имения Бога ради, с малолетства возымев желание спасти свою душу, и при этом очень искусно проводит мысль, что он не случайный какой-нибудь, а добровольный, ради Христа нищенствующий великий подвижник. Но когда ему случится попасть в круг молодых купчиков и приказчиков, то картина переменяется. Тут отец Андрей делается душою компании, рассказывает уж не об рае и аде, но о разных своих похождениях, и рассказы его, один другого скандальнее, текут непрерывно и неистощимо, возбуждая в слушателях смех, хохот и рукоплесканья. Подадут водочки, он выпьет и споет разухабистую песенку, а если есть гитара, то давай и гитару, и вся честная компания гуляет: шум, крик, песни, пляска. Один благочестивый купец, зайдя раз нечаянно к своим прикащикам, застал там столь почитаемого им отца Андрея среди полного разгула, да еще в пятницу, а прикащики еще нарочно поставили перед ним тарелку с колбасой.

— Что ты это делаешь, отец Андрей? вопрошает изумленный почитатель юродивого пройдохи.

Отец Андрей, нисколько не сконфузясь, отвечает:

— А разве ты не читал в Прологе, что угодники Божии также ели колбасу?

В другой раз одна барыня застала его с своей горничной в очень интимном положении.

— Что ж батюшка, озорничаешь? сказала она, всплеснув руками.

— «Нет, матушка Матрена Ивановна», отвечал пройдоха, «не озорничаю, а искушаю…».

Его часто можно было видеть на тверском бульваре, в Александровском саду, и особенно под вечер. В числе посещаемых им домов известен один, принадлежащий некоторой девице принимающей у себя всевозможных ханжей, старцев и стариц, богомольцев и богомолок и пр. и пр. Но где истинно веруют в отца Андрея, где пред ним какой-то волшебной силой отворяются все двери, куда бы они ни вели, даже в спальню, — где отец Андрей блаженствует, доставляя настоящее блаженство другим, — это в Замоскворечьи. Он очень любит толковать про Палестину, и старается всегда узнать, кто что думает, и вот таким образом, потолковав немного, он так хитро обернет дело, что, не прося ничего, получает щедрую подачу. Для него ничего не жалко: «Батюшка, отец Андрей, только бери!»