На вполне еще тихом украинско-русском историческом фронте с 1820-х годов мы имеем два основных текста: анонимная «История русов» и «История Малой России» Дмитрия Бантыш-Каменского. Первый труд, словами уже цитированного Алексея Толочко, «автономисткий и романтичный», второй — «официозный и “академичный”». «История русов» представляла собой всплеск малороссийской идентичности в духе казацких летописей: идеи договорных отношений с Москвой и ущемления вольностей, героики и славных традиций, что обусловило популярность этого произведения среди тогдашней публики, вплоть до Пушкина, Рылеева, Срезневского. «История» Бантыш-Каменского в четырех томах была тоже вполне удачным и более научным трудом, правда, лишенным чрезмерной эмоциональности. Особенностью обоих произведений является практически полное отсутствие в них Древней Руси и пристальное внимание к временам казацким. Поэтому ни неизвестному нам автору «Истории Русов», ни Бантыш-Каменскому за это «ничего не было» — все не без пользы почитали, получили эстетическое и научное удовольствие.

Но замечу, что настоящий украинский национализм вырос не только из этнографических показателей отличия украинцев от других славян, но прежде всего из спора по вопросу о происхождении «южнорусского народа». Есть просто данность (этнография), а есть процесс (история), а если есть процесс развития, значит, есть жизнь и судьба — то, за что обычно борются гораздо энергичней, чем за этнографию. Пока активисты украинского движения занимались просветительством народа и местным патриотизмом, принципиальный вопрос решался в баталии за исторический статус: чем глубже корни, тем больше прав. Параллельно длилась баталия за статус украинского языка.

Началось все с Михаила Погодина (1800–1875), русского историка и академика, и Михаила Максимовича (1804–1873), первого ректора Киевского университета, натуралиста, этнографа и историка. Михаилы вступили в полемику в 1856 г. по поводу одной идеи Погодина. Он пытался ответить на вопрос о том, откуда же взялись на Руси малороссияне. Его версия была следующая: после татаро-монгольского нашествия население Среднего Поднепровья, спасаясь от этой страшной угрозы, мигрировало на северо-восток, подальше от Орды. Им-то на смену и пришли малороссияне, жившие до того в Карпатах, Галиции, Волыни и Подолье, а часть из них, смешавшись в степи с торками, берендеями и прочими тюрками, стала потом казаками. Это и должно было, собственно, объяснить, почему великороссы — в России, а исконная Русь — в Малороссии.

Важным был еще момент языка: Погодин считал древнерусский книжный еще и разговорным и выводил отсюда близость древнерусского книжного и нового русского — и явную непохожесть древнерусского и малороссийского. Нам сейчас критиковать Погодина не имеет смысла, поскольку такая массовая миграция до сих пор неизвестна ни из письменных источников, ни из археологических данных, и мы небезосновательно предполагаем, что древнерусский книжный отнюдь не был разговорным (вне элиты уж точно). Важно другое: Максимович зацепился за эту миграцию великороссов и стал ее отрицать в том смысле, что какой народ в Киеве был, тот и остался, и никто с Карпат не спускался. Украинские патриоты ценят Максимовича за отстаивание украинского права на древнерусское наследие, которое не «переехало» в Москву.

Однако современный автор, все тот же Алексей Толочко, внимательнее вчитавшись в аргументы сторон, сделал вывод, что Максимовича не совсем верно понимают, и суть спора была не совсем в том. Погодин, отводя вообще какое-то место малороссиянам, — в Карпатахли или на другой территории, — мыслил уже понятиями отдельного малороссийского народа, то есть, можно сказать, даже некий реверанс делал. Максимович же, упираясь и не отпуская великороссов на север, отстаивал при том древнерусское и последующее единство, то есть «национально» еще не мыслил. После публикации «Истории русов» в Москве (1846) и вследствие популярности малороссийских повестей Гоголя уже все предполагали, что есть вполне симпатичный малороссийский народ. Славянофил Погодин утверждал, что он «носит все признаки отдельного племени», и настаивал на очевидных этнических различиях между ним и великороссами. Правда, ясно, что «племя» — имеется в виду не нация, а лишь этнографическая разновидность русских. Славянофилы вообще душевно относились к украинцам, например, Юрий Самарин, историк, публицист, общественный деятель, писал в 1850 г.:

Но не стоит переживать за Максимовича: в середине ХІХ в., а тем более потом, небольшое, но уже вполне достаточное количество людей мыслило в национальном украинском духе, чтобы понимать его спор именно как спор о происхождении и спор о наследстве.

За первую половину века попытки создать какие-то политические организации на территории Украины целили в общеславянскую демократическую федерацию — от декабристского Общества объединенных славян до Кирилло-Мефодиевского братства (1845–1847). Хотя развернуться им не давали, но в идеях кирилло-мефодиевцев (Николай Костомаров, Тарас Шевченко, Пантелеймон Кулиш) уже четко обрисовалось в воображаемой федерации отдельное место для «украинского народа». Погодин лишь хотел найти для малороссов более исконное, не такое идеологически «мешающее» место, нежели Киев, а Карпаты он им отвел, поскольку и Правобережье, и, тем более, австрийская Галиция были местами для него достаточно чужими или далекими.

В 1860-х годах Николай Костомаров, амнистированный член Кирилло-Мефодиевского братства и профессор русской истории Петербургского университета, пишет статью «Две русские народности» и развивает идею о федеративном устройстве Древней Руси, что неявно все дальше разводит в разные стороны «древних» украинцев и русских, правда, еще не совсем отрывая их друг от друга.

Киевский университетский профессор Владимир Антонович в 1880–1890 гг. дает своим диссертантам задания писать «областные» монографии по древней Южной Руси, начиная с киево-русских времен, но все они упрямо доходят до XIV в., преодолевая порог разрушительного татарского нашествия. Нет разрыва, и древнерусская жизнь на украинских землях плавно перетекает в литовские и казацкие времена. Его ученик Михаил Грушевский, начав с такой диссертации по Киевской земле, потом, на протяжении первой трети ХХ в., осуществил изложение «длинной истории» Украины (и украинцев) с раннеславянских времен, дав весьма многотомный отпор «традиционной схеме» Киев- Владимир-на-Клязьме-Москва-Петербург. После его «Истории Украины-Руси» что-либо принципиальное противопоставить «украинскому историческому процессу» было, конечно, возможно, хотя это была уже критика вполне сформировавшегося взгляда на долгую историческую судьбу украинцев.

Но давайте вернемся к отношениям юного украинского национального движения с российскими властями.